- Ольгуца, я выиграл пари. Вернее, ты его выиграла. Пирожное со взбитыми сливками от мамы и флакон одеколона от меня!
      - Герр Директор, никак нельзя было ее упустить. Я должна была убить лягушку.
      - Почему, чертенок?
      - Так... Потому что я ее боялась, - громко ответила Ольгуца, так чтобы ее слышали и те Ольгуцы, которые остались в прошлом.
      Такова была эпитафия обеим Фицам.
      В преддверии осени мелодии сна в летнюю ночь звучали особенно громко и весело. Дудочки и флейты, волынки, кобзы и скрипки, колокольчики, виолы и однострунная виолончель болотной выпи на разные голоса распевали песни в честь серебристой и ясной вечерней зари. Еще не взошла луна; солнце давно закатилось. Высоко в небе дрожала одинокая, словно попавшая в паутину звезда.
      Дэнуц с опущенным дулом вниз ружьем открывал шествие. Звонкий лай Али возвещал о победе.
      ...Император в полном одиночестве возвращался с поля боя. Войско оставалось далеко позади, словно лес, готовый жить или умереть под ударом топора... Бедный император! Он один жертвовал жизнью ради своих воинов и своего государства. Какой замечательный император! Какой храбрый император! Честь ему и хвала!
      - Дядя Пуйу, где ты?.. Али! Али! Эг-гей!
      Впереди было сельское кладбище, позади пруд с Фицей Эленку. Но возле пруда был дядя Пуйу. И Дэнуц с ружьем наперевес помчался назад.
      - Герр Директор, почему я не мальчик?
      - Так было угодно Богу!
      - Богу!
      Герр Директор атеистически улыбнулся звездочке в небе.
      - Или аисту.
      - Аисту!
      - А кому же еще? - осторожно спросил и сам себя переспросил Герр Директор.
      - Маме, Герр Директор. Я совершенно уверена.
      - Ну, стало быть, так угодно было маме и папе, - скрупулезно уточнил Герр Директор.
      - Нет. Только маме.
      - Но почему именно маме?
      - Чтобы преследовать меня.
      - Ну уж!
      - Да, да. Почему она не сделала Плюшку девочкой?
      - Оставь его в покое, чертенок! Что тебе еще нужно? Ты у нас теперь мальчик: у тебя есть брюки.
      Ольгуца горестно вздохнула.
      - Я не мальчик.
      - Почему, Ольгуца? Чего же ты еще хочешь?
      - Не знаю!.. Но я знаю...
      - Разве ты не гордишься тем, что будешь как мама?
      - Мама совсем другое дело, Герр Директор. Маме это нравится.
      - А тебе?
      - А мне нет.
      - Тебе нравятся мальчики, Ольгуца?
      - Мне?! Я их не выношу.
      - Тогда почему тебе хочется быть мальчиком?
      - Я не хочу быть девочкой.
      - Тогда кем же ты хочешь быть?
      - ...Вот видишь, Герр Директор! Я говорю глупости, потому что я девочка.
      - А ты, Моника? - спросил Герр Директор, взвешивая на ладони ее косы.
      - ...Я бы хотела быть, как tante Алис.
      - Ты ее любишь, Моника?
      - Да.
      - А меня?
      - Еще бы, Герр Директор, - уверила его Ольгуца, - ведь Моника мой друг.
      Они проходили мимо стогов сена, которые выстроились в ряд, словно горделивые куличи, только что вынутые из печки жаркого лета.
      - Моника, ведь ты устала, правда? - тоном, не допускающим возражений, сказала Ольгуца, замедляя шаг.
      - Немножко!
      - А ты, Герр Директор?!
      - Мы ведь уже почти пришли.
      - Герр Директор, милый, нам еще далеко... и я хочу тебя кое о чем попросить.
      - Я в твоем распоряжении.
      - Но обещай, что сделаешь.
      - Не уверен.
      - Скажи, что да, Герр Директор.
      - Скажи, что ты хочешь.
      - Скажу, если пообещаешь сделать.
      - Говори.
      - Значит, обещаешь?
      - Ну, предположим!
      - Давай отдохнем, Герр Директор. Смотри, Моника уже выбилась из сил.
      - А что скажет мама?
      - Она будет нас ждать.
      - С хворостиной.
      - Напротив, с горячей и вкусной едой, потому что мы выиграли пари.
      - Так и скажи ей!
      - Конечно. Я ей скажу.
      - Сядем посидим... Но где же Дэнуц?.. Дэнуц... Дэнуц! Ками-Мура, стоп!
      "У-ууу... тра-раа... оо-оооп", - протяжно откликнулось эхо.
      - Дядя Пуйу, я пойду поищу его, - вызвалась Моника, испугавшись того, что Дэнуц, возможно, заблудился.
      - А тебе не будет страшно?
      - Не-ет, - солгали губы Моники, и тут же опровергли эту ложь ее вспыхнувшие щеки.
      Стиснув зубы и сжав кулаки, Моника помчалась на поиски. Кромешная тьма ослепила ее. Чем дальше уходила она, тем быстрее бежала. И страх черным сверчком пронзительно кричал в ее душе: Дэнуц, Дэнуц, Дэнуц...
      Сердца обоих беглецов, столкнувшись, замерли на миг и вновь упруго забились.
      Еле держась на ногах, Моника остановилась на дороге, закрыла глаза и, задыхаясь, крикнула: "На помощь, Дэнуц!.."
      У Дэнуца от быстрого бега выпало из рук ружье прямо у ног Моники. Крик Моники остановил его. Он поднял ружье и хмуро спросил:
      - Зачем ты меня звала?
      Он стоял, держа ружье за ствол, опираясь прикладом о землю. Он казался спокойным, но его слова были безжизненны, как крылья бабочки, сжатые грубыми пальцами.
      Моника молча взяла его за руку, глубоко вдыхая прохладу вечера.
      - Пусти. Разве ты не видишь, что я держу ружье?
      - Это ты, Дэнуц?
      - Конечно, я, - гордо ответил его голос, к которому вернулась былая сила. - Ты что, не видишь? Что ты здесь делаешь?
      - Меня послал за тобой дядя Пуйу.
      - Ты бежала?
      - Мне было страшно, Дэнуц.
      - Ага!
      - Только, пожалуйста, не говори Ольгуце. Она рассердится.
      - И я тоже сержусь!
      - Не сердись, Дэнуц. Я ведь трусиха.
      - Я это знал!
      - Но с тобой мне не страшно.
      - Еще бы!
      - Ты мальчик; ты смелый.
      - Чего же ты хочешь?
      - Пойдем назад.
      - А если я не хочу?
      - Тогда пошли домой. Но ведь ты шел назад...
      - Я просто гулял.
      - Я пойду с тобой, куда хочешь.
      - Ты знаешь, что там? - спросил Дэнуц, указывая стволом ружья.
      - Деревня.
      - Не деревня, а клад-би-ще, - громко произнес Дэнуц, разделяя на слоги страшное слово.
      - Ой, Дэнуц!
      - Боишься?
      - С тобой нет.
      Дэнуц с трудом сдержал вздох облегчения.
      - ...Хорошо. Пойдем вместе со мной назад.
      - Можно, я возьму тебя за руку, Дэнуц?
      Две руки крепко сцепились и судорожно сжались возле кладбища. Они двинулись в путь. Шаги Дэнуца все убыстрялись. В нем опять клокотало желание идти как можно быстрее.
      - Дэнуц, может быть, пойдем чуть медленнее?
      - Тебе придется идти одной!
      - Нет, Дэнуц... я хочу с тобой... но я больше не могу. Пойдем помедленнее, Дэнуц...
      - Как хочешь! Я спешу.
      - Зачем, Дэнуц? Дядя Пуйу нас ждет.
      - Я уже сказал тебе однажды!
      ...Навстречу императору вышла злая колдунья и преградила ему путь. И так как у него кончились пули, императору пришлось вступить с ней в рукопашную схватку. На помощь колдунье с кладбища прилетели злые духи. Но руки императора, как и храбрость его, были крепче железа. Ружье в одной руке, рука колдуньи в другой, и - в путь-дорогу! Император шел вперед, чтобы утопить колдунью в крови поверженного дракона... Честь и хвала такому императору!..
      Из великого небесного богатства падали звезды и звездочки, утренние и вечерние, - в ночь и в бесконечность.
      - Почему ты остановилась?
      Дэнуц оглянулся назад. Моника, не отрывая глаз, смотрела на небо, словно следила за полетом ангела. И с тем же выражением она взглянула на Дэнуца.
      - Ох, Дэнуц, как красиво!
      Так открылась ее душе первая романтическая лунная ночь...
      - Где же они? - крикнул Дэнуц, выпуская теперь уже совсем не нужную ему руку Моники.
      - Честное слово, я их оставила здесь! - защищалась Моника, сгибая и разгибая пальцы, онемевшие от пожатия храброго императора.
      На месте охотников за лягушками - прямо как в сказке - живописный дед пек кукурузу на душистом костре из вереска и сухих стеблей.
      Услышав голоса, дед нагнулся и перевернул подрумянившийся кукурузный початок: на стогах сена и на поле, а может быть, и на небе появилась тень, которая свернула голову дракону с высунутыми наружу языками.
      - Дед, а дед!
      - ...
      - Слышишь, дед?
      - ...
      Дэнуц властно стукнул дулом ружья о землю.
      - Эй! Дед! Я из Меделень!.. Слышишь?
      Дед обернулся. Маленькими глазками с белыми, словно покрытыми снегом, бровями он глядел на Дэнуца, как смотрят на ласточку в небе или на букашку в траве.
      - А?
      - Может быть, он плохо слышит! - заметила Моника. - Говори громче, Дэнуц.
      - Тебя не спрашивают! Де-душ-ка, - рявкнул Дэнуц, покраснев как рак, ты слышишь или нет?
      - Слышу.
      - Не видал здесь барина и барышню? - крикнул Дэнуц так, словно беседовал с жителями луны.
      Дед покосился на телегу с волами, стоящую на дороге, потом на лицо Дэнуца, мрачное, несмотря на веселый отблеск огня, и опять занялся своим делом. Второй кукурузный початок был перевернут на другой бок не боящейся огня рукой.
      - Чертова комедия! - тяжело вздохнул Дэнуц.
      Если бы у улыбки была тень, то улыбки деда хватило бы на несколько человек, такой широкой и доброй была она.
      - Дед, а дед, слышишь?
      - Ничего я не видел!
      - Ты уверен?
      - ...
      - Ты подшутила надо мной! - обернулся Дэнуц к Монике.
      - Поверь, нет, Дэнуц! Они были здесь...
      - Но их нет! - топнул ногой Дэнуц.
      - Может быть, они там?
      - Ну так пойди и поищи.
      - Будто она тебе жена, барин!.. Вот славно!.. Ну-ка, садитесь к огню. Отведайте кукурузы.
      - Я пойду поищу их, - сказала со вздохом Моника. - А!..
      Дэнуц повернулся к ней спиной.
      В тот же миг из телеги, наполовину освещенной пламенем костра, высунулась Ольгуца и сделала Монике знак молчать и подойти к ней. С помощью Герр Директора Моника очутилась в телеге, утонув в мягком и душистом сене; сверху на нее глядели звезды, Ольгуца что-то шептала на ухо, ее одолевал беспричинный смех.
      - Ольгуца, я позову Дэнуца.
      - Пусть он тебя подождет!
      - Один?
      - Один. Он же этого хотел!
      Ольгуца разломила печеную кукурузу, которую принесла Моника. Все трое впились в нее.
      - Герр Директор, ты заметил? Когда ешь печеную кукурузу, то как будто пасешься в поле.
      - Merci!
      - Хочешь еще?
      - Reste!* А то перебью себе аппетит.
      ______________
      * Довольно! (фр.)
      Лежа на спине, Герр Директор созерцал небо в монокль. Млечный Путь широким потоком струился до самого края неба, казалось, что ветер шевелит небесные заросли повилики.
      "Вот бы сюда музыкантов... и все прочее", - подумал про себя Герр Директор и украдкой вздохнул.
      - Ольгуца, пора двигаться к дому.
      - Я готова.
      - Позови деда.
      - Будто я сама не умею править волами! Но, пошли! - прикрикнула она на волов.
      - Меня кличет внучок. Погоди, родимый! Не трогайся с места!
      Дед отошел от огня, завернув печеную кукурузу в листья.
      - Ну, счастливо тебе оставаться, барин.
      - Дед, ты меня бросишь здесь одного?
      - А то как же?
