Один рыжебородый гигант-ирландец, огромный, как секвойя, долбил неподатливый манхэттенский гранит и так заработался, что пот уже совсем залил ему глаза. Когда он чуть разогнулся, чтобы смахнуть пот, краем глаза увидел над собой мерцавшие точки.

Прорычав нечто нечленораздельное, он высоко поднял пневматический молоток, продолжавший громко стучать, как бы бросая шумный и дерзкий, но в общем-то, совершенно безобидный вызов небу, терпящему присутствие столь наглых соглядатаев. Товарищи по бригаде почти не обратили внимания на эту выходку, а вот вытянутый, весь в крапинку представитель явившейся со звезд расы перекувыркнулся в небе с одного конца на другой и — «дзынькнул».

Тяжелый отбойный молоток на какое-то мгновенье как бы сам собой завис в воздухе, затем рухнул вниз, словно догадавшись о том, что исчез его повелитель. Исчез? Впечатление было такое, что его вообще никогда не существовало. Настолько полным было это исчезновение, настолько мгновенным, что никто не успел даже глазом моргнуть и не ощутил какого-либо дуновения воздуха. Никто из окружавших ирландца рабочих при этом ничуть не пострадал. «Дзынькание» производило впечатление некоего действа поистине космического штаба, противоположного акту творения.

«М-да, — отметил про себя Хебстер, — делать какие-либо угрожающие пришельцам жесты — чистое самоубийство. И притом, как это было доказано бессчетное число раз, совершенно бессмысленное». А с другой стороны, агрессивность, характерная для сторонников движения «Человечество превыше всего!» была вполне объяснима. Какой же подход к этой болезненной проблеме был ближе всего ему самому?

Покопавшись у себя в душе в поисках чего-либо такого, что могло быть предметом абсолютной, совершенно непогрешимой веры, Хебстер довольно быстро нашел то, что искал.

«Я умею делать деньги, — напомнил он самому себе. — Вот каково мое призвание и моя обязанность. Это то, чем я при любых обстоятельствах смогу заниматься».

Но настоящее потрясение испытал Хебстер, когда принадлежащая фараонам машина в конце концов дотащилась до унылого приземистого здания из красного кирпича, занимаемого когда-то складом боеприпасов, а теперь приспособленного для нужд ОСК. На противоположной стороне улицы была расположена табачная лавчонка, единственная на весь квартал. Фирменные названия различных сортов сигарет, еще недавно украшавшие фасадную витрину лавки, были закрыты огромными лозунгами, тщательно выписанными позолоченными буквами. Подобные транспаранты в последнее время стали довольно привычными — но в непосредственной близости к одному из учреждений ОЧ, всемирно знаменитой Особой Следственной Комиссии?

Верхняя часть витрины демонстрировала партийно-политическую принадлежность владельца лавки тремя огромными словами, кричавшими на всю улочку:

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!

Под этим лозунгом, точно в центре витрины красовалась огромная эмблема организации. Переплетенные между собой золотые буквы ЧПВ опирались на символическое изображение огромного лезвия безопасной бритвы.

А еще ниже эта же тема развивалась более пространно, однако все в той же лозунговой манере — в выполненной от руки корявой надписи:

«Человечество превыше всего, везде и во все времена!»

Но куда более мерзкой была надпись, прикрывавшая верхнюю часть двери:

«Пришельцев — вон! Пусть катятся туда, откуда они заявились!»

И уже в самом низу двери можно было прочесть то, что хоть как-то указывало на причастность лавчонки к некоему виду бизнеса:

«Покупайте здесь! Покупайте у гуманиста!»

— Ничего себе гуманист! — пробрюзжал сидевший рядом с Хебстером Фунатти. — Хотелось бы видеть, что осталось бы от первака, если бы его прихватила шайка вот таких чепэвистов-гуманистов, а поблизости не оказалось бы кого-нибудь из ОСК! Одно только упоминание на страницах газет! Не думаю, что вам доставляет удовольствие любоваться подобными художествами.

Хебстер вымученно улыбнулся, когда они проходили мимо вытянувшихся по струнке часовых в зеленых мундирах.

— К табаку не так уж много подсказанных перваками штучек имеют какое-либо отношение, — произнес он. — А если бы таковых было немало, то все равно бойкот со стороны какой-то убогой лавчонки «гуманиста» не расстроил бы мой бизнес.

«Тем не менее, еще как расстраивает», — с горечью признался себе в душе Хебстер. Все еще могло полететь в тартарары — если события станут развиваться в неблагоприятном для его бизнеса направлении. Планетарный патриотизм — это одно, а вот бизнес — совсем иное.

Губы Хебстера непроизвольно зашевелились — он как бы силился вспомнить свод несколько подзабытых заповедей. Одна из них гласила: независимо от того, каких убеждений придерживается предприниматель, он должен извлекать определенную прибыль из деятельности своего предприятия, если не хочет, чтобы в один прекрасный день пришел судебный исполнитель и опечатал двери его предприятия как обанкротившегося. Но предприниматель не сможет этого добиться, тут же сообразил Хебстер, если его убеждения задевают чувства большей части предполагаемой клиентуры.

Следовательно, поскольку владелец этой табачной лавчонки все еще при деле и, судя по внешним признакам, дела у него идут довольно неплохо, то, очевидно, он может себе позволить пренебречь спросом на свой товар со стороны одного из учреждений ОЧ, расположенного на противоположной стороне улицы. Следовательно, должен существовать весьма значительный спрос со стороны случайных прохожих, которых не только не смущает чепэвизм хозяина лавки, но которые согласны добровольно отказаться от многих интересных новинок, подсказанных перваками, и переплачивать при покупке обычных потребительских товаров, цена на которые во многих магазинах стала гораздо ниже благодаря удешевлению их производства с помощью полученных от перваков технологических усовершенствований.

«Из итого весьма красноречивого факта с очень высокой степенью вероятности можно сделать вывод о том, — рассудил Хебстер, — что газеты, которые я читаю, все это время лгут напропалую, а нанятые мною социологи и экономисты недостаточно компетентны. И очень возможно, что общество, которое в основном интересует меня как совокупность потребителей моих товаров, начинает менять общие установки, и со временем они окажут глубокое влияние на его потребительскую ориентацию».

Вполне возможно, что экономика ОЧ уже прошла пик своего расцвета и теперь постепенно сползает к хозяйничанью в ней ЧПВ, к той сравнительно безопасной форме, когда ее устойчивость, пусть и на гораздо более низком общем уровне, поддерживается фанатичной слепотой таких людей, как Вандермеер Демпси, определяющих рамки потребительского спроса, за которые опасается выходить общество в целом. Примерно такую же эволюцию — или скорее, инволюцию — совершила экономика Рима времен империи две тысячи лет тому назад, но в гораздо более замедленном темпе. Основанная на активной ростовщической и коммерческо-спекулятивной деятельности, она за три быстро промелькнувших столетия настолько деградировала, что вся империя превратилась в статичный, безынициативный мир, в котором совершенно угас бизнес, банковская деятельность стала считаться грехом, а богатство, которое не было унаследовано от предков, вызывало самые громкие нарекания и рассматривалось как неправедно нажитое.

«И сейчас люди тоже уже, возможно, начинают задумываться о приобретении тех или иных товаров, исходя из морально-этических соображений, а не из их потребительских свойств, — понял Хебстер, сводя разрозненные, довольно смутные умозрительные догадки к беспристрастному, вполне определенному выводу. Ему припомнилась целая папка блиставших остроумием объяснений, которые направил ему Отдел изучения рыночной конъюнктуры по поводу упорного нежелания покупателей приобрести наборы блицпосуды „Ева“, в названии которой была отражена быстрота и легкость ее мойки. Тщательно проработанные выкладки исследователей, насколько понял Хебстер, сводились к тому, что женщины непроизвольно связывали название товара с некоей Евой Блинштейн, фотографии которой недавно появились на первых полосах газет всего земного шара в связи с тем, что она настолько наловчилась орудовать ножом для резки хлеба, что умудрилась перерезать им глотки пятерых своих же детей да еще и двух любовников в придачу. Взглянув на приведенные в конце отчета красочно оформленные диаграммы и графики, Хебстер тогда только скучающе зевнул и усмехнулся.

«Вероятно, все это — не более, чем обычная подозрительность домохозяек к абсолютно новой идее, — пробормотал тогда Хебстер, — когда после многих лет тщательного отмывания посуды им вдруг сказали, что такого же эффекта можно достичь в десять раз быстрее! Домохозяйке никак не верится, что ее блицпосуда осталась такой же после снятия самого верхнего слоя молекул. Надо, пожалуй, посильнее подналечь на соответствующие разъяснения — например, связать этот процесс с безвозвратно теряемыми частицами эпителия во время купанья под душем».

Он сделал несколько карандашных пометок на полях и отпасовал проблему для немедленного доведения до нужной кондиции в Отдел рекламы и маркетинга.

Но тогда же произошел и резкий спад спроса на мебель — почти за целый месяц до обычного прогнозируемого сезонного спада. Поражало всякое отсутствие интереса к «Креслу-люльке Хебстера», которое должно было произвести настоящую революцию в отношении позы, в которой люди привыкли сидеть за последние несколько тысячелетий.

В памяти всплыли и еще более десятка трудно объяснимых сбоев, имевших место на рынке сбыта за последнее время, и притом только на рынке сбыта потребительских товаров.

Все сходится, решил Хебстер. Изменение покупательских привычек не отражается на положении дел в тяжелой промышленности по меньшей мере в течение года. Машиностроительные предприятия почувствуют это раньше металлургических заводов, а те, в свою очередь, раньше горно-обогатительных комбинатов и рудников. Банки и крупные инвестиционные компании будут последними среди валящихся костяшек домино.

А вот его бизнес, тесно связанный с исследованиями и внедрением новых технологий, не переживает даже временного изменения конъюнктуры подобного типа, а «Хебстер секьюрити инкорпорэйтед» может свалиться в финансовую пропасть, как ворсинка, сдутая с воротника пальто.

«Да, страхи Фунатти перед все нарастающей в обществе поддержкой чепэвистов не лишены оснований! — подумал Хебстер. — Если бы только Клейнбохеру удалось решить проблему общения! В этом случае мы могли бы переговорить с пришельцами и попробовать отыскать для себя пристойную нишу в их вселенной. Чепэвисты тогда останутся без какой-либо политической опоры!»

Только теперь он вдруг понял, что находится в большом, страшно неопрятном служебном помещении, сплошь заваленном различными картами и папками, а его конвоиры отдают честь огромному, как медведь, и еще более неопрятному мужчине, который нетерпеливым жестом дал им понять, чтобы они не слишком-то усердствовали в соблюдении этикета, и кивнул, чтобы они вышли, после чего предложил Хебстеру располагаться там, где он сам сочтет наиболее для себя удобным. Выбор оказался невелик: несколько длинных, отделанных под орех скамеек, разбросанных здесь и там по комнате.

«П.Браганца» — гласила табличка на торце письменного стола, выведенная витиеватой готической вязью. У П.Браганцы были длинные, лихо закрученные, чудовищно густые усы. Кроме того, П.Браганце давно не мешало бы постричься. Впечатление было такое, будто и сам он, и вся обстановка в этой комнате были умышленно подобраны таким образом, чтобы как можно сильнее оскорблять чувства чепэвистов. Что, учитывая склонность этих парней к аккуратненькой прическе «ежиком», гладко выбритым щекам и непрестанному повторению лозунга «Чистота — единственное естественное состояние человека», предполагало многочисленные вспышки гнева в этой комнате после каждого разгона уличных демонстраций, когда сюда, как сельдей в бочку, запихивали прилизанных фанатиков, одетых с преувеличенной простотой и аккуратностью.

— Итак, вас тревожит влияние размаха активности чепэвистов на состояние вашего бизнеса?

Хебстера крайне поразило такое начало.

— Нет, я не читаю ваши мысли, — произнес, смеясь, Браганца, обнажив при этом пожелтевшие от табака зубы, после чего показал на окно за письменным столом. — От моего внимания не ускользнуло, как вы вздрогнули при виде вон той табачной лавки, а затем в течение двух минут ее разглядывали. Я понял, о чем вы думали.

— Потрясающая проницательность, — сухо заметил Хебстер.

Представитель ОСК отрицательно мотнул головой.

— Нет, дело вовсе не в этом. Проницательность здесь ни при чем. Я понял, о чем вы думаете, потому что сам сижу изо дня в день, глядя на эту табачную лавку и думаю точно о том же. Браганца, говорю я себе, вот конец твоей работе. Конец научно обоснованному подходу к руководству населением земного шара. Он уже просматривается в витрине этой табачной лавки.

Он со злостью бросил мимолетный взгляд на свой заваленный всевозможными бумагами письменный стол. Доселе дремавшие инстинкты Хебстера вдруг встрепенулись: запахло серьезным деловым разговором. Он почуял, что человек, который находится перед ним, ощущает себя не в своей тарелке, мучительно подыскивая удобный предлог для того, чтобы поскорее перейти к делу и сразу же завладеть инициативой. От этой мысли Хебстеру самому стало здорово не по себе — не так уж часто страху удавалось сдавить его внутренности. Для чего это понадобилось ОСК, могущество которой практически превышало даже силу закона, а уж правительства и подавно, пытаться заключить с ним какую-то сделку?

Учитывая его репутацию следователя, перемежающего при проведении допросов угрожающее рычанье с холодным металлом в голосе, слишком уж каким-то миролюбиво настроенным казался Браганца, слишком уж говорливым, даже, пожалуй, доброжелательным. Хебстер почувствовал себя загнанной в угол мышью, в чьи поникшие от страха уши кошка начинает изливать жалобы на рассевшегося чуть повыше пса.

— Хебстер, скажите мне вот что. Какую цель вы преследуете?

— Прошу прощения?

— Что вам нужно от жизни? Какие планы вы строите днем, о чем мечтаете по ночам? Йосту нравятся девчонки — и чтобы их было как можно больше. Фунатти — человек семейный, пятеро душ детей. Ему нравится работа, поскольку она неплохо оплачивается плюс приличная пенсия и всевозможные страховки, позволяющие достойно провести остаток жизни.

Браганца поднялся из-за стола, слегка опустив огромных размеров голову, и начал лениво прохаживаться перед письменным столом.

— А я вот какой-то не такой. Не стану кривить душой: мне далеко не безразлична моя репутация прославленного сыщика. Я также высоко ценю ту регулярность, с которой финансовое ведомство выплачивает мне жалованье. Это тоже само собой разумеется. И в этом городе нашлось бы немного женщин, которые могли бы пожаловаться на то, что я пренебрегаю теми знаками расположения ко мне, которые они выказывают. Но единственное, за что я мог бы отдать свою жизнь, — это Объединенное Человечество. Отдать свою жизнь завтра, послезавтра, в более удаленном будущем… А разве нельзя сказать, что с заработанной на службе гипертонией и частыми сердечными приступами я уже по сути это сделал? Браганца, говорю я себе, смотри, как повезло такому болвану, как ты. Ты работаешь на первое в истории человечества всемирное правительство. Учти это.

Он остановился и развел руками прямо перед Хебстером. Расстегнутый зеленый френч разошелся еще больше, обнажив густые заросли черных волос на груди.

— Вот он я. Такой как есть. Браганца выложил перед вами все, что у него за душой. А теперь, если вы хотите, чтобы это был настоящий мужской разговор, разговор между двумя трезво мыслящими людьми, я должен узнать и всю вашу подноготную. Итак, я вас спрашиваю: какие цели вы преследуете?

Президент «Хебстер секьюрити инкорпорэйтед» провел языком по пересохшим губам.

— Боюсь, я куда менее сложный для понимания человек, чем вы.

— Так это же просто чудесно, — улыбнулся Браