- Да тут и смотреть нечего! - пожала плечами госпожа Деляну, открывая чемодан. - Вот, смотри: носовые платки, ночная рубашка...
      Но у Ольгуцы был глаз таможенника.
      - А там что?
      И, не дождавшись ответа, извлекла пенал из японского лака.
      - Не трогай, Ольгуца! - рассердился Дэнуц, вытаскивая из чемодана кожаный кошелек, наполненный чем-то выпуклым.
      - Подождите, подождите! Я вам сама все покажу, - сказала со вздохом госпожа Деляну.
      И со смиренной улыбкой артиста, вынужденного бисировать, принялась распаковывать чемодан.
      Сафьяновый чемодан - сам по себе уже подарок - заключал в себе столько даров, что, закрыв его, пришлось тут же открыть шифоньер. Иначе Ольгуца сказала бы, что к ней несправедливы, - непочтительность, за которую госпоже Деляну пришлось бы ее наказать, или, может быть, только подумала бы, что к ней несправедливы; то же самое, возможно, подумала бы и Моника об Ольгуце, все это были мысли, которые госпожа Деляну считала более опасными, нежели откровенные дерзости.
      Ольгуца получила плитку шоколада и обещание, что она получит перочинный ножичек, такой же, как у Дэнуца в пенале; Моника - изящный флакон с одеколоном.
      Дэнуц расхаживал взад и вперед по спальне, с видом собственника поглядывая на чемодан в полотняном чехле. Кончиками пальцев он вертел ключи, глухо позвякивая ими: у него уже появилась привычка, свойственная людям, которые носят в кармане ключи или металлические деньги.
      - Что же это? А обо мне вы позабыли!.. Мы разве не будем обедать? спросил господин Деляну, стоя на пороге двери и стряхивая на ковер пепел папиросы...
      - Ай-яй-яй! Вы мне дали настоящую отраву, Ольгуца! - морщился господин Деляну, жуя кусочек шоколада.
      - Это мама мне дала! - смеясь, защищалась Ольгуца... - Папа, когда ты так делаешь, ты становишься похожим на кота! Сделай еще раз.
      - Оставьте шоколад. Так у вас пропадет аппетит. За стол!
      Из-за детского оживления, огня в печке и подарков канун отъезда Дэнуца напоминал Сочельник. Казалось, вот-вот под окном зазвучат тоненькие голоса, поющие рождественскую коляду:
      Звезда на небе появила-а-ась,
      Великой тайной засветила-а-сь...
      Но когда все вышли из комнаты, прихватив с собой лампу, за окнами, бледными от лунного света, зазвучали трели осенних кузнечиков.
      * * *
      Длительное наслаждение рождает меланхолию - ангела хранителя, страдающего от морской болезни. На сей раз она возникла из взбитых сливок и безе - для Ольгуцы и пирожного - для Дэнуца. Кроме господина Деляну, все молча сидели вокруг стола. Моника едва притронулась к пирожному, госпожа Деляну даже не прикоснулась. Так же, как и Профира. Но ее взгляд, когда он задерживался на складках взбитых сливок, разлитых по румяному пирожному, приобретал особое выражение - как у голодной собаки.
      - Мама, можно выйти из-за стола? - спросил Дэнуц, стараясь не глядеть на пирожное и на Ольгуцу.
      - Да. Выходите из-за стола... надевайте пальто и идите гулять в сад.
      Моника подошла к госпоже Деляну, поцеловала у нее руку и, опустив глаза, тихо сказала:
      - Tante Алис, позвольте мне лечь спать.
      - Тебе нехорошо, Моника?
      - Хорошо... Но у меня болит голова.
      - Уж не простудилась ли ты!.. Ну, иди ложись. Дэнуц, попрощайся с Моникой.
      - Зачем? - остановился Дэнуц на полдороге.
      - Потому что ты рано утром уезжаешь. Моника еще будет спать. Поцелуйтесь, дети!
      Моника вытянула губы; Дэнуц подставил ей щеку.
      "Никогда больше не буду есть пирожное", - мысленно поклялся Дэнуц, оберегая свою щеку от губ Моники, дыхание которой еще раз напомнило ему невыносимую приторность пирожного.
      И до поры до времени сдержал клятву, - щека Моники так и осталась без его поцелуя.
      * * *
      Моника заперла дверь. Зажгла свечу. Пододвинула стул к шифоньеру и, встав на цыпочки, сняла сверху небольшой пакет, завернутый в шелковистую бумагу. Поставила стул на место. И, вместо того, чтобы раздеться самой, принялась раздевать куклу: Монику младшую.
      Две ночи подряд, когда Ольгуца засыпала, Моника шила белое шелковое платьице - из пакета, спрятанного на шифоньере; кукле предстояло надеть его вместо черного платья, которое она носила после смерти бабушки... до самого отъезда Дэнуца.
      Сначала Моника надела на нее носки и белые туфельки другой куклы, подаренной госпожой Деляну. Когда наступила очередь платья, пальцы Моники стали сильно дрожать... А что, если оно ей не подойдет? Будет слишком коротко?
      "Дай Бог, чтобы оно ей подошло!"
      Она застегнула последнюю пуговицу на спине и усадила куклу на ночной столик при свете свечи.
      "Ой, какая красивая!"
      Толстенькая, румяная и неуклюжая, кукла была похожа на маленькую крестьянку в подвенечном платье у фотографа.
      "Моника, ты не знаешь, почему Фэт-Фрумос поцеловал Иляну Косынзяну?"
      Потому что Иляна Косынзяна была красива... как кукла в белом платье.
      Щеки у Моники пылали. Сердце сильно билось. И слезы готовы были брызнуть из глаз, потому что кукла была красива, в то время как она...
      Она посмотрела на себя в зеркало. Увидев темное платье и пыльные башмаки, опустила глаза. На свою голову она даже не взглянула.
      Кукла была очень красива... И Дэнуц, и Дэнуц - грудь у Моники вздымалась, как после быстрого бега, - и Дэнуц должен был непременно в нее влюбиться.
      Тряхнув косами, Моника начала быстро раздеваться. Надела ночную рубашку, расплела косы, взяла куклу за обе руки и, прижав к себе, снова посмотрела на себя в зеркало.
      На кукле было белое платье...
      На Монике белая рубашка...
      У куклы были светлые локоны...
      Моника улыбнулась, глубоко вздохнула и покраснела.
      Кукла была на нее похожа. У куклы были черные глаза, густые ресницы, ямочка на подбородке, светлые локоны... только короткие. Бедная кукла! Из ее волос никогда бы не вышли вожжи для Дэнуца.
      - Но зато ты очень красиво одета! - успокоила ее Моника.
      Она взяла свечу с ночного столика и поставила ее на письменный стол. Все было приготовлено еще днем: и ручка с новеньким пером, и чернила, и бумага с конвертом. Листок бумаги был совсем маленький, как для папиросы, и цветной; на конверте нарисован листик клевера.
      Медленно, каллиграфическим почерком Моника вывела на линованной бумаге:
      "Моника любит Дэнуца от всего сердца..."
      Шесть старых, как мир, слов: шесть усеянных звездами тропических небес.
      Белое платье куклы скрывало одну-единственную тайну: кармашек для любовного послания. Душа Моники была так же чиста, как платье ее куклы.
      * * *
      Ольгуца и Дэнуц шли вместе по двору. Они молча исследовали карманы своих пальто, где еще можно было обнаружить остатки от прошлой зимы. Дэнуц нашел билет на каток и две кислые карамельки, завалившиеся за оторванную подкладку; Ольгуца мяла в руке комочек из блестящей обертки от засахаренного каштана.
      От пальто пахло нафталином. Холодный, резкий воздух проникал в ноздри, раздражая их. От дыхания шел пар. Земля под ногами звенела по-осеннему.
      Волнистая линия холмов прорезала ночную темноту.
      В ворота вошли две тени - синие, отливающие темным серебром. Собаки с лаем бросились им навстречу. В ответ чей-то хриплый бас грубо, непристойно выругался.
      - А ты драться не умеешь! - пожала плечами Ольгуца, внезапно останавливаясь.
      - Как это не умею?
      - Так, не умеешь!
      - Может, ты меня научишь?!
      - Конечно, - решительно заявила Ольгуца.
      - Хм!
      Сердце у Дэнуца тревожно забилось.
      Ольгуца посмотрела на него с явным сочувствием.
      - Если кто-нибудь даст тебе оплеуху, ты что сделаешь?
      - То же самое.
      - А если ударит кулаком?
      - Отвечу тем же.
      - А если еще раз ударит?
      - Я тоже ударю.
      - А если схватит за руки?
      - Вырвусь.
      - А если ударит ногой?
      - Убегу, - ответил Дэнуц, не подумав.
      - Вот видишь?!
      - Да нет! - опомнился Дэнуц. - Отстань! Я сам знаю, что мне делать!
      - Тогда стукни меня.
      Дэнуц смерил ее взглядом.
      - Ты хочешь, чтобы мы подрались? - спросил он миролюбиво.
      - Нет. Я хочу показать тебе, как надо драться.
      - А если я тебя ударю, ты не рассердишься?
      - Нет, потому что ты не сможешь!
      - Не смогу?!
      - А ты попробуй!
      - Ты рассердишься!
      - Было бы за что! - улыбнулась Ольгуца.
      - Ах, так!
      - Лучше попробуй!
      Дэнуц приготовился стукнуть как следует сестру, метя ей в лицо. Но как только он поднял руку, Ольгуца подставила ему подножку. Дэнуц упал на руки, яростно колотя по земле кулаками.
      - Это свинство!
      Смеясь, Ольгуца наклонилась, чтобы помочь ему встать на ноги.
      - Не трогай меня!
      Отойдя на несколько шагов в сторону, Дэнуц в ярости поднял камень, запустил им в Ольгуцу и со всех ног бросился к крыльцу.
      - Не попал! - крикнула ему вслед Ольгуца. - Трус! Плюшка!
      Но Дэнуц уже не слышал ее. Он был в спальне у матери.
      Хромая, Ольгуца направилась к дому. Камень угодил ей прямо в голень.
      Моника уже легла. Ольгуца тихо разделась, стараясь не глядеть на больную ногу. Прежде чем потушить свечу, она долго смотрела на дверь в комнату брата.
      - Моника, если ты мне друг, - брови у Ольгуцы сдвинулись, - не разговаривай больше с Плюшкой! Никогда! Слышишь, Моника? Я не хочу, чтобы ты разговаривала с Плюшкой.
      Погашенная свеча едко дымилась. Ольгуца массировала себе ногу под одеялом.
      Моника только притворялась, что спит: ресницы у нее вздрагивали. Не разговаривать с Дэнуцем?.. Вопреки обыкновению, она забыла помолиться, потому что в душе у нее радостно звучало и пело:
      "Моника любит Дэнуца от всего сердца".
      * * *
      Стрижка ногтей и особенно кожицы всегда была мукой для Дэнуца; на сей раз - благословенной. Он позабыл, что каникулы кончились; что завтра, рано утром, когда сон так сладок, он уедет из родного дома на очень долгое время; что будет жить в пансионе; все это он позабыл. Все было абстрактно, конкретной была только месть Ольгуцы; ему казалось, что кто-то невидимый стоит у него за спиной и тотчас же исчезает, стоит только повернуть голову.
      Девять ногтей были уже овальными и розовыми. Госпожа Деляну полировала камнем десятый ноготь. Дэнуц был бы счастлив, если бы их было сто. По мере того как розовел ноготь, Дэнуц все яснее видел, как меркнет его счастливая звезда.
      И госпожа Деляну всячески старалась хоть немного оттянуть время. Она сама решила, что Дэнуц уедет утром в Яссы вместе с господином Деляну, а оттуда, вечером того же дня, в Бухарест.
      - Ты потом будешь жалеть, Алис. Пусть пробудет дома еще день, а вечером ты привезешь мне его на станцию; жаль тратить последний день на визиты!
      - Нет. Его долг - попрощаться с родными. Одним днем больше или меньше...
      - Как хочешь! Ты заразилась от Григоре!
      Теперь она жалела о своем решении. Если бы вечерний поезд, которым Дэнуц должен был ехать в Бухарест, не останавливался в Меделень, ей, пожалуй, было бы легче сказать ему, чтобы он выполнил свой долг перед родственниками ценой целого дня, проведенного дома. Но это было не так!
      - Дэнуц... если хочешь, если очень хочешь, не уезжай завтра утром. Побудь целый день с мамой, а вечером мы поедем на станцию и там подождем папу. Хочешь, Дэнуц?
      - Нет. Я поеду с папой, - решил Дэнуц.
      - Как? Вы еще не легли? - удивился господин Деляну, входя в спальню. Вы знаете, что уже одиннадцать? Скоро вставать. Спать, спать!
      Госпожа Деляну, держа в одной руке палец сына, в другой - полировальный камень, подняла глаза на мужа, открыла рот и ничего не сказала: "Таковы все мужчины!"
      - Пойдем, Дэнуц. Нам еще не хочется спать.
      Домашние туфли стояли на коврике перед кроватью; ночная рубашка лежала на кровати. Дэнуц искал домашние туфли под кроватью, ночную рубашку - в шкафу. Ольгуцы не было ни под кроватью, ни в шкафу. Оставалась только дверь в ее комнату.
      - Мама, у меня никогда не было своего ключа! - пожаловался Дэнуц.
      - Какого ключа, Дэнуц?
      - Ключа от моей комнаты.
      - А что ты собираешься с ним делать?
      - Запереть дверь, мама... Почему ключ у Ольгуцы? Я старше ее.
      - Почему же ты мне не сказал?
      - Я позабыл.
      - Какой ты еще ребенок, Дэнуц! - упрекнула сына госпожа Деляну. - Вот ключ, - шепнула она, закрывая дверь.
      И, смеясь, протянула ему ключ. Дэнуц запер дверь на два поворота.
      - Мама, а нам не пора ложиться спать? - спросил он, стремясь избавиться от ненужного ему теперь сторожа.
      Вытянувшись на кровати, Дэнуц почувствовал рядом с собой что-то твердое, прикрытое одеялом. Он спрыгнул на пол: ему показалось, что кто-то шевелится. Он зажег свечу.
      - Аа!
      Вместо предполагаемой мыши он обнаружил куклу, одетую в подвенечное платье.
      - Ага! Ты надо мной издеваешься, - погрозил он кулаком в сторону запертой двери. - Погоди, я тебе покажу! Смейся, смейся!
      Уж он ей задаст! Положить ему в постель куклу! Кто он? Девчонка?.. Пусть дерется, если ей так хочется! Но не оскорбляет.
      Из сафьянового чемодана Дэнуц вытащил пенал, из пенала ножичек с острыми лезвиями. Потом присел на край постели, держа куклу между коленями. Белокурые локоны, надушенные одеколоном, один за другим стали падать на рубашку Дэнуца.
      Кукла изрядно подурнела. Ее кудри, завернутые в газету, исчезли в ярком пламени печки. А Дэнуц, укрытый одеялом до самого подбородка, лежа в теплой постели, улыбался пламени и двери, запертой на два поворота ключа.
      У него под кроватью спала кукла, в которую Моника вложила всю свою любовь, юную и нежную, как первая майская черешня, и которая была совершенно обезображена стрижкой и нарисованными первым номером Хардмута усами и бородкой.
      * * *
      ...Дэнуц горько плачет. Ольгуца догоняет его и наносит ему удар в спину кулаком и ногой. Дэнуц молча переносит удар. Он прекрасно знает, что заслужил его.
      - Ты что плачешь? - миролюбиво спрашивает Ольгуца, кладя руку ему на плечо.
      - Полно, Дэнуц! Давай помиримся.
      И они целуются. Дэнуц хочет что-то сказать... но не может вспомнить, что именно!
      Они прогуливаются по двору; на этот раз они держатся за руки, как образцовые брат и сестра. Дэнуц видит, что Ольгуца его союзница, и ему очень жаль, что он должен что-то скрывать от нее. Вот только он не помнит, что именно!
      - Зачем тебе ехать в Бухарест? Это несправедливо!
      - Так хочет мама! - сокрушенно вздыхает Дэнуц.
      - Но я не хочу.
      ...Они оба бегут к деду Георге. Ночь темная, хоть глаз выколи, но Дэнуц не боится, потому что Ольгуца рядом с ним.
      Вот они и добежали. Но странно! Домик деда Георге светится в черной ночи, словно луна.
      Они стучатся в дверь. У Дэнуца колотится сердце. Вдруг дверь сама отворяется, и под навесом появляется дед Георге. Ольгуца и Дэнуц падают на колени перед Богом, потому что дед Георге и есть сам Господь Бог.
      Они целуют ему руку.
      Ольгуца говорит, что к Дэнуцу несправедливы, что его хотят отправить в Бухарест и что поэтому они убежали из дома. Господь зовет их к себе в дом.
      Ольгуца и Дэнуц сидят на лавке; Господь на низенькой скамейке. Вдруг появляется ангел со змеем Дэнуца в руках. Это тот самый змей, у которого Ольгуца перерезала веревку.
      Бог смотрит на Дэнуца. Дэнуц кротко улыбается.
      Появляется другой ангел с куклой в руках. Дэнуц дрожит от страха.
      Господь сажает куклу на колени, проводит рукой по ее лицу, и вдруг вместо лица с нарисованными усами и бородкой появляется сияющее улыбкой личико Моники. Вот только у нее нет волос.
      Господь Бог засовывает руку в печку, достает горсть раскаленных углей и кладет на стриженую головку Моники.
      Дэнуц закрывает глаза. Неужели Моника сгорела? Нет. У нее выросли новые косы.
      Господь дарит куклу Дэнуцу и змея - Ольгуце... Так, значит, Моника осталась куклой?..
      Слышится стук в дверь. Их разыскивают домашние. Ольгуца хмурится. Дэнуц вздрагивает. Только Господь Бог улыбается.
      Что делать? Дом окружен со всех сторон. Герр Директор, отец и мать изо всех сил стучат в дверь.
      Ничего не замечая, Господь снимает с гвоздя образок, превращает всех троих в нарисованных святых и вешает образок на место. Теперь пускай ищут!
      Герр Директор вставляет в глаз монокль и осматривает комнату.
      Дэнуц подмигивает святым. Святые умирают со смеху.
      Герр Директор всматривается, замечает икону и крестится. Святые подталкивают друг друга локтями и хмурятся так сердито, что Герр Директор снова крестится.
      Они сумели обмануть Герр Директора!
      А вот и мама! Она тоже смотрит на них... но что-то уж очень пристально.
      Святые моргают глазами.
      Мама берет в руки икону, склоняется над ней - при этом Дэнуц отчетливо различает запах ее духов - и целует Дэнуца в лоб.
      - Ну, Дэнуц, вставай, - прошептала госпожа Деляну, лаской встречая это последнее пробуждение в родительском доме мальчика с каштановыми кудрями.
      * * *
      Хотя близилось утро, дом все еще был погружен в ночную темноту.
      Женщины вошли в прихожую с зажженными лампами, за ними Ион и Прикоп, второй конюх. Несмотря на знаки и просьбы госпожи Деляну, сапоги Иона и Прикопа громко стучали по полу, грозя нарушить сон девочек.
      Аника и Профира, тепло одетые, с закутанными в черные платки головами, казались сонными, невыспавшимися.
      Дэнуц, бледный, облаченный в синий бархатный костюм с жестким отложным воротником и изящным галстуком, завязанным бантом, рассеянно озирался вокруг. Он то и дело с недовольным видом облизывал сухие губы: по ошибке он налил в стакан с водой слишком много зубного эликсира, и ему пощипывало десны.
      Сквозняк задувал огонь в лампах. Сундук с постельными принадлежностями был вынесен во двор. Али вбежал в дом через открытую дверь. Никто его не гнал.
      Люди подняли сундук в комнате Дэнуца. В тишине, нарушаемой лишь стуком сапог, тени людей, которые несли сундук, выглядели зловеще.
      * * *
      На чердаке со старым хламом, при слабом свете свечи, Дэнуц резинкой стирал усы и бороду у куклы. Ничто не изменилось на чердаке с тех пор, как он расстался с Робинзоном Крузо. Тот же запах, тот же покой, те же персиковые косточки, сухие и пыльные.
      Энергичные движения резинки вернули кукле ее былую женственность. На подбородке снова появилась ямочка; губы утратили дерзость мушкетерской улыбки, обретя нежность. Только отсутствие локонов еще напоминало о бедах, которые обрушились на ее бедную голову.
      Держа куклу за талию, Дэнуц слегка отодвинул ее от себя, внимательно разглядывая. В душе у Дэнуца еще жил ночной сон, и в этом сне присутствовала кукла.
      "Жалко, что я ее остриг", - покачал головой Дэнуц.
      Во сне кукла была похожа на Монику; кукла, которую он держал в руках, была коротко острижена и не похожа на куклу из сна. Это и было досаднее всего, потому что только теперь он вспомнил, как во сне Бог дал ему куклу, похожую на Монику, и у него как-то странно билось сердце; но никто не знал об этом, потому что ему было стыдно перед Ольгуцей. И Дэнуц со вздохом поместил куклу в ящик с книгами, рядом с Робинзоном Крузо. Кукла в белом шелковом платье, одна среди стольких книг, напоминала принцессу в изгнании. Теперь ее ожидала пыль, как старость среди чужих людей. Дэнуц закрыл ящик.
      Ночь для куклы началась вместе с пением петухов, - ночь и бессонница, потому что Дэнуц позабыл закрыть ей стеклянные глаза, которые с грустью поведали ему, почему поцеловал Фэт-Фрумос Иляну Косынзяну, оставшись с ней наедине.
      * * *
      На почетном месте во главе стола сверкал и шумно пыхтел медный самовар. В его желтоватых боках отражалась столовая, стол с тремя сотрапезниками, комически искаженными и похожими на монгол.
      Ожидая, пока у него остынет чай, Дэнуц в задумчивости грыз посыпанные тмином рогалики, только что вынутые из духовки: кухарка встала раньше всех.
      Госпожа Деляну рисовала пальцем на скатерти голову сына.
      Господин Деляну пил чай с молоком, то и дело проверяя узел галстука. Он был в хорошем настроении. После бесконечно долгих и тихих каникул в деревне, в кругу семьи, его ждал Бухарест...
      Машинально взяв со стола бутылку, он налил в стакан Дэнуца слишком много рома... так наливают не глядя, когда за спиной играют музыканты.
      - Нет-нет-нет! Это нет!
      - Ну почему, Алис? Он взрослый мальчик, что ты, право!
      Взрослый мальчик! Эти слова не радовали, а пугали, как черный поезд, который должен был увезти его из дома. В чай с ромом упало несколько слезинок.
      Наконец румяная, как цветущая молодость, заря осветила окна дома. Госпожа Деляну встала из-за стола и выглянула наружу.
      В полной тишине пыхтел и насмешливо посвистывал самовар, чем-то неуловимо напоминая паровоз.
      * * *
      - С добрым утром, целую руки!
      - А, дед Георге! Вот хорошо! - просиял Дэнуц, увидев его на козлах.
      - Дед Георге! - погрозила ему пальцем госпожа Деляну. - Мы ведь договаривались, что ты побудешь дома.
      - Так-то оно так, барыня! Только мне что в этом зипуне, что дома - все одно!
      Все слуги высыпали на крыльцо. Лошади, стоя на месте, нетерпеливо перебирали копытами. Дэнуц уселся посредине, между господином и госпожой Деляну. Аника и Профира подоткнули с обеих сторон плед.
      - Ну прямо князь! - громко воскликнула кухарка.
      Дэнуц натягивал кожаные перчатки. Госпожа Деляну с улыбкой наблюдала за ним. Лошади тронулись. Дэнуц помахал на прощание дому и слугам и вдруг увидел на пороге Монику - или это ему показалось? - с распущенными волосами, в слишком широком кимоно, с зажатым ладонями ртом...
      Поля побелели от инея; небо было серо-синее; заря на востоке золотисто-красная.
      Али мчался следом за коляской. При въезде в деревню пастушеские псы набросились на него. Дэнуц встал во весь рост.
      - Мама, смотри, мама! Давай возьмем его в коляску, - попросил он, гладя руку матери.
      - Останови, дед Георге!
      Али прыгнул в коляску и уселся на плед в ногах у Дэнуца. Лошади снова тронулись. Деревня осталась позади. И каникулы...
      Илэ, Илэ,
      Здоровила,
      Дуб творожный,
      Придорожный...
      - Какой чистый воздух! - воскликнул господин Деляну. - Как подумаешь о Бухаресте...
      - Тсс! Он спит! - шепнула госпожа Деляну, прижимая к себе тяжелую голову сына.
      За ворота на прогулку
      Вышла ночью дочка турка...
      * * *
      На одном конце вокзальной скамьи, держась за руки, сидели рядом Дэнуц и госпожа Деляну. Сидя на другом конце, господин Деляну спешно листал пачку вызовов в суд, копии и выписок из дел, слушая объяснения господина Штефли по поводу процесса, дошедшего до апелляционного суда... Господин Деляну требовал от своих клиентов, когда ему приходилось их выслушивать, быстроты и точности - качеств, которых был начисто лишен господин Штефля. Их диалоги были непрерывным столкновением экспресса с товарным поездом.
      - Да ведь, господин Йоргу, мне теперь не сносить головы. Как же так?.. Что мне, целый уезд призывать в свидетели?!
      - Сударь мой! - ледяным тоном перебил его господин Деляну, подымая глаза от бумаг.
      Господин Штефля вытер мокрый лоб и вздохнул.
      Госпожа Деляну шепотом беседовала с сыном.
      - Напиши маме, как только приедешь... все-все-все, что ты делаешь. Слышишь, Дэнуц?
      И она поправила ему галстук и берет.
      - Господин Штефля! - произнес господин Деляну тоном, не допускающим возражений.
      Господин Штефля почтительно поклонился.
      - ...Я пробуду в Яссах до вечера. Сегодня я назначу вам дату суда и просмотрю досье. Вечером вы должны меня ждать у бухарестского поезда. Я вам скажу, что нужно делать.
      Среди деревенской тишины перрона, совсем как в театре, прозвенел звонок. Двое крестьян встали со своих мест. Госпожа Деляну поднялась со скамейки. Рука Дэнуца крепко сжала ее руку.
      Поезд подошел к перрону, длинный, дымный, зловонный. Вагон первого класса остановился далеко от того места, где они стояли. Они помчались туда. Из окон выглядывали сонные, бледные, неумытые лица.
      - Быстрей, - торопил Иона господин Деляну, подталкивая ногой чемодан. Ты что же, не видишь?
      Дэнуц проглотил обиду: отец нечаянно задел его ногу.
      - Дэнуц, Дэнуц! - звала его госпожа Деляну, идя рядом с поездом, который уже тронулся.
      У него едва хватило времени поцеловать протянутую руку.
      - Мама, - попросил Дэнуц, вытирая глаза, - не бросай Али, возьми его в ко... в коляску, - крикнул он, уже не видя матери.
      На опустевшее железнодорожное полотно села ворона и принялась что-то выклевывать среди мелких камешков.
      - Барыня, - сказал дед Георге, поднимая с земли платок госпожи Деляну, - у нас еще кое-кто остался дома.
      * * *
      Столовая была слишком просторна для молчания втроем за завтраком и обедом; и слишком велика была маленькая гостиная госпожи Деляну для послеобеденного молчания, когда за окном уже совсем стемнело.
      - Спать, дети!
      Ольгуца и Моника поцеловали ей руку. Госпожа Деляну не пошла их провожать. Они расстались в коридоре.
      В комнате Дэнуца была сделана основательная уборка. Дверь со всеми атрибутами русско-японской войны была настежь распахнута. Запах скипидара от свеженатертых полов проникал в комнату девочек, щекоча им ноздри.
      Перед тем как начать раздеваться, Ольгуца закрыла дверь. Моника села одетая на край постели, глядя вниз.
      - А ты не ложишься спать? - спросила Ольгуца.
      - Сейчас лягу.
      И усталыми движениями она принялась снимать платье. Ольгуца нырнула в постель. Моника быстрее, чем всегда, прочитала молитву.
      - Спокойной ночи, Ольгуца!
      - Спокойной ночи, Моника!
      Ольгуца задула свечу. Моника долго еще стояла между своей кроватью и кроватью Ольгуцы... Сдерживая дыхание, подошла к постели Ольгуцы.
      - Что ты? - вздрогнула Ольгуца, почувствовав слезу на своей щеке.
      - Ольгуца, - сказала Моника, прерывисто дыша, - я предала тебя... Я люблю Дэнуца.
      - Еще бы. Ты ведь мой друг... И я его тоже люблю.
      * * *
      Отяжелевший от собственного комфорта, покрытый, словно каплями пота, круглыми фонарями, пахнущий кожей и дымом гаванских сигар, спальный вагон постанывал и поскрипывал, пробегая один километр за другим.
      В глубине коридора кондуктор в сдвинутой на затылок фуражке и расстегнутом у ворота кителе, сидя в кресле, занимался какими-то подсчетами, то и дело слюня химический карандаш.
      В маленьком купе - № 10-11 - господин Деляну играл в экарте со своим бухарестским собратом. Рядом, на столике, покачивалась бутылка шерри-бренди; два стакана с монограммой компании "Вагон-Ли" тоненько звенели, ударяясь друг о друга.
      Перед купе, сидя на откидном стуле, Дэнуц смотрел в окно, прижимая лоб к холодному стеклу. Никто ему больше не говорил: "Иди спать, Дэнуц", или "Как? Ты еще не лег?", хотя давно уже наступил час, когда "дети должны ложиться спать".
      - Тут, брат, трудно выиграть!
      Стук колес и мунтянский выговор партнера господина Деляну сопровождали мысли Дэнуца.
      Паровоз пронзительно загудел. Поезд замедлил ход.
      - Приехали, папа! - просиял Дэнуц, увидев у окна остановившегося вагона знакомое лицо господина Штефли.
      - Что, брат, тебя клиенты и на вокзале поджидают?
      - Да это один болван морочит мне голову!
      Не выпуская из рук карты, господин Деляну поднял раму окна, у которого сидел Дэнуц, дал несколько коротких указаний господину Штефле и поспешил вернуться к игре. Потрясенный, господин Штефля остался стоять у окна. Дэнуц не находил себе места... Если бы это было в его силах, он отдал бы господину Штефле и котомку Ивана... Но он не знал что сказать! Прозвучал сигнал к отправлению.
      В полном отчаянии Дэнуц вынул коробку с мятными конфетами и протянул господину Штефле. Тот взял ее и стоял, держа коробку в руках и с недоумением разглядывая ее... Поезд тронулся. Дэнуц, высунувшись из окна, долго махал платком начальнику станции, который, наконец опомнившись, бросился за поездом, чтобы вернуть коробку с конфетами.
      Когда он скрылся из виду, Дэнуц снова уселся на откидной стул и заплакал, словно начальник станции был единственной и последней радостью за все время его горестного пути.
      Какая-то дама, стоя в дверях соседнего купе, видела всю эту сцену. Она подошла к Дэнуцу с плиткой шоколада в руках.
      - Как тебя зовут, мальчик?
      - Дэнуц! - выдохнул он, поднимаясь со стула.
      - Браво! Молодец мальчик! На тебя похож! - подмигнул господину Деляну его партнер, пальцем указывая на идиллическую сцену в коридоре.
      ...Три мысли мчались сквозь ночь за поездом, в поисках одного и того же путника.
      IV
      "ДЕД ГЕОРГЕ, ТЫ НЕ РАСКУРИШЬ ТРУБКУ?"
      La tante Julie,
      La tante Sophie,
      La tante Melanie
      Et l'oncle Leon*...
      ______________
      * Тетушка Жюли,
      Тетушка Софи,
      Тетушка Мелани
      И дядюшка Леон (фр.).
      - Ox, папа! Ты опять фальшивишь! - упрекнула отца Ольгуца, ероша ему волосы ладонью.
      Господин Деляну, заглядывая через плечо Ольгуцы в ноты на пюпитре, хриплым баритоном напевал песенку, которую привез из Бухареста вместе со своей хрипотой. Ольгуца аккомпанировала ему на рояле.
      - Видишь, папа, ты поешь: си-соль-ми-до, а надо си-ля-си-до. Послушай меня!
      И она заиграла снова, насвистывая мелодию и отбивая такт ногой. Господин Деляну подпевал вполголоса, покачивая головой.
      - Ну, папа, опять?! Что скажет мама?
      Господин Деляну сделал испуганное лицо, как школьник, пойманный с невыученным уроком.
      - Почему ты все время спотыкаешься на "дядюшке Леоне"?
      - Тайна сия велика есть! - притворно вздохнул господин Деляну. - Я думаю, что тетушка Мелани подставляет мне ножку!
      Ольгуца рассмеялась.
      - Ох, папа! Если бы ты знал, кто такая тетушка Мелани, ты бы так не говорил!
      - А ты откуда ее знаешь?
      - Очень просто!.. Я ее себе представила... Знаешь, папа, у нее очки на кончике носа, и она смотрит поверх них. Вот так, - изобразила Ольгуца тетушку Мелани, пальцем в воздухе рисуя ее силуэт.