      - Дед!
      - Дед, слышишь? Я пойду с тобой.
      - Подожди свою сестрицу, барин. Не бросай ее, а то, не ровен час, съедят ее волки! Но, пошли!
      Скрип-скрип, скрип-скрип...
      - Волки? - прошептал Дэнуц, подвигаясь ближе к огню.
      Скрип-скрип, скрип-скрип... Прямо как назло!
      Царственной поступью, покачивая рогами среди звезд шествовали волы; поскрипывала телега. Дед шел рядом. И один только Дэнуц сидел у костра.
      - Моника! Ты где, Моника?
      - Я здесь, Дэнуц.
      - Ками-Мура!
      - Плюшка!
      - Уф!
      ...Уже сидя в телеге, Дэнуц решил дать наконец отдых доблестному императору.
      - Смотри, луна!
      - Луна?
      - Луна. Похожа на тебя, Плюшка, когда у тебя oreillons!*
      ______________
      * Свинка (фр.).
      Взошла похожая на переводную картинку, лишенная рта и бровей луна, какую маленькие дети видят во сне и которая строит им рожицы - серьезные, веселые и печальные.
      Ольгуце она показалась смешной, ей захотелось высунуть язык.
      - Она не похожа на Дэнуца! - возразила Моника после тщательного изучения луны.
      - А на кого же ей быть похожей? На тебя?
      - На тупую башку! - пошутил Герр Директор.
      - Плюшка, а по-твоему, на что она похожа? На золотой шар?
      - Отстань!
      - Будь повежливей! Твое счастье, что я в хорошем настроении.
      Дэнуц не думал о луне. Когда все кругом заговорили о ней, он, не глядя в небо, тут же обнаружил ее у Ивана в котомке.
      Дэнуца мучил голод. Луна из Ивановой котомки, мордастая, как толстый липованин, была владелицей лавки, такой же, как у Ермакова в Яссах, только еще больше. Дэнуц видел, как в бумажный мешок она кладет коробки сардин; как она отрезает красноватые кружочки колбасы; как открывает банки с маринованными маслинами; как дает попробовать на кончике ножа толстый ломоть сыра; как распаковывает плетеную корзину с копченой форелью...
      - Герр Директор, а мне луна несимпатична!
      - Почему?
      - Я перестала ее любить, после того как побывала в Слэнике, Герр Директор.
      - А чем она тебе там не угодила?
      - Мы там гуляли при луне. Я тогда была маленькая.
      - А теперь ты большая?
      - Нет. Но тогда я была меньше... Я шла за руку с Плюшкой, впереди. А за нами - какие-то барышни, которые целовались с мужчинами...
      - Подумать только!
      - Да, Герр Директор. Я видела их тени... А почему они целовались, Герр Директор?
      - Они играли, Ольгуца.
      - Разве это игра?!
      - Игра взрослых людей!
      - Они хуже детей, Герр Директор! Я никогда не буду так играть! Герр Директор, скажи честно, неужели тебе когда-нибудь может взбрести в голову поцеловаться с дамой, которая не приходится тебе родственницей?
      - Даже не родственницей? Конечно, нет, - вздохнул Герр Директор.
      - В том-то и дело! Это просто отвратительно. Всем известно, что Моника мой друг. Скажи, Моника, разве я чищу зубы твоей щеткой?
      - Нет. У тебя есть своя.
      - Вот видишь, Герр Директор! Клянусь честью, что те барышни и мужчины целовали друг друга в губы!
      - Невероятно!
      - Уверяю тебя, Герр Директор. Вот почему я не дала им поцеловать себя в щеку... И я заметила, что днем они так себя не вели. Только при луне.
      - Значит, ты не в ладах с луной?
      - Нет, Герр Директор. Когда я вижу ее, мне делается очень неприятно!
      - Иди, я тебя поцелую, Ольгуца.
      - Поцелуй.
      - А ты не рассердишься?
      - Нет. Ведь ты мой родственник... И ты никогда не станешь вести себя, как те барышни из Слэника.
      - Боже упаси!
      Возле самой деревни полоса желтоватого света вдруг прорезала ночь.
      - Ну, дети, мы попались! За нами приехали, - улыбнулся Герр Директор, узнав фары своего автомобиля и предполагая, кто находится внутри.
      - Опять Аника! - возмутилась Ольгуца... - Дедушка, давай поговорим немного.
      - Давай.
      Дед шел позади волов, вытирая усы.
      - Дедушка, ты скажи, что не видел нас. Тебя спросит про нас цыганка, тут Ольгуца понизила голос, - которая гуляет с немцем. Знаешь немца с чертовой телегой?
      - Ну, погоди, я им задам! Проклятое отродье! - проворчал дед, идя рядом с волами.
      Появился Герр Кулек, обнимая Анику за талию. В поднятой руке он держал фонарь, словно пивную кружку.
      - Ты не видел наших господ, дед? - рассеянно спросила Аника.
      - Хм! Ты, девка, поплатишься! Уходи, и чтоб глаза мои тебя не видели! Но, пошли!
      Тихий смех послышался из сена в телеге, голоса кузнечиков и цикад заглушали его.
      Герр Кулек догадался осветить фонарем луну и отправился дальше, беседуя с Аникой, как с глухонемой.
      * * *
      - Борщ, Профира, - провозгласил с балкона господин Деляну, швыряя папиросу.
      - Борщ, Профира! - хором ответили с телеги, пытаясь заглушить лай собак во дворе и в деревне.
      С лампой в одной руке и ложкой для салата в другой госпожа Деляну поджидала их на крыльце, олицетворяя собой аллегорию домашнего правосудия для тех, кто опаздывает к ужину.
      - Ну и ну! Только телеги с волами вам и недоставало! Господин автомобилист, кто, скажи на милость, ужинает в такой час?
      - Берегитесь, сейчас запущу в вас Фицей!
      - Ай!
      Госпожа Деляну сжалась в комок от ужаса. Но перчатки Герр Директора недолго носили это страшное имя. Следом за перчатками из телеги, бурно ласкаясь, выскочил Али.
      - Мы выиграли пари, - крикнула Ольгуца, выпрыгивая из телеги на вторую ступеньку лестницы прямо в объятия господина Деляну.
      - Правда?
      - Вечная ей память! - произнес Герр Директор.
      - Уф! Слава те Господи! - облегченно вздохнула госпожа Деляну. - У меня точно было какое-то предчувствие: пирожное готово.
      - Да здравствует пирожное!
      - Но вы его не получите, потому что не слушаетесь.
      - Патапум, бум... Дай нам пирожное, мамочка, для поминовения души Патапума, - жалобно попросила Ольгуца, указывая на притворно умершего бассета.
      - Что у нас на ужин? - примчался Дэнуц, отряхиваясь, как щенок, выскочивший из воды.
      - Добрый вечер, tante Алис... Ольгуца подстрелила лягушку.
      - Даа? Добрый вечер, Моника. Хопа! Проголодалась?
      - Ужасно, tante Алис.
      - Браво!
      Моника, с разрумянившимися щеками, с травинками, запутавшимися в светлых волосах, щурилась от яркого света лампы.
      - А где же Аника? Вы разве ее не встретили?
      - Аника любуется месяцем! - пробурчала Ольгуца, жуя корку хлеба.
      - Медовым! - добавил Герр Директор, стряхивая с себя сено.
      - Григоре! Я тебе не дам пирожное.
      - У Кулека найдется и для меня!
      Послышались тяжелые шаги Профиры. Она несла кастрюлю с борщом.
      - Приятного вам ужина! - пожелал им дед, низко кланяясь.
      - И тебе тоже, дедушка!
      - Но, пошли!.. Да уймитесь же наконец!
      Волы задумчиво тронулись в путь, сопровождаемые лаем собак.
      Пар от борща только увеличил аппетит проголодавшихся охотников.
      В полной тишине слышался звон ложек, трескотня кузнечиков и вздохи собак.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      I
      "МОЛДАВСКАЯ СРЕДА"
      В открытые окна лился солнечный свет и в то же время веяло прохладой, как от дыни, только что принесенной из погреба: приближалась осень.
      Корзиночка с виноградом посреди стола, украшенная листьями, была пронизана светом.
      Виноградные гроздья - цвета ясного утра и утра туманного; цвета светлого дня; цвета рубинового заката; цвета черной полуночи; цвета синих ночей, озаренных спящей луной, - возвышались горой, воскрешая в памяти образы минувших дней и ночей.
      Дэнуц ел быстро и много. В его тарелке не оставалось ни косточек, ни кожи: только зеленые скелеты виноградных гроздей. Ольгуца яростно бросала кожицу, словно оскорбления тарелке, и была увлечена скорее самим процессом еды, чем ее вкусом. Моника отрывала ягоду, губами снимала кожицу, выбирала языком косточки из сочной сердцевины и задумчиво клала кожицу на тарелку, словно это была шахматная игра: каникулы кончались, и мысли ее были далеко.
      - Дэнуц, вымой виноград; сколько раз я тебе говорила!
      Дэнуц окунул виноградную кисть в воду...
      - У тебя будет аппендицит, так и знай! Зачем ты глотаешь косточки?
      "Дай-то Бог", - мысленно пожелал себе Дэнуц, продолжая глотать целые ягоды: приближались школьные занятия.
      - Спичку, - попросила госпожа Деляну, наливая кипящую воду в кофейник.
      Герр Директор извлек спичку из коробка.
      - Дай мне целый коробок. Я ведь не луну прошу у тебя!
      - Это невозможно! Спичечные коробки исчезают бесследно.
      - Хорошо. Я возьму реванш, когда дело дойдет до пенки.
      - Возьми коробок... пусть только кофе будет с пенкой.
      - И почему исчезают спичечные коробки? - спросил господин Деляну, закуривая папиросу и машинально опуская коробок к себе в карман.
      - Потому что все мы похищаем чужие коробки! Верни мне коробок.
      - Какой коробок?
      - Мой собственный.
      - С какой стати! Это мой коробок. Я его вынул из кармана. Вот, пожалуйста: один коробок... Ах ты черт!
      Два коробка появились из кармана.
      - Ты прав! Чудеса происходят со спичками! Видимо, в них есть нечто располагающее к преступлению.
      - В огне, а не в спичках.
      - От Прометея святое благовествование?
      - Вот именно.
      - Браво, Григоре! Когда будет пересматриваться уголовный кодекс, я предложу внести туда статью о новом правонарушении: прометеев деликт... Я это сделаю, чтобы увидеть выражение лица своих коллег. "Что это такое?", "Кто это?"
      - А кто это, священник?
      - Витязь, Ольгуца. Он похитил божественный огонь, и боги наказали его хуже, чем вора.
      - И он стал гайдуком?
      - Нет. Он умер.
      - А кто отомстил за него?
      - Литература, - улыбнулась госпожа Деляну.
      Ольгуца нахмурилась и замолчала. Некоторые разговоры, сопровождавшиеся улыбками, сердили ее, словно они велись на языке, который она недостаточно понимала. Но больше всего ее возмущала усмешка Дэнуца.
      - Что ты смеешься?
      - Мне попалась кислая ягода.
      - Хм! Тебе это очень к лицу: я потому тебя и спросила. Ты вроде Патапума. А от сладкого ты что, плачешь?
      Дэнуц так некстати развеселился, потому что случайно ему в голову пришла одна остроумная мысль. Когда господин Деляну объяснял Ольгуце, что похититель огня был наказан, Дэнуц подумал: "Обжегся на огне!" Если бы не было Ольгуцы, он произнес бы это вслух. Вообще Дэнуц был внешне молчалив, а внутренне весьма говорлив, может быть потому, что внутри не было Ольгуцы.
      Вокруг кофейника ярким хороводом плясало пламя.
      "Фууу!"
      Закипевший кофе вдруг поднялся, пенясь и шипя, как индюк. Держа кофейник за ручку над огнем, госпожа Деляну начала снимать пенку.
      - Я больше не могу! - пожаловалась Ольгуца. - Я сейчас лопну. Мамочка, свари мне тоже кофе.
      - Скажите пожалуйста!
      - Пожалуйста, мама!
      - Кофе не для детей.
      - Почему?
      - Потому что он возбуждает.
      - Зачем же ты его пьешь?
      - Он способствует пищеварению.
      - А у меня разве нет пищеварения?
      - У тебя оно хорошее и без кофе.
      - А ты и без кофе возбуждена, мамочка, - прошептала Ольгуца.
      - Ольгуца, не дерзи!
      - А если мне хочется кофе.
      - Ну, ничего, папа даст тебе немножко кофе, на блюдечке... для аппетита, - пояснил господин Деляну, чувствуя на себе грозный взгляд госпожи Деляну.
      - Хорошо, что скоро начнутся занятия, - вздохнула мама Ольгуцы. - У меня тоже будут каникулы... Дэнуц, хватит. Иди вымой руки.
      - Merci, tante Алис.
      - На здоровье... Ольгуца, иди погуляй в саду вместе с Моникой. Скоро вам спать.
      - Я знаю, - вздохнула Ольгуца. - Папа, ты дашь мне кофе?
      Господин Деляну наполнил блюдечко.
      - Подуй, Ольгуца, чтобы простыло.
      В блюдечке поднялась коричневая буря, на скатерть выплеснулась кофейная волна.
      - Ольгуца! Сегодня я постелила чистую скатерть.
      - Мамочка, - спросила Ольгуца, покончив с кофе, - а почему, когда у тебя прольется кофе, ты говоришь, что это к деньгам?
      - Потому что так говорят.
      - А почему же ты сердишься, если я проливаю?
      - Благодарю!
      - Не за что, мамочка! Merci, папа! Пошли, Моника!
      Когда они остались одни, Герр Директор расхохотался.
      - А что за учительница у Ольгуцы?
      - Чудесная девушка.
      - Трудно ей приходится!
      - Представь себе, нет! Конечно, уроки превращаются в беседы, и отношения у них скорее товарищеские. Ольгуца угощает ее чаем или вареньем, а учительница Ольгуцу - полезными рассказами... К тому же она учится легко и охотно: единственное хорошее качество, доставшееся ей от Фицы Эленку!.. И я уверена, что дружба с Моникой должна несколько смягчить ее нрав.
      - Как жаль! - вздохнул господин Деляну.
      - Жаль?! Подумай сам, ведь она девочка, а не гайдук!
      - Да, да. Но Ольгуце это идет... Если бы Дэнуц был как она...
      "Дэнуц попроще: он похож на свою мать".
      - Вообрази, Григоре, эту любезность преподнесла мне одна ваша приятельница детства... вероятно, ваше общее увлечение.
      - Кто? - спросил, смеясь, Герр Директор.
      - Домнишоара Добричану.
      - Она еще жива?!
      - Душа моя, ей столько же лет, что и вам!
      - Бедняжка Профирица! То, что исходит от нее, не должно тебя огорчать. Уж ей-то уготовано место в царствии небесном. Она была весьма неравнодушна к Йоргу...
      - Только неравнодушна?
      - Кто знает?! Ты и Дэнуц не в ее вкусе! Ей нравятся люди задиристые и острые на язык. Сама-то она кроткая, как ягненок. Но ей по душе тореадоры!.. Бедняга! Йоргу, ты помнишь, какие ты ей говорила дерзости?
      - Да... Бедняга!
      - Дорогие мои, - начал Герр Директор, протирая монокль носовым платком, словно ему предстояло сражение и основным его оружием были глаза, - раз уж зашла речь о Ками-Муре и пробил час отъезда...
      - Уже?
      - Если вы сами не выставите меня отсюда, это сделает осень... И поскольку, как я уже говорил, приближается отъезд, я бы хотел выяснить один вопрос, который меня серьезно занимает. Каковы ваши планы насчет Дэнуца?
      - Как? Все очень просто, - быстро ответила госпожа Деляну. - Мы отдадим его в гимназию.
      - И?
      - Точка.
      - Быстро же ты ставишь точки!
      - Я не понимаю, куда ты клонишь?
      - Погоди... В какую гимназию вы собираетесь его отдать?
      - В пансион.
      - Живущим?
      - Ой, Григоре? Да разве это возможно!.. Приходящим, конечно.
      - Йоргу, что ты на это скажешь?
      - Я совершенно согласен с Алис. По-моему, все ясно, как апельсин.
      - Вовсе не ясно!.. Сколько лет Дэнуцу?
      - Одиннадцать, разве ты не знаешь?
      - Прекрасно. Значит, он уже большой мальчик.
      - Дитя!
      - Нет, нет! Мальчик. И несчастье состоит в том, что для тебя он всегда будет ребенком.
      - Это естественно. Я его мать.
      - Очень хорошо и даже похвально. Ничего не скажешь: ты прекрасная мать.
      - Цц!
      - И именно поэтому не годишься для воспитания мальчика.
      - Ой!
      - Послушай, Алис, давай поговорим серьезно. На карту поставлено будущее твоего единственного сына и единственного продолжателя нашего рода. Ты прекрасно знаешь, что я люблю твоих детей. Так ведь?
      - ...
      - У меня детей нет. Бог уберег меня от женитьбы, а уж теперь я и сам сумею уберечь себя. Так что моя любовь... и все остальное принадлежит вашим детям. И моя единственная радость - другие назвали бы это идеалом, но я человек скромный - состоит в том, чтобы увидеть их людьми... более достойными и цельными, нежели мы. А мы, слава Богу, тоже не из последних...
      - И? - вышла из терпения госпожа Деляну.
      Герр Директор закурил новую папиросу.
      - Поверьте, что все, что я говорю, давно продумано и взвешено в этой лишенной поэтических кудрей башке... Я вас спрашиваю: что выйдет из Дэнуца, если он будет учиться в гимназии, как этого хотите вы?
      Госпожа Деляну пожала плечами.
      - Милый мой, что получается из детей, выросших в хороших условиях, под надзором родителей? Ответь ты более определенно... если можешь.
      - Думаю, что могу. Пустое место!
      - Григоре!
      - Ты сегодня определенно не в духе, - сказал господин Деляну с улыбкой и в то же время с некоторым беспокойством в голосе, словно услышал собственную мысль, которую глубоко прятал и которую высказал другой человек.
      - Я вовсе не шучу и не предрекаю беду. То, что я сказал, я могу вам доказать математически, с карандашом в руке.
      - Вот вам, пожалуйста... ты сделался пророком!
      - Нет, Алис. Ты напрасно сердишься. Я уверен, что и Йоргу думает то же самое: правда?
      - Милый Йоргу, ты честный человек: любишь детей, жену, но, скажем прямо, ты человек с ленцой, истинный молдаванин. Этим все сказано... Предположим, что у тебя прохудилась крыша. Вместо того чтобы заняться ее починкой - что на некоторое время отвлечет тебя от привычной жизни, - ты предпочтешь пить горькую, лишь бы позабыть, что с минуты на минуту крыша может обрушиться тебе на голову. Верно?
      - Возможно. Только, к счастью, крыша нашего дома в порядке.
      - Хорошо. Забудем про крышу. Предположим, что пуговица на твоих брюках висит на ниточке, а ты не укрепляешь ее, потому что надеешься на случай и твердо уверен, что случай занят одним: крепостью нитки, на которой держится пуговица. А в тот день, когда она обрывается, ты становишься пессимистом и слагаешь душещипательные стансы о людях, обиженных судьбой, - вместо того чтобы пришить другую пуговицу... Ты полюбуйся на Яссы, наши Яссы, Яссы! Это город, в котором есть поэты, но нет городского головы, потому что городской голова - тоже, естественно, молдаванин. Вся деятельность городского головы сводится к созданию все более и более поэтичных и печальных руин, питающих воображение поэтов, все более и более пьющих, разочарованных и нищих... Дорогие мои, молдавская леность начинается с молдавской речи и заканчивается молдавскими делами. Разве вы не видите, что наша речь создана для женщин и для болтунов! Приятная на слух - это верно - и протяжная невероятно, угнетающе протяжная! И какая-то приглушенная - так беседуют, сидя у жаркой печи со слипающимися от сна глазами, вполголоса, в перерыве между двумя чашечками кофе с щербетом. Речь валахов вульгарна: бесспорно. Груба: тоже верно. Но это живая речь. Слова звучат энергично, как перед битвой. Кажется, что у того, кто их произносит, есть мускулы, крепкие мускулы, и такие же крепкие нервы... Поверьте, все, что я говорю, я говорю с горечью, потому что люблю Молдову... Но ведь даже эта любовь к Молдове пронизана жалостью, как к бедному старику, беспомощному и в то же время достойному. Кстати, молдаване, говоря о Яссах, восклицают: "Старый наш город! Бедные Яссы!" Все оплакивают его, и все требуют от других сострадания к старой столице Молдовы. Скажи мне, Йоргу, разве ты не чувствуешь себя молдаванином?