Ключи от дома висели на шее у Хелвис на тонкой цепочке. Она быстро вставила ключ в скважину, дверь открылась, и им навстречу выбежал Мальрик:

— Мама! Мама! — Он обнял мать за талию. — Здравствуй, папа! — добавил он, когда мать подняла его и подбросила в воздух.

— Здравствуй, сынок. — Марк взял мальчика из рук Хелвис.

— Ты привез мне голову казда, папа? — спросил Мальрик, напоминая о своей просьбе, высказанной в тот день, когда армия выступала из Клиата.

— Ты должен спросить об этом у Виридовикса, — ответил трибун.

Муниций громко расхохотался:

— У тебя растет воин!

Голос легионера разнесся по всему дому, и через мгновение в дверях появилась Ирэн, невысокая плотная видессианка, едва доходившая Муницию до плеча. Она бросилась на шею мужа и так крепко обняла его, что он едва устоял на ногах.

— Спокойней, спокойней, милая! — Муниций осторожно отстранил ее, заглянул ей в глаза. — Если я сожму тебя так крепко, как мне хочется, ребенок выскочит на свет раньше времени.

Он провел огрубевшей ладонью по ее щеке.

— С тобой все в порядке? — взволнованно спросила Ирэн. — Ты не ранен?

— Нет, это всего лишь царапина. Ты понимаешь, я…

Марк сухо кашлянул.

— Боюсь, с этим придется подождать. Ирэн, зови своих девочек и упакуй все, что нужно взять в дорогу — чтобы идти налегке. Мы уйдем из города до заката.

Муниций жалобно взглянул на трибуна, однако он был слишком хорошим солдатом, чтобы позволить себе возражать. Он ожидал, что запротестует Ирэн, но жена легионера только сказала:

— Я готова к этому уже несколько дней. Он, — женщина сжала руку Муниция, — он знает, как путешествовать налегке, и я сделала все возможное, чтобы научиться этому.

— И я тоже, — сказала Хелвис, когда Марк повернулся к ней — Я прожила с тобой достаточно, чтобы знать, как ты ненавидишь все, что висит за спиной у твоих солдат. Но почему ты терпеть не можешь вьючных лошадей и телеги с припасами — этого я никогда не пойму.

Воины ее родины сражались на конях и чувствовали себя в пути как рыба в воде. Римляне же были традиционными пехотинцами.

— Чем менее армия обременена лишним грузом, тем лучше она сражается. На примере каздов это видно очень хорошо. Но теперь нам совсем не помешают лошади и телеги, поскольку с нами будет много женщин и детей. Как ты думаешь, сможет ли Клиат предоставить нам повозки?

Ирэн отрицательно покачала головой, а Хелвис пояснила:

— Еще вчера это было возможно, но прошлой ночью сюда пришел Аптранд со своим отрядом и забрал почти всех лошадей из тех, что еще оставались. Он направился к югу на рассвете.

Скорее всего, подумал Марк, офицер намдалени направился к Фанаскерту, чтобы воссоединиться со своими товарищами, оставшимися в гарнизоне этого города. С его точки зрения, это было логично, солдатам Княжества лучше держаться вместе в такое тяжелое время. Аптранду, вероятно, было безразлично (а может быть, он просто не обратил на это внимания), что его поход в сторону от приближающихся каздов открывает захватчикам дорогу для вторжения в Видессос. Наемники всегда заботились прежде всего о себе, а потом уже о тех, кто их нанял. Но ведь и я тоже, подумал трибун, и я тоже…

Погруженный в свои мысли, он пропустил слова Хелвис мимо ушей.

— Прости, ты что-то сказала?

— Я сказала, что нам, вероятно, тоже надо двигаться в этом направлении.

— Что? Нет, конечно же, нет. — Слова сорвались с его губ прежде, чем он вспомнил, что брат Хелвис Сотэрик тоже был в гарнизоне Фанаскерта.

Хелвис сжала рот, и ее глаза опасно сузились.

— Но почему? Я слышала, Аптранд и его солдаты стояли насмерть даже тогда, когда другие бежали.

Обычную неприязнь, которую наемники испытывали к тем, кто их нанимал и кого они должны были защищать, усугубляло то, что видессиане считали намдалени еретиками — впрочем, это обвинение было взаимным. Хелвис между тем продолжала:

— Фанаскерт — город сильный, во всяком случае, более мощный, чем Клиат. За его крепкими стенами мы сможем вволю посмеяться над жалкими кочевниками, копошащимися внизу.

Трибун с облегчением вздохнул. Он вовсе не собирался идти на Фанаскерт, и Хелвис, сама того не желая, подсказала ему великолепное тактическое оправдание, которое он приведет, отказываясь выбрать Фанаскерт в качестве конечной цели. Марк не хотел ссориться с женой: воля у нее была железная, да и в любом случае у них не было времени для споров.

— Крепостные стены — гораздо менее надежная защита от кочевников, чем ты думаешь, — сказал он. — Они выжигают поля, убивают работающих на них крестьян, морят голодом город, находящийся в осаде. Ты же видела все это в Империи и здесь, в Васпуракане. Защитники могут быть стойкими людьми, но казды в осаде не менее опытны, чем в открытом бою.

Хелвис прикусила губу, желая возразить, но поняла, что Скаурус уже принял решение.

— Хорошо, — сказала она наконец. Улыбка у нее стала холодной. — Я не буду спорить с твоими доводами. Права я или нет, это не имеет, по-видимому, большого значения.

Марк был вполне удовлетворен и решил не углубляться в детали. То, что он сказал ей, было правдой, но не всей правдой. После поражения и гибели Маврикиоса в Видессосе должны были произойти большие изменения, и он не собирался застрять в провинциальном городе на краю Империи, предоставив событиям развиваться без его участия. Столь же амбициозный, как любой другой командир наемников, Скаурус был не прочь испытать судьбу и подняться на гребне хаоса. Однако, имея за плечами всего один драгоценный легион, он, в отличие от других, все свои надежды обращал на имперское правительство. Но ни одна из этих мыслей не отразилась сейчас на его лице. Трибун пожал плечами, подумав, что было намного проще оставаться одним из молодых офицеров Цезаря, с четко очерченным кругом обязанностей, с начальником, который бы думал за него. Но стоики учили его делать все, что в его силах, и не желать невозможного — хорошая философия для спокойного человека.

— Если вы готовы, — сказал он Хелвис и Ирэн, — пора трогаться в путь.

— Будь я проклят, если не стал уже черным, как уголь, — сказал Виридовикс, шагая рядом с легионерами.

В действительности он был не черен, а красен, как полусырое мясо. Его бледная, обожженная палящим васпураканским солнцем кожа отказывалась принимать загар. Горгидас накладывал мази, но они исчезали с каждым новым слоем облезающей кожи. Кельт ругался, когда капли едкого пота текли по его багровому лицу.

— Хотите загадку? — сказал он. — Почему даже глупая чайка умнее, чем я?

— Даже не напрягая ума, я мог бы дать тебе дюжину ответов, — сказал Гай Филипп, не упускавший случая кольнуть своего давнего противника. — Но лучше скажи свою отгадку.

Виридовикс яростно взглянул на него и ответил:

— Потому что у нее достаточно ума, чтобы не летать в Васпуракан.

Измученные зноем римляне невольно усмехнулись. Но Сенпат Свиодо немедленно оскорбился до глубины души — ведь кельт посмеялся над его родиной.

— Тебе надо бы знать, что Васпуракан — первое творение Фоса, который создал весь мир, и место рождения нашего предка Васпура — первого человека на земле, — сердито произнес он.

Некоторые из видессиан, присоединившихся к римлянам, засвистели в ответ на это заявление. Васпуракане могут называть себя «принцами Фоса», если им так хочется, но те, кто жил за пределами их земли, не принимали этой веры всерьез. Что касается Виридовикса, то он плевать хотел на любую религию. Откинув голову назад и глядя на сидящего на коне Свиодо снизу вверх, он сказал:

— Насчет того, что ты приходишься родней первому человеку, ничего не скажу, потому что ничего в таких вещах не смыслю. Но я верю, что эта земля — первое творение Фоса, поскольку одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять: бедняге Фосу нужно было на чем-то потренироваться.

Легионеры взвыли от восторга, Свиодо онемел, видессиане и катриши громко расхохотались.

— Вини самого себя, что в тебя запустили тухлым яйцом, — довольно мягко сказал Гай Филипп юному васпураканину. — Мужчина, с языком достаточно острым, чтобы удерживать возле себя сразу трех красоток, легко победит в споре такого юнца, как ты.

— Ты прав, — пробормотал Сенпат, — но кто бы мог подумать, что у этого дылды так хорошо подвешен еще_и _я_з_ы_к_?

Виридовикс был настолько красен от солнца, что не мог еще более покраснеть от гнева, однако, судя по приглушенному фырканью, стрела васпураканина попала в цель.

Римляне и их товарищи пробирались на восток от Клиата, отступая в полном порядке и стараясь не сталкиваться с большими отрядами кочевников. Катриши, как обычно, играли роль разведчиков и гонцов, прикрывали отряд от внезапных конных атак и предупреждали римлян об опасности, которую замечали впереди или на флангах. Окруженные всадниками, легионеры шли, построившись в каре, в центре которых находились женщины, дети и раненые. Хорошая выучка, дисциплина и несомненная боеготовность до поры до времени спасали римлян от беды. Отряд каздов, состоявший из трехсот всадников, следовал за легионом в течение целого дня, подобно стае голодных волков, готовых выхватить из строя ослабевшую добычу. Наконец, убедившись, что застать противника врасплох нет никакой надежды, казды отъехали в сторону в поисках более легкой добычи.

Когда сгустились сумерки, Марк уже не протестовал против присутствия в лагере женщин. Хелвис ночевала в его палатке, и он радовался тому, что она рядом. Тем не менее привычки и воспитание сказывались, и он все же испытывал некоторую неловкость, так что, когда Сенпат Свиодо снова стал подшучивать над ним, трибун бросил на весельчака взгляд, после которого тот прикусил язык и надолго замолчал. Хотя Марк и привыкал к необычным для него вещам, он совершенно не собирался веселиться на этот счет.

Солнце катилось к горизонту. Кончался четвертый день похода. С юга к отряду подскакал катриш и, отдав Марку салют, доложил:

— На холмах происходит что-то странное. Похоже на драку, но не совсем. Как следует я разглядеть не смог. Туда легче добраться пешком, чем на лошади, — холмы очень крутые и много острых камней.

Трибун взглянул в направлении вытянутой руки катриша. Далеко впереди виднелось небольшое облако пыли, под которым вспыхивали лезвия мечей и наконечники копий… «Похоже на драку, но не совсем». Сражение действительно не казалось чем-то серьезным. Битва происходила на расстоянии четырех-пяти километров, и все же нелишне было выяснить, кто и с кем сражается. Возможно, там были беглецы-видессиане или васпуракане, столкнувшиеся с авангардом крупного отряда каздов.

Скаурус повернулся к Гаю Филиппу.

— Выбери восемь опытных солдат, и пусть они разузнают, что там творится.

— Вот тебе восемь хороших солдат, — сказал центурион, указав на одну из палаток. — А что касается командира, то я предложил бы…

— Я сам поведу их, — прервал его Марк.

Лицо Гая Филиппа застыло, и только левая бровь недовольно полезла вверх, выдавая подавленные дисциплиной чувства. Скаурус уже подходил к маленькому отряду разведчиков, когда до него донеслось приглушенное ворчание старшего центуриона:

— …неопытные юнцы всегда думают, что лучше других могут разобраться в ситуации…

В данном случае приоритет командира почти не играл роли в неожиданном решении трибуна. Верней всего было то, что после странного донесения катриша Марк поддался любопытству.

— Ускорить шаг, — приказал Скаурус восьми легионерам и зашагал на юг. Солдаты были плотнее и ниже ростом высокого худощавого Марка, но не отставали от своего командира. Ускоренный шаг, почти бег, не давал им возможности переговариваться.

Три километра промелькнули незаметно. Стояла полная тишина, прерываемая только тяжелым дыханием, топотом сапог, звоном наколенников, панцирей и мечей. Почва постепенно начала подниматься, щебень и нагромождение камней заставили легионеров замедлить шаг. Марк оступился и едва не упал, сзади кто-то выругался, потеряв равновесие, и трибун подумал, что катриш был прав, когда решил отступиться от этих холмов. Здесь и людям-то не пройти, а уж лошадь наверняка переломала бы ноги.

Они были уже достаточно близко, чтобы слышать шум схватки, о которой доложил разведчик, хотя нагромождения валунов все еще скрывали от них происходящее. Римляне подошли еще ближе и в полном замешательстве уставились друг на друга. Эти звуки не походили на скрежет металла и крики сражающихся. Где грохот обутых в сапоги ног, звон клинков, стоны раненых? Что это за странные звуки?

Марк вытащил свой длинный галльский меч, и тяжесть его успокоила трибуна. Солдаты тоже извлекли из бронзовых ножен свои короткие гладии, перелезли через последние валуны и вышли на ровную площадку. Десятка два каздов, одетых в плащи цвета засохшей крови, рубились с десятью видессианами, собравшимися вокруг невысокого толстого человека в пыльном плаще, который некогда был небесно-голубого цвета.

— Нейпос! — крикнул Скаурус, узнав жреца Фоса.

События, казалось, развиваются не в пользу видессиан. Враги превосходили их численностью как минимум в два раза. Круг возле жреца стал еще более узким. Ни видессианские солдаты, ни их противники, похоже, не заметили появления римлян. Что ж, если казды были идиотами, Марк не собирался следовать их примеру.

— Вперед! — рявкнул Марк, бросаясь на каздов.

Командовавший каздами высокий человек в красном плаще еле заметно улыбнулся при виде легионеров. Солдаты его, казалось, и вовсе не обратили внимания на римлян. Мгновением позже воздух наполнился криками изумления и страха — мечи легионеров проходили сквозь тела каздов, как сквозь дым, хотя на вид враги были такими же живыми, как и сами римляне. Несмотря на блеск мечей и перекошенные лица, видессиане, сражавшиеся с каздами, были такими же призрачными, как и их противники.

Марк остановился а растерянности: Нейпос был не только жрецом, но и великим волшебником, а колдуны-казды всегда одевались в красные плащи. Легионеры столкнулись с поединком чародеев. Противник Нейпоса был сильнее, если сумел заставить видессианского жреца от атаки перейти к обороне.

Меч Скауруса коснулся одного из фантомов. Символы на лезвии загорелись желтым светом, как случалось всегда, когда в ход вступало колдовство. Казд вздрогнул и внезапно пропал, как свеча, задутая в темноте. Затем исчез еще один. И еще. Колдун-казд перестал улыбаться. Одновременно с гибелью фантомов врага призраки Нейпоса атаковали, и теперь уже каздам пришлось отступать. Меч Марка, созданный друидами галлов, выстоял однажды даже против чар Авшара, и магия менее сильного колдуна не могла соперничать с ним. Трибун наносил удары без устали, и все меньше призраков-каздов оставалось на поле боя.

Даже когда исчез последний фантом, колдун не выказал страха или слабости. Заклинания его были все еще достаточно сильны, чтобы отразить атаку Нейпоса. Ни один из мечей призрачного видессианского воинства не коснулся его, хотя удары сыпались один за другим.

Выкрикнув какое-то проклятие на своем языке, колдун выхватил из-за пояса кинжал и бросился на Скауруса. Несмотря на мужество, проявленное каздом, исход этой схватки был предрешен. Римлянин отразил удар длинного кинжала щитом и выбросил вперед руку с мечом — обычный прием легионеров. Клинок вошел в плоть врага — а не в призрачный дым, как это было несколько минут назад. Кровь вытекала из угла рта колдуна, и чары рассеялись. Призраки Нейпоса исчезли, когда казд упал на землю.

Маленький видессианский жрец в полном изнеможении опустился на камни. Пот катился по его выбритой голове, стекал по шее, по лицу и каплями падал в бороду. Минуту-две жрец сидел неподвижно, потом поднялся и крепко сжал руку трибуна.

— Хвала Фосу, приносящему свет, он послал тебя мне в трудную минуту. — Голос Нейпоса звучал слабо и надтреснуто, совсем не напоминая тот уверенный твердый голос, который был так знаком Скаурусу. Жрец взглянул на скорчившееся тело колдуна-казда и пробормотал: — Он убил бы меня, если бы ты не пришел вовремя.

— Как случилось, что ты ввязался в этот поединок? — спросил Марк.

— Мы увидели друг друга в этих скалах. Я заметил у него нож и решил напугать его фантомами. Но он принял вызов и оказался сильным противником. — Нейпос покачал головой. — Он выглядел обычным шаманом, каких у каздов тысячи. А ведь я — волшебник Видессианской Академии. Неужели правда, что темный Скотос — более могущественный Бог, чем мой? Быть может, дело моей жизни обречено?

Скаурус удивленно взглянул на жреца. Нейпос обычно был жизнерадостным человеком. Хотя, разумеется, и у жреца иногда случалось мрачное настроение.

— Встряхнись. Этот колдун и ему подобные держатся за плащ Авшара. Одна победа — и они уже думают, что им принадлежит весь мир. — Трибун пристально посмотрел на усталого жреца. — К тому же, мой друг, ты сейчас не в лучшей форме.

— Это правда, — признался Нейпос, протер потное лицо грязным рукавом и жалко улыбнулся. — Я не очень крепко сижу сегодня в седле, а?

— Не очень, — подтвердил Марк. — Думаю, тебе лучше всего присоединиться к нашему отряду. Комфорта обещать не могу, но до дома мы доберемся.

Улыбка Нейпоса стала шире.

— Очень надеюсь на это, — он вздохнул и повернулся к легионерам. — Боюсь, мне будет не угнаться за твоими высокими солдатами.

Римляне довольно заухмылялись — все они были выше (и стройнее) толстого маленького жреца. Нейпос постарался собраться с силами, пошел за солдатами твердым шагом.

— Недурно, — сказал один из них Нейпосу, когда они подошли к римскому лагерю. Улыбка легионера стала хитрой. — С нами уже довольно много видессиан. Возможно, ты найдешь себе кольчугу и вещевой мешок, и мы еще сделаем из тебя хорошего легионера.

— Не приведи Господь! — завздыхал Нейпос, округляя глаза. — Пеший марш — это не для меня.

— Но мы можем положить тебя на землю и катить, как бочонок, — заметил другой римлянин.

Жрец бросил на Марка такой возмущенный и умоляющий взгляд, что трибун вынужден был легким покашливанием положить конец шуточкам солдат.

Гай Филипп уже собрал манипулу на помощь Скаурусу, но, увидев, что солдаты возвращаются в долину, взмахом руки остановил ее движение. Как только разведчики подошли достаточно близко, он крикнул:

— Все в порядке?

Марк поднял вверх большой палец — жест как на гладиаторских боях. Старший центурион ответил тем же жестом и вернул на место манипулу. Несмотря на брюзжание Гая Филиппа, Скаурус знал, что тот первым из всего легиона бросится на помощь своему «юному» трибуну.

Из колонны римлян вышел человек в хламиде и сандалиях и направился к разведчикам. Горгидас не замечал Марка. В этот момент для него не существовало ни трибуна, ни легионеров. Врач заметил Нейпоса, и этого было достаточно, чтобы он забыл обо всем на свете.

— Ты владеешь искусством врачевания ваших магов? — требовательно спросил он, наклоняясь вперед и словно нависая над маленьким жрецом.

— Да, немного, но…

Горгидас не стал слушать возражений. Они с Нейпосом часто беседовали о вопросах души и веры, но сейчас у грека не было времени для разговоров. Он схватил жреца за плечо и потащил к носилкам с тяжелоранеными, сказав на ходу:

— Одни боги знают, сколько я молился, чтобы они послали мне такого знающего целителя, как ты. Я видел, как люди умирали, и был бессилен что-либо сделать, моих познаний недостаточно, чтобы помочь им. Но вы, видессиане, вы знаете столько, что…

Он остановился и развел руками — рациональный, логичный человек, вынужденный признавать существование чуда, которое было выше его понимания. Любопытные римляне (и Марк в том числе) окружили странную парочку. Марк уже видел, как врачеватель-жрец спас жизнь Сексту Муницию и еще одному легионеру сразу же после прибытия римлян в Видессос. Однако чудеса не портятся от повторения, подумал он..

Нейпос слабо упирался, пытаясь объяснить, что знания его не столь велики, как кажется Горгидасу, в то время как грек, не слушая возражений, мягко, но настойчиво подталкивал жреца вперед. Оказавшись возле раненых, Нейпос замолчал.

В походе уход за ранеными не мог быть хорошим, и многих ожидала в ближайшие дни мучительная смерть. Инфекции и высокая температура. в сочетании с грязной водой и палящим солнцем приближали неизбежный конец. Гнилостный запах от воспаленных ран вызывал тошноту, ароматические мази, накладываемые Горгидасом, приносили временное облегчение, но чудодейственными свойствами не обладали. Солдаты, бледные от жара, дрожали даже в палящий полдень, забываясь в бреду.

Перед лицом такого страдания с Нейпосом случилось то, на что и рассчитывал Горгидас. Маленький жрец словно сбросил с себя усталость. Когда он подошел к раненым, он уже казался выше своего роста.

— Покажи мне самых тяжелых, — обратился он к Горгидасу, и в голосе его внезапно прозвучали властные нотки. Если Горгидас и заметил эту перемену, то не подал вида. Он был согласен на роль мальчика на побегушках, если это было необходимо, чтобы спасти его пациентов.

— Самых тяжелых? Это здесь, — сказал он, проведя по подбородку худой ладонью.

Публий Флакк метался в бреду и дрожал в ознобе, его грудь судорожно вздымалась и опускалась, черная, борода резко выделялась на бледно-восковой коже. Сабля казда оставила страшную рану в левом бедре Флакка, и, хотя Горгидас каким-то образом умудрился остановить кровь, рана почти сразу же воспалилась. Несчастный легионер умирал от горячки. Зеленовато-желтый гной сочился из-под повязок, над раненым, отвратительно Жужжа, вились привлеченные запахом гниения большие изумрудные мухи. Они ползали по влажному телу и по лицу легионера, садились на закрытые глаза и потрескавшиеся от жара почерневшие губы.

Осмотрев Публия Флакка, жрец помрачнел и сказал Горгидасу:

— Я сделаю все, что могу. Сними повязку, мне нужно касаться его.

Горгидас размотал повязку, которую сам же вчера наложил. Закаленные в битвах солдаты закашлялись, когда врач обнажил страшную рану. Вонь стала невыносимой, и римляне, будучи не в силах ее терпеть, отступили, но ни врач, ни жрец даже глазом не моргнули.

— Теперь я понимаю Филоктета, — пробормотал Горгидас.

Нейпос вопросительно поднял брови — врач произнес эти слова по-гречески, но фраза вырвалась у него машинально, и он не стал ее объяснять.

Марк понял Горгидаса и оценил правду пьесы Софокла. Независимо от того, насколько высок был человек, достаточно запаха разложения, сочащегося от его ран, чтобы отогнать от него товарищей. Мысль эта мелькнула и исчезла, когда Нейпос склонился над Публием Флакком и коснулся его рани руками. Глаза жреца были закрыты. Он сжал воспалившуюся ногу а такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Если бы Флакк не был без сознания, он бы громко застонал. Но раненый не приходил в себя, и жрецу было легче делать свое дело. На краях раны выступил гной и потек по пальцам Нейпоса. Жрец не обратил на это внимания, он был полностью сосредоточен на ранении.

Год назад, в Имбросе, Горгидас высказывал предположение об энергии, которая переходила с рук жреца в тело больного. Слова, которые произносил тогда имбросский целитель Апсимар, были непонятны Скаурусу; не понимал он их и сейчас, однако волосы на затылке трибуна встали дыбом. Он чувствовал, как дивная сила проходила через руки Нейпоса, но понять ее природу не мог.

Стараясь сосредоточиться как можно более полно, жрец прошептал бесчисленное количество молитв. Видессианский язык, на котором он говорил, был настолько архаичным, что Скаурус узнал всего несколько слов. Даже имя бога звучало на этом языке иначе. Доброе божество Видессоса звалось Фосом, но сейчас его имя прозвучало как «Фаос».

Сначала Марк подумал, что ему только показалось, исцеление, даже чудесное, не может произойти так скоро, но вскоре сомнения рассеялись: отвратительный гной исчезал из грязной раны, а ее красные воспаленные края бледнели, опухоль быстро уменьшалась.

— Нет, это невероятно, — пробормотал пораженный трибун.

Легионеры шептали имена богов, известных им куда дольше, чем Фос. Нейпос не обращал на них внимания. Сейчас все вокруг него могло рухнуть в громовых раскатах, а он так и остался бы стоять, склонившись над недвижным телом Публия Флакка.

Раненый легионер застонал и вдруг впервые за все эти дни широко раскрыл глаза. Они глубоко запали, и выглядел он страшно, но очнулся от забытья и понимал происходящее. Горгидас помог солдату подняться и дал ему флягу. Римлянин с жадностью отпил несколько глотков и хрипло прошептал:

— Спасибо.

Это слово было единственным, что смогло нарушить внимание Нейпоса. Жрец ослабил давление на рану Флакка — так же, как и раненый легионер, он только в эту минуту начал осознавать, что происходит вокруг. Нейпос потрогал пульс раненого и тихо сказал:

— Благодарение Фосу за то, что он использовал меня как свое орудие, чтобы спасти этого человека.

Вместе с другими римлянами Марк в восхищении смотрел на чудо, сотворенное Нейпосом. Гниющая рана, которая чуть не убила Флакка, внезапно стала чистой и стремительно заживала, лихорадка и бред исчезли. Легионер начал было что-то говорить окружившим его товарищам и даже попытался встать. Только пропитанные гноем повязки и рой мух над ними напоминали о том, что еще совсем недавно человек этот был при смерти.

Сияя, Горгидас подошел к Нейпосу и с чувством произнес:

— Ты должен обучить меня своему искусству. Забери все, что у меня есть, но научи.

Жрец неуверенно выпрямился на подкашивающихся ногах. Его снова охватила усталость, и все же он заставил себя улыбнуться:

— Не говори о плате. Я покажу тебе все, что умею. Если у тебя есть талант, ученики Фоса не спросят с тебя ни гроша — только пользуйся своим даром мудро.

— Благодарю тебя, — ответил Горгидас, и его благодарность Нейпосу за такой ответ была ничуть не меньшей, чем благодарность Флакка, когда ему предложили воды.

Затем врач снова перешел к делу.

— Но мне еще нужна твоя помощь. Котилий Руф находится в очень тяжелом состоянии, сам увидишь.

Он повел Нейпоса через возбужденную толпу солдат, стоявших вокруг Флакка. Жрец сделал несколько шагов, и вдруг глаза его закатились, и он осел на землю. Горгидас в отчаянии посмотрел на него, затем наклонился, приподнял веко и потрогал пульс Нейпоса.

— Он заснул! — возмущенно сказал врач.

Марк коснулся его плеча.

— Мы уже видели, что такое лечение забирает у целителя столько же сил, сколько он вкладывает их в страждущего. А Нейпос и так уже чуть держался на ногах. Дай бедняге немного отдохнуть.

— Ну что ж, пусть отдыхает, — печально вздохнул Горгидас. — Ведь он, в конце концов, только человек, а не скальпель и не настойка меда. Думаю, не стоит убивать моего главного целителя чрезмерной работой. Но лучше, чтобы он поскорее проснулся.

И врач уселся рядом с посапывающим Нейпосом.

Соли, город, которого отряд римлян достиг через несколько дней, уже посетили казды. Руины незащищенного стенами поселения на берегу реки Рамнос напоминали о трагедии, которая произошла с Соли много лет назад и повторялась с тех пор десятки раз, когда кочевники-казды просачивались в Видессос. Маленькие серые столбики дыма все еще поднимались кое-где в воздух, хотя на первый взгляд казалось, что пригороды выжжены дотла и гореть здесь решительно нечему. Но старая Соли уцелела, так как была защищена крепкими стенами и стояла на вершине почти неприступного холма. Жители частично отстроили старый город заново.

Тревожные крики и звуки труб, предупреждающие а приближении вооруженного отряда, донеслись со стен, когда дозорные заметили римлян. Марку было нелегко убедить их в том, что его отряд часть видессианской армии, тем более что казды часто гнали впереди себя пленных видессиан, чтобы замаскироваться под имперских союзников. Когда тяжелые городские ворота наконец открылись, гипастеос Соли вышел вперед, приветствуя римлян. Это был высокий худощавый человек лет сорока с опущенными плечами и утомленным лицом. Трибун не встречался с ним в походе, но знал его имя — Евгениос Капанос.

Гипастеос всматривался в лица вновь прибывших с усталым любопытством, словно все еще сомневаясь, не казды ли это, принявшие обличье друзей.

— Вы — первый отряд, который пришел сюда в таком количестве и в таком порядке, а их уже много прошло через город, — сказал он и через некоторое время добавил: — Мне уже стало казаться, что у Империи больше не осталось солдат.

— Некоторые отряды сумели вырваться из окружения, — отозвался трибун. — Мы…

Но Капанос продолжал говорить, не слушая Скауруса:

— Да-да, не далее как вчера я видел жалкую кучку воинов, сопровождавших Императора. Они шли к Питиосу, а затем собирались идти морем к столице, я полагаю.

Челюсть у Марка отвисла, и он безмолвно уставился на гипастеоса. Все, кто стоял достаточно близко, чтобы слышать этот разговор, полностью разделили его удивление.

— Император? — Зеприн Красный был первый, кто повторил это слово, пробившись к губернатору через ряды римлян. — Император? — горячо повторил он еще раз.

— Да, я сказал «Император», — согласился Капанос. Было очевидно, что ему стоило большого труда поддерживать беседу.

Как всегда стараясь добраться до сути, Гай Филипп требовательно сказал:

— Но каким образом Туризин Гаврас добрался сюда так, что мы не узнали об этом? Да и его отряд вряд ли можно назвать «жалким сбродом». У него оставался прочти весь правый фланг, причем в полном порядке.

— Туризин Гаврас? — Евгениос Капанос уставился на центуриона а легким раздражением. — Я вовсе не имел в виду Туризина Гавраса. Я говорил об Императоре — Императоре Ортайясе. Насколько мне известно, другого у нас нет.