Последний из четверки, массивный мужчина по имени Стенли Вейнстайн, был единственным из военнопленных, которому удалось сбежать от эотийцев. От него мало что осталось, когда он добрался до Марса, но эотийский корабль, на котором он прилетел, оказался первым вражеским кораблем, попавшим в руки людей неповрежденным. В те дни ордена "Солнечной Короны" еще не существовало, и его не могли наградить им даже посмертно, но в честь этого человека до сих пор называют военные академии. Вейнстайн будет моим астрогатором.
      Тут я тряхнул головой и вернулся к реальности. Передо мной сидели не сами герои. В их телах, вероятно, не было даже капли крови Роджера Грея или частички плоти Ванга Хси на восстановленных костях. То были лишь превосходные и очень точные копии, до мельчайших подробностей воспроизводящие их физические характеристики, хранившиеся в медицинских архивах ВСЗ еще с тех времен, когда Ванг был кадетом, а Грей и вовсе новобранцем.
      Я напомнил себе, что существует от ста до тысячи Юсуфов Ламедов и Стенли Вейнстайнов--и все они сошли со сборочной линии несколькими этажами ниже. "Лишь храбрые заслуживают будущего",--таков был девиз Свалки, и это будущее они сейчас обеспечивали, изготовляя дубликаты всех воинов ВСЗ, проявивших особый героизм. Насколько мне было известно, существовали еще две другие категории, которые могли рассчитывать на подобную честь, но главная причина появления героев-моделей почти не имела отношения к моральному духу солдат.
      Во-первых, нельзя забывать о промышленной эффективности. Если используются методы массового производства--а на Свалке использовались именно они--то простой здравый смысл подталкивает к выпуску нескольких стандартизованных моделей, а не продукции, каждый представитель которой отличается от другого--такие выходят из рук ремесленника-индивидуала. А раз уж выбор сделан в пользу стандартных моделей, то почему бы не взять в качестве образца тех, чья внешность вызывает относительно приятные ассоциации, а не модель с чертежной доски инженера?
      Вторая причина одновременно и более важная, и труднее объясняемая. Как нам сказал вчера офицер на инструктаже, имелось довольно странное представление--почти предрассудок,--суть которого сводилась к тому, что если достаточно тщательно скопировать лицо героя, его тело, метаболизм и даже извилины коры головного мозга, то в результате тоже получится герой. Разумеется, исходная личность никогда не восстановится--ведь она образуется за долгие годы специфического окружения, и на нее влияют десятки других, едва уловимых факторов--но биотехники не исключали пусть слабой, но все же вероятности того, что частичка храбрости заключена в самой структуре тела...
      Что ж, по крайней мере, эти зомби не выглядят как зомби.
      Поддавшись внезапному порыву, я вытащил из кармана несколько свернутых в трубочку листков с нашими командировочными предписаниями, сделал вид, будто читаю один из них и неожиданно выпустил листок из пальцев. Тот по спирали полетел на пол, но Роджер Грей мгновенно его поймал и протянул мне с той же небрежной и энергичной грациозностью. Я взял листок, и на душе у меня потеплело. Мне понравилось, как он двигается--так и должен двигаться второй пилот.
      --Спасибо,--сказал я.
      Он лишь кивнул.
      Потом я присмотрелся к Юсуфу Ламеду. Да, в нем тоже было это. Не знаю, как это назвать, но в нем таилось нечто, чем обладают все первоклассные стрелки. Это почти невозможно описать, но когда входишь в бар в какой-нибудь зоне отдыха, скажем, на Эросе, то среди пяти сидящих за стойкой "рогаточников" безошибочно определяешь стрелка. Это что-то вроде тщательно загнанной внутрь нервозности или висящего на волоске абсолютного спокойствия. Чем бы это ни было, это именно то, что требуется, когда сидишь, держа палец на пусковой кнопке, а корабль только что завершил серию нырков, уверток и разворотов, подошел к противнику чуть ближе предельной дальности выстрела и уже начинает новую серию нырков, уверток и разворотов, но уже в обратном направлении. В Ламеде это ощущалось настолько сильно, что я уже сейчас готов был поставить на него в состязании с любым другим стрелком ВСЗ, которого видел в работе.
      С астрогаторами и инженерами иначе. Чтобы их оценить, нужно взглянуть, как они ведут себя в напряженной ситуации. Но даже сейчас мне понравились спокойствие и уверенность, которыми Ванг Хси и Вейнстайн ответили на мой испытующий взгляд. И сами они тоже.
      С моих плеч словно свалилась сотня фунтов груза. Впервые за несколько дней я расслабился. Мне действительно понравился экипаж, и неважно, зомби они или нет. У нас все получится.
      Я решил сказать им об этом.
      --Парни,--начал я,--думаю, мы по-настоящему сработаемся. Кажется, у нас есть все, чтобы составить безупречный экипаж. И вы увидите, что я...
      И тут я запнулся. Холодное, слегка насмешливое выражение их глаз. То, как они переглянулись, когда я сказал, что мы сработаемся... переглянулись и едва заметно фыркнули. Я осознал, что никто из них, войдя в комнату, не произнес и слова: они лишь наблюдали за мной, и теплоты в их взглядах я не заметил.
      Я смолк и медленно набрал полную грудь воздуха. До меня впервые дошло, что до сих пор меня тревожила лишь одна сторона проблемы, возможно даже, наименее важная. Меня волновало, как я на них отреагирую и насколько смогу воспринять их в качестве членов экипажа. Они же зомби, в конце концов. И мне даже в голову не приходило задуматься о том, что они испытывают по отношению ко мне.
      А в их отношении ко мне явно ощущалось нечто очень неправильное.
      --В чем дело, парни?--спросил я. Все они взглянули на меня испытующе.--Что у вас на уме?
      Они все смотрели на меня и молчали. Вейнстайн сжал губы, откинулся на стуле и стал покачиваться на задних ножках. Стул заскрипел. Никто из них ничего не ответил.
      Я слез со стола и стал расхаживать по классу. Они следили за мной взглядами.
      --Грей,--сказал я наконец.--У тебя такой вид, словно тебя гложет большая проблема. Не хочешь поделиться со мной?
      --Нет, командир,--обдуманно ответил он.--Я не хочу вам о ней рассказывать.
      Я скривился.
      --Если кто-нибудь захочет что-то сказать--что угодно,--то это останется между нами. Сейчас мы также забудем о таких вещах, как должности и уставы ВСЗ.--Я подождал.--Ванг? Ламед? Быть может ты, Вейнстайн?
      Они молча смотрели на меня. Вейнстайн покачивался на скрипящем стуле.
      Их молчание сбило меня с толку. Ну какую обиду они могли затаить на меня? Мы же никогда прежде не виделись. Но одно я знал совершенно точно: я не пущу на борт "рогатки" экипаж, молчаливо и столь единодушно затаивший в себе недовольство. Я не собираюсь пахать пространство, когда в спину мне смотрят такими глазами. Гораздо эффективнее будет подставить голову под линзу "ирвингла" и нажать кнопку.
      --Слушайте,--сказал я.--Я совершенно серьезно предлагаю на время позабыть о званиях и уставах. Я хочу командовать кораблем, на борту которого все хорошо, и я должен знать, в чем дело. Мы будем жить, все пятеро, в условиях такой тесноты, которую мне даже вспоминать не хочется; мы будем управлять крошечным кораблем, чья единственная задача заключатся в том, чтобы пробиться на огромной скорости сквозь огневой заслон и защитные устройства большого вражеского корабля и сделать по нему единственный сокрушительный выстрел из единственного большого "ирвингла". Нам придется ладить между собой, хотим мы этого или нет. Если же у нас этого не получится, если между нами встанет невысказанная враждебность, то корабль не сможет действовать с максимальной эффективностью. В таком случае мы будем обречены на гибель еще не...
      --Командир,--внезапно произнес Вейнстайн, с громким стуком опустив на пол передние ножки стула,--мне хочется задать вам один вопрос.
      --Конечно,--отозвался я, облегченно выдохнув.--Спрашивай о чем угодно.
      --Командир, когда вы думаете о нас или упоминаете нас в разговоре, то какое слово используете?
      Я взглянул на него и тряхнул головой:
      --Что?
      --Когда вы говорите или думаете о нас, командир, вы называете нас "зомби"? Или "нулями"? Вот что я хочу знать, командир.
      Он произнес это столь вежливо и ровно, что до меня далеко не сразу дошла полная значимость его вопроса.
      --Лично я считаю,--заметил Роджер Грей чуть менее вежливо и ровно,--что наш командир из тех, кто называет нас "тушенкой". Верно, командир?
      Юсуф Ламед скрестил на груди руки и словно задумался над это проблемой.
      --Думаю, ты прав, Родж,--произнес он наконец.--Он как раз из таких типов. Определенно из таких.
      --Нет,--возразил Ванг Хси.--Такими словами он не пользуется. "Зомби"--да, "тушенка"--нет. По тому, как он разговаривает, мне ясно, что он не сможет разгневаться настолько, чтобы приказать нам убираться обратно в банку. И вряд ли он очень часто называет нас "нулями". Он из тех парней, которые, теребя за пуговицу командира другой "рогатки", говорят: "Слушай, какой потрясающий экипаж зомби мне достался!" Я его таким вижу. Зомби.
      И они вновь смолкли, глядя на меня. Только теперь в их глазах не было насмешки. Я прочел в них ненависть.
      Я вернулся к столу и вновь уселся. В комнате было очень тихо. С плаца пятнадцатью этажами ниже доносились команды. Где они ухитрились набраться этой ерунды о зомби, нулях и тушенке? Никому из них не исполнилось и шести месяцев, никто ни разу не покидал территории Свалки. Их психологическая подготовка, пусть даже механическая и интенсивная, считалась абсолютно надежной и производила в результате гибкий, устойчивый и чисто человеческий разум со вложенными знаниями на уровне квалифицированного профессионала, а последние достижения психиатрии практически гарантировали отсутствие каких-либо отклонений. Во время обучения набраться такого они совершенно точно не могли. Тогда где же?..
      И тут я четко его расслышал. Слово. То слово, которое произносили на плацу вместо слова "раз". То странное новое слово, которое я не сумел разобрать прежде. Тот, кто отдавал на плацу команды, говорил не: "Раз, два, три, четыре".
      Он говорил: "Ноль, два, три, четыре. Ноль, два, три, четыре."
      Разве это не совсем как в ВСЗ? И не только в них, а в любой армии где и когда угодно? Лучшие умы и огромные деньги вкладываются в создание чрезвычайно необходимого продукта, точно соответствующего заданию, а затем, уже на низшем уровне армейского использования, с этим продуктом делается нечто такое, что может полностью его обесценить. Я был уверен, что чиновники, которых так заботило отношение блондинки в приемной к ее служебным обязанностям, не имели никакого отношения к ветеранам ВСЗ, гоняющим взводы заменителей солдат по плацу. Я представил себе эти узкие и злобные умы, ревностно гордящиеся своими предрассудками и своими ограниченными и мучительно приобретенными военными знаниями, и то, как они преподносят таким же новичкам, что и сидящие передо мной четверо, первое представление о казарменной жизни, первый взгляд на то, что их ждет "снаружи". Какой идиотизм!
      Но так ли это? Можно взглянуть на это иначе, даже не принимая во внимание тот факт, что для такой работы армия могла выделить лишь слишком старых физически и слишком закостеневших умственно солдат, непригодных для любых других обязанностей. Дело заключалось в чистом прагматизме армейского мышления. Боевые периметры--места ужасов и мук, а передовые зоны, где действуют "рогатки", еще хуже. Если люди или материалы там не выдержат, это может обойтись очень дорого. Так пусть эти срывы произойдут как можно ближе к тылу.
      Быть может, в этом есть смысл. Быть может, есть логика в том, чтобы изготовлять живых людей из плоти мертвецов (а человечество уже достигло черты, за которой ему нужно получать подкрепление хоть откуда-нибудь!) с огромными затратами и при помощи технологии, обычно ассоциирующейся с ватой и самыми тонкими инструментами часовщиков, а затем делать резкий разворот и швырять их в самое грубое и уродливое из возможных окружений, которое обращает их тщательно привитую лояльность в ненависть, а тонко сбалансированную психологическую настройку в невротическую чувствительность.
      Не знаю, умно это по своей сути или тупо, и даже рассматривалась ли проблема как таковая армейским начальством из числа тех, кто принимает решения. Я видел лишь собственную проблему, и мне она казалась огромной. Я вспомнил, как совсем недавно относился к этим людям, и мне стало до тошноты стыдно. Но воспоминание подсказало мне идею.
      --Скажите-ка мне вот что,--предложил я.--Как вы назвали бы меня?
      Они удивились.
      --Вы хотите знать, как я называю вас,--пояснил я.--Но скажите сперва, как вы называете таких людей, как я, тех, кто был... рожден. У вас наверняка есть собственные эпитеты.
      Ламед ухмыльнулся так, что его зубы блеснули полумесяцем на фоне смуглой кожи.
      --"Реалы",--ответил он.--Иногда мы называем людей "реалами".
      Потом заговорили остальные. Нашлись и другие клички, много других кличек. И они захотели, чтобы я услышал их все. Они перебивали друг друга; они выплевывали слова так, словно каждое было ракетой или снарядом, и они выстреливали их в меня, с ненавистью глядя мне в лицо и оценивая удачность попаданий. Некоторые из прозвищ оказались забавными, некоторые весьма злобными. Мне особенно понравились "живородки" и "утробники".
      --Ладно,--сказал я через некоторое время.--Полегчало?
      Они все еще тяжело дышали, но им стало легче. Я это видел, а они это понимали. Атмосфера в классе слегка разрядилась.
      --Во-первых,--сказал я,--я хочу напомнить, что вы все взрослые парни и все такое прочее, и можете сами о себе позаботиться. Отныне и навсегда, если мы вместе зайдем в бар или лагерь отдыха, и кто-то примерно вашего ранга произнесет слово, которое вам послышится как "зомби", вы имеете полное право подойти к нему и начать разбирать на части--если сможете. Если же этот некто, что вероятнее всего, окажется примерно моего ранга, то разбирать его на части стану я, потому что я весьма чувствительный командир и не люблю, когда моих людей оскорбляют. И всякий раз, когда вы решите, что я обращаюсь с вами не как со стопроцентными людьми, полноценными гражданами нашей солнечной системы, и так далее, я разрешаю подойти ко мне и сказать: "Послушай, ты, грязный утробник, сэр..."
      Все четверо улыбнулись. Улыбки были теплыми, но они медленно, очень медленно угасли, а глаза их снова стали холодными. Они смотрели на человека, который, в конце концов, отличался от них. Я выругался.
      --Все не так просто, командир,--заметил Ванг Хси.--К сожалению. Вы можете называть нас стопроцентными людьми, но это не так. И любой, кто назовет нас нулями или тушенкой, имеет на это определенное право. Потому что мы не столь хороши, как... как маменькины сынки, и мы об этом знаем. И мы никогда не станем настолько хороши. Никогда.
      --Про это мне ничего не известно,--ощетинился я.--Да вы знаете, что некоторые ваши технические данные...
      --Технические данные, командир,--мягко возразил Ванг Хси,--не делают из нас людей.
      Сидящий справа от него Вейнстайн кивнул, немного подумал и добавил:
      -- А группы людей не составляют расу.
      Теперь я понял, куда движется разговор. И мне захотелось вырваться из этой комнаты, прыгнуть в лифт и выбежать из здания, пока кто-нибудь не произнес еще одно слово. "Приехали,--подумал я.--Все, парень, деваться некуда". Я поймал себя на том, что сижу, раскачиваясь из стороны в сторону. Тогда я слез со стола и вновь начал расхаживать.
      Ванг Хси не успокоился. Мне следовало догадаться, что он не успокоится.
      --Заменители солдат,--сказал он, поморщившись, словно эти слова прозвучали впервые.--Заменители солдат, но не солдаты. Мы не солдаты, потому что солдаты--мужчины. А мы, командир, не мужчины.
      На мгновение наступила тишина, потом меня прорвало, и я рявкнул, надрывая легкие:
      --Да почему вы решили, что вы не мужчины?
      Ванг Хси посмотрел на меня удивленно, но ответил опять негромко и спокойно:
      --Вы знаете почему. Вы ведь видели наши спецификации, командир. Мы не мужчины, не настоящие мужчины, потому что не можем воспроизводить себе подобных.
      Я заставил себя сесть и осторожно опустил трясущиеся ладони на колени.
      --Мы стерильны, как кипяток,--услышал я голос Юсуфа Ламеда.
      --Во все времена множество мужчин,--начал я,--не могли...
      --Дело не во множестве мужчин,--прервал меня Вейнстайн.--Эта проблема касается нас всех.
      --Нулем ты был, и в нуль обратишься,--пробормотал Ванг Хси.--Могли хотя бы некоторым из нас дать шанс. У нас могли получиться не такие уж и плохие дети.
      Роджер Грей шарахнул по стулу огромным кулаком.
      --В том-то и дело, Ванг!--яростно воскликнул он.--Дети могут оказаться слишком хороши. Наши дети могут получиться лучше--и что тогда станет делать эта гордая и заносчивая раса реалов, которая так любит наделять низшие существа кличками?
      Я сидел, снова глядя на них, но теперь видел совсем другую картину. Я видел не медленно ползущую ленту конвейера с человеческими органами и тканями, над которыми корпят усердные биотехники. Я видел не помещения, где десятки взрослых мужских тел плавают в питательном растворе, подключенные к обучающей машине, которая круглые сутки вдалбливает в них тот минимум необходимой информации, без которой это тело не сможет заменить человека на самом кровавом участке боевого периметра.
      На этот раз я увидел казармы, полные героев, причем многие из них в двух или трех экземплярах. И сидят они, кляня судьбу, как клянут ее в казармах на любой планете, будь ты на вид герой или нет. Но их проклятия вызваны унижениями, которые прежде солдатам и не снились--унижениями, затрагивающими саму суть человеческой личности.
      --Значит, вы полагаете,--проговорил я негромко, несмотря на заливающий лицо пот,--что вас сознательно лишили способности воспроизводить себе подобных?
      Вейнстайн скривился:
      --Пожалуйста, командир. Только не надо сказок.
      --Вам никогда не приходило в голову, что сейчас главной проблемой нашего вида стало размножение? Поверьте, парни, что сейчас только об этом и говорят. Школьные дискуссионные команды на окружных соревнованиях обсуждают эту тему от корки до корки; каждый месяц даже археологи и ботаники, изучающие грибы, выпускают книги, где пишут об этом со своей точки зрения. Каждый знает, что если мы не справимся с проблемой воспроизводства, то эотийцы нас уничтожат. Неужели вы всерьез думаете, что при подобных обстоятельствах хоть кому-то будет сознательно отказано в возможности иметь потомство?
      --Да что могут на общем фоне значить несколько мужчин-нулей?--взъярился Грей.--В новостях говорили, что за последние пять лет банки спермы никогда не были настолько полны. Мы им не нужны.
      --Командир,--обратился ко мне Ванг Хси, выставив треугольный подбородок.--Позвольте и мне задать вам вопрос. Неужели вы искренне полагаете, будто мы поверим, что наука, способная воссоздать живое, высокоэффективное человеческое тело со сложной пищеварительной и сложнейшей нервной системой--и все это из кусочков мертвой и разлагающейся протоплазмы--не в силах хотя бы один-единственный раз воспроизвести и половые клетки?
      --Вам придется мне поверить. Потому что это именно так.
      Ванг сел, остальные тоже. На меня они больше не смотрели.
      --Неужели вы никогда не слышали о том,--взмолился я,--что суть индивидуума заключена в его половых клетках в гораздо большей степени, чем в любых других частях его организма? Что некоторые биологи-чудаки даже считают, будто наши тела, и тела всех других существ, есть лишь переносчики, временные прибежища, с помощью которых половые клетки воспроизводят сами себя? И вообще это сложнейшая из всех биотехнических загадок! Поверьте мне, парни,--страстно добавил я,--что когда я говорю, что биология еще не решила проблему половых клеток, я говорю правду. Я точно это знаю.
      Это их добило окончательно.
      --Слушайте,--продолжил я.--У нас есть одна общая черта с эотийцами. Насекомые и теплокровные животные бесконечно далеки друг от друга. Но только у общественных насекомых и общественных животных вроде человека можно обнаружить индивидуумов, которые, хотя и не участвуют лично в цепочке воспроизводства, тем не менее жизненно важны для своего вида. Например, воспитательница детского сада--бесплодная, но несомненно незаменимая для формирования личностей и даже психики детей, о которых она заботится.
      --"Лекция по ориентации для заменителей солдат номер четыре",--сухо произнес Вейнстайн.--Он вычитал все это в книжке.
      --Я был ранен,--заявил я.--Я был серьезно ранен пятнадцать раз.--Я встал и принялся закатывать рукав. Он оказался мокрым от пота.
      --Мы и так видим, что вы были ранены, командир,--неуверенно проговорил Ламед.--Это ясно по вашим медалям. И вам незачем...
      --И после каждого ранения меня латали, и я становился как новенький. Даже лучше. Взгляните на эту руку.--Я согнул ее, демонстрируя.--До того, как старая рука сгорела в небольшой стычке шесть лет назад, я не мог нарастить на ней такие мускулы. К культе мне приделали руку лучше прежней, а рефлексы у меня, уж поверьте на слово, никогда не были столь хороши, как сейчас.
      --Но что вы имели в виду,--начал Ванг Хси,--когда говорили, что...
      --Пятнадцать раз я был ранен,--перебил я его, возвысив голос,--и четырнадцать раз меня восстанавливали. Но в пятнадцатый раз... Что ж, в пятнадцатый раз я получал рану, перед которой медики оказались бессильны. И они ничем не смогли мне помочь.
      Роджер Грей открыл рот.
      --К счастью,--прошептал я,--эта рана оказалась не на заметном месте.
      Вейнстайн захотел меня о чем-то спросить, но передумал и сел. Но я сказал то, что он хотел узнать.
      --Нуклеонная гаубица. Потом выяснили, что у нее был дефектный снаряд. Он убил половину команды на нашем крейсере второго класса. Я не погиб, но оказался на пути нейтронного пучка, вылетевшего назад.
      --И этот пучок...--Ламед что-то быстро подсчитал в уме.--Это пучок стерилизовал бы любого на расстоянии менее двухсот футов. Если только на вас не был надет...
      --Не был.--Я перестал потеть. Все кончилось. Я раскрыл свой драгоценный секрет и теперь смог глубоко вдохнуть.--Так что как видите... во всяком случае, я знаю, что эту проблему еще не решили.
      Роджер Грей встал.
      --Эй,--сказал он и протянул руку. Я пожал ее. Нормальная рука, разве что чуточку сильнее обычной.
      --Экипажи "рогаток",--добавил я,--набираются из добровольцев. Кроме двух категорий: командиров и заменителей солдат.
      --Наверное, по той причине, что человечеству легче всего ими пожертвовать?--спросил Вейнстайн.
      --Правильно,--согласился я.--Потому что человечеству легче всего ими пожертвовать.
      Он кивнул.
      --Ну, черт бы меня побрал,--рассмеялся Ламед, тоже поднимаясь и протягивая мне руку.--Добро пожаловать в наш город.
      --Спасибо,--отозвался я.--Сынок.
      Он изумился, услышав последнее слово.
      --Осталось рассказать совсем немного,--объяснил я.--Никогда не был женат, а в увольнениях был слишком занят в барах и всячески развлекаясь, чтобы заглянуть в банк спермы.
      --Ого,--произнес Вейнстайн и указал на стену толстым пальцем.--Значит, вот оно как?
      --Вот именно. Это и есть моя Семья. Единственная, которая у меня когда-либо будет. А этих штучек,--я постучал по своим медалям,--я набрал почти достаточно, чтобы заработать право на замену. Как командир "рогатки" я в этом уверен.
      --Единственное, что вы пока не знаете,--уточнил Ламед,--так это насколько большой процент тех, кто придет вам на замену, будет посвящен вашей памяти. А процент это зависит от того, сколько еще медалей появится у вас на груди до того, как вы станете... э-э... можно ли мне сказать сырьем?
      --Да,--ответил я, испытывая безумную легкость, ясность и расслабленность. Я все им сказал и больше не ощущал на плечах тяжесть миллиарда лет эволюции и воспроизводства.--Да, Ламед, можешь так и сказать.
      --Знаете, парни,--продолжил Ламед,--по-моему, нам всем хочется, чтобы командир набрал побольше "фруктового салата". Он отличный парень, и таких, как он, в нашем клубе должно быть побольше.
      Теперь они стояли вокруг меня--Вейнстайн, Ламед, Грей, Ванг Хси. Приветливые и надежные. А у меня все крепло ощущение, что мы станем одним из лучших экипажей "рогаток"... Да что значит одним из лучших? Лучшим, мистер, лучшим!
      --Ладно,--подытожил Грей.--Веди нас куда и когда захочешь... Папуля.