Глава 2

Жуткий голод терзал Мойше-Русси. Он-то думал, что постные дни и посты, предшествующие великим праздникам, научили его переносить голод. Однако они подготовили его к жизни в Варшавском гетто не более, чем изображение озера может научить человека плавать.

Он перебегал от одного затемненного участка к другому, и длинное черное пальто болталось на нем, как кусочек ночи. Прошло уже немало времени после наступления комендантского часа, который начинался в девять. Если какой-нибудь немец увидит его, Мойше проживет ровно столько времени, сколько будет развлекаться палач. При каждом вдохе страх раздувал ноздри, заставлял большими глотками втягивать зловонный воздух гетто.

Но голод был сильнее страха; к тому же жертвой немцев можно было оказаться и в любое другое время дня и ночи. Всего лишь четыре дня назад нацисты напали на евреев, которые пришли в здание управы на улице Лешно, чтобы уплатить налоги, немцами же установленные. Нацисты ограбили евреев, взяв не только то, что, по их утверждениям, те были должны, но и забрав все, что оказалось у них при себе и на себе. Грабеж сопровождался ударами и пинками, как напоминание евреям о том, что их ждет в дальнейшем.

— Мне такого напоминания не требуется, — прошептал Русси.

Он был коренным жителем Волынской улицы и находился в гетто с тех пор, как Варшава сдалась немцам. За два с половиной года не многие уцелели в этом аду.

Мойше задумался о том, сколько еще сможет протянуть. До сентября 1939 года он был студентом-медиком, а поэтому легко мог поставить себе диагноз. Шатающиеся зубы и рыхлые десны предупреждали о приближении цинги, плохое зрение в темноте означало недостаток витамина А. Понос мог иметь добрый десяток причин. А истощение вообще не нуждалось во врачебном диагнозе. Сотни тысяч евреев, скученных на четырех квадратных километрах, были знакомы с этими симптомами.

Крадущиеся движения Мойше сделались еще более осторожными, когда он оказался около стены из красного кирпича. Она вдвое превышала человеческий рост, а поверху тянулась колючая проволока, дабы удержать дерзкого смельчака от попытки перелезть на другую сторону. Русси и не собирался испытывать судьбу. Вместо этого он, словно олимпийский метатель молота, что было сил раскрутил принесенный с собой мешок и швырнул его через стену на польскую сторону.

Мешок взмыл вверх и перелетел через ограждение. С бешено колотящимся сердцем Мойше прислушался. Серебряный подсвечник он обернул тряпьем, поэтому вместо лязга послышался негромкий, глухой удар о землю. Мойше напрягся, чтобы уловить звук шагов на той стороне. Сейчас все зависело от честности того поляка. Если парень просто хочет украсть подсвечник, то запросто может это сделать. Если же надеется подучить еще, то выполнит условия, о которых они договорились на улице Лешно.

Ожидание тянулось подобно рядам проволоки на стене я имело столько же колючек. Как ни вслушивался Мойше, он не слышал ни звука с той стороны. Могло случиться, что немцы арестовали ушлого поляка. Тогда драгоценный подсвечник будет валяться, пока на него не набредет какой-нибудь прохожий… И получится, что Русси швырнул коту под хвост одно из последних остававшихся у него средств к существованию.

Невдалеке что-то мягко шлепнулось на булыжники мостовой. Русси бросился туда. Тряпки, скреплявшие его изношенные до дыр башмаки, делали шаги почти бесшумными.

Мойше схватил мешок и нырнул в темноту. Еще на бегу сильный, дурманящий запах мяса заставил рот наполниться слюной. Мойше мгновенно расправился с бечевкой и заглянул внутрь, прикидывая мясо на вес. Конечно, не полкилограмма, как ему обещали, но что-то около этого. Мойше ожидал, что поляк положит еще меньше.

— Конечно, можно пожаловаться на обман в СС, — горько усмехнулся Русси. — Но пусть это делает кто-нибудь Другой.

Его жена Ривка, их сын Рейвен (и, между прочим, он сам) смогут продержаться еще немного. Слишком поздно для маленькой Сары, слишком поздно для родителей жены и его собственного отца, которые не вынесли голода. Однако втроем они смогут протянуть еще.

Мойше облизал пальцы. Сладкий привкус на языке отчасти был вызван тем, что мясо оказалось испорченным (не слишком, ему доводилось есть мясо гораздо более тухлое), а в остальном объяснялся тем, что это была свинина. Раввины в гетто давным-давно отменили запреты на употребление нечистой пищи, но Русси до сих пор испытывал чувство вины, когда ему приходилось есть свинину. Некоторые евреи предпочитали голодать, только не нарушать закон. Если бы Русси был одинок, наверное, последовал бы их примеру, но, поскольку на нем лежит забота о близких, он постарается выжить. Он обсудит это с Богом при случае.

«Как лучше всего приготовить мясо?» — раздумывал Мойше. Единственным решением оставался суп: его хватит на несколько дней, и мясо уберет вкус гнилой картошки и заплесневелой капусты.

Он запустил руку в карман и нащупал пачку злотых, которых при необходимости хватит, чтобы подкупить еврея-полицейского, если его заметят в этот неурочный час. Помимо этого, деньги мало на что годились: на банкноты еду не купишь, особенно в гетто.

— Нужно возвращаться, — шепотом напомнил себе Русси. Если через пятнадцать минут после прекращения действия комендантского часа он не вернется на фабрику, к своей швейной машине, то какой-то другой отощавший еврей возблагодарит Бога, давшего ему возможность занять место Мойше. А если и вернется вовремя, но окажется слишком усталым, чтобы выполнить норму по пошиву немецкой военной формы, тогда ему недолго сидеть за машиной. Узкие руки Мойше были созданы для измерения пульса и удаления аппендицита, но сейчас именно сноровистость в обращении с тканью и нитками позволяла хоть как-то поддерживать жизнь.

— Господи! Сколько же еще будет продолжаться все это?! Он не боялся стать жертвой неожиданного убийства — оно проникало в гетто с каждым появлением там немцев.

Но не далее как вчера на фабрике от скамьи к скамье ползли слухи. Говорили, что гетто в Люблине перестало существовать: тысячи евреев вывели оттуда и… каждый дорисовывал картину сообразно собственным кошмарам.

У Русси его «и…» представало в виде скотобойни, куда вместо скота сгоняли людей. Он хотел бы ошибиться, но слишком много повидал за последние годы, слишком много еврейских трупов валялось на тротуарах, пока наконец их не связывали, словно дрова, и не увозили.

— Бог Авраама, Исаака и Иакова, — тихо прошептал Мойше, — прошу Тебя дать мне знак того, что Ты не оставил Свой избранный народ.

Как и десятки тысяч соплеменников, Русси ежечасно возносил молитвы, возносил их потому, что это был единственный способ, каким он мог повлиять на свою судьбу.

— Прошу Тебя, Господи, — вновь прошептал он, — пошли мне знак!

И вдруг посреди ночи в Варшавском гетто наступил день. Мойше Русси застыл в неописуемом удивлении, глядя на раскаленную, словно солнце, точку света, вспыхнувшую в кромешно-черном небе.

«Подсветка с парашюта», — подумал он, вспомнив немецкие бомбардировки.

Но то была не подсветка. Огонь был больше и ярче любой подсветки: его одного хватило, чтобы во всем гетто, во всей Варшаве, даже во всей Польше стало светло как днем. Огонь висел в небе, не двигаясь, на что не способны никакие осветительные ракеты.

Медленно-медленно точка света подернулась дымкой и начала менять цвет

— от режущего глаза темно-фиолетового до белого и потом Желтого и оранжевого. Сияние дня постепенно уступило место закату, а затем сумеркам. Две-три сбитые с толку птахи принялись было щебетать и снова умолкли, будто сконфуженные тем, что их одурачили.

Однако их мелодичные трели все равно потонули в криках, раздавшихся в гетто и за его пределами, — криках удивления, смешанного с ужасом. Русси услыхал и немецкие голоса, в которых звучал страх. Он не слышал страха в голосах немцев с тех пор, как нацисты загнали евреев в гетто, и не представлял, что сможет услышать подобное впредь. От этого напуганные голоса немцев звучали еще приятнее.

Слезы полились из глаз Мойше, покатились по его впалым щекам и курчавой бороде.

Он просил Бога о знаке, и Бог дал ему знак.

***

Главнокомандующий Атвар стоял перед голографической проекцией Тосев-3. Над смехотворно малыми участками суши планеты то тут, то там мигали огоньки.

«Интересно, — думал он, — когда Тосев-3 войдет в число владений Расы, удастся ли передвижением тектонических плит добиться появления новых полезных территорий?» Однако это вопрос будущего: последующих пятисот лет, а может, пяти или двадцати пяти тысяч лет. Только когда все было решено и распланировано до последней мелочи. Раса начинала действовать. Такой порядок прекрасно оправдывал себя в течение бесчисленных столетий.

Атвару было тягостно сознавать, что в его распоряжении слишком мало времени, но тосевиты, с наглой поспешностью создавшие зачатки индустриальной цивилизации, бросали более серьезный вызов его силам, чем он или вообще кто-либо мог предполагать, находясь на своей родной планете. Если ему не удастся ответить на этот вызов, в памяти потомков останется лишь его провал.

Когда Атвар обернулся к командиру корабля Кирелу, в его вопросе сквозила озабоченность:

— Все устройства размещены надлежащим образом?

— Да, господин адмирал, — ответил Кирел. — Ракеты-носители докладывают об успехе. Они уже возвратились невредимыми в расположение эскадры. Данные приборов подтверждают правильное наведение устройств на цели и их одновременный взрыв над основными радиокоммуникационными центрами Тосев-3.

— Превосходно.

Атвар знал, что тосевитам ни при каких обстоятельствах не достичь высоты, на которой шли ракеты-носители, но всегда приятно слышать, что все происходит согласно разработанному плану.

— Следовательно, их радиолокационные системы серьезно повреждены, — добавил он.

— Совершенно верно, господин адмирал, — согласился Кирел. — Более того, многие части этих систем насовсем выведены из строя. Незащищенные транзисторы и микропроцессоры крайне уязвимы перед электромагнитными импульсами, а поскольку тосевиты не располагают собственной ядерной энергией, у них не возникло потребности в такой защите.

— Превосходно, — повторил Атвар. — Получается, что для нашего самолета, война с тосевитами будет просто охотой за существами с перебитыми позвоночниками. У нас не будет помех при расчистке посадочных участков, и, как только наши войска высадятся на планету, ее завоевание станет неминуемым.

Ничто не успокаивало Расу больше, чем план, который тщательно выполняется.

— Может, — продолжил Кирел, — господин адмирал разрешит перед высадкой передать по радио требование о капитуляции, чтобы оно достигло всех уцелевших приемных устройств туземцев?

Подобный шаг планом не предусматривался. Конечно, план был разработан в те дни, когда никто не думал, что у тосевитов есть какая-либо достойная упоминания технология. Тем не менее Атвар ощущал почти инстинктивное нежелание отклоняться от плана.

— Нет, пусть они сами придут к нам, — сказал он. — Они капитулируют сразу, как только ощутят всю тяжесть нашего удара.

— Будет исполнено так, как желает господин адмирал, — официальным тоном произнес Кирел.

Атвар знал, что у командира корабля есть амбиции и что Кирел будет тщательно следить за всеми без исключения его ошибками и неудачами, особенно там, где сам Кирел высказывался против. Пусть Кирел делает что угодно. Атвар твердо верил, что его решение не было ошибочным.

***

Командир полета Теэрц с удивлением взирал на дисплей, который располагался чуть выше его головы и отражался на внутренней поверхности кабины. Он и вообразить не мог вылет в пространство, столь богатое целями. Впереди него и чуть ниже ползло целое стадо тосевитских самолетов, ползло в блаженном неведении, что он, Теэрц, уже рядом.

В шлемофоне зазвенел голос одного из двух других пилотов, участвующих в рейде:

— Жаль, мы не можем направить сюда больше истребителей. Они бы позабавились.

— Мы завоевываем целый мир, Ролвар. У нас не хватит истребителей, чтобы разом подавить эту туземную падаль.

Все шесть ракет его истребителя уже выбрали цели в стаде тосевитских самолетов. Теэрц пробежал по врагам огненной волной, уничтожая одного за другим. Самолет слегка дернулся, когда ракеты скользнули вниз и стремительно понеслись в направлении неуклюжих тосевитских летательных аппаратов.

Даже если бы туземцы знали, что их атакуют, они едва ли могли спастись, учитывая, что скорость ракет Теэрца в десять раз превосходила скорость их самолетов. Головной дисплей показал залп машины его товарищей. Впрочем, ему не потребовалось бы никакого дисплея, чтобы оценить происходящее: огненные брызги рассыпались в темноте, когда туземный самолет рухнул вниз.

— Погляди, как падают! Каждый выстрел — попадание! — заверещал в наушнике голос Ролвара.

Каждый пилот азартен, но Теэрц заслужил раскраску командира полета потому, что умел следить за каждой мелочью. Бросив короткий взгляд на дисплей, он сказал:

— Только семнадцать поражений цели. Либо одна из ракет была неисправна, либо две ракеты угодили в одну цель.

— Какая разница? — отозвался Гефрон, еще один участник рейда.

Гефрону никогда не стать командиром полета, даже если бы он прожил целую тысячу тосевитских лет, которые вдвое длиннее. И все же пилотом он был хорошим.

— Но у нас еще остаются пушки, — добавил Гефрон. — Почему бы не использовать их?

— Правильно.

Теэрц снизил высоту до пределов досягаемости пушки. Туземцы по-прежнему не понимали, что произошло, но знали — творится нечто ужасное. Они разбегались, словно стадо френни, преследуемое диким бутором"Автор не делает каких-либо комментариев на этот счет. Скорее всего речь идет о каких-то травоядных животных и хищниках, которые водятся на родной планете Расы. — Прим. перев.», изо всех своих жалких силенок стремясь спастись от опасности. Губы Теэрца расползлись от удовольствия.

Двигатели его самолета изменили тон, войдя в более плотную воздушную среду. Заскрипели сервомеханизмы, меняя угол атаки. Скорость упала до звуковой. Теэрц нажал гашетку указательным когтем — На мгновение нос его самолета скрылся в пламени пушечного выстрела. Когда видимость улучшалась, тосевитский самолет, одно крыло которого было срезано вчистую, уже потерял управление и, кружась, падал вниз.

Теэрв никогда прежде не бывал среди такого множества самолетов. Он сбросил скорость, дабы избежать столкновения. Новая цель, новый выстрел, новое попадание. А вскоре еще одно и еще.

Справа по борту Теэрц увидел короткие вспышки пламени. Он повернул туда один глаз. Какой-то тосевитский самолет отстреливался. Теэрц отдал должное мужеству туземцев. Когда их подчинят, они хорошо будут служить Расе. Неплохие пилоты, если учесть возможности неуклюжего самолета, на. котором они летают. Даже маневрируют, пытаясь оторваться и уйти. Но решающее слово принадлежало Теэрцу, а не туземцам.

Он выстрелил по туземной эскадрилье и пошел на новый заход. Во время маневра светящаяся точка на головном дисплее заставила Теэрца повернуть оба глаза. Где-то там, в ночной тьме, туземный самолет, имевший более совершенные летные качества, чем машины этого стада, разворачивался в его направлении, держась чуть поодаль.

Туземный эскорт? Враг, посчитавший его подходящей целью? Теэрц не знал и не хотел знать. Кем бы ни был этот смельчак, он заплатит за свою наглость.

Пушка самолета Теэрца управлялась радаром. Теэрц выстрелил. Языки пламени охватили истребитель туземцев, но тот успел произвести ответный выстрел. Снаряды не достигли цели. Туземец, теперь уже весь в огне, камнем полетел вниз.

До того как кончился боезапас, Теэрц еще дважды обстрелял продольным огнем поспешно удирающее стадо туземных самолетов. Ролвар и Гефрон также нанесли врагу немалый ущерб. Вскоре все трое уже неслись вверх, набирая скорость для перехода на низкую околоземную орбиту. Вскоре у Расы появятся посадочные полосы на поверхности планеты. Тогда уничтожение тосевитских самолетов пойдет еще успешнее.

— Однако эти туземцы довольно смелые, — сказал Ролвар в переговорное устройство. — Два их самолета пошли прямо на меня… Наверное, я получил одну-две дырки. Однако сомневаюсь, что уничтожил обоих, такие они маленькие и верткие.

— Я-то своих сбил, это точно, — отозвался Теэрц. — Что ж, вернемся на базу, пополним боезапас, отдохнем, а потом вернемся и продолжим.

В ответ его соратники одобрительно зашипели.

***

Еще минуту назад «ланкастер», что находился ниже и справа от бомбардировщика Джорджа Бэгнолла, летел себе как ни в чем не бывало. И вдруг взорвался. На секунду Бэгнолл увидел куски машины и людей, словно повисших в воздухе. Затем они исчезли.

— О Боже! — воскликнул он. — Похоже, весь этот проклятый мир спятил. Сначала невероятный свет на небе…

— Залил нас, будто миллиард осветительных снарядов, правда? — отозвался Кен Эмбри. — Удивляюсь, как этим чертовым джерри такое удалось? Продержись иллюминация подольше, любой немецкий истребитель засек бы нас.

Неподалеку взорвался еще один «ланк».

— Что происходит? — не унимался Бэгнолл. — Кто-нибудь видел немецкий самолет?

Никто из стрелков не ответил ему. Молчал и бомбометатель. Эмбри обратился к радисту:

— Тэд, хоть что-нибудь удалось услышать?

— Ни звука, — ответил Эдвард Лэйн. — После той вспышки на всех частотах я слышу только шум.

— Чертовщина, вот как это называется, — сказал Эмбри. И словно в подтверждение его слов вспыхнули еще два бомбардировщика. Голос летчика поднялся почти до крика:

— Кто же это выделывает? Это ведь не зенитки и не самолеты, тогда что же?1 Рядом с летчиком дрожал на своем сиденье Бэгнолл. Рейды над Германией были жуткими уже сами по себе, но когда «ланки» без всякой на то причины начали вдруг взрываться в небе… Сердце в его груди сжалось в маленький застывший комок. Он крутил головой в разные стороны, стремясь увидеть хоть что-нибудь. Но за толстыми стеклами кабины ночь оставалась непроницаемой.

Затем еще один большой тяжелый «ланкастер» на мгновение качнулся в воздухе, словно лист в бурлящем потоке. Даже сквозь рев четырех «мерлинов» их собственного самолета Бэгнолл услышал какой-то визгливый звук, от которого волосы у него встали дыбом. Мимо пронеслось нечто, похожее на акулу, невероятно быстрое и изящное. Две мощные струи выхлопов светились в темноте, как глаза тигра. У одного стрелка хватило присутствия духа выстрелить в незнакомца, но тот в мгновение ока ускользнул от «ланка».

— Вы… видели? — упавшим голосом спросил Кен Эмбри.

— Думаю, что да, — столь же тихо ответил Бэгнолл. Он сомневался, верит ли сам в этот ужасный призрак.

— Откуда у немцев такие машины?

— Это не немцы, — возразил летчик. — Мы знаем, что есть у них, как и они знают, что имеем мы.

— Хорошо, если это не немец, тогда откуда же он, из преисподней? — спросил Бэгнолл.

— Черт меня подери, если я знаю! Но я не собираюсь тор-тать здесь и дожидаться, пока он вернется. Эмбри резко изменил курс и снизил высоту.

— Наземные зенитки! — предупредил Бэгнолл, поглядев на альтиметр.

Эмбри оставил его слова без внимания. Бортинженер замолчал, чувствуя себя дураком. Когда оказываешься лицом к лицу с монстром, который смахивает с неба бомбардировщики с легкостью прислуги, заметающей метлой просыпанную соль, едва ли стоит беспокоиться о каких-то там зенитках.

***

— Черт побери, я ведь физик, а не плотник! — воскликнул Йенс Ларсен.

Большой палец нестерпимо саднил. Ноготь уже начал чернеть; Йенс подозревал, что он и вовсе сойдет. Но сильнее, чем покалеченный палец, его донимали насмешки юнцов, составлявших большую часть бригады рабочих, что возводили странные сооружения на западных трибунах Стэгфилда.

Вечернее солнце светило Ларсену в спину, пока он тащился по Пятьдесят седьмой улице в направлении клуба «Четырехугольник». Аппетит его несколько поднялся — после того как Ларсен попытался вколотить свой ноготь в деревянный вит размером два на четыре фута. Но, перекусив, Ларсен снова вернется к реактору и продолжит стучать молотком — на этот раз, будем надеяться, с большей осторожностью.

Йенс набрал поляне легкие удушливого чикагского воздуха. Сам он родился и вырос в Сан-Франциско, и его весьма удивляло, почему три миллиона человек выбрали жизнь в таком месте, где полгода чересчур жарко и влажно, а в остальное время стоит собачий холод.

— Должно быть, они чокнутые, — вслух произнес Ларсен.

Какой-то студент, идущий навстречу, удивленно посмотрел на него. Йенс покраснел. В нынешнем своем одеянии, состоящем из грязной футболки и «чиносов""Чинос — рабочие брюки на диагоналевое хлопчатобумажной ткани», он выглядел совсем не так, как люди из городка Чикагского университета, и уж, конечно, не как член факультетского совета. В «Четырехугольнике» на него тоже будут глазеть.

«Профессорам латыни в их изъеденных молью твидовых костюмах этого не вынести», — подумал Ларсен.

Он миновал Кобб-Гейт. Гротескные фигуры, высеченные на огромном каменном здании, всегда вызывали у него улыбку. Ботанический пруд, окруженный с трех сторон биологическими лабораториями Халла, был приятным местом; возле него Ларсен любил посидеть и почитать, когда выдавалось время. Сейчас такое случалось не слишком часто.

Йенс подходил к Митчелл-Тауэр, когда его тень вдруг исчезла.

Только что она тянулась впереди, честь по чести, и вдруг провала. Сама башня — копия башни колледжа Магдалины в Оксфорде — неожиданно потонула в резком белом свете.

Ларсен вперился глазами в небо. Сияющее пятно выросло в размерах, потускнело и изменило цвет. Все вокруг указывали на это пятно, восклицая:

— Что это, черт побери?!

— О Господи!

— Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? Люди высовывались из окон и выбегали на улицу посмотреть.

Физик Ларсен глазел на происходящее вместе с остальными. Мало-помалу странный свет потускнел и погас; в Йенсу вернулась — добрая, привычная тень. Но еще до того Ларсен метнулся туда, откуда пришел. Он лавировал между десятками зевак, которые все еще стояли и таращили глаза.

— Где полыхает, приятель? — крикнул ему один.

Ларсен не ответил, ускорив свой бег в. направлении Стэгфилда. Полыхало на небе. Он знал, что это за огонь: тот самый огонь, который он и его коллеги стремились извлечь из атома урана. До сих пор ни в одном атомном реакторе Соединенных Штатов не удавалось добиться управляемой цепной реакции. Бригада на западных трибунах как раз пыталась собрать такой реактор, который позволит это сделать.

Никто и предполагать не мог, что немцы уже построили не только реактор, но и бомбу, хотя впервые уран был расщеплен в Германии в 1938 году. На бегу Ларсен соображал, каким образом нацисты взорвали бомбу над Чикаго. Насколько он зная, их самолеты не могли долететь даже до Нью-Йорка.

Правда, удивительно, почему немцы взорвали свою бомбу на такой громадной высоте-слишком высоко, чтобы взрыв причинил какой-либо ущерб. Может, немцы установили бомбу на борту межконтинентальной ракеты — наподобие тех, о которых судачат бульварные журналы? Но ученые-то знали, что немцам далеко до этого.

Нет, взрыв не поддавался разумному объяснению. Однако эта жуткая штуковина находилась у них над головой и должна была принадлежать немцам. Она явно не американского и не английского происхождения.

У Ларсена мелькнула еще более ужасающая мысль:

«А что, если бомба японская?» Он сильно сомневался, что японцы обладают технологией, достаточной для постройки атомной бомбы, но ведь не думал он и о том, что они разбомбят Пёрл-Харбор в считанные часы; что они сумеют захватить Филиппины, Гуам и Уэйк, вырвать у англичан Гонконг, Сингапур и Бирму, практически выгнать британский военно-морской флот из Индийского океана… Чем дальше бежал Йенс, тем длиннее становился мрачный список воспоминаний.

— Наверное, это действительно сделали чертовы япошки! — решил он и припустил еще быстрее.

***

Вагонное окно около сиденья Сэма Иджера было зашторено, чтобы заходящее солнце не светило Бобби Фьоре в глаза, пока тот спал. В свои юные годы Сэм обязательно воспротивился бы этому, ведь он не видел ничего, кроме родительской фермы. Поэтому, начав играть в бейсбол, Сэм стремился увидеть как можно больше. Через окна поездов и автобусов он жадно глазел на большой мир.

Сэм исколесил едва ли не все Штаты, побывав вдобавок в Канаде и Мексике. Теперь поездка вдоль сонных Равнин Иллинойса никакого интереса для него не представляла.

Он вспомнил, как солнце вставало над иссушенными горами близ Солт-Лейк-Сити, пронизывая светом озеро и белые соляные отмели, сверкая прямо в глаза. Да, то было зрелище, на которое стоило посмотреть; его Сэм будет по-мнить до самой могилы. Здешние поля, амбары и пруды просто не шли ни в какое сравнение, хотя он не согласился бы жить в Солт-Лейк-Сити даже за гонорар Ди Маджо. «Ну разве что за гонорар Ди Маджо…» — подумал он. Многие игроки команды отправились в вагон-ресторан. По другую сторону прохода Джо Салливен глазел в окно с той же жадностью, которая некогда была присуща Иджеру. Губы питчера двигались, когда он тихонько читал сам себе рекламу крема для бритья «Бирма». Это заставило Иджера .улыбнуться: пока что Салливен нуждался в намыливании щек от силы два раза в неделю.

Неожиданно с той стороны, где находился питчер, в окна ударил яркий свет. Джо вытянул шею.

— Какая забавная штука в небе! — сообщил Джо. — Напоминает салют по случаю Дня независимости, только намного ярче.

Остолоп Дэниелс сидел с той же стороны вагона.

— Куда как ярче! — сказал тренер. — Ничего подобного не видывал за всю свою жизнь. Эта штука просто застыла в небе и, похоже, вообще не движется. Красивое зрелище, черт возьми!

За несколько минут белый свет превратился в желтый, затем в оранжевый и красный, постепенно слабея. Иджер хотел было встать и поглядеть на то, откуда исходил свет. Он скорее всего так бы и сделал, не сравни Салливен это зрелище с фейверком в День независимости. С того самого Дня независимости, когда Сэм сломал лодыжку, ему разонравились салюты. И потому он снова уткнулся в «Эстаун-динг».

***

Восходящее солнце скользнуло по лицу Генриха Егера, заставив его открыть глаза. Он тяжело вздохнул, смахнул паутинки с головы и медленно поднялся на ноги. Двигаясь так, словно каждый сустав в его теле проржавел, он встал в очередь за завтраком. По запаху понял, что это снова будет каша с тушеным мясом. Он пожал плечами. Это варево хоть насытит его.