- А чем еще она примечательна?
      - Аа! У нее родинка... волосатая родинка над губой! И она тощая, как селедка...
      - ...В очках, - уточнил господин Деляну.
      - Постой, папа. У нее есть и усы!
      - Подумать только!
      - Правда, папа! Клянусь! Когда она ест яйцо всмятку, у нее на усах остается желток. Это ужасно! Ох, какая уродина!.. Папа, ведь тетушка Мелани - жена дядюшки Леона. Вот бедняга!
      - А я что тебе говорил! Она собирается развестись и просит меня быть ее адвокатом.
      - Не соглашайся, папа! Дядюшка Леон ни в чем не виноват. Тетушка Мелани - сущая ведьма. Она его совсем замучила.
      - А что же делать?
      - Помучаем ее в свою очередь.
      - Тогда давай споем еще раз.
      - Давай.
      И опять сопрано и баритон принялись поминать всех тетушек.
      Утро вливалось в окна, словно метель из цветочной пыльцы, окрашивая яркой позолотой ковры и зеркала. Моника сидела на диване, возле печки, держа на коленях книгу из серии "Bibliotheque rose".
      - Бедная Ольгуца! - тяжело вздохнула она.
      Моника случайно узнала истинную причину, из-за которой откладывался отъезд в Яссы, но обещала госпоже Деляну ничего не говорить Ольгуце.
      ...Et l'oncle Leon.
      - Браво, папа!
      - С такой учительницей я, пожалуй, далеко пойду!
      - Знаешь что, папа? Давай я научу тебя аккомпанировать!
      - Ты хочешь, чтобы я умер?
      - Давай, папа... хотя бы одним пальцем.
      Сам того не желая, господин Деляну уселся за рояль. Ольгуца принялась водить его неловкими пальцами по клавишам.
      Дверь гостиной тихонько отворилась. Аника заглянула внутрь, как бы выжидая. Моника вышла из комнаты.
      - Приехал доктор?
      - Да, барышня, - всхлипнула Аника, вытирая глаза передником... - Барыня велела принести спирт из шкафа и чистое полотенце.
      С полотенцем и склянкой в руке Аника помчалась вниз по лестнице. Моника вернулась в гостиную, наморщив лоб и опустив глаза.
      La tante Julie,
      La tante Sophie,
      La tante Melanie
      Et l'oncle Leon...
      Госпожа Деляну вместе с доктором вышла из домика и остановилась под навесом.
      - ..?
      - Сударыня... не сегодня завтра, речь идет о нескольких часах.
      - Может быть, перевезти его в Яссы, в больницу...
      - Пустая трата сил! Он не выдержит.
      - ...Аника, проводи господина доктора во двор... Господин доктор, сказала госпожа Деляну, проводя рукой по лбу, - моя дочка очень любит деда Георге... Я бы хотела, чтобы она ничего не знала... Мы внушили ей, что вы клиент моего мужа, который приехал по делам.
      - Voyons!* Не извольте беспокоиться, - улыбнулся доктор, поднимая руку. - Не пройдет и пяти минут, как мы станем лучшими друзьями. J'en fais mon affaire**.
      ______________
      * Ну, разумеется! (фр.)
      ** Положитесь на меня (фр.).
      При виде доктора крестьяне, сидевшие на завалинке, встали с низким поклоном.
      - Выздоровеет, господин доктор? - спросил один из них.
      - Наследники? - пошутил доктор, пристально вглядываясь. - Не беспокойтесь. Ему не долго уж осталось.
      В сопровождении Аники доктор отправился дальше; коляска ждала его у ворот с Ионом на козлах.
      - Мразь! - сплюнула Оцэлянка, с ненавистью глядя ему вслед мокрыми от слез глазами.
      * * *
      Дед Георге пытался улыбнуться уголком рта и краем глаза; улыбка получилась вымученной и печальной на осунувшемся лице со страдальческим выражением глаз.
      Госпожа Деляну тихо опустилась на край лавки.
      - Ты чего-нибудь хочешь, дед Георге?
      - Барыня, - еле слышно прошептал он, шевеля худыми пальцами, - зачем мне сделали еще укол?
      - Так надо было, дед Георге. Это принесет тебе здоровье.
      - Целую руку... только, по мне, пусть лучше придет батюшка.
      Глаза деда Георге печально смотрели на госпожу Деляну, которая тихонько отвернулась.
      - Хорошо, дед Георге, пускай придет батюшка... раз ты этого хочешь.
      Тяжелый вздох нарушил воцарившееся молчание.
      - Болит, дед Георге?
      - ...
      Глаза старика, устремленные на светлые окна, наполнились слезами.
      - ...Я тебе приведу ее попозже, дед Георге.
      Комната, в которой Ольгуца сразу же, по запаху, находила фрукты из сада Оцэлянки, теперь пахла йодом, эфиром и спиртом.
      - Хороша цуйка, господин Деляну!
      - Выдержанная, старая.
      - Иногда и старость бывает хороша! - подмигнул доктор. И, повернувшись к Ольгуце: A la votre, mademoiselle!*
      ______________
      * Ваше здоровье, барышня! (фр.)
      Ольгуца невидящим взглядом посмотрела на него и опять уткнулась носом в книгу, прижавшись щекой к щеке Моники.
      - Моника, ты заметила? Клиент бреет себе лоб! Хочет выглядеть умником, - прошептала она, делая вид, что читает.
      Профира вышла из комнаты, неся пустой поднос, с отвращением взглянув на доктора: он съел все закуски.
      - А чем же развлекаются наши барышни, если не секрет? - осведомился доктор, усаживаясь рядом с девочками на диван.
      - Les malheurs de Sophie*, - ответила Моника, еще теснее прижимаясь к Ольгуце.
      ______________
      * "Горести Софи", роман графини де Сегюр (1799 - 1874) (фр.).
      - Les malheurs?* А! Нет! Надо изменить название ради таких читательниц. Я предлагаю: Les bonheurs de Sophie**.
      ______________
      * Горести? (фр.).
      ** Радости Софи (фр.).
      И доктор втянул носом воздух. Ольгуца нахмурилась.
      - Так, значит, ваша Софи несчастлива? В чем же ее беды?
      - Как в чем? - спросила Ольгуца, глядя ему прямо в глаза.
      - Vous avez la parole*.
      ______________
      * Вам предоставляется слово (фр.).
      - Наша Софи, - сказала Ольгуца, откинув назад волосы, - была такой же девочкой, что и мы...
      - Красивой, послушной, любящей книжки, - продолжил ее слова доктор.
      - И благовоспитанной, - добавила Ольгуца.
      - Словом, радостью для родителей, - заключил доктор.
      - Откуда вам это известно?
      - А что мне неизвестно?! Мне обо всем рассказывает мой мизинец.
      - Да-а? Тогда скажите, пожалуйста, вашему мизинцу - вот только которому? - на левой руке, на правой... или на ноге?
      - Вот этому!
      Ольгуца долго и сосредоточенно рассматривала протянутый мизинец.
      - Пожалуйста, передайте ему, что он лжет, а в наказание подстригите на нем ноготь.
      Ногти у доктора были коротко острижены, а вернее - съедены. Только на мизинце правой руки, по-видимому, из эстетических соображений оставался ноготь.
      - Ха-ха! А почему вы думаете, что он лжет, сударыня?
      - Потому что наша Софи вовсе не была радостью для родителей!
      - Трудно поверить!
      - Вот послушайте и тогда сами увидите.
      - Je suis tout oreilles*.
      ______________
      * Я весь внимание (фр.).
      - Приходит однажды в гости к ее родителям какой-то господин...
      Господин Деляну внезапно пересел на диван к Ольгуце.
      - Софи как раз играла на рояле. Что делать? Она встала навстречу гостю, ведь она была воспитанной девочкой, и гость, вместо того чтобы беседовать с ее родителями, как полагается взрослому человеку, принялся разговаривать с ней.
      - Ольгуца, я предлагаю нам всем сесть за стол, - вмешался господин Деляну.
      - А мы не будем ждать маму?.. И тогда, - упрямо продолжала Ольгуца, Софи не выдержала и прямо сказала ему: "Господин гость, вы мне несимпатичны, потому что вы бреете себе лоб, чтобы казаться умным, потому что от вас пахнет аптекой и потому что вы мне мешаете".
      Напряженная тишина.
      В этот момент отворилась дверь, и с притворным оживлением вошла госпожа Деляну.
      - Приятное известие: письмо от Дэнуца.
      - Дай посмотреть, - вскочила Ольгуца.
      - Сядем за стол... Ну, как вы тут? - спросила госпожа Деляну у доктора.
      - Прекрасно! Мы уже друг друга подкалываем. Как говорится: "Qui s'aime se taquine"*.
      ______________
      * Милые бранятся, только тешатся (фр.).
      Господин Деляну закусил ус и громко чихнул.
      * * *
      Из распечатанного конверта на тарелку госпожи Деляну высыпалась пачка фотографий.
      - Дэнуц! Смотрите: Дэнуц! - обрадовалась госпожа Деляну.
      - Покажи, мама.
      - Острижен! - опечалилась госпожа Деляну, пристально вглядываясь в изображение новоиспеченного гимназиста.
      Один только доктор ел свой омлет с брынзой и петрушкой.
      - Мама, смотри: на обороте что-то написано.
      - "Монике от Дэнуца", - прочла госпожа Деляну выведенную каллиграфическими буквами надпись... Пожалуйста, Моника!
      Задыхаясь от волнения, Моника взяла фотографию, не глядя положила ее на колени, судорожно глотнула и провела салфеткой по зардевшимся щекам.
      - "Папа от Дэнуца".
      - Эге-ге! Похож на редиску! Ах ты, головастик!
      - Это для меня. А вот и "Ольгуце от Дэнуца".
      - Мама, а это для кого?
      - "Для деда Георге..." - быстро прочла, слишком поздно спохватившись, госпожа Деляну.
      - Молодец, - обрадовалась Ольгуца. - Я отнесу деду Георге.
      Все насторожились и помрачнели. Только доктор улыбнулся, многозначительно подмигнув госпоже Деляну.
      - Постойте, - вмешался он. - Дайте и мне фотографию. Разве я не друг молодости?
      - Пожалуйста, ешьте омлет, - резко ответила Ольгуца, пододвигая тарелку.
      - Вот и хорошо! Давайте завтракать, - встрепенулась госпожа Деляну.
      - Что он пишет, мама? Прочти письмо.
      - "Дорогая мама, я очень без вас скучаю, без вас всех, без деда Георге и без Али..."
      Долгая пауза.
      - Право, Алис! Пусть каждый сам прочтет после завтрака.
      Если бы за завтраком не было доктора, омлет так бы и остался нетронутым, и кухарку это нисколько бы не удивило.
      - Мама, я пойду к деду Георге, отнесу ему фотографию, - объявила Ольгуца, сурово глядя на доктора, который направлялся в гостиную.
      - ...
      - Лучше немного позже, Ольгуца. Дед Георге ушел в лес. Ты пойдешь к нему вместе с папой, когда он вернется.
      - Ты пойдешь, папа?
      - Разве я тебе не обещал? Мы вдвоем нанесем ему визит!
      - Покачаемся на качелях?
      - Ой!
      - А клиента оставим дома, да?
      - Безусловно.
      - Браво, папа! - вздохнула с облегчением Ольгуца. - Я его терпеть не могу. Ты видел, как он ест?
      Госпожа Деляну протянула Ольгуце письмо Дэнуца.
      - Прочти его вместе с Моникой. Там говорится о каких-то банках! попыталась она улыбнуться.
      Услышав слово "банка", произнесенное госпожой Деляну, Ольгуца вздрогнула. Взяв за руку Монику, она потащила ее в свою комнату, где еще не успели развести огонь, потому что Ольгуца утверждала, что и так жарко.
      - ...
      Госпожа Деляну расплакалась.
      - Бедная Ольгуца! - покачал головой господин Деляну.
      Ольгуца читала вслух письмо Дэнуца; сидя рядом с ней, Моника следила взглядом за неровными строчками, которые ей очень хотелось погладить и поцеловать.
      "...Мальчики смеются надо мной, потому что я говорю не так, как они, и даже прозвали меня "господин Што, Конешно". Мне это все равно, только досадно, что они говорят глупости! Мамочка, правда ведь, надо говорить "што, штобы, конешно", а не "что, чтобы, конечно"?.."
      - Жалко, меня там нет, я бы им показала "что, конечно"! - вскинулась Ольгуца, горя желанием отомстить за брата.
      - Они не правы, Ольгуца. Дэнуц говорит очень хорошо! - встрепенулась и Моника, пылая гневом.
      - Конечно! Они просто дураки! Знаешь, им медведь на ухо наступил! снисходительно пояснила Ольгуца.
      ..."Но и я тоже в долгу не остался", - продолжал Дэнуц.
      - Молодец! - одобрила Ольгуца.
      Моника была совершенно согласна с ее похвалой.
      ..."Вчера, когда я входил в класс, один мальчик говорил о мальчиках из другого класса: "У них, чертей, окно!" Тогда я сказал, что он говорит неправильно, что надо было сказать: "У них свободный урок". Все засмеялись и сказали, что он прав и что я упрямый Што, Конешно. Я ничего им не ответил..."
      - Очень плохо! - возмутилась Ольгуца.
      - А что оставалось делать бедному Дэнуцу? - вступилась за него Моника.
      - Как следует проучить их всех!
      "...а на уроке я спросил учителя, как нужно правильно сказать. Он ответил, что я прав. Только я не понимаю, почему он тоже говорит "окно"! Скажи, мамочка, он просто пошутил или он тоже говорит неправильно?"
      - Этот учитель просто дурак, правда, Моника?
      - Почему, Ольгуца? Ведь он встал на сторону Дэнуца.
      - Не надо водиться с дураками, Моника. У них в голове окна и сквозняки!
      "С тех пор как я остригся, мне все время холодно. И не знаю почему, но мне стыдно своей голой головы! Как смеялась бы Ольгуца, если бы увидела меня сейчас!"
      - Бедный Плюшка! - улыбнулась Ольгуца, глядя на фотографию в руках у Моники. - Как будто ему побелили голову!
      Ольгуца продолжала читать письмо. Моника не сводила глаз с фотографии. Слушала и смотрела. Дэнуц в гимназической форме и длинных брюках выглядел очень авантажно: нога была выставлена вперед, словно по команде: "на месте шагом 'арш!", одна рука царственно лежала на бедре, другая держала фуражку и была безвольно опущена; голова закинута вверх. Он нежно улыбался невидимой руке фотографа. Раскрасневшаяся Моника сияла от радости.
      Письмо заканчивалось следующей припиской:
      "...И я тоже ел варенье из банок Ольгуцы. Какое же оно было вкусное, мамочка! Только у нас дома варят такое варенье!"
      - Браво, Дэнуц! Я написала бы то же самое.
      Ольгуца восхищалась риторическим искусством, с которым Дэнуц объединил признание в похищении банок с вареньем, заготовленных на зиму, и похвалу варенью и потерпевшей стороне. Ей не дано было понять, что в этой похвале не было и тени лукавства, что она была вполне искренней.
      * * *
      После причастия и соборования дед Георге долго следил взглядом за голубоватым дымом ладана в комнате. Потом он задремал. Он лежал на спине. Руки его тяжело свешивались с лавки. И он сам, и его лицо были исполнены смирения.
      Госпожа Деляну сидела возле него на низенькой скамейке, рядом с лавкой, облокотившись о колени и закрыв лоб ладонями.
      Тут же находилась и Оцэлянка. Не решаясь сидеть в присутствии госпожи Деляну и устав от долгого стояния на ногах, она опустилась на колени перед иконами.
      Доктор, растянувшись на завалинке, читал французский роман и размышлял на чисто румынский лад.
      ...Когда госпоже Деляну было столько же лет, что и Ольгуце, она получила от деда Георге дар, такой же бесценный, как розы Иерихона: улыбку детства. Если бы не дед Георге, она так и не научилась бы этому. И не потому, что ее не любили родители! Мать госпожи Деляну долго не могла оправиться после тяжелых родов и большей частью жила за границей. Она все реже приезжала домой, и с каждым разом лицо ее выглядело все более исхудавшим. По совету докторов и по велению Фицы Эленку, в доме воцарялась полная тишина. Единственной радостью были привезенные ею новые игрушки. Господин Костаке Думша, увлеченный политической деятельностью, почти совсем не занимался воспитанием дочери; очень редко и с нескрываемой досадой он рассеянно гладил головку застенчивой девочки, вместе с которой должен был угаснуть его славный род. Зато неизменными спутниками ее детства были зеленые, как плесень, глаза Фицы Эленку, от взгляда которых гибло все живое. Когда она подросла, многочисленные учителя и гувернантки, под присмотром Фицы Эленку, воспитали в ней благоразумие и серьезность и выработали привычку разговаривать на других, нежели румынский, языках.
      Дед Георге заменил ей мать и дедушку. Он пробудил улыбку и оживление на бледном, изнуренном занятиями и одиночеством личике и навсегда избавил его от слез.
      Она тоже была когда-то "дедушкиной барышней". А теперь вот - Ольгуца... И дедушка уходил от них...
      Пальцы госпожи Деляну осторожно погладили белые волосы старика.
      Другие, более поздние воспоминания пришли на смену детским; они тоже были связаны с дедом Георге и его домиком.
      ...Как-то однажды Фица Эленку перехватила любовное послание молодого Йоргу Деляну, преподавателя философии своей племянницы.
      - Что это, Алис? - спросила она, держа письмо в руке и злобно усмехаясь.
      Сердце ее племянницы внезапно ощутило на себе тяжесть всей планеты.
      - Ну-ка, посмотри, что нам пишет господин учитель, - произнесла Фица Эленку, усаживаясь в кресло... "Дорогая моя Алис"... Ну и ну! Что же это: какой-то холоп осмеливается обращаться на "ты" к наследнице знатного рода? Прекрасно, нечего сказать! А знаешь ли ты, для чего существуют розги?.. Не знаешь. Ну, так твоя тетка объяснит тебе, потому что она старше, чем ты. Розги, милая моя, существуют для толстокожих ступней... чтобы они сделались более чувствительными. И как тут еще сказано? "Дорогая!" Очень неподходящее прилагательное!.. А еще что? "Моя!" А не кажется ли тебе, дорогая моя, что это необдуманное местоимение мог употребить только человек, совершенно потерявший рассудок? Потому что как иначе объяснить, что холоп употребляет слово, на которое не имеет решительно никакого права?.. Вот что, душа моя, заключила Фица Эленку, складывая письмо, - завтра же ты отправишься вместе со мной в деревню, и там я до тех пор буду называть тебя "дорогая моя Алис", пока тебе это не надоест и у тебя не пропадет охота слышать такие слова от слуг.
      Фица столь стремительно выполнила свое обещание, что молодой Йоргу Деляну, придя, как всегда, в дом, где он давал уроки философии, нашел только крепко запертую дверь. И пока племянница Фицы Эленку училась сдерживать слезы в Меделень под неусыпным наблюдением зеленых глаз, молодой Йоргу Деляну вволю проливал их в Яссах, получая в то же время блестящие оценки на экзаменах по юриспруденции.
      В один прекрасный день во двор барского дома пришла матушка Аника, жена деда Георге.
      - Целую руку, барышня, - сказала она со вздохом, чтобы скрыть улыбку, заболел что-то наш дед.
      Не спросив разрешения у Фицы, "дедушкина барышня" во весь дух помчалась к дому деда Георге. Тот встретил ее - с сумрачно-веселым видом - под навесом.
      Вместо болезни - молодой Йоргу Деляну.
      Дед Георге хорошо знал, что такое Фица Эленку и на что она способна. И все же не побоялся.
      Весь день стерегли дед Георге и матушка Аника под своим окном счастье, что родилось у них за спиной. И всю ночь спали на завалинке, потому что в горнице счастливым молодым сном почивал "милый нашей барышни".
      ...Стоят порой у домов нашего детства кряжистые и мирные дубы. Шум их листьев, птичий хор их гнезд с каждым днем и каждым годом становится нам все дороже, ибо в их листьях и гнездах живут и поют воспоминания, а тень их радостна, как любовь. И коли случится так, что срубит их топор, их гибель разрушит наше прошлое, их отсутствие будет невосполнимо и горестно.
      В тиши комнаты слышалось только хриплое и свистящее дыхание деда Георге. Смерть своей пилой губила мирный дуб.
      Госпожа Деляну тихо плакала.
      Оцэлянка истово молилась.
      * * *
      Когда господин Деляну что-нибудь рассказывал или выступал в суде, его обуревал поистине южный темперамент, который не давал ему ни отдыху, ни сроку. Однажды, в Суде присяжных, разгоряченный своей собственной речью и посторонними репликами, он незаметно для себя покинул свое адвокатское место и двинулся вперед... Он дошел до середины зала и очутился между обвиняемым и присяжными.
      Он подходил все ближе к столу судьи, пока, наконец, председатель не зазвонил в колокольчик:
      - Господин адвокат, позвольте пригласить сюда служителя, чтобы он переставил стол... так, чтобы и у вас было место!
      - Извините меня, господин председатель, - отвечал господин Деляну, останавливаясь. - Правда заставляет нас идти вперед на штурм справедливости. Благодарю уважаемый суд за то, что он вовремя вернул меня назад.
      На сей раз сюжет повествования находился в полнейшем соответствии с темпераментом рассказчика. Приключения "трех мушкетеров" изображались в лицах, подкреплялись жестом и мимикой. Непобедимая шпага "д'Артаньяна", уменьшенная до размеров разрезного ножика с письменного стола, сразила стольких гвардейцев кардинала Ришелье, что господин Деляну, расхаживая по кабинету, отбрасывал ногой воображаемые тела убитых. На ножике не оставалось ни пылинки: после каждой дуэли господин Деляну тщательно стирал с него кровь своего противника.
      Лежащий на ковре абажур красноречиво свидетельствовал о том, что его использовали в качестве шляпы для церемонных поклонов, которыми обменивались доблестные Атос, Портос, Арамис и четвертый в этой троице - гасконец д'Артаньян.
      Кофейная чашка была запачкана изнутри темной гущей, потому что, хотя она и опустела в середине повествования, господин Деляну, как и полагалось настоящему мушкетеру, то и дело залпом пил из нее воображаемое вино, которое вознаграждало его героев за ратные подвиги.
      Моника и Ольгуца сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, словно две ласточки, и внимательно следили за стремительными движениями рассказчика по просторному кабинету.
      - ...Портос их замечает, но что ему четверо, пятеро и даже шестеро гвардейцев этого плута кардинала! Одним махом он опрокидывает лошадь со всадником...
      Стул упал с грохотом.
      - ...Поражает всадника...
      Наиболее подходящим для изображения всадника предметом была небольшая статуя богини правосудия с весьма плохо уравновешенными чашами весов. Господин Деляну пронзил шпагой бронзовую богиню.
      - ...и вступает в схватку с остальными противниками; три гвардейца падают замертво, двое ранены, несколько человек спасаются бегством.
      Последний гвардеец - Правосудие - тяжело рухнул на ковер под аплодисменты Ольгуцы. Сострадательная Моника подняла богиню правосудия и поставила на письменный стол.
      * * *
      Словно "Христос воскресе", провозглашенное священником и подхваченное множеством голосов, закатное солнце озарило красным одно за другим облака и следом за ними все небо.
      Двор дома деда Георге мало-помалу наполнился крестьянами. Они пришли узнать о здоровье самого старого и самого доброго среди них. Одни сидели прямо на земле, другие - на завалинке, третьи стояли молча и торжественно, словно умирал воевода.
      Дед Георге открыл глаза: они были мутные. Глаза снова закрылись. В тиши комнаты шла бесплотная борьба... Дед Георге вновь открыл глаза. Его мысли были тяжелы, как занесенные снегом телеги в студеную пору.
      Доктор пощупал его пульс. Увидев незнакомое лицо, дед Георге отвел глаза в сторону. Он оглядел комнату... узнал ее... и начал искать кого-то... Глаза госпожи Деляну встретились со взглядом умирающего.
      Госпожа Деляну провела рукой по лбу: она совсем забыла...
      - Ступай в дом, - шепнула она Оцэлянке, сделав ей знак подойти, - и приведи Ольгуцу.
      С великим трудом дед Георге повернул голову и поцеловал руку госпоже Деляну.
      Александр Дюма описал подвиги трех мушкетеров, господин Деляну рассказал о них. Исходя, вероятно, из юридической сентенции: "La plume est serve, la parole est libre"*, он увеличил романтизм писателя до фантастических размеров. Господин Деляну уже не был адвокатом Йоргу Деляну, он превратился в пятого мушкетера, в доблестного рыцаря слова Тартарена из Тараскона.
      ______________
      * Перо - это раб, слово - свободный человек (фр.).
      Мушкетеры сражались уже с целым войском, которое им, естественно, ничего не стоило победить. На полном скаку Портос с корнями вырывал гигантские дубы и другие столь же крепкие деревья и швырял ими в преследователей, при этом его конь - самой романтической породы - даже не чувствовал их тяжести.
      Д'Артаньян проходил через вражеские ряды с той же легкостью, что Иисус Христос по морским волнам, лихо орудуя шпагой и румынскими восклицаниями.
      Когда четверо мушкетеров сражались вместе, ветер от их шпаг валил деревья в лесу. Если бы у плута Ришелье была хоть капля благоразумия, он относился бы с должным уважением к патриотизму мушкетеров, вместо того чтобы их преследовать. И мушкетеры - flamberge au vent* - сражались бы с утра до вечера, а галльский ветер их шпаг надувал паруса французских кораблей и носил их по всем морям и океанам...
      ______________
      * Обнажив шпаги (фр.).
      Отныне и впредь отечественные гайдуки приобрели серьезных соперников в глазах Ольгуцы.
      Аника уже не один раз стучалась в дверь. Не получив ответа, вошла в кабинет.
      - ...Выпад влево: банг! Противник его отражает...
      Ольгуца напряженно слушала: она очень волновалась.
      - ...Выпад вправо... Что тебе? - спросил д'Артаньян, встретившись взглядом с Аникой.
      - Не мешай! - крикнула Ольгуца. - Продолжай, папа.
      - А противником был сам Атос!
      - Эге!
      Аника не сводила глаз с господина Деляну, который с увлечением продолжал свой рассказ. Видя, что на нее не обращают внимания, она подошла ближе к письменному столу.
      - Барыня послала за барышней Ольгуцей.
      - ...Противником Портоса был сам Арамис!
      - Ааа!
      - Деду Георге совсем плохо, - громко сказала Аника.
      - Что? - встрепенулась Ольгуца.
      Аника убежала. Наморщив лоб, Ольгуца посмотрела на господина Деляну.
      - Что она сказала, папа?
      - ...
      Господин Деляну, очнувшись от своего рассказа, крепко обнял ладонями головку Ольгуцы и поцеловал ее в лоб. Глаза у Ольгуцы сверкнули, она вырвалась, распахнула дверь и помчалась со всех ног.
      * * *
      При виде Ольгуцы крестьяне во дворе у деда Георге встали и сняли шапки. Ольгуца промчалась мимо них.
      - Дед Георге! - крикнула она, задыхаясь, из-под навеса.
      Оцэлянка вошла в комнату следом за ней. Госпожа Деляну и доктор встали. Ольгуца смотрела то на одного, то на другого, не получая ответа.
      Тихо ступая, вошли господин Деляну, Моника и Аника. Под навесом собралось много народу. Все молчали.
      Щеки у Ольгуцы побледнели. Она подошла к лавке, со страхом и недоверием глядя на деда Георге. Дед Георге уже не мог ни говорить, ни улыбаться. Судя по туманному его взгляду, он едва узнал Ольгуцу.
      - Дед Георге, ты не раскуришь трубку? - тихо спросила Ольгуца, наклоняясь над ним - так, чтобы никто ее не слышал.
      Веки старика едва заметно дрогнули. Ольгуца взяла трубку на столе со старыми книгами. Все старались не мешать ей. Она вложила трубку в руку деда Георге, задержав свою холодную ладонь в его ледяных и бескровных пальцах.
      Снова подошла к столу с книгами, взяла коробок спичек и вернулась к лавке. Зажгла спичку. Трубка выпала из неподвижных пальцев... Спичка горела в дрожащей детской руке.
      Оцэлянка протянула свечку и зажгла ее от угасавшей спички, потушив огонь, который подбирался к пальчикам Ольгуцы.
      - Господи прости и помилуй!
      - За что? - с пронзительной нежностью спросила Ольгуца и перекрестилась.
      Вместо ответа все опустили головы.
      Иконы в углу комнаты хранили суровое молчание.
      * * *
      Холодный день, небо покрыто серыми облаками.
      Над деревней разносится колокольный звон, напоминая далекому небу, что еще одного человека собираются предать земле. На главной улице и у калиток не видно ни души; только совсем маленькие дети беседуют с букашками, ссорятся с воробьями и сердятся на деревья. Деревня, судя по всему, принадлежит детям...
      Жители деревни стояли с опущенными головами на кладбище и слушали печальный звон колокола.
      Во время службы у самой могилы Ольгуца стояла с непокрытой головой. Черные кудри развевались по ветру рядом с седыми прядями стариков и колеблющимися огоньками свечей.
      Священник был очень стар. На кладбище царил покой. Слова заупокойной службы напоминали о том, что было написано в старых книгах опустевшего домика.
      "Дед Георге, где ты теперь?"
      - Пусть будет земля ему пухом.
      Крестьяне установили над могилой дубовый крест.
      Если бы дед Георге видел глаза своей любимицы, обведенные черными кругами и без слез глядящие на его могилу - "Здесь я, моя барышня", - их взгляд был бы для него тяжелее, нежели сырая земля.
      Во дворе, позади барского дома, начались поминки, по старинному обычаю устроенные госпожой Деляну.
      Ольгуца наливала из кувшина вино в кружки. Госпожа Деляну и Моника ставили перед каждым стаканчик ракии с подноса, который держала Оцэлянка.
      Аника, Профира и Сафта, кухарка в людской, разносили блюда с едой.
      Мрачное оцепенение, принесенное с кладбища, постепенно рассеялось. Сначала заговорили, вспоминая, старики. Потом вспыхнули шутки молодых, сперва тихо, потом все громче и откровеннее. Ракия, горячий суп и вид вкусной еды вызвали общее оживление.
      Ольгуца помрачнела. Глаза сверкнули гневом, резкие слова уже готовы были сорваться с ее губ... но она молча пошла к дому, крепко сжав сухие губы. Перед лестницей она остановилась, словно кто-то окликнул ее. И направилась в конюшню. Там было тихо, никто не смеялся...
      ...В конюшне, сидя на козлах неподвижно стоявшей коляски без лошадей и без вожжей, горько плакал ребенок, закрыв руками глаза.
      А Господь Бог из волшебных сказок так и не прислал своих крылатых ангелов, чтобы запрячь их в коляску, не отвел от детских глаз мокрые кулачки, не вложил в них вожжи и не сказал с доброй улыбкой:
      "Правьте сами, барышня".
      * * *
      - Садитесь, батюшка.
      Священник извлек из-под рясы конверт.
      - Господин Йоргу, два года тому назад дед Георге - да простит его Господь - вручил мне бумагу для вашей милости. Вот она.
      Господин Деляну взял полотняный конверт с сургучными печатями. На одной стороне листа рукой деда Георге были выведены кириллицей неровные строки. Коротко взглянув на бумагу, господин Деляну обратился к священнику:
      - Должен вам сказать, что я подзабыл кириллицу. Будьте так добры, прочтите вслух.
      Священник надел очки и огласил последнюю волю усопшего. В начале письма дед Георге прощался со своими господами и благодарил их за хлеб, который ел в их доме, и за их доброту. Дальше следовали распоряжения относительно денег, которые удалось ему скопить. И, наконец: