Однако никто не пытался заручиться поддержкой кочевников.

– Так ты считаешь, что он может этого достичь, – задумчиво произнес магистр.

– Может, конечно, может, – подтвердила Мирран. – Он думает, что может все, и такие люди иногда оказываются правы.

Чуть смутившись, она добавила:

– Я страшусь его.

Такое признание ошеломило Василия, не ожидавшего услышать от Мирран что-либо подобное.

– Трудно вообразить, чтобы армия прорвалась с Кавказа. Горы защищают от поражения, но они не служат мощеной дорогой к победе.

Сейчас Аргирос произносил вслух мысли, которые пришли ему в голову по пути в Дарьял.

Глаза Мирран заблестели. Она поняла его сразу. А он знал, как она умна. Не столько красота, сколько ум был ее главной силой, хотя и то и другое делало ее вдвойне опасной.

– Несмотря на это, аланы превозносят своего государя. Пусть он… чудаковат, но иногда это заставляет народ идти за ним, потому что люди считают его отмеченным богом – какому бы богу они ни поклонялись.

Ее улыбка должна была показать Аргиросу, что Мирран сделала ему уступку в этом вопросе.

Он не противился. Веками агенты Римской империи учились оценивать, когда можно прибегнуть к дипломатии, а когда не обойтись без войны; стоило ли платить дань или лучше было стравить племена между собой и отвлечь их от границ. Если в Алании родился герой, из богатого исторического опыта Аргирос мог заключить, как быть.

– Убить его, – сказал магистр. – Начнется хаос, и аланы надолго и безопасно для нас погрязнут в раздорах.

– Разумеется, я думала об этом, – призналась Мирран, – но тут дело не только в моей безопасности, просто уже поздно. Проходы уже в руках киргизов, а не аланов.

– Проклятье!

– Да, проклятый народ, – мрачно отозвалась Мирран. – Их хан Дайр, мне кажется, использует Гоария в собственных целях так же, как Гоарий использует его. Если Гоарий рискнет последовать примеру Искандера, то у Дайра тоже есть на кого равняться.

Аргирос задумался о вождях кочевников, постоянно вторгавшихся в Римскую империю.

– Аттила, – назвал он самого великого и ужасного.

Мирран нахмурилась:

– Никогда о нем не слышала.

Магистр на секунду удивился, но затем сообразил, что она не обязана знать старинные легенды далекого от нее Запада: Аттила никогда не вторгался в Персию. Но она знала другого, кто нападал на ее родину.

– Я вспомнила о царе эфталитов, который когда-то давно хитростью убил царя царей Пероза[67].

Аргирос кивнул; Прокопий сохранил для римлян историю того несчастья.

– Ладно, довольно экскурсов в древнюю историю, – сказал магистр с мрачным прагматизмом, который перед тем заставил его подтолкнуть Мирран на цареубийство. – Теперь нам надо решить, как быть с ханом Даиром.

Аргирос заметил, что он сказал «нам», и понял, что действительно поверил Мирран.

Она приняла его слова за невысказанное согласие и расценила это как свою заслугу.

– Мы должны решить. Но я не вижу простого способа и сомневаюсь, что нам удастся поссорить его с Гоарием. Пока они не добьются успеха, их интересы полностью совпадают.

– А потом, – хмуро добавил Аргирос, – будет уже поздно.

Мирран согласно улыбнулась.

– Ах, Василий, я знала: когда-нибудь в Константинополе обеспокоятся и пришлют кого-то выяснить, что творится в Алании. Гоарий непременно станет бахвалиться, вместо того чтобы спокойно хранить свои замыслы в тайне и ждать, пока они вызреют. Я рада, что магистр официорий выбрал тебя. Мы мыслим сходно, ты и я.

С губ магистра уже была готова сорваться резкая отповедь, но он сдержался. Несмотря на различия между ними, слова Мирран во многом справедливы; он вспоминал об этом при каждой встрече с ней. Конечно, у Аргироса было много больше общего с Мирран, чем с каким-нибудь константинопольским красильщиком, чей кругозор не распространялся дальше завтрашних скачек на ипподроме.

– Мы выражаемся по-разному, – заметил он, – но говорим на одном языке.

– Хорошо сказано! – Она потянулась вперед и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, и захихикала. – Твоя борода аккуратнее, чем у Гоария – на лице больше свободного пространства. Мне это нравится.

Продолжая смеяться и уклоняясь от его губ, она поцеловала Василия в другую щеку.

Он знал, что Мирран умела тщательно рассчитать свои силы, но все равно стремился к ней. Прикосновение ее губ напомнило ему о былых днях в Дарасе.

Гибкая, точно угорь, она ускользнула.

– Что станет с тобой, если тебя застигнут, когда ты пристаешь к царской содержанке?

Затем она вдруг стала серьезной.

– Я должна возвращаться. Покидать дворец всегда рискованно, но не так опасно в середине дня, когда Гоарий отсыпается, чтобы потом бесчинствовать ночью. Но он скоро проснется и тогда может позвать меня.

Аргирос понимал, что ему нечего сказать на это. Он смотрел, как Мирран скользила через рыночную площадь – грациозно, как танцовщица, – эту роль она разыгрывала для прикрытия в Дарасе. Когда она исчезла, магистр еще несколько минут стоял в раздумье и поглаживал подбородок, прежде чем вернуться в гостиницу Супсы.

По дороге Василий с тревогой размышлял над тем, что узнал от Мирран. Его навязчиво преследовали воспоминания о ее нежных губах. Это раздражало, и он терзался противоречивыми чувствами до тех пор, пока не осознал их значение.

За годы, что истекли после смерти сына и жены, Аргирос никогда не задумывался о том, чтобы связать свою жизнь с другой женщиной. Частично это объяснялось непреходящей тоской по Елене, но еще более нежеланием обрекать женщину на одинокую жизнь жены магистра, в особенности потому, что он вынужден выполнять сложные поручения. За пять последних лет он побывал в Испании, во франко-саксонских королевствах, в Дарасе, а теперь здесь, на Кавказе. Каждая из этих миссий длилась месяцами, а первая – почти год. Несправедливо превращать жену в Пенелопу, вечно ожидающую своего Одиссея.

Однако с Мирран последнее затруднение отпадало само собой. По крайней мере, она способна о себе позаботиться. И если – если! – она была правдива, говоря о своих дарасских впечатлениях, тогда Аргирос нравился ей хотя бы в каком-то отношении. Там, вспоминал он, было от чего потерять голову помимо постели, хотя и последнее тоже имело значение.

Магистр рассмеялся над собой. Мирран – персиянка, и она – заведомый враг почти по Евклидовой логике. Она поклоняется Ормузду. Она спит с Гоарием и ублажает царя бессонными ночами. Единственной целью, с которой она оказалась на Кавказе, было обольстить аланского царя и в буквальном смысле слова отвратить его от Римской империи. Но мало того; если – если! – она не лжет, то и Константинополю, и Ктесифону смертельно угрожают козни Гоария.

Но, несмотря ни на что, Аргирос продолжал думать о ней. И это тревожило его больше всего.

Корипп хмуро смотрел на магистра.

– Проклятый горшечник опять поднял цену. И чертов аптекарь тоже.

– Заплати им, – сказал Аргирос. – Кричи, ругайся и злись, точно тебя разоряют или кастрируют, на твое усмотрение. Для видимости. Но плати им. Ты же знаешь, что это необходимо.

– Я знаю, что вы теряете рассудок из-за той персидской шлюшки, – съязвил Корипп, вогнав Аргироса в краску своим метким выпадом. Тот порадовался, что комната плохо освещена, так что его помощник не мог заметить смущения командира. Корипп, поворчав еще немного, продолжал: – Хотя это и злит меня, надо признать, что девка, того гляди, права. На улице не попадалось бы столько мерзких киргизов, если бы они не состояли в союзе с Гоарием, и она давно бы расправилась с нами, если бы не думала, что они нанесут вред не только империи, но и Персии.

Аргирос пришел к тому же заключению. Он сознался в этом, добавив:

– Хоть казни, но я не знаю, откуда тебе известно, сколько киргизов в Дарьяле. Ты почти не выходишь отсюда, даже чтобы подышать воздухом.

Корипп сухо рассмеялся.

– Резонно, но кто-то же должен варить чудо-вино быстрее, чем Гоарий с дружками опрокидывают его в глотку. К тому же мне не надо много гулять, чтобы знать, что кочевников тут как мух. Вонь выдает их.

– Точно, – согласился магистр.

В городе, особенно таком, как Дарьял, где были едва знакомы с римским водопроводом и канализацией, витали крепкие запахи. И киргизы добавляли к этой симфонии ароматов собственный нюанс – прежде всего запах лошадиного пота и прогорклого масла.

– Во всяком случае, я рад оставаться здесь, внизу, а не сидеть наверху с вами и Евстафием Рангабе. Худшая участь для меня здесь – это сгореть заживо. Если Евстафий что-нибудь нахимичит, меня вмиг разнесет на кусочки по всей округе, так что я не успею даже разозлиться на него.

Это было правдой, о которой Аргирос предпочитал не вспоминать.

– Хозяин гостиницы думает, что Рангабе своего рода еретик, которому разрешается есть только с помощью деревянных приборов. Не знаю, хочет ли хозяин сжечь его или обратить в истинную веру.

– Лучше уж обратить, – усмехнулся Корипп. Оба рассмеялись, хотя и не слишком весело. Они знали, что было бы, если бы Евстафий Рангабе нечаянно высек искру.

Магистр поднялся на второй этаж к комнате, которую занимал человек из константинопольского арсенала, и тихо, чтобы не испугать Евстафия, постучал в дверь. Было слышно, как на стол в комнате поставили тигель. Затем Рангабе подошел к двери и открыл защелку.

Как обычно, он напоминал Аргиросу чиновника, только с натруженными руками ремесленника.

– Привет, Аргирос, – сказал он. – Дела идут хорошо, да скряга аптекарь опять задрал цену на серу.

– Корипп уже сказал мне.

Рангабе заворчал. Он не был разговорчив. Мастер вернулся к рабочему месту за столом, придвинутым к единственному в комнате окну. Здесь нельзя зажигать светильники.

Возле тигля с торчавшей из него деревянной ложкой на столе лежала прочная скалка. Рангабе трудился над тремя кучками, перемалывая кусочки веществ в тонкий порошок. Левая кучка – черная, средняя (и самая большая) – грязно-белая, а правая – ярко-желтая. Аргирос был вынужден признать, что сейчас Евстафий Рангабе знал об адском порошке много больше, чем он сам. В арсенале Рангабе руководил теми, кто стряпал огнеопасную жидкость, прозванную греческим огнем. Когда появилось нечто еще более разрушительное, естественно, он первым приступил к разгадке секрета. Уже то, что он сам при этом не взлетел на воздух, свидетельствовало о его сноровке. Вытащив ложку из тигля, Рангабе отмерил селитры из средней кучи и высыпал ее в чашку весов, опять что-то пробормотал и отчерпнул часть обратно на стол. Довольный результатом, он пересыпал порошок из чашки в тигель и энергично перемешал его содержимое, заглянул внутрь, послюнявил палец и окунул его для проверки смеси. Наконец угрюмо кивнул.

Он взял воронку, тоже деревянную, и сунул ее в горлышко глиняного кувшина. Подняв тигель, аккуратно пересыпал свежеприготовленный адский порошок в кувшин. Потом закупорил полный кувшин необычной пробкой, которую взял из лежавшей у кровати сумки. Пробка была просверленная, и из узкого отверстия торчала промасленная тряпочка.

Только закончив свои манипуляции, Рангабе вспомнил о присутствии Аргироса. Он указал большим пальцем на ряд кувшинов, выставленных у стены.

– С тех пор как мы приехали, я заготовил сорок семь штук, не считая привезенных из столицы. Этого хватит, чтобы пробить в стене дворца Гоария брешь, в которую пролезет слон, если захотите.

Еще две недели назад магистр ухватился бы за такую возможность. Но сообщение Мирран заставило его задуматься, присмотреться к крепости и проверить ее слова. Он уверился, что она не обманывала. Гоарий, вероятно, еще управлял Аланией, но киргизы управляли им самим. Вожди кочевников вовсю хозяйничали в городе, а на улицах Дарьяла кочевников становилось все больше и больше. Само по себе это говорило лишь о предполагаемом союзе, но иные признаки указывали на другое. Киргизские вожди смотрели на солдат и придворных Гоария с растущим презрением, так что даже Цхинвали, при всей его чрезмерной самонадеянности, жаловался Аргиросу на их наглость. С торговцами на рынках степняки обращались как со своими слугами.

Такое положение вещей могло сохраняться лишь временно. Аланы – гордый народ, а подвластные им грузины долго помнили любую обиду и поколениями придерживались кровной мести. Дарьял не производил впечатления города, которому предстояло стать столицей завоевателей мира. По мнению Аргироса, город напоминал кувшин с адским порошком Евстафия Рангабе за две секунды до того, как к фитилю поднесут огонь.

Магистр желал встретиться с Мирран. Отчасти, чтобы узнать о положении во дворце, а отчасти просто потому, что хотел ее увидеть. Он старался не думать, какое из этих желаний преобладало. В любом случае он не мог произвольно назначить свидание любовнице царя. Она сама должна была устроить встречу.

Время от времени он хотел изменить положение вещей и передать Гоарию ее записку. И всякий раз откладывал. Это был бы опасный и, что еще хуже, неисправимый поступок. Тем более что при неизмеримо больших возможностях она не предала Аргироса. И все же он ежедневно терзался оттого, что не имел достоверной информации о происходящем.

Все переменилось неожиданно и без помощи Мирран. У Василия сломалась бронзовая пряжка на сандалии, и он отправился на рынок. В основном жестами он попытался договориться с медником-грузином, чтобы тот выковал новую застежку. Перед торговцем за соседним прилавком были расставлены лотки с ножами.

Мимо проезжали верхом полдюжины киргизов. Один из них с привычной для кочевников ловкостью наклонился в седле, схватил с лотка нож и заткнул себе за пояс. Его товарищи расхохотались.

Ножовщик закричал с досады и бросился за киргизом. Вор, куражась над гневом кузнеца, подождал его и с силой дернул за бороду. Кочевники расхохотались еще громче. А потом тот, кто стащил нож, заорал от боли – ножовщик до крови укусил его.

Степняк лягнул торговца обутой в сапог ногой. Кузнец отлетел в сторону, задыхаясь и хватаясь за живот. Все киргизы поскакали дальше; теперь они посмеивались над своим товарищем.

Будь кузнец-грузин уступчивее, инцидент на том бы и завершился. Но торговец, шатаясь, добрался до прилавка.

– Киргиз! – крикнул он, схватив нож. Кочевник оглянулся. Грузин хорошо разбирался в оружии. Он бросил нож, и тот вонзился прямо в грудь вора. На лице кочевника отобразилось изумление, а затем он медленно сполз с седла.

Остальные киргизы в смятении посмотрели сначала на своего товарища, а потом на ножовщика. Быстро, но расчетливо один из кочевников натянул лук и пустил стрелу в лицо грузину. Тот от боли испустил громкий вопль, заставивший всех на площади обернуться. Торговец пробежал несколько шагов, держась за увязшее в щеке древко, и упал. Его ноги забились в пыли.

Аргирос осмотрелся вокруг, рассчитывая поймать испуганный взгляд медника, но тот исчез. Магистр отметил, что медник не глуп. Местные кинулись к киргизам, точно морская волна под напором зловещего ветра. Аргирос услышал истошный крик – толпа напала на пешего кочевника. Те киргизы, что были верхом, приготовили луки.

Магистр ускользнул, пока его не заметили. Он прошагал полквартала от площади, а гвалт за его спиной все усиливался. Аргирос побежал. Однажды его уже застиг мятеж на улицах Константинополя. Одного раза достаточно.

Беспорядки еще не распространились до гостиницы, где остановился Аргирос со своими людьми. И все же Корипп крадучись ходил по внутреннему двору, будто волк, почуявший незнакомый запах.

– Плохи дела? – спросил он, когда Аргирос поведал, что случилось.

– При таком числе кочевников в городе? Плохи, – ответил Аргирос. – Грузины их ненавидят, аланы их ненавидят, а они ненавидят всех. Думаю, нам надо самим о себе позаботиться – люди Гоария будут слишком заняты охраной царя и его вельмож, чтобы обращать особое внимание на что-то еще.

– Скорее всего, люди Гоария спрячутся под кроватями, – усмехнулся Корипп. Холодным взглядом он оценил окружавшую двор стену и презрительно крякнул. – Чересчур низкая и убогая. Как нам здесь удержаться?

Он окликнул двух конюхов и обругал их, когда они возмутились. Однако они помогли ему запереть ворота на засов.

Хозяин гостиницы Супса выбежал на звук скрипучих петель и закричал на корявом греческом:

– Что вы делать?

– Он пытается спасти вас от смерти, – бросил Аргирос; офицерская нотка в его голосе заставила Супсу выпрямиться, точно в лицо держателю гостиницы плеснули ледяной водой. Магистр добавил: – На рыночной площади вспыхнула смута, и она охватила город.

Супса уже через мгновение уловил смысл слов Аргироса.

– У меня есть перекладина тяжелее, – сказал он. – Я показать.

Когда крепкий засов был уже в воротах, Аргирос вызвал из дома всю свою команду, кроме Евстафия Рангабе. Как и Корипп, все они были из лучших боевых солдат. Некоторые – императорские гвардейцы, другие, как и сам командир, – бывшие военные из корпуса магистров. И все отлично владели луком, копьем и мечом.

– Несите скамьи, – велел Корипп Супсе, – чтобы можно было стрелять через стену.

На этот раз Супса и его работники подчинились беспрекословно. Выскочили и другие купцы с попавшимся под руки оружием. Корипп и их расставил вдоль стены. Кто знает, чего ожидать? Чем больше людей, тем лучше.

Проверка на стойкость состоялась через несколько минут. Общими усилиями внутренний двор гостиницы постепенно превращался в крепость, а снаружи уже приближался шум и гам. Побледневшие конюхи как раз подтащили к стене последнюю скамью, когда из-за угла высыпала толпа.

Супса влез на скамью и поднялся на цыпочках, чтобы мятежники его узнали. Он выкрикнул что-то на родном грузинском языке, рассчитывая, что его сочтут местным и оставят в покое.

Мимо него полетели камни, кирпичи и комья конского помета. Что-то попало Супсе в плечо, он упал и покатился по земле. Менее самонадеянный Аргирос пригнулся за стеной. Он выглянул из-за нее чуть позже. Дюжина бунтовщиков держала толстый деревянный брус; другие, вволю наоравшись, расступились, чтобы дать место для раскачки тарана перед воротами.

– Пали! – крикнул магистр одновременно с Кориппом, который, забыв от возбуждения, где находится, отдал тот же приказ по-латыни.

Даже без приказа все знали, что делать. Люди Аргироса пускали стрелы в толпу с такой скоростью и аккуратностью, что настоящие торговцы раскрыли рты от изумления. Вопли становились громче. Импровизированный таран не приблизился к цели даже на двадцать футов. Те, кто его тащил, теперь лежали и стонали, а некоторые и вовсе не выказывали признаков жизни. Прочие мятежники вдруг вспомнили, что у них есть дела в других местах.

– Чернь, – презрительно молвил Корипп. – Самые храбрые мерзавцы на свете, пока кто-нибудь не даст им отпор.

Аргирос кивнул, но в этот момент раздались тревожные крики с тыльной стороны постоялого двора. Все спрыгнули со скамей и кинулись на выручку осаждаемым товарищам.

– Не все, черт возьми! – взревел Корипп. – Безголовые! То же будет и здесь, если мы все убежим отсюда!

После столь доходчивого внушения некоторые остановились. Тем временем Аргирос уже бежал вокруг дома к конюшням и другим хозяйственным постройкам. Бунтовщики где-то нашли или украли лестницу; каждую минуту они перепрыгивали через стену.

Зазвенела тетива луков. Один из нападавших упал с воплем, двое других выкрикнули проклятия. Остальные бросились вперед, размахивая ножами и дубинками. Но при всей их ярости они оставались простыми горожанами, не подготовленными к бою. Даже у купцов, что бежали с Аргиросом, было лучшее оружие и представление о происходящем. Ребята Аргироса прошли сквозь врагов, точно нож сквозь масло.

Нечто подобное, предположил он, помогает некоторым женщинам пройти через роды легче, чем другим: знание и понимание происходящего досаждало, но помогало вынести боль. Магистр видел, как мятежник, получив небольшую рану ножом в предплечье, вытаращился на нее и забыл обо всем вокруг. Парень так и не заметил дубинку, которой его отправили в пыль без чувств.

Спустя мгновение магистр мог проверить эту теорию на себе. Палкой его ударили по ребрам. Он хватил воздуха, но успел увернуться от следующего замаха противника. Затем вступил в силу натренированный рефлекс. Аргирос шагнул вперед, левой рукой выбил палку – очевидно, ножку от стола – и вонзил кинжал в живот нападавшего. Грузин, должно быть, никогда не слышал о самозащите, но теперь ему уже поздно было учиться.

Тем временем Аргирос совсем близко подобрался к своей цели – лестнице, приставленной к стене с наружной стороны. По ней кто-то карабкался. Магистр выставил вперед окровавленное лезвие и зловеще усмехнулся.

– Теперь ты? – спросил он.

Неизвестно, понимал ли бунтовщик греческий, но, так или иначе, смысл вопроса до него дошел. Парень спрыгнул вниз – с внешней стороны ограды. Судя по донесшимся оттуда ругательствам, он приземлился на кого-то еще. Аргирос оттолкнул лестницу.

Несколько последних мятежников, пробравшихся во двор Супсы, были прижаты к стене конюшни. Торговцы дрались с ними врукопашную. Люди Аргироса, профессиональные воины, крикнули своим союзникам отойти в сторону, чтобы можно было пустить в ход стрелы и тем довершить дело.

– Этот урок горожане будут помнить, – сказал магистр Кориппу.

Василий растирал ушибленную грудную клетку. Он чувствовал, что наутро там появится ужасный синяк. Но, к своему облегчению, он не ощущал пронзительной боли при дыхании. Однажды он уже ломал ребра и мог распознать разницу.

– Здесь и за оградой полно трупов, это заставит чернь хорошенько задуматься, – согласился Корипп – я не нарадуюсь, что они не догадались нас поджечь.

У магистра по спине мороз пробежал. Об этом он забыл. Если взорвутся горшки с адским порошком в гостинице Супсы… Он перекрестился в ужасе.

– Me genoito! – воскликнул он. – Боже упаси!

– Я не думаю, что даже чернь может быть такой бестолковой, – заметил Корипп. – При пожаре всему этому вонючему городу – конец. Конечно, – добавил он, – поручиться нельзя.

Аргирос велел лучникам расстреливать любого, кто появится снаружи с факелом. В эту минуту гостиница вроде бы была в относительной безопасности. Как и всегда, голодранцы предпочитали добычу, которая не сопротивляется. Мятежники волокли с собой награбленное и обходили гостиницу стороной – и на почтенном расстоянии. В других обстоятельствах Аргирос попытался бы схватить их и упечь за решетку. Здесь же, среди хаоса в чужой стране, ему оставалось лишь поглядывать на небо, чтобы проверить, не поднимаются ли вверх столбы дыма.

– Вот-вот стемнеет, – сказал Корипп. – Тогда будет сложнее.

– Это верно, – со смущенным смешком ответил магистр.

Из-за тревоги о пожаре он даже не заметил сгущавшейся синевы над головой. Шум снаружи по-прежнему стоял дикий и становился все более угрожающим. Рука Василия непроизвольно сжалась в кулак.

– А что делает Гоарий для подавления беспорядков?

– Провалиться мне на месте – наверняка сидит под кроватью, как и его солдаты, – презрительно выпалил Корипп. – Наш новый Александр, скажу я вам, не может совладать даже со своим народом, не говоря уже о ком-то еще.

Но солдаты появились. Как только опустилась тьма, тяжеловооруженный отряд приблизился к воротам постоялого двора Супсы. В командире Аргирос узнал офицера, которого неоднократно видел во дворце. Несмотря на это, магистр проявил осторожность – тот парень мог воспользоваться восстанием в своих интересах, а не заниматься подавлением мятежа.

– Что вам нужно? – спросил Василий по-персидски.

Ответ поразил его настолько, что в правдивости офицера не возникало сомнений.

– Это вы торговец вином? Его величество послал нас выкупить весь запас чудо-вина. Вот золото.

И офицер приподнял кожаную суму.

Со странным чувством нереальности происходящего Аргирос позволил офицеру подойти к запертым воротам, затем пересчитал номисмы. Сумма была точная. Покачивая в недоумении головами, люди магистра носили кувшины с вином и передавали их солдатам поверх ворот. Когда офицер получил все кувшины, он отдал честь Аргиросу и увел свой отряд.

В эту минуту магистр подумал о том, как Нерон распевал под свою лиру о падении Трои посреди бушевавшего в Риме пожара. Дарьял пока не горел, но не благодаря Гоарию.

Жесткий отпор людей Аргироса и торговцев остановил мятежников, и они не предприняли нового нападения на гостиницу. Тем не менее магистр провел беспокойную ночь. Повсюду кругом – то рядом, то где-то дальше – раздавался дьявольский хор возгласов, воплей, грохота. Источников шума не было видно, и от этого тревога только возрастала. Василию казалось, что он чувствовал в воздухе запах дыма, и не только от домашних очагов.

– Кто там? – выкрикнул один из его товарищей, вглядываясь в метнувшуюся в темноте тень. – Держись дальше или я пущу стрелу.

Женщина рассмеялась:

– Мне сегодня угрожали и худшим, герой. Поди разбуди Аргироса.

– А кто ты такая, чтобы давать мне приказы, шлюха? – вопросил ромей. – Мне приказано…

– Все в порядке, Константин. Я ее знаю, – перебил его магистр. Он выглянул наружу, но почти ничего не увидел. – Мирран, это я. Чего ты хочешь?

– Сначала впусти меня. Если Гоарий узнает, что я пришла сюда, нам обоим конец. Во всяком случае, это вполне возможно.

Кориппу это совсем не понравилось.

– И вы собираетесь открыть для нее ворота? Почем знать, кто прячется там, куда не достает свет нашего факела?

Аргирос кивнул. Верить Мирран труднее, чем желать ее. Однако он помнил ее гибкое тело танцовщицы.

– Ты можешь подняться по веревке, если мы ее перекинем? – крикнул он через ограду.

Она опять рассмеялась, ничуть не оскорбившись.

– Конечно, могу.

Спустя момент она доказала это, соскочив во двор легко и быстро, точно опытный солдат штурмового батальона. Она и одета была в неприметное мужское платье, а прелестные волосы убрала под войлочную шапку, похожую на перевернутый цветочный горшок. Однако вряд ли от мародеров пахнет розовым маслом.

Не обращая внимания на любопытные взгляды мужчин, находившихся во дворе, она вызывающе заявила Аргиросу:

– Гоарий знает, что ты был на базарной площади, когда сегодня днем начался мятеж. Точнее, он считает, что ты – тот, кто все и затеял.

– Матерь Божья! – Магистр перекрестился. – С чего он это взял?

– Ты не можешь отрицать, что был там; ах, одна из моих птичек видела тебя. – Мирран явно была довольна собой. – А потому он думает, что ты бросил нож в киргиза, я велела моей птичке сказать царю именно это.

Она улыбнулась, точно поступила умно и ожидала, что Аргирос это одобрит.

Но он предвидел только беду. Те из его товарищей, кто слышал слова Мирран, закричали в возмущении.

– Мне бы следовало разрешить Константину расстрелять тебя, – ледяным голосом произнес Аргирос. Корипп устремил на Мирран колючий взор.

– Ах, видимо, ты не знал или узнал слишком поздно. Но сейчас у тебя – у нас – еще есть возможность выпутаться.

– Наверно, ты воображаешь, что мои ребята станут твоим вооруженным эскортом по пути в Персию.

Мирран не придала значения сарказму.

– Вовсе нет, потому что я не собираюсь на юг. – Она остановилась. – Так ты не знаешь, нет?

– Чего?

Терпение Аргироса достигло предела, но он скорее готов был сунуть большой палец в тиски, чем показать это Мирран.

– Что вся киргизская армия идет от Каспийских Ворот[68] и направляется к Дарьялу.

– Нет, – угрюмо сказал Аргирос. – Этого я не знал.

При царившем в городе хаосе это осложнение поначалу показалось ему наименее настоятельным. Затем магистр еще раз обмозговал слова Мирран.

– Ты собираешься к киргизам? – спросил он.

– Чтобы остановить их, если смогу. И ты со своими людьми пойдешь со мной.

Аргирос уже чуть было не ответил «нет», но вовремя спохватился. Фрагменты картины в его голове сложились воедино.

– Вот почему твой слуга рассказал ту лживую басню Гоарию!

– Чтобы заставить тебя работать на меня, ты имеешь в виду? Да, разумеется, дорогой Василий.

Она протянула руку, чтобы потрепать его за щеку, что одновременно и подкупало, и возмущало его. Он надеялся, что это не читалось по его лицу, но подозревал обратное. Мирран понимающе улыбалась, но уже без насмешливой нотки в голосе добавила:

– Я уже говорила тебе, что кочевники угрожают обоим нашим государствам. Кроме того, у тебя есть оружие, которое мы можем обратить против них.

– Вино – это ты имеешь в виду?

– Вот именно. Чем сильнее киргизы напьются, тем больше у моего плана шансов на успех.

Попав в ее сети, магистр даже немного проникся жалостью к кочевникам. Их были тысячи, а она одна, но Василий сомневался, что силы противников равные.

– Мы погрузим вино на повозки, – смирившись, сказал он.

Об адском порошке он не упомянул. В Дарасе он использовал совсем немного порошка – совсем чуточку. Мирран трудно было бы представить, какой силой обладало полтонны этого вещества.

Когда Аргирос велел своим парням приняться за работу, к нему кинулся Супса.

– Вы уходите? Не оставляйте нас! – взмолился хозяин гостиницы.

– Боюсь, у меня нет выбора, – сказал магистр.

Он злобно взглянул на Мирран. А она мило улыбнулась, рассчитывая еще сильнее досадить ему. Магистр решительно отошел в сторону.

Около полуночи небольшой караван из повозок и навьюченных лошадей с грохотом выехал со двора. Всадники уже меньше напоминали торговцев, как то было при въезде в Дарьял. Тогда некоторые из них тоже были в кольчугах, но различие состояло не в этом. Греки больше не притворялись, и по осанке, взглядам и решительно сжатым губам в них можно было безошибочно распознать воинов. Завидев их, даже пьяные мятежники тут же убирались с дороги.