Плоский мир - Мелкие боги

Терри Пратчетт

Мелкие боги

Давайте рассмотрим черепаху и орла.

Черепаха – существо, живущее на земле. Ближе к земле жить невозможно, если, конечно, не закопаться в нее. Черепашьи горизонты ограничены несколькими дюймами, а скорость передвижения вполне достаточна, чтобы догнать лист салата. Пока вся эволюция мчалась вперед, черепаха выжила за счет того, что не представляла ни для кого практически никакой угрозы, в то время как съесть ее было достаточно трудно.

Ну а орел? Это существо неба и горных вершин, поле зрения которого простирается до самого края мира. Зрение орла настолько остро, что он с полумили замечает шевеление мелкого писклявого существа. Абсолютная сила, абсолютный контроль. Молниеносная смерть на крыльях. Острые когти и клюв позволяют съесть все, что меньше размером, и урвать кусок того, что размером побольше.

Тем не менее орел часами сидит на скале и обозревает свои владения, пока не заметит движение вдали и не начнет концентрировать, концентрировать, концентрировать свой взгляд на маленьком панцире, движущемся по пустыне. Вот он взлетает…

И буквально через минуту черепаха чувствует, как мир ее куда-то падает. А потом она видит все тот же мир, но не в дюйме от носа, а с высоты пяти тысяч футов и думает: «Надо же, какого замечательного друга приобрела я в лице орла».

А затем орел ее отпускает.

И почти всегда черепаха падает на землю. Каждый знает, почему черепаха падает. Сила тяжести – это привычка, от которой трудно отказаться. Но никто не знает, почему так поступает орел. Черепаха – не самый плохой ужин, но, если учитывать все приложенные усилия, практически любая другая еда может показаться не менее вкусной. Скорее всего, орлы просто получают удовольствие от мучений черепахи.

Чего орел не осознает, так это того, что на самом деле он является активным участником грубого естественного отбора.

Когда-нибудь черепаха научится летать.

Эта история произошла в пустыне янтарного и оранжевого цвета. Когда она началась и закончилась, сказать проблематично, но по крайней мере одно из ее начал состоялось в тысячах миль от той пустыни – высоко-высоко в горах, что раскинулись вокруг Пупа[1].

Одним из насущных философских вопросов является следующий:

«Предположим, в лесу падает дерево, так производит ли оно шум, если его никто не слышит?»

Сама постановка вопроса немало говорит о природе философов, ведь в лесу всегда кто-нибудь есть. Это может быть барсук, недоумевающий, что это там так затрещало, или белка, несколько удивленная тем, что весь пейзаж вдруг перевернулся вверх ногами. В общем, обязательно кто-нибудь да есть. А если дело происходит в самой чаще, то шум рухнувшего дерева услышат миллионы мелких богов.

События происходят, одно за другим. Им совершенно все равно, кто о них что знает. Но вот история… с историей дело обстоит по-другому. История требует наблюдения, в противном случае она перестает быть историей и становится… э-э… становится событиями, происходящими одно за другим.

Кроме того, историей нужно управлять, в противном случае она может превратиться во что угодно. Потому что история, вопреки всяческим популярным теориям, – это прежде всего короли, даты и битвы. Все должно происходить в строго определенное время, что достаточно трудно. В объятой хаосом вселенной много чего случается не вовремя. Боевой конь генерала запросто может потерять подкову, кто-то не расслышит приказ, или курьера, перевозящего жизненно важное сообщение, перехватят по дороге грозные мужики с дубинами и денежными проблемами. А еще существуют всякие нелепые небылицы, которые паразитируют на древе истории и стараются изогнуть его по-своему.

Однако у истории есть свои опекуны.

Они живут… в общем-то, они живут где попало, но их духовный дом находится в скрытой от глаз долине, что затерялась в Овцепикских горах Плоского мира. В этой долине хранятся книги истории.

Исторические книги бывают разные. Есть такие, которые нашпигованы событиями прошлого, будто кляссеры марками. Но эти книги – другие. Из них происходит сама история. Всего здесь книг двадцать тысяч; каждая высотой десять футов, переплетена в свинец, а буквы на страницах настолько мелкие, что их можно разглядеть только через увеличительное стекло.

Есть такое выражение: «Как говорится…» Ну так вот, говорится это именно здесь.

Метафор на свете значительно меньше, чем принято полагать.

Каждый месяц аббат и два старших монаха спускаются в пещеру, где хранятся книги. Сначала это являлось обязанностью только верховного аббата, но потом ему навязали двух прислужников – после достойного сожаления происшествия с пятьдесят девятым аббатом, который, ставя по мелочи на исход разных событий, сделал порядка миллиона долларов, прежде чем его поймали за руку.

Кроме того, спускаться сюда одному небезопасно. Концентрированная История, хранящаяся здесь и бесшумно просачивающаяся отсюда в мир, может быть опасной. Время – тот же наркотик. Передоз времени – и вы покойник.

Четыреста девяносто третий аббат сложил на груди морщинистые руки и обратился к одному из своих самых старших монахов, которого звали Лю-Цзе. Чистый воздух и лишенная волнений жизнь в долине способствовали тому, что все монахи были старше некуда. Кроме того, когда работаешь с самим Временем, э-э… время летит незаметно.

– Страна называется Омнией, – сказал аббат. – И расположена она на Клатчском побережье.

– Я помню, – кивнул Лю-Цзе. – Паренек по имени Урн, да?

– События подлежат… тщательному наблюдению, – добавил аббат. – Возникли затруднения. Свобода воли, предопределение… торжество символов… поворотные точки истории… В общем, ты сам все знаешь.

– Не бывал в Омнии уже лет семьсот, – покачал головой Лю-Цзе. – Засушливая державка. Во всей стране и тонны плодородной почвы не наберется.

– Медлить нельзя, – напомнил аббат.

– Я возьму с собой горы, – сказал Лю-Цзе. – Климат там для них самый благоприятный.

А еще он взял с собой метлу и циновку. Служащие истории монахи никогда не увлекались частной собственностью, ибо понимали: большинство вещей через век или два безнадежно изнашиваются.

Путь до Омнии занял четыре года. Несколько раз пришлось останавливаться – чтобы понаблюдать за парочкой битв и одним заказным убийством, иначе они бы так и прошли случайными событиями.

Был год Причудливой Змеи, а это значило, что после Завета пророка Бездона прошло целых двести лет.

И миру вот-вот должен был явиться Восьмой Пророк.

Насчет таких вещей церковь Великого Бога Ома никогда не ошибалась. Пророки – крайне пунктуальные люди. По ним можно даже сверять календарь – правда, понадобился бы очень уж большой календарь.

Всякий раз, когда ожидается появление очередного пророка, церковь удваивает свои усилия, дабы выглядеть как можно более свято. Люди бегают, всюду царит суета – точь-в-точь как в большом концерне перед приходом ревизоров. Срочно были выработаны новые нормы набожности, и тех, чья набожность оставляла желать лучшего, без лишних раздумий предали смерти.

Все самые популярные религии очень внимательно следят за благочестием своих прихожан, и церковь Великого Бога Ома не исключение из правил. Верховные иерархи сделали заявления, что общество катится вниз быстрее, чем на чемпионате страны по санному спорту, что ересь должна быть вырвана с корнем, а также с рукой, ногой, глазом и языком и что настало время очиститься от скверны.

Кровь всегда считалась крайне эффективным моющим средством.

И вот настала наконец пора Великому Богу Ому поговорить со Своим Избранным, коего Брутой именовали.

– Эй, ты!

Брута замер на полувзмахе мотыгой и огляделся.

– Что-что? – спросил он.

Стоял погожий весенний денек. Молитвенные мельницы весело вертелись под дующим с гор ветерком. Пчелы бесцельно кружились вокруг цветов фасоли и громко жужжали, чтобы произвести впечатление тяжкого труда. Высоко в небе парил орел.

Брута пожал плечами и снова занялся дынями.

И тогда Великий Бог Ом снова рек Бруте, Своему Избранному:

– Эй, ты!

Брута замялся – с ним разговаривал кто-то явно бестелесный. Вполне возможно, это был демон. Демоны… любимая тема брата Нюмрода, наставника юных послушников. Нечистые мысли и демоны. Одно вытекает из другого. Брута с тревогой подумал, что, наверное, его искушает демон.

Нужно проявить твердость и решительность. И повторить Девять Фундаментальных Афоризмов.

Но Великий Бог Ом еще раз рек Бруте, Избранному:

– Ты что, парень, совсем оглох?

Мотыга звякнула об иссушенную солнцем почву. Брута быстро развернулся. Были пчелы, был орел, в дальнем конце сада старый брат Лю-Цзе сонно ковырялся вилами в навозной куче. На стенах ободряюще кружились молитвенные мельницы.

Он сделал знак, которым пророк Ишкибль отгонял духов.

– Чур, чур меня, демон, – пробормотал он.

– Что ты вертишься? Слушай, давай просто поговорим. Я прямо у тебя за спиной.

Брута медленно обернулся. Сад был пуст.

Тут Брута не выдержал и удрал.

Многие истории начинались задолго до их начала, и повесть Бруты не исключение. Она началась за многие тысячи лет до того, как он появился на свет.

В мире существуют миллиарды и миллиарды богов. Их тут как сельдей в бочке. Причем многие из богов настолько малы, что невооруженным глазом их ни в жизнь не разглядишь, – таким богам никто не поклоняется, разве что бактерии, которые никогда не возносят молитв, но и особых чудес тоже не требуют.

Это мелкие боги – духи перекрестка, на котором сходятся две муравьиные тропки, или божки микроклимата, повелевающие погодой между корешками травы. Многие из мелких богов остаются таковыми навсегда.

Потому что им не хватает веры.

Но некоторые делают весьма успешную карьеру. Помощь может прийти буквально отовсюду. Пастух находит в зарослях шиповника потерянного ягненка и, не пожалев пары минут, строит пирамидку из камней, чтобы поблагодарить духов, которые там обитают. Или какой-нибудь корень причудливой формы люди ни с того ни с сего начинают связывать с исцелением от болезней. Или кто-то вырезает спираль на большом валуне.

Богам нужна вера, а людям нужны боги.

Иногда этим все и ограничивается, но иногда идет дальше. Добавляются камни, возводятся купола, на том месте, где некогда росло дерево, строится храм. Бог набирает силу, а людская вера толкает его вверх, как тысяча тонн ракетного топлива. Для некоторых только небо – предел.

А кое-кого даже небо не остановит.

Брат Нюмрод усиленно боролся с нечистыми мыслями в уединении своей строгой кельи, когда из опочивальни послушников до него донесся чей-то пылкий голос.

Мальчик Брута дрожал и бормотал отрывки молитвы, распростершись лицом вниз перед статуей Ома в Его высочайшем проявлении в виде молнии.

«В этом пареньке всегда было что-то жутковатое, – подумал Нюмрод. – Когда ты что-нибудь говоришь ему, он смотрит на тебя так, будто действительно слушает…»

Нюмрод подошел и ткнул распростертого юношу концом посоха.

– Встань, мальчик! Что ты делаешь в опочивальне посреди дня? Гм-м?

Брута мигом развернулся, и в лодыжки жреца впились мальчишечьи пальцы.

– Голос! Голос! Я слышал голос! – взвыл паренек.

Нюмрод облегченно вздохнул. Тема была знакомой. Голоса – это епархия Нюмрода. Он слышал их постоянно.

– Встань, мальчик, – повторил он чуть более ласково.

Брута поднялся на ноги.

Нюмрод поморщился. Эх, лет бы на десять помладше. Слишком паренек большой для послушника. Сам Нюмрод всегда говорил: «Дайте мне мальчика лет семи…» И так далее.

Будущее у паренька незавидное. Так и помрет послушником. Правила строгие и никаких исключений никому не делают.

Брута поднял свое большое раскрасневшееся честное лицо.

– Сядь на кровать, Брута, – велел Нюмрод.

Брута немедленно повиновался. Паренек не знал значения слова «неповиновение». Это слово было одним из многих, значения которых он не знал.

Нюмрод опустился рядом.

– Итак, Брута, – тихо произнес он, – тебе известно, что происходит с людьми, которые говорят неправду?

Брута кивнул и покраснел еще больше.

– Очень хорошо, а теперь расскажи мне про голоса.

Брута нервно мял в руках край рясы.

– Скорее, это был один голос, учитель.

– Один голос… – повторил брат Нюмрод. – И что этот голос говорил? Гм-м?

Брута замялся. Если задуматься, ничего особенного голос не сказал. Просто говорил, и все. А вот общаться с братом Нюмродом было непросто: у наставника имелась неприятная привычка прищурившись смотреть на ваши губы и постоянно повторять несколько последних сказанных вами слов.

К тому же брат Нюмрод постоянно что-то трогал – стены, мебель, людей, – как будто боялся, что вселенная пропадет, если он перестанет за нее держаться. А еще у него было такое количество нервных тиков, что им приходилось выстраиваться в длинные очереди. Хотя для человека, прожившего в Цитадели целых пятьдесят лет, брат Нюмрод был не так уж плох.

– Ну… – начал Брута.

Брат Нюмрод поднял костлявую руку. Брута увидел на ней синеватые вены.

– Надеюсь, ты знаешь, что каждый верующий может слышать голоса двух типов? – осведомился наставник.

Одна бровь у него задергалась.

– Да, учитель, брат Мурдак рассказывал нам об этом, – смиренно признал Брута.

– Рассказывал вам об этом… Да. Иногда Он со свойственной Ему безграничной мудростью Господа выбирает человека и разговаривает с ним. Позднее этот человек становится пророком, – кивнул Нюмрод. – Хотелось бы надеяться, что ты в пророки не метишь. Гм-м?

– Нет, учитель.

– Нет, учитель… Но есть и другие голоса, – продолжал брат Нюмрод с некоторой дрожью. – Обманчивые, льстивые, убедительные… Голоса, которые вечно пытаются застать нас врасплох.

Брута несколько успокоился. Эта тема была более привычной.

О голосах такого типа знали все послушники. Правда, обычно эти голоса нашептывали о достаточно незатейливых вещах – например, об общей привлекательности ночных манипуляций и крайней соблазнительности девичьих тел. Но голоса, которые обычно слышал брат Нюмрод, представляли собой настоящую ораторию. Некоторые послушники посмелее любили вызывать брата Нюмрода на откровенный разговор о голосах, называя эти беседы крайне познавательными. Когда брат Нюмрод особенно распалялся, в уголках его рта появлялись беловатые капли слюны.

Брута стал внимательно слушать.

Брат Нюмрод был наставником, но не самым главным. Он всего-навсего приглядывал за небольшой группой послушников, в которую входил Брута. А были и другие наставники. Возможно, кто-нибудь в Цитадели знал, сколько наставников всего. Должен же быть человек, в обязанности которого входит знать все-превсе.

Цитадель занимала центр города Ком, расположившегося между пустынями Клатча и равниноджунглями Очудноземья. Она протянулась на многие мили, ее храмы, церкви, школы, опочивальни, сады и башни наползали друг на друга и вырастали друг из друга так, словно миллиарды трудоголиков-муравьев пытались одновременно построить бесчисленное множество муравейников.

На рассвете от дверей центрального храма ослепительным огнем отражалось солнце. Двери высотой в сто футов были выкованы из бронзы, и на них золотыми буквами в оправе из свинца были нанесены Заповеди. Всего Заповедей насчитывалось уже пятьсот двенадцать, и грядущий пророк, несомненно, должен был внести свою лепту.

Отраженное солнце освещало десятки тысяч истово верующих людей, трудившихся ради еще большего могущества Великого Бога Ома.

Вряд ли кто точно мог сказать, сколько верующих у Ома. Некоторые вещи достигают критических размеров. Но сенобиарх, он же верховный иам, был только один – это сомнению не подлежит. Плюс шесть архижрецов. И тридцать малых иамов. А еще сотни епископов, дьяконов, поддьяконов и просто жрецов. И послушников, как крыс в зерновом амбаре. И ремесленников, и скотоводов, и пыточных дел мастеров, и девственниц-весталок…

Одним словом, в Цитадели было место человеку любой профессии.

Даже мастерам задавать ненужные вопросы или проигрывать священные войны и тем отводилось соответствующее место – в печах непорочности или ямах правосудия святой квизиции.

Место для каждого, и каждый на своем месте.

Солнце нещадно жгло храмовый сад.

Великий Бог Ом старался держаться в тени дынных листьев. Возможно, здесь он в безопасности, учитывая высокие стены и молитвенные башни, но осторожность никогда не помешает. Единожды ему повезло, не стоит еще раз испытывать судьбу.

Богу никто не молился, и в этом была его беда.

Сейчас он целеустремленно полз к старику, бросавшему лопатой навоз. Наконец он счел, что подобрался достаточно близко, чтобы быть услышанным.

И рек Великий Бог Ом:

– Эй, ты!

Никакого ответа. Ни малейшего намека на то, что бога услышали.

Тогда Ом вышел из себя и превратил Лю-Цзе в презренного червя, копошащегося в самой глубокой выгребной яме преисподней, – и разозлился еще больше, когда увидел, что старик по-прежнему мирно перекидывает лопатой навоз.

– Да заполнятся твои кости серой! Да возьмут тебя дьяволы бесконечности! – взревел бог.

Ничего особенного не произошло.

– Старый глухой козел, – пробормотал Великий Бог Ом.

Знать о Цитадели все-превсе очень трудно, однако вполне возможно, что такой человек все ж существовал. Всегда находится такой тип, который копит знания не потому, что ему нравится это занятие, а просто так, из жадности, подобно сороке, таскающей в гнездо все блестящее, или ручейникам, собирающим песчинки и веточки. И всегда найдется человек, который выполняет то, чем наотрез отказываются заниматься все прочие.

Третье, что бросалось в глаза при виде Ворбиса, – это рост. Ворбис был очень высоким – шесть с лишним футов, но вместе с тем настолько тощим, что казалось: какой-то ребенок сначала вылепил из глины нормального человечка, а потом раскатал его в трубочку.

Второе, что замечали в Ворбисе люди, – это глаза. Предками Ворбиса были члены пустынного племени, которые выработали особый метод затемнения глаз, причем не только зрачков, но почти всего глаза. Определить, куда он смотрит, было крайне трудно. Словно он вставил солнечные очки в само глазное яблоко.

Однако прежде всего внимание привлекал его череп.

Дьякон Ворбис был намеренно лыс. Почти все служители церкви сразу после посвящения в сан начинали отращивать волосы и бороды, в которых потом легко можно было потерять козла. Тогда как Ворбис брился. Череп его всегда блестел. И странное дело, недостаток волос, казалось, только усиливал его власть. Он никогда не угрожал, не пугал. Просто Ворбис вызывал такое ощущение, что его личное пространство распространяется на семь метров вокруг и что каждый приблизившийся к нему вторгается туда, куда вторгаться не стоит. Даже жрецы, которые были старше Ворбиса не только по годам, но и по званию, принимались извиняться, если им случайно приходилось прервать его размышления – каковыми бы эти размышления ни были.

О чем думает Ворбис, догадаться было почти невозможно, да никто его об этом и не расспрашивал. И наипервейшей причиной подобного отсутствия любопытства был тот факт, что Ворбис являлся главой квизиции и в обязанности его входило выполнять то, чем наотрез отказывались заниматься все прочие.

Таких людей не стоит спрашивать, о чем они думают, ведь они могут неторопливо повернуться и ответить: «О тебе».

Дьякон был в квизиции высшим званием, и правило это было введено сотни лет назад, чтобы данная ветвь церкви случайно не выросла из своих сапожков[2]. Все говорили, что со своим-то умом Ворбис давно уже мог стать иамом или даже архижрецом.

Однако Ворбиса такие пустяки не интересовали. Он точно знал, что ему предначертано судьбой. Разве не сам Господь сказал ему об этом?

– Ну вот, – заключил брат Нюмрод, похлопывая Бруту по плечу. – Теперь, я полагаю, тебе все понятно.

Брута почувствовал, что от него ожидают какого-то ответа.

– Да, учитель, конечно.

– Конечно… Постоянно противостоять голосам – твоя святая обязанность, – промолвил Нюмрод, все еще похлопывая юношу по плечу.

– Да, учитель. Я так и буду поступать, особенно если они прикажут мне сделать то, о чем вы рассказывали.

– О чем я рассказывал… Хорошо. А если ты услышишь эти голоса снова, как ты поступишь? Гм-м?

– Приду и расскажу все вам, – покорно ответил Брута.

– Расскажешь мне… Прекрасно. Именно это я и хотел услышать, – кивнул Нюмрод. – Я всегда готов выслушать своих подопечных. И помни: я только буду рад помочь тебе решить твои маленькие, но столь насущные проблемы.

– Да, учитель. А можно мне сейчас вернуться в сад?

– В сад… Думаю, что можно. Но никаких голосов, ты понял? – Нахмурив брови, Нюмрод погрозил Бруте пальцем другой, не похлопывающей по плечу руки.

– Да, учитель.

– А чем ты занимаешься в саду?

– Окучиваю дыни, учитель.

– Дыни? А, дыни… – медленно произнес Нюмрод. – Дыни… Дыни… Это в некотором роде объясняет происходящее.

Его веко бешено задергалось.

С Ворбисом говорил не только Великий Бог. Рано или поздно эксквизитор любого разговорит. Все зависит от выносливости вашего организма.

Однако в нынешние деньки Ворбис не часто спускался в рабочие помещения, дабы понаблюдать за работой инквизиторов. В обязанности эксквизитора это не входит. Он просто диктовал указания и получал отчеты. Но иногда возникали особые обстоятельства, которые требовали его личного присутствия.

Необходимо сказать, что смеяться в подвалах квизиции особо не над чем. Если у вас нормальное чувство юмора. Там не развешаны всякие маленькие красочные плакатики с надписями типа: «Чтобы работать здесь, не обязательно быть безжалостным садистом, но это помогает!!!»

Однако некоторые вещи здесь явно намекали на то, что у Создателя было несколько извращенное чувство юмора.

Взять, к примеру, кружки. Дважды в день инквизиторы прерывали свою работу, чтобы попить кофе. Их кружки, которые были принесены из дома, стояли вокруг чайника у топки центральной печки, которая, как правило, использовалась для нагрева всяческих железных штырей и ножей.

И на всех кружках без исключения красовались надписи вроде: «Подарок из священного грота Урна» или «Лучшему папочке на свете». Причем большинство кружек были с отбитыми краями.

А на стене висели открытки. Согласно традиции, каждый уехавший в отпуск инквизитор посылал своим коллегам по работе грубо раскрашенную ксилографию местного пейзажа с какой-нибудь сомнительной шуткой на обороте. Рядом с открытками было пришпилено трогательное письмо от инквизитора первого класса Ишмаэля «Хлоп» Квума, в котором всем «ребятам» объявлялась благодарность за сбор целых семидесяти восьми серебряных оболов в качестве пенсионного подарка и за подношение огромного букета цветов госпоже Квум. В постскриптуме Квум клятвенно заверял, что никогда не забудет дни, проведенные в подвале номер три, и всегда будет рад помочь, если возникнет нехватка специалистов.

Мораль: нормальный семейный человек, который каждый день ходит на работу и ответственно относится к своим обязанностям, мало чем отличается от самого чокнутого психопата.

И Ворбис это знал. Обладая подобным знанием, вы знаете о людях все, что необходимо.

Сейчас Ворбис сидел рядом со скамьей, на которой лежало легонько подрагивающее тело его бывшего секретаря, брата Сашо.

Он взглянул на дежурного инквизитора, и тот кивнул. Ворбис склонился над закованным в кандалы секретарем.

– Назови их имена, – повторил он.

– …Я не-е…

– Мне известно, что ты передавал им копии моих писем, Сашо. Это вероломные еретики, которым уготована вечность в преисподней. Ты хочешь к ним присоединиться?

– …Я не знаю их имен…

– Я верил тебе, Сашо, а ты шпионил за мной. Ты предал церковь.

– …Не знаю…

– Правда избавляет от мучений, Сашо. Расскажи мне все.

– …Правда…

Ворбис вздохнул, но тут вдруг заметил сгибающиеся и разгибающиеся пальцы Сашо. Они как бы подзывали его.

– Да?

Он склонился над телом еще ниже.

Сашо открыл оставшийся глаз.

– …Правда в том…

– Да?

– …Что все-таки Черепаха Движется…

Ворбис выпрямился. Выражение его лица не изменилось. Оно никогда не менялось – если только он сам того не хотел. Инквизитор в ужасе смотрел на него.

– Понятно, – сказал Ворбис и кивнул инквизитору. – Как долго он уже здесь?

– Два дня, господин.

– И ты можешь продержать его в живых…

– Возможно, еще два дня, господин.

– Так и поступи, так и поступи. В конце концов, наша прямая обязанность – как можно дольше бороться за человеческую жизнь. Верно?

Инквизитор нервно улыбнулся – так улыбаются в присутствии начальника, одно-единственное слово которого может приковать вас к пыточной скамье.

– Э… Да, господин.

– Кругом ересь и ложь. – Ворбис вздохнул. – А теперь придется еще искать другого секретаря. Столько беспокойств…

Минут через двадцать Брута успокоился. Мелодичные голоса сладострастных соблазнителей куда-то пропали.

Он продолжил обрабатывать дыни. С дынями у него всегда ладилось. Они казались более понятными, чем многое другое.

– Эй, ты!

Брута выпрямился.

– Я не слышу тебя, грязный суккуб.

– Слышишь, мальчик, слышишь. Так вот, я хочу, чтобы ты сделал следующее…

– Я заткнул уши пальцами!

– Тебе к лицу. Очень похож на вазу. А теперь…

– Я напеваю песню! Напеваю песню!

Учитель музыки брат Прептиль как-то сказал, что голос Бруты напоминает крик разочарованного стервятника, слишком поздно прилетевшего к дохлому ослу. Хоровое пение было обязательным предметом для всех послушников, но после неоднократных прошений со стороны брата Прептиля Бруту освободили от этих занятий. Брута с раззявленным ртом – достаточно жуткое зрелище, но много хуже был голос юноши, который обладал достаточной мощью и внутренней уверенностью, однако имел привычку блуждать по мелодии как попало, ни разу не попадая на правильные ноты.

Вместо пения Брута заработал дополнительные практические занятия по выращиванию дынь.

С одной из молитвенных пашен торопливо взлетела стая ворон.

Исполнив до конца «Он Топчет Неверных Раскаленными Железными Копытами», Брута вынул пальцы из ушей и прислушался.

Кроме удалявшегося раздраженного крика ворон, ничего слышно не было.

Получилось. Главное – верить в Господа, так ему говорили. И он всегда следовал этому совету. Сколько себя помнил.

Брута поднял мотыгу и, облегченно вздохнув, вернулся к своим дыням.

Лезвие мотыги уже готово было воткнуться в землю, когда Брута увидел черепаху.

Черепашка была маленькой, желтого цвета и вся покрытая пылью. Панцирь по краям обколот. У черепахи был всего один глаз-бусинка, второй же она, видимо, потеряла в результате одной из тысяч и тысяч опасностей, которые повсюду подстерегают медленно передвигающееся существо, живущее в дюйме от земли.

Брута огляделся. Сад по-прежнему находился внутри храмового комплекса и по-прежнему был обнесен стенами.

– Как ты сюда попало, маленькое существо? – спросил он. – Прилетело?

Черепаха подняла на него свой единственный глаз. Брута ощутил тоску по дому. В песчаных барханах рядом с его родным домом всегда водилось много черепах.

– Я могу угостить тебя салатом, – предложил Брута. – Но, по-моему, черепахам запрещено находиться в садах. Разве ты не вредитель?

Черепаха продолжала таращиться на него. Ни одно животное не способно смотреть так пристально, как черепаха.

Брута почувствовал себя обязанным что-то предпринять.

– А еще есть виноград. Вряд ли я совершу большой грех, если дам тебе одну ягодку. Хочешь винограда, а, маленькая черепашка?

– А ты хочешь стать презренным червем в самой глубокой яме хаоса?

Вороны, облепившие наружные стены, снова сорвались в воздух, услышав яростное исполнение «Безбожники Умирают В Муках».

Брута открыл глаза и вынул пальцы из ушей.

– Я все еще здесь, – сказала черепаха.

Брута растерялся. До него медленно доходило, что демоны и суккубы не превращаются в маленьких черепашек. В этом нет смысла. Даже брат Нюмрод согласился бы, что одноглазая черепашка – не самый лучший эротический образ.

– А я и не знал, что черепахи разговаривают, – наконец выдавил Брута.

– А они этого и не умеют, – ответила черепаха. – Ты на мои губы посмотри.

Брута пригляделся.

– Но у тебя нет губ, – заметил он.

– Ага. И голосовых связок тоже, – согласилась черепаха. – Мои слова возникают прямо в твоей голове.

– Вот те на!

– Понимаешь, на что я намекаю?

– Нет.

Черепаха закатила единственный глаз.

– Вот странно!.. Впрочем, неважно, я не собираюсь тратить время на всяких садовников. Приведи ко мне самого главного.

– Самого главного? – переспросил Брута и сунул палец в рот. – Ты имеешь в виду брата Нюмрода?

– А кто он такой?

– Наставник послушников.

– О Господи, то бишь Я! – воскликнула черепаха. – Нет, я не имею в виду наставника послушников, – терпеливо-напевно произнесла она. – Я имею в виду верховного жреца, или как там он себя называет. Полагаю, здесь таковой имеется?

Брута тупо кивнул.

– То есть верховный жрец у вас есть? – на всякий случай еще раз уточнила черепаха. – Тогда зови верховного жреца.

Брута снова кивнул. Он знал, что верховный жрец в Цитадели есть. Но если между собой и братом Нюмродом Брута еще представлял какое-то подобие иерархических отношений, то что касается иерархических отношений между послушником Брутой и сенобиархом… тут его фантазия начисто отказывала. Теоретически он понимал, что такой человек есть, догадывался о существовании огромной канонической лестницы с верховным жрецом на вершине и Брутой у самого подножия, но взирал он на эту лестницу с позиций амебы, решившей вдруг исследовать цепь эволюции между собой и, к примеру, главным бухгалтером. Тут речь шла не об одном и не о двух отсутствующих звеньях, звенья тут отсутствовали как класс.

– Но я же не могу пойти и попросить его… – начал было Брута, однако сама мысль о разговоре с сенобиархом заставила его в страхе замолкнуть. – Я же не могу пойти и попросить кого-то, чтобы он пошел и попросил верховного сенобиарха, чтобы тот пришел и поговорил с какой-то там черепахой!

– Поганая пиявка, гореть тебе в огне Страшного суда! – заорала черепаха.

– Ты чего ругаешься? – обиделся Брута.

Черепаха яростно запрыгала вверх-вниз.

– Это было не ругательство, а приказ! Я – Великий Бог Ом!

Брута в растерянности заморгал.

– Ну да… – наконец промолвил он. – Какой же ты Великий Бог? Великого Бога Ома я видел, – и он взмахнул рукой, добросовестно нарисовав знак священных рогов. – На черепаху он совсем не похож. Он способен принимать обличья орла, льва, ну или могучего быка. У Великого Храма есть его статуя. Высотой в семь локтей. Так вот, она вся из бронзы и топчет безбожников. А как черепаха может топтать безбожников? Что ты вообще можешь с ними сделать? Разве что многозначительно посмотреть на них. А еще у него рога из настоящего золота. В соседней деревне, рядом с той, где я жил раньше, тоже стояла статуя – только в виде быка и в один локоть высотой. Поэтому я знаю, вовсе ты не Великий Бог, – еще один знак священных рогов, – Ом.

Черепаха немного подуспокоилась.

– А сколько говорящих черепах ты видел? – осведомилась она с издевкой.

– Ну, не знаю…

– Как это, не знаю?

– Ну, наверное, они все могут разговаривать, – сказал Брута, наглядно демонстрируя особую логику, которая позволяла ему зарабатывать много-много дополнительных занятий по выращиванию дынь. – Просто ничего не говорят, пока я рядом.

– Я – Великий Бог Ом, – произнесла черепаха угрожающим и неизбежно низким голосом. – И если не хочешь вскоре стать крайне несчастным жрецом, беги быстрей и приведи его.

– Послушником, – поправила Брута.

– Что?

– Послушником, а не жрецом. И меня не пустят к…

– Немедленно приведи сюда своего верховного жреца!

– По-моему, сенобиарх еще ни разу не бывал в нашем огороде. Вряд ли он даже знает, что такое дыня.

– Детали меня не интересуют, – перебила черепаха. – Приведи его немедленно, иначе начнется землетрясение, луна станет кровавой, человечество охватят бешенство и малярия и прочие жуткие недуги будут насланы на вас всех. И я это серьезно.

– Ладно, ладно, посмотрим, что удастся сделать, – сказал Брута, отступая.

– И помни: в сложившихся обстоятельствах мной были проявлены невероятные рассудительность и терпение! – крикнула ему вслед черепаха. – Кстати, ты не так уж плохо поешь, – добавила она, немного подумав. – Слышали пение и похуже! – проорала она, когда грубая ряса Бруты уже исчезала в воротах. – Вот помню эпидемию чумы в Псевдополисе… – тихонько произнесла черепашка, когда шаги послушника совсем затихли. – Жуткий вой и скрежет зубовный. – Она вздохнула. – Великие времена! Великие дни!

Многие люди посвящают себя служению богу, потому что якобы чувствуют призвание, на самом же деле они слышат всего-навсего собственный внутренний голос: «Работа в тепле, тяжести таскать не надо – или хочешь быть пахарем, как твой отец?»

Но Брута не просто верил. Он действительно Верил. В обычной богобоязненной семье такая вера может вызвать достаточно серьезные затруднения, но у Бруты была только бабушка, и она тоже Верила. Верила точно так же, как железо верит в металл. Священнослужителей бабушка повергала в сущий ужас, поскольку знала все песнопения и все проповеди наизусть. В омнианские церкви женщин пускали только из жалости – при условии, что они будут сидеть тихо в специальном зальчике за кафедрой и будут закутаны с ног до головы, дабы вид женской половины человечества, не дай бог, не вызвал в головах мужской половины голоса, похожие на те, что ни днем ни ночью не давали покоя брату Нюмроду. Только бабушка Бруты относилась к тем женщинам, которые способны пробиться сквозь самый прочный щит и самую ярую набожность с легкостью алмазного сверла.

Родись она мужчиной, омнианство обрело бы своего Восьмого Пророка значительно раньше, чем ожидалось. Но мужчиной она не родилась, а потому посвятила всю свою жизнь уборке храмов, полировке статуй и забиванию камнями заподозренных в прелюбодеянии женщин.

Таким образом, Брута вырос в атмосфере твердого и окончательного знания о Великом Боге Оме. Брута рос, понимая, что всевидящее око Господа постоянно следит за ним – особенно в таких местах, как туалет, – и что демоны атакуют его со всех сторон, а спасает от них только сила веры и вес бабушкиной трости, которая в тех редких случаях, когда не использовалась по назначению, стояла за дверью в прихожей. Брута знал наизусть все стихи из всех семи Книг Пророков, мог процитировать любую Заповедь на выбор. Он знал все Законы и все Песни. Особенно Законы.

Омниане были богобоязненными людьми.

Им было чего бояться.

Покои Ворбиса находились в верхней части Цитадели, хотя по сану он был обычным дьяконом. Однако никаких особых привилегий он себе не выпрашивал. Ему вообще редко приходилось просить. Он был избранником судьбы, а судьба заботится о своих избранных.

Периодически Ворбиса посещали некоторые из наиболее могущественных людей в церковной иерархии.

Конечно, шесть архижрецов и сам сенобиарх в их число не входили. Они не были столь важны или могущественны, просто находились на вершине. Обычно людей, которые действительно управляют организацией, можно найти несколькими уровнями ниже, где еще остается возможность хоть чем-то управлять.

Быть другом Ворбиса почиталось за честь – в основном из-за уже упомянутого хода мыслей, который тонко намекает вам, что быть врагом Ворбиса вы не хотите.

И вот сейчас у Ворбиса сидели двое весьма важных «друзей». Это были генерал-иам Б’ей Реж, который, что бы там ни говорили официальные табели о рангах, командовал большей частью Божественного Легиона, и епископ Друна, секретарь Конгресса Иамов. Вы можете счесть, что никакой реальной власти должность секретаря не подразумевает, но вы никогда не вели протокол собрания глухих стариков.

Здесь же надо отметить, что в действительности ни один из этих двоих с Ворбисом сейчас не встречался. И ни о чем с эксквизитором не говорил. Эта встреча была именно такого типа. Много кто никогда не встречался с Ворбисом и ни о чем с ним не говорил. Кое-какие аббаты из далеких монастырей были недавно вызваны в Цитадель и тайно проделали путь продолжительностью в неделю по крайне пересеченной местности только для того, чтобы ни в коем случае не присоединиться к темным фигурам, посетившим комнату Ворбиса. За последние несколько месяцев у Ворбиса перебывало гостей не меньше, чем у Человека в Железной Маске.

Итак, присутствующие (или неприсутствующие) ни о чем не разговаривали. Но если бы они присутствовали здесь и у них состоялся разговор, то ход его был бы примерно следующим.

– А теперь, – сказал Ворбис, – обсудим Эфеб.

Епископ Друна пожал плечами[3].

– Несущественная проблема. Так, во всяком случае, говорят. Реальной угрозы нет.

Оба гостя посмотрели на Ворбиса. Понять, о чем думает Ворбис, было крайне трудно – даже после того, как он высказывал свои мысли вслух.

– Действительно? Мы в самом деле пришли к такому выводу? – спокойно осведомился Ворбис. Голос его звучал, как всегда, ровно и тихо. – Стало быть, никакой угрозы? И это после того, что произошло с бедным братом Мурдаком? А оскорбления, брошенные Ому? Такое нельзя прощать. Что предлагается сделать?

– Главное – никаких битв, – ответил Б’ей Реж. – Они дерутся как бешеные. Нет. Мы и так слишком много солдат потеряли.

– У них сильные боги, – заметил Друна.

– У них прекрасные лучники, – поправил его Б’ей Реж.

– Нет бога, кроме Ома, – сказал Ворбис. – Эти презренные эфебы поклоняются идолам и демонам. Об истинной вере здесь и речи не идет. Вы вот это видели?

Он передал им свиток.

– И что это? – осторожно спросил Б’ей Реж.

– Ложь. История, которой не существует и которая никогда не существовала. Это… – Ворбис замешкался, вспоминая нужное, но давно не используемое слово. – Это… это типа сказки, которую рассказывают маленьким детишкам… только здесь написаны слова, их произносят вслух и…

– А. Пьеса, – догадался Б’ей Реж.

Взгляд Ворбиса пригвоздил его к стене.

– Значит, ты в курсе подобных дел?

– Ну, я… как-то раз я ездил в Клатч и… – забормотал Б’ей Реж, ежась под огненным взором Ворбиса.

Опомнившись, генерал-иам взял себя в руки. Он водил в бой сотни тысяч солдат и ничем не заслужил такого обращения…

Правда, вскоре он осознал, что не может заставить себя поднять глаза и взглянуть Ворбису в лицо.

– Они танцуют танцы, – сломленно пояснил он. – В священные праздники. Женщины вешают колокольчики на свои… Поют песни. Все о древних временах, когда боги…

Генерал-иам окончательно увял.

– В общем, отвратительно, – закончил он и хрустнул суставами пальцев, что было явным признаком волнения.

– Здесь действуют их боги, – ткнул пальцем Ворбис. – Которых изображают люди в масках. Вы способны в это поверить? У них есть Бог Вина. Пьяный старик! И вы смеете утверждать, что Эфеб не представляет угрозы?! А вот это…

Он бросил на стол свиток потолще.

– Эта, как ее там, еще хуже. Сейчас эфебы поклоняются ложным богам, однако их ошибка состоит только в выборе богов, а не в поклонении. Но что последует за этим?

Друна осторожно изучил свиток.

– Думаю, есть и другие копии, – хмыкнул Ворбис. – Даже в Цитадели. Этот свиток принадлежал Сашо. Насколько я помню, это ты мне его рекомендовал, Б’ей Реж?

– Он производил впечатление умного и проницательного молодого человека, – ответил генерал-иам.

– Но крайне вероломного, – добавил Ворбис. – И его постигла заслуженная кара. Сожалеть стоит только о том, что мы так и не смогли склонить его назвать имена других еретиков.

Б’ей Реж едва удержался от вздоха облегчения. Его глаза встретились с глазами Ворбиса.

Тишину нарушил Друна.

– «Де Келониан Мобиле», – громко произнес он. – «Черепаха Движется». Что бы это значило?

– Если я скажу, твоя душа рискует провести тысячу лет в преисподней, – откликнулся Ворбис.

Он сверлил взглядом Б’ей Режа, который, в свою очередь, упорно разглядывал стену.

– Я считаю, рискнуть стоит, – сказал Друна.

Ворбис пожал плечами.

– Написавший это заявляет, что мир путешествует через бездну на спинах четырех гигантских слонов, – сообщил он.

Друна удивленно открыл рот.

– На спинах слонов? – переспросил он.

– Именно так здесь и написано, – подтвердил Ворбис, не сводя глаз с Б’ей Режа.

– А на чем они стоят?

– Автор заявляет, что слоны стоят на панцире гигантской черепахи, – сказал Ворбис.

Друна нервно усмехнулся.

– А на чем тогда стоит черепаха?

– Не вижу смысла размышлять, на чем может стоять эта черепаха, – отрезал Ворбис, – потому что такого просто не может быть!

– Конечно, конечно, – быстро согласился Друна. – Обычное праздное любопытство, не более.

– Всякое любопытство есть праздность, – нравоучительно заметил Ворбис. – Ибо оно наводит разум на лишние, ненужные размышления. Тем не менее написавший это человек гуляет сейчас на свободе – в этом вашем Эфебе.

Друна взглянул на свиток.

– Здесь говорится, что он сел на корабль, который отвез его на остров на краю света, и там он якобы заглянул за…

– Враки, – равнодушно произнес Ворбис. – Впрочем, какая разница… Враки, не враки – не это важно. Истина внутри, а не снаружи. В словах Великого Бога Ома, произнесенных через избранных пророков. Наши глаза способны обманывать, а вот наш Господь – никогда.

– Но…

Ворбис взглянул на Б’ей Режа: генерал-иам обильно потел.

– Но? – поинтересовался он.

– Но… Эфеб. Страна безумцев, которые рождают всякие безумные идеи. Каждому это известно. Может, самым мудрым решением будет оставить их вариться в собственной глупости?

Ворбис покачал головой.

– К сожалению, – промолвил он, – дикие и неустойчивые мысли имеют разрушительную тенденцию распространяться и укореняться.

Б’ей Реж не мог не признать правдивость заключения Ворбиса. Он по собственному опыту знал, что правильные и очевидные мысли – такие, как несказанная мудрость и справедливость Великого Бога Ома, – кажутся многим людям настолько туманными, что этих неверующих приходится убивать, чтобы они осознали свою ошибку. В то время как опасные, расплывчатые и ошибочные идеи вдруг обретают для некоторых такую привлекательность, – он задумчиво почесал шрам, – что эти фанатики предпочитают прятаться в горах и бросаться оттуда камнями. Даже когда их берут в осаду и морят голодом, они предпочитают умереть, но так и не увидеть здравый смысл.

Б’ей Реж разглядел этот здравый смысл еще в раннем возрасте. Как считал лично он, тот смысл здравый, который позволяет тебе остаться в живых.

– И что ты предлагаешь? – спросил он.

– Совет выразил желание вступить с Эфебом в переговоры, – сказал Друна. – Как вам известно, я отвечаю за организацию. Делегация выезжает завтра.

– Сколько легионеров? – поинтересовался Ворбис.

– Только охрана. Нам гарантировали безопасный проход, – ответил Б’ей Реж.

– Нам гарантировали безопасный проход… – повторил Ворбис. В его устах это прозвучало как длинное ругательство. – А после того как делегация окажется у них в стране?..

Б’ей Реж хотел было сказать, что разговаривал с командиром эфебского гарнизона и считает его человеком чести, хотя, конечно, этот эфеб не более чем жалкий безбожник, ниже самых распоследних презренных червей… но потом счел, что высказывать такую мысль Ворбису не совсем мудро.

И поэтому пообещал:

– Мы будем начеку.

– А можем мы застать их врасплох?

Б’ей Реж замялся.

– Мы?

– Отряд возглавлю я, – отозвался Ворбис. Генерал-иам и секретарь обменялись быстрыми взглядами. – Мне хотелось бы… на время оставить Цитадель. Сменить обстановку. Кроме того, мы должны дать понять эфебам, что они не заслуживают внимания высшего чина церкви. Я сейчас размышляю над такой возможностью – а что, если нас спровоцируют?

Б’ей Реж нервно щелкнул суставами, словно ударил хлыстом.

– Мы дали слово…

– Перемирие с неверующими невозможно, – перебил Ворбис.

– Но существуют практические соображения, – произнес Б’ей Реж настолько резко, насколько посмел. – Дворец в Эфебе представляет собой лабиринт. Уж я-то знаю. Там полно ловушек. Никто не может войти туда без провожатого.

– А как входит провожатый? – спросил Ворбис.

– Полагаю, он сам себя провожает, – ответил генерал-иам.

– Всегда есть другой путь. Это я знаю из личного опыта, – отрезал Ворбис. – В любое место всегда можно проникнуть другим путем. И Господь укажет его нам – в нужное время, можете быть уверены.

– Конечно, все значительно упростилось бы, – задумчиво сказал Друна, – если бы в Эфебе возникли беспорядки. Это дало бы нам определенные… преимущества.

– И мы получили бы доступ ко всему побережью, – кивнул Ворбис.

– Ну…

– К Джелю, а затем и к Цорту, – продолжал Ворбис.

Друна старался не смотреть в сторону Б’ей Режа.

– Это наш долг, – подвел итог Ворбис. – Наш священный долг. Мы не должны забывать о бедном брате Мурдаке. Он был один и без оружия.

Огромные сандалии Бруты послушно шлепали по каменным плитам к келье брата Нюмрода.

По пути он пытался придумать, с чего начать. «Учитель, я встретил говорящую черепаху и…», «Учитель, здесь одна черепаха хочет…», «Учитель, угадайте, что мне сказала черепаха, которую я нашел в дынях…»

Брута никогда не считал себя пророком, однако мог довольно точно предсказать итог любой беседы, начатой подобным образом.

Многие люди считали Бруту идиотом. Он и выглядел настоящим придурком – взять хоть круглое простецкое лицо, хоть косолапые ноги. Также за Брутой водилась дурная привычка шевелить губами, словно он репетировал каждое предложение. А происходило это потому, что он действительно репетировал все свои слова. Обдумывание давалось Бруте нелегко. Большинство людей думают автоматически, мысли танцуют по их мозгу, как статическое электричество по туче. Так, по крайней мере, казалось Бруте. Он же, напротив, должен был все обдумывать по частям, словно стену строил. Над ним постоянно смеялись, насмехались над бочкообразным телом и ногами, которые, казалось, готовы разбежаться в разные стороны, поэтому Брута старался тщательно обдумывать все, что собирался сказать.

Брат Нюмрод, заткнув уши пальцами, лежал ничком перед статуей Топчущего Безбожников Ома. Его снова одолевали голоса.

Брута кашлянул. Потом кашлянул еще раз.

Брат Нюмрод поднял голову.

– Брат Нюмрод? – спросил Брута.

– Что?

– Э… Брат Нюмрод?

– Что?

Брат Нюмрод вынул пальцы из ушей.

– Да? – несколько раздраженно спросил он.

– Гм, я хотел бы, чтобы вы взглянули на кое-что в… В саду, брат Нюмрод.

Наставник сел. На лице Бруты была написана искренняя тревога.

– Что ты имеешь в виду? – спросил брат Нюмрод.

– Ну, в саду. Это трудно объяснить. Я нашел… Брат Нюмрод, я нашел, откуда исходят голоса. Вы сами просили, чтобы я вам все-превсе рассказывал.

Старый священнослужитель искоса взглянул на послушника. Но если и жил когда-либо на Диске человек, напрочь лишенный хитрости и коварства, так это Брута.

Страх – достаточно странная почва. В основном на ней вырастает послушание, причем рядами, словно пшеница, чтобы удобнее было пропалывать. Но иногда она дает урожай клубней демонстративного неповиновения, которые пышно разрастаются в подполье.

В Цитадели подполья хоть отбавляй. Во-первых, там имеются темницы и тоннели квизиции. А кроме них в Цитадели есть подвалы, сточные трубы, заброшенные помещения, тупики, пространства за древними стенами и даже естественные пещеры в самом скальном основании.

Это была одна из таких пещер. Дым от горящего по центру костра уходил в щель на потолке и бесследно терялся в лабиринте труб и колодцев.

Среди танцующих теней можно было разглядеть около дюжины фигур. Все присутствующие были в грубых накидках поверх невзрачной, сшитой из тряпок одежды, которую не жалко будет сжечь после встречи – чтобы длинные руки квизиции не нашли ничего инкриминирующего. Манеры движений говорили о том, что собравшиеся в пещере привыкли носить оружие. Характерные жесты. Позы. Обороты речи.

На одну из стен было нанесено изображение. Нечто овальное с тремя маленькими выступами в верхней части, причем средний чуть больше крайних, и тремя выступами внизу, средний тоже чуть больше и заостренный. Детский рисунок черепахи.

– Он отправится в Эфеб, – сказала одна из масок. – Не посмеет не поехать. Реку истины следует перекрыть у самого истока, дабы остановить воду.

– Стало быть, мы должны успеть вычерпать из реки все, что возможно, – промолвила другая маска.

– Скорее, нам следует убить Ворбиса!

– Только не в Эфебе. Это должно произойти здесь. Чтобы люди знали. И случится это, когда мы наберем силу.

– А мы когда-нибудь ее наберем? – спросила маска, и ее владелец нервно хрустнул суставами.

– Даже крестьяне чувствуют, что творится нечто странное. Истину не остановить. Запрудить реку истины? Возникнут течи огромной силы. Помните брата Мурдака? Ха! Убит в Эфебе, как сказал Ворбис.

– Один из нас должен отправиться в Эфеб и спасти Учителя. Если он действительно существует.

– Существует, ведь его имя написано на книге.

– Дидактилос. Странное имя. Знаете, оно означает «двупалый».

– Его, должно быть, весьма почитают в Эфебе.

– Доставьте его сюда, если такое возможно. И привезите Книгу.

Одна из масок выглядела крайне нерешительно. Снова защелкали суставы.

– Но сплотится ли народ вокруг… обычной книжки? Народу нужно больше, чем просто книга. Это же крестьяне. Они не умеют читать.

– Зато умеют слушать!

– А если и так… Им нужно показать… Нужен символ…

– У нас есть символ!

Все фигуры в масках инстинктивно повернулись к изображению на стене, почти незаметному в тусклом свете костра, но выгравированному в их умах. Они с благоговением взирали на истину, которая зачастую так поразительна.

– И все-таки Черепаха Движется!

– Черепаха Движется!

– Черепаха Движется!

Вождь людей в масках кивнул.

Примечания

1

Который приверженцы омнианства упорно называют Полюсом.

2

Безразмерного типа, сорт – с надежными затяжными винтами.

3

Или пожал бы. Если бы был там. Но его не было. Значит, плечами он не пожимал.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.