- Конечно, старина, ведь мы с тобой братья!
      - Мы братья... Да. Хотя мой молдовенизм получил здоровый привой...
      - Монокль?
      - Если бы я остался жить в Молдове, то носил бы его, как говорится, глубоко засунутым в брючный карман.
      - Ты преувеличиваешь!
      - Вовсе нет!.. Ты вспомни, ведь в шестом классе гимназии я сочинял стихи!
      - И?
      - И уже закладывал в ломбард свою энергию.
      - Все мальчики проходят через это.
      - Особенно в Молдове... и, к несчастью, терпят крах.
      - Ты сделался молдофобом?
      - Не-ет... Но я убежден, что Молдова очень опасна. Ее существенная черта, из которой проистекают все остальные, - это лень, изящная, аристократичная, изысканная, если хочешь, но, главное, вредоносная. Кто с детства живет в Молдове, должен закладывать уши ватой, как это делали матросы Улисса, иначе его погубят прекрасные сирены...
      - Григоре, я жил и живу в Молдове, хм?
      - И я совершенно уверен, что ты тоже спрашиваешь себя, как ты стал тем, что ты есть?
      - У меня нет привычки задавать себе подобные вопросы... но, возможно, ты и прав.
      - Конечно, прав. Если бы не было Алис, весь твой ум и талант стали бы для тебя еще одним источником горечи. Возможно, я немного преувеличиваю, но, по существу, я совершенно прав. Молдавская среда вредна для воспитания мальчиков... Будущее Дэнуца не следует вверять молдавскому счастливому случаю. Пока он еще в ваших, в наших руках!
      - С Дэнуцем я не расстанусь. Так и знай, - встрепенулась госпожа Деляну.
      - Дорогая Алис, завтра-послезавтра ему придется отбывать воинскую повинность. Хочешь ты этого или нет, но армия у тебя его возьмет. Я уж не говорю о тысячах разлук родителей с детьми и особенно матерей с сыновьями, которых требует сама жизнь. Неизбежно начнутся женщины, кутежи и прочее... Что ты будешь делать? Привяжешь его? Нет. Будешь плакать... Но для тебя - и особенно для него - важно, чтобы расставание было мужественным, без слез. И очень важно, чтобы бесчисленные соблазны юности и молодости застали его мужчиной, закаленным жизнью, а не поэтом, пришитым к материнской юбке... И уверяю тебя, Алис, - это я испытал на себе - настоящую любовь к своим матерям испытывают дети, которых вырастила жизнь, а не те, что выросли в материнской спальне. Дети, выросшие в спальне у матери, умеют отравлять ее старость своими ничтожными проблемами. Те же, которых воспитала сама жизнь, напротив, удивительно ценят деликатность и самоотверженность той, которая их вырастила, потому что на каждом шагу они сталкиваются с суровой действительностью, а она, как ты прекрасно знаешь, не тратит время на заботу и материнскую нежность.
      - Григоре, милый мой, - взмолилась госпожа Деляну, - ведь я вовсе не балую Дэнуца. Скажи, разве я с ним недостаточно строга? Быть может, более строга, чем с Ольгуцей!
      - Алис, такая строгость в расчет не принимается. Строгая мама - все равно мама. Дети это знают или чувствуют. И этого вполне достаточно для баловства. Строгость, которая исходит от постороннего человека, бодрит... Разумеется, я имею в виду не те чудовищные методы воспитания, которые калечат душу. Слава Богу, мы в состоянии уберечь от них Дэнуца. Я говорю о строгости, о твердости, с которыми мальчик должен столкнуться с малых лет, потому что это воспитывает в нем стойкость и умение бороться. Допустим, что строгость его воспитания до сих пор - безупречна... Перевернем страницу, представим себе Дэнуца в гимназии, разумеется, в ясской гимназии. Вообразим, что в один прекрасный день Дэнуц является домой с разбитой головой, потому что дрался или просто играл с другими мальчиками... А! Видишь! Ты уже вздрогнула! А тогда ты совсем растревожишься, все преувеличишь, станешь плакать и жалеть его... И у Дэнуца возникнет потребность в сестре милосердия на случай несчастья или беды... А ведь в жизни, как и на войне, сестры милосердия не всегда бывают под рукой, а если и встречаются, то редко... Или другой случай. Плохая отметка, например. Дэнуц убедит тебя - с помощью слез, если будет нужно, - что к нему несправедливы. И ты ему поверишь, потому что ты его чуткая мама и потому что учителя - всего лишь живые люди со всеми вытекающими последствиями, они не похожи на мам и не могут быть мамами для тридцати - сорока чужих детей... И вот результат: вместо того чтобы самому придумать, как победить недоброжелательность, невнимательность или строгость учителя, он прибегнет при помощи родителей к вмешательству директора... Какое уж тут мужество... И потом условия жизни становятся все более тяжелыми. Крестьянские волнения тому доказательство. Рано или поздно начнутся и другие волнения, другие беспорядки. Цивилизация, проникая в нашу страну, принимает комические и даже опереточные формы, но в конце концов она проникнет глубоко, и тогда дело может принять трагический оборот. Начнется переоценка социальных ценностей, будут разрушаться как варварские, так и культурные традиции, а огромная трудовая энергия победит леность вчерашних хозяев жизни. У нас будет наконец больше врачей и меньше попов, больше больниц и школ, а в общественную жизнь хлынут люди, которые потащат за собой цивилизацию, люди вульгарные, но энергичные, грубые, но сильные. И тогда, дорогие мои, на внука Костаке Думши будут смотреть как на пустое место везде и всюду, за исключением, пожалуй, нескольких гостиных с полуразвалившейся мебелью и разорившимися помещиками. Тогда никто не станет спрашивать: "Кто был твой отец?" То, что так ценится сейчас в аристократических салонах и в современной общественной жизни, станет анахронизмом... Но счастлив будет тот, кто найдет в себе силы, чтобы спасти свое доброе имя от всякого рода наскоков, и кто сделает это при помощи своих собственных кулаков. Так вот! Он будет хозяином жизни, как и его предки, но по-другому...
      - Григоре, ты забываешь о том, что Дэнуц будет богатым человеком...
      - Вовсе нет... Только поэты почитают за счастье, свалившееся с небес, унаследованное состояние, здоровые люди придерживаются иного мнения. Нет! Я не говорю, что нищета есть счастье! Это убеждение я оставляю церкви с ее толстыми священниками! Но состояние, доставшееся по наследству, так же опасно для детской души, как и нищета. Милая Алис, мой отец достиг всего только при помощи собственных сил... Не бойся! Я не демагог, я не занимаюсь политикой, и я не принадлежу к числу так называемых снобов, наоборот! Я только хочу сказать, что у отца был богатый жизненный опыт. И знаешь, что он говорил нам, когда мы подросли? "Мальчики, здоровье у вас есть, голова тоже: вот состояние, которое я вам оставляю. Если вы сумеете выйти в люди, вы моим внукам оставите больше, чем я оставляю вам, но и того, что я вам оставил, вам хватит". Вот, Алис, единственное, действительно доходное имущество. Всякое другое - да еще если оно к тому же получено в наследство - годится для игры в баккара, для шампанского... а позднее и для докторов. "Дэнуц будет богатым" - конечно! Очень хорошо! Но только вот к тому времени, когда ему самому придется распоряжаться своим состоянием, он должен быть таким цельным и таким сильным человеком, чтобы у него было гордое ощущение, что он и сам смог бы нажить свое состояние, как это сделали его родители, и чтобы он ценил его скорее как доказательство заслуг своих предшественников и как память о них и при этом не чувствовал бы себя недостойным их и слабым. А для этого мы должны сделать из него человека, до того как он станет богатым человеком.
      - Что же мне, отправить его в Германию? - медленно, с неуверенностью и робостью в голосе проговорила госпожа Деляну.
      - Я даже и не думал об этом!
      Госпожа Деляну облегченно вздохнула и просияла. Герр Директор спрятал улыбку за внешней суровостью. Отложив в сторону папиросы, он приготовил себе сигару. Герр Директор курил сигары только после продолжительных обедов, с музыкантами и другими развлечениями, а также после долгих бесед, которые, как ему казалось, успешно завершались.
      Он закурил сигару.
      - Дорогие мои, в этом отношении я придерживаюсь других убеждений, чем богатые дельцы, купцы и даже многие дворяне, которые отправляют своих отпрысков за границу, едва отняв их от груди, чтобы учить иностранным языкам. Это заблуждение чревато серьезными последствиями, главное из которых - отчуждение от национального языка. Детство каждого человека, по моему мнению, должно проходить дома. Человек должен уметь ругаться на родном языке - без словаря, должен уметь смеяться, плакать и любить тоже на своем языке. Если у тебя нет детских воспоминаний на своем языке, а только на языке, выученном с помощью учителей, из тебя вырастет жалкое существо - у нас много таких. А между тем учение за границей не должно иметь своей целью национальное отчуждение, оно должно играть роль привоя более высокой цивилизации на душу, вполне сформировавшуюся в этническом отношении, в тот момент, когда эта душа еще восприимчива. Что же касается Германии, то... Вы, верно, думаете, что я собираюсь всю свою родню отправить в Германию, потому что я сам получил там образование? Глубоко заблуждаетесь, дорогие мои... Прежде всего, Германия сама по себе не была для меня призванием, как, например, Париж для стольких ничтожеств. Боже сохрани! Я отправился в Германию, чтобы изучить инженерное дело в таких условиях, каких, насколько мне известно, нет нигде. Это не значит, что я считаю Германию обязательной для хорошего воспитания! Германия - это страна со многими социальными преимуществами, но и со многими недостатками, очевидными для выкормышей волчицы. Мне она пошла на пользу, ничуть не подавив во мне индивидуальность. Но это уже совсем другая тема для разговора!.. Я в состоянии оценить и все другие виды образования, отличные от немецкого. Впрочем, для целеустремленного человека хороша любая истинная цивилизация. Да и контакт со многими цивилизациями может принести только пользу. Он как бы распахивает несколько настоящих окон в помещении с нарисованными окнами, которые в подавляющем большинстве случаев и есть наш собственный ум. Об этом мы поговорим отдельно. А пока речь идет о том, чтобы придать определенную форму нашему Ками-Муре.
      - Как?
      - Очень просто. Ками-Муру надо увезти подальше от молдавской спальни его чудесной матушки.
      - Григоре, ты говоришь серьезно? - спросил господин Деляну.
      - Милый Йоргу, ты слишком пристально вглядываешься в мой монокль. Вот, я вынимаю его.
      - Григоре, ты во многом прав, я не отрицаю. Но я должен тебе сказать со всей откровенностью: я хочу, чтобы мои дети росли вместе, у меня на глазах, как росли мы с тобой на глазах у своих родителей... А в остальном... поживем - увидим...
      - Или, точнее, ты меня извини, Йоргу, в остальном - как Бог даст! Бог и счастливый билет в государственной лотерее.
      - В конце концов, как хотите! Я высказал только свое желание... А так пусть решает Алис... Я не хочу быть помехой своим детям... даже если мне придется пойти наперекор себе.
      Оставшись одна на поле битвы, госпожа Деляну кусала губы и теребила носовой платок.
      - ...? - посмотрел на нее Герр Директор сквозь опять вставленный в глаз монокль.
      - Григоре, скажи прямо, безо всяких околичностей. Что ты предлагаешь?
      - Слава Богу!.. Дэнуца вы отдадите мне... Погодите, не волнуйтесь! Дэнуца вы отдадите в мои руки.
      - А точнее?
      - Точнее: я определю его в одну из бухарестских гимназий - живущим, - в какую именно, решим потом. Сейчас я говорю о самом принципе... В лютеранскую школу, например. Сначала на некоторое время. Туда я поместил бы его только ради спорта. У немцев спорт обязателен. А среда там достаточно румынская... Так что, находясь в тесном контакте с немцами, Дэнуц одновременно вступит в клан тамошних румын и сделается патриотом: одним словом, весь общественный театр в миниатюре плюс спорт. Что вы на это скажете?
      - Мы ведь обсуждаем это в принципе. А что же дальше?
      - А вот что... Каникулы он будет проводить в Бухаресте - или где-нибудь еще - в моем обществе. Во всяком случае, не дома.
      - Как??
      - Подожди, Алис. Я не так уж свиреп! Я говорю о пасхальных и рождественских каникулах; летние каникулы он, разумеется, будет проводить вместе с вами, в Меделень - чтобы раз в году как следует надышаться парами молдовенизма.
      - Григоре, это бесчеловечно!
      - Дорогая Алис, вино с водой вещь хорошая, но только в стакане... А в данном случае, либо вино, либо вода. Ты хочешь, чтобы из него вышел мужчина? Дай мне срок, и я это сделаю. Отдай его мне на то же самое время, что и в школу; учебный год с короткими каникулами... и ты не пожалеешь!
      - Григоре, милый, целый год не видеть его?!
      - Ты всегда сможешь приехать, если почувствуешь, что очень соскучилась, - вместе с Йоргу - у него достаточно процессов в кассационном суде, повидаешься с Дэнуцем... но только в школе.
      - А кто же будет о нем заботиться? Кто будет одевать его? Штопать ему?
      - Ээ! Вот оно что!.. Кто будет вытирать ему нос! Поправлять шляпу! Почему бы тебе не женить его, Алис?.. Нет-нет, не беспокойся! Я о нем позабочусь, сколько нужно и как нужно.
      - ...Григоре, а наш дом?.. Ведь он опустеет...
      - А Ольгуца? Она стоит пятерых! А Моника? Прелестная девочка; и как раз то, что тебе нужно: тонкая, послушная, красивая... С Ольгуцей и Моникой ты сможешь взять двойной реванш - областной и женский - над мужчинами моего склада и над мунтянами.
      Госпожа Деляну смотрела в пустоту...
      - И еще одно, последнее требование, совершенно необходимое, - поспешил добавить Герр Директор, - следующие каникулы Дэнуц проведет со мной. Мы вместе совершим путешествие за границу: Италия, Германия, Франция, Англия... Я хочу угостить его интернациональным аперитивом... Не волнуйся, Алис! Конечно, я не смогу заменить ему мать. Но в моем лице у него будет внимательный и опытный товарищ. Он привыкнет спать один в номере гостиницы разумеется, первоклассной - рядом с моим номером. Научится сам укладывать вещи в чемодан - кожаный, с несессером, купленный старым холостяком, который прекрасно разбирается в чемоданах. Ему придется объясняться на чужом языке с кельнером, с портье... Он будет слушать серьезную музыку, - видишь, Алис, на какие жертвы я способен! - чтобы приучить себя не спать в общественном месте... А через два года я пришлю тебе другого Дэнуца - более раскованного и независимого, - который привезет, как полагается, когда возвращаешься из-за границы, подарки, выбранные им самим, купленные на собственные деньги, для сестер и родителей... И у тебя будет время - целых три долгих месяца, чтобы наделить его душевной тонкостью и деликатностью, которые так необходимы и которые являются бесценным даром таких, как ты, матерей...
      Из закрытых глаз госпожи Деляну струились по щекам слезы и падали на скатерть. Иногда ладони ее поднимались - с возмущением или мольбой - и, побежденные слезами, снова опускались.
      В столовой, где не было детей и куда пришла осень, царила тишина, подавляя собой все живое.
      Господин Деляну, отвернувшись, смотрел в окно, позабыв на скатерти зажженную папиросу. Герр Директор вдруг спохватился, вздохнул и кашлянул.
      - Послушай, Григоре, - заговорила госпожа Деляну, вытирая глаза ладонями вместо платка, - Дэнуц... Дэнуц, - голос у нее дрожал, подбородок тоже, - ведь Дэнуц еще совсем маленький, - прошептала она и разрыдалась.
      Скатерть начала тлеть, никто этого не замечал. Господин Деляну отошел к окну. Герр Директор пожал плечами.
      - Алис, душа моя, такова уж наша судьба. Мы дети... до тех пор, пока не перестаем ими быть... Мы люди... на земле... И мы делаем то, что в наших силах...
      - Григоре, - взмолилась госпожа Деляну, не отнимая ладоней от глаз, он ведь совсем не готов... У него нет гимназической формы... Он совсем не готов... То, что ему нужно... Если он не готов...
      - Давайте отбросим в сторону жалость! Мы его словно отпеваем. Право! Ведь не на смерть мы его посылаем! Мы сделаем из него честного человека, настоящего мужчину. И все мы будем счастливы.
      - Григоре, - внезапно встрепенулась госпожа Деляну, - мы ведь должны и у Дэнуца спросить, хочет ли он. Он должен сам решить.
      - Ты права, Алис. Иначе, чем ты думаешь и хочешь, но ты права. Пусть с малых лет учится хотеть. Я позову его.
      - Я уйду, - не выдержала госпожа Деляну.
      - Алис, дорогая моя, иди сначала освежись. Смотри, у тебя красные глаза. Он не должен тебя видеть такой!.. А мы вас подождем.
      Госпожа Деляну вышла, опустив плечи под тяжестью последней надежды.
      - Ну вот, Йоргу, мы с тобой остались вдвоем... Ты должен признать, что то, что я сделал, хорошо...
      - Ты прав, дорогой Григоре... Молдавская среда не отличается твердостью, - улыбнулся господин Деляну, вытирая мокрые глаза. - Бедный Дэнуц!
      * * *
      Футбольный мяч с двумя покрышками - кожаной снаружи и резиновой внутри - вытеснил детские мячи для игры в лапту, а затем в течение нескольких лет вытеснил решительно все мячи для лапты во всей стране. Первыми его жертвами в доме были башмаки - словно изъеденные проказой.
      - Григоре, не забудь, когда поедешь, взять выкройку ступни своих племянников. После каждой игры в футбол я буду отправлять тебе срочную телеграмму: "Пришли". И ты будешь высылать по две пары башмаков на нос. После трех телеграмм ты окажешься полностью скомпрометированным. Весь Бухарест будет знать, что у тебя есть незаконные дети.
      - Или, точнее, племянники, мама у которых отличается большими странностями, - отвечал Герр Директор, весьма довольный успехом мяча.
      Следующими после башмаков жертвами были Аника и Профира. У Аники и Профиры были только ноги - ленивые у Профиры, быстрые - у Аники. У мяча же были крылья птицы и лоб барана...
      За этими жертвами следовали окна: никогда мяч не влетал в дом через дверь. На окраине деревни, против кладбища, тянулся пустырь, - самое, казалось бы, подходящее место для игры в мяч. Однако госпожа Деляну разумно полагала, что лучше слышать Ольгуцу - даже если она при этом бьет стекла в доме, - чем не слышать ее совсем.
      Герр Директор провозгласил законы игры с соответствующими пояснениями.
      - Хорошо, Герр Директор, но почему нельзя отбивать мяч рукой? поинтересовалась Ольгуца, которой было не по душе это спортивное ограничение.
      - Потому что закон есть закон. Его не обсуждают.
      - Тогда я издам другой закон.
      - Что же это, Ольгуца? Ты не в состоянии сделать то, что делают сотни маленьких немцев?
      - Ну хорошо! Я им покажу!
      Чтобы рассчитаться с немцами, Ольгуца поклялась Монике, что эту немецкую башку, которая не заслуживает удара рукой, она будет бить только ногой.
      * * *
      Моника была судьей.
      Дэнуц вел мяч, на ходу ударяя по нему одной ногой и направляя другой. Ольгуца поджидала спокойно, не сводя с него глаз, как боксер на ринге ждет нападения своего противника. То, что ему пришлось бежать с одного конца двора на другой и одновременно толкать ногами мяч, и то, что он постепенно приближался к Ольгуце, совершенно вымотало Дэнуца, у него стучало в висках.
      - Ну, давай!
      Они находились в нескольких шагах друг от друга. Мяч лежал неподвижно, ожидая удара, который сдвинет его с места.
      Рискуя потерять равновесие, Дэнуц использовал наивный прием: он притворился, что собирается ударить правой ногой вправо, - а тем временем его левая нога нанесла решительный удар по мячу. Но Ольгуца прыгнула тоже влево и двумя ногами, точно клещами, поймала мяч. Дэнуц слепо ринулся... в пустоту. Отдохнув, Ольгуца неторопливо вела мяч, частыми ударами заставляя его двигаться в нужном направлении.
      Задыхаясь, Дэнуц бежал за Ольгуцей с отчаяньем неудачника... Ольгуца повернула голову... увернулась на невероятной скорости от нападения - Дэнуц при этом упал, - а мяч, получив сильный удар, подпрыгнул и вошел в ворота.
      Колено у Дэнуца было в крови, напоминая своим видом спелый гранат. Моника уже летела к нему с платком в руках.
      - Больно, Дэнуц?
      - Отстань!
      - Что ты ему сделала, Ольгуца? - спросила госпожа Деляну, сбегая с лестницы.
      - Я его побила! - крикнула в ответ Ольгуца, с мячом под мышкой подбегая к матери.
      - Как побила?
      - Мы играли, мама. Я споткнулся и проиграл партию.
      - Ольгуца, вот увидишь, я брошу этот мяч в колодец. Тогда ты наконец угомонишься.
      - Ты чем-то расстроена, мамочка? - ласково спросила Ольгуца, внимательно вглядываясь в ее лицо.
      - Я вовсе не расстроена!.. Но мне не нравятся грубые игры.
      - А почему ты плакала, мама?
      - Оставь меня, Ольгуца!.. Дэнуц, милый, пойдем в дом.
      - Мама, а сегодня мы не будем спать?
      - Не приставай... Поиграй еще с Моникой.
      Прихрамывая, с перевязанным носовым платком коленом, чувствуя ласковую руку матери на своей макушке, Дэнуц шагнул в будущее...
      - Моника, определенно что-то случилось! Пойдем в дом... Подожди, еще один разок.
      Ольгуца разбежалась и ударила ногой; мяч взлетел высоко-высоко... и опустился с небес на грешную землю.
      - Видела удар? А теперь пошли!
      * * *
      Пепельница была полна окурков; скатерть местами поседела от пепла.
      Герр Директор курил. Господин Деляну курил. Оба молча наблюдали за восточным танцем ароматного дыма.
      Ольгуца заняла свое обычное место за столом. Моника устроилась рядом с Ольгуцей.
      - Герр Директор, почему ты не спросишь у меня, зачем я пришла?
      - А! Это ты, Ольгуца! Вот я и спрашиваю: почему ты пришла?
      - Так просто!
      - Отлично.
      - Папа, а ты не хочешь спросить?..
      - Что?
      - Что хочешь.
      - ...Что ты делала до сих пор?
      - Играла во дворе.
      - Отлично.
      - Все, что я делаю сегодня, отлично: отчего, папа?
      - Что ты сказала?
      - Ничего. Я пошутила.
      - Хорошо.
      Выпятив нижнюю губу, Ольгуца посмотрела на Монику. Моника сметала крошки со скатерти.
      - Герр Директор, у тебя мигрень?
      - Нет.
      - Значит, у тебя мигрень, папа?
      - Почему, Ольгуца? У меня нет никакой мигрени.
      - Ну, тогда у меня мигрень.
      И, насупившись, замолчала.
      - У тебя болит голова, Ольгуца? - спросил господин Деляну, наконец-то внимательно посмотрев на нее.
      - Не знаю.
      - ...Скажи папе, Ольгуца. Ты, мне кажется, очень разгорячилась.
      - У меня не болит голова... Я не люблю лгать.
      - Ты сердишься?
      - А что мне сердиться?
      - Но, в таком случае, что с тобой?
      - А с тобой что, папа?
      - ..? Со мной ничего. Я курю. Думаю...
      - О чем ты думаешь, папа?
      - О тебе... о Дэнуце... о вас.
      - Хорошо, папа.
      Послышался шум в дверях. Все повернули головы в ту сторону. Вошла Профира, что-то жуя. Она пришла из кухни за своим десертом.
      - Барин, можно убирать со стола? - спросила она, подавив зевок и не сводя глаз с оставшегося винограда.
      - Можно, когда ты сама кончишь есть, - сурово отвечала ей Ольгуца.
      - Я кончила.
      - Тогда пойди и посмотри на себя в зеркало.
      - ..?
      - Иди, иди, Профира; а со стола уберешь потом, - вмешался, улыбаясь, господин Деляну.
      Профира вышла. Громкая икота сопровождала ее тяжелые шаги.
      - Папа, почему мы здесь сидим?
      - Ждем маму.
      - И ты тоже ее ждешь, Герр Директор?
      - Я жду Дэнуца.
      - И мне подождать?
      - Если хочешь...
      - Что ты скажешь, папа?
      - Как ты сама хочешь, Ольгуца!
      - Я сделаю так, как хочешь ты.
      - Оставайся... почему бы и нет?!
      Ольгуца отщипнула от кисти винограда несколько ягод и стала катать их по столу.
      - Папа, тринадцатое число приносит неудачу?
      - А ты знаешь, что такое неудача, Ольгуца? - посмотрел на нее сквозь монокль Герр Директор.
      - Конечно, знаю, раз говорю!.. Неудача - это когда ты проиграл в карты... или когда у меня колики.
      - Браво! И кто тебя только учит?
      - Ты, Герр Директор.
      - Где Алис, чтобы слышать тебя! Досталось бы мне на орехи!
      - Скажи, папа, число "тринадцать" приносит неудачу?
      - Кто его знает, Ольгуца?.. Некоторые люди так думают.
      - А ты что думаешь?
      - Да как тебе сказать!.. И да и нет.
      - Скорее да или скорее нет?
      - Пожалуй, скорее да.
      - И я так думаю, папа... Герр Директор, а сегодня случайно не тринадцатое число?
      - Почему? У тебя какая-нибудь неудача?
      - Ну вот!.. Сначала ответь ты, а потом и я.
      - Не тринадцатое. А теперь скажи ты.
      - У меня-то все хорошо... а вот, может быть, у других не все в порядке?
      - А вот и не угадала: у других сегодня большая удача.
      - Я знаю, Герр Директор, - попыталась взять его на пушку Ольгуца.
      - Откуда ты знаешь? Ты подслушивала у двери?
      - Я не подслушиваю у дверей!
      - Тогда что же ты знаешь?
      - Спроси у папа.
      - Что она знает, милый?
      - Да откуда же мне знать!
      - Ну и чертенок ты, Ольгуца!
      - ...Герр Директор, что ты делаешь, когда тебе обидно?
      - Всяко бывает! Иногда глотаю обиду... иногда...
      - Иногда?
      - Иногда курю!
      - Я глотаю.
      - Глотаешь! Что?
      - Виноград, Герр Директор, - спокойно отвечала Ольгуца, словно орех, раскусывая хрупкую, душистую ягоду.
      * * *
      В спальню госпожи Деляну сквозь опущенные шторы проникал мягкий и спокойный послеполуденный осенний свет.
      Дэнуц опирался рукой о плечо матери, стоявшей перед ним на коленях. Его больная нога покоилась на подушке. Ссаженное колено было промыто и смазано йодом... Теперь наступила очередь антисептической повязки.
      Сильный запах аптеки щекотал Дэнуцу ноздри. Он не отрывал глаз от упаковки бинта, на которой был нарисован красный крест.
      Солдат, израненный в сраженьях,
      В жестоких муках опочил
      Вдали от матушки родимой, которую он так любил...
      Не подозревая о том, что Дэнуц умирает "вдали от матушки родимой, которую он так любил...", госпожа Деляну была обеспокоена серьезным выражением его лица.
      - Очень туго, Дэнуц?
      - Да, туго... Нет. Не туго!
      - Скажи маме, Дэнуц. Если туго, я перевяжу.
      - Нет, мама. Так очень хорошо. Merci.
      Повязка начиналась чуть выше колена и доходила до середины икры, казалось, что Дэнуц получил тяжелое ранение и достоин боевой награды.
      "Il pressent quelque chose!.."*
      ______________
      * Он о чем-то догадывается! (фр.)
      Было время, когда госпожа Деляну разговаривала с мужем по-французски, особенно когда хотела, чтобы ее не поняли дети. Эта привычка - теперь, когда дети знали французский - сохранилась у нее, хотя и ушла глубоко внутрь, для выражения сокровенных мыслей.
      - Тебе грустно, Дэнуц? - спросила она, поглаживая ему лоб.
      - ...
      Вопрос сделал свое дело, Дэнуц опечалился.
      "Pauvre petit! Quel sourire navrant..."*
      ______________
      * Бедняжка! Какая у него страдальческая улыбка (фр.).
      Весь во власти поэтического тщеславия и лирической грусти, Дэнуц принимал как должное то, что его гладили по лбу, по щекам, - словно это были аплодисменты.
      - Хочешь чего-нибудь вкусного? Ну! Попроси у мамы...
      - Мама, а сегодня не нужно спать днем? - спросил Дэнуц. В его голосе оставалось все меньше и меньше уверенности.
      - Ты устал, Дэнуц? Хочешь спать?
      - Не-ет!
      - Тогда зачем тебе ложиться! Разве тебе плохо здесь, с мамой?
      - Хорошо.
      - Давай, мама тебя причешет.
      "Может я заболел", - с надеждой подумал Дэнуц, чувствуя себя у власти.
      Гребень легко скользил по мягким и крутым завиткам, подчиняясь скорее печальному направлению мыслей госпожи Деляну, чем движению ее рук, которые преследовали практическую цель.
      Любой человек сказал бы, что у Дэнуца вьющиеся каштановые волосы. Любой, но только не госпожа Деляну! Глаза чужих людей отличаются рассеянностью и достаточно равнодушны: ни дать ни взять, глаза паспортных чиновников!
      "Каштановые и вьющиеся!" То есть такие же, как у сотен и тысяч людей!.. Бедные мальчики! Вот уж поистине надо быть женщиной, чтобы внушить людям, что у тебя красивые волосы!
      Сердце госпожи Деляну болезненно сжалось при мысли о человеческом равнодушии. И материнские руки попытались хотя бы на миг уберечь от чужих глаз и ножниц роскошные кудри Дэнуца.
      - Сядь, Дэнуц. Мама тебя хорошенько причешет.
      Дэнуц сел на кушетку у изножья составленных вместе кроватей.
      - Ляг поудобнее... Вот так. Знаешь, Дэнуц, когда ты был совсем маленький...
      Он вытянулся на кушетке, положив голову на колени матери. Пыльные башмаки покоились на турецкой шали, и - вот удивительно! - никаких замечаний! Напротив, смеющиеся из-под опущенных ресниц глаза.
      "Израненный в сраженьях..."
      - Хочешь, мама расскажет сказку?
      - Да-а!
      - Что же тебе рассказать?
      - ...
      - Дэнуц, - вдруг опечалилась она, - у мамы уже нет для тебя сказок! Ты вырос, Дэнуц!.. Как летит время!
      Госпожа Деляну вздохнула и, оставив гребень в волосах, погладила голову, для которой у нее уже не было сказок.
      Глаза госпожи Деляну знали оттенки кудрей Дэнуца так же хорошо, как ноты шопеновского ноктюрна...
      Каштановые кудри!.. Каштановые снаружи - да. Но сколько огоньков тлело внутри! Сколько ржавых ручейков! Какие изящные медные кольца сияли на кончиках прядей!
      В конце каникул кудри у Дэнуца были совсем другие, чем в начале. В их чуть приглушенном блеске чувствовался скрытый жар, ощущалось приближение осени, - так на некоторых картинах Рембрандта в ярком луче света угадывался нимб Христа.
      "И кудрявые!" Каждый завиток вился на свой лад. Утром, когда Дэнуц просыпался, - в тот момент, когда у всех людей волосы всклокочены и лежат в беспорядке, - его кудри напоминали куст тюльпанов, только что распустившихся в тихом саду сна.
      Столько утренних часов! Столько пробуждений! В один миг череда ушедших лет превратилась в темно-золотую грядку круглых тюльпанов...
      ...И вот начнется гимназия... школьная жизнь... гимназическая форма... стриженые волосы... старость для одних, молодость для других... и мальчик с девичьими кудрями, лежащий на кушетке, никогда, никогда не вернется назад, в свое прошлое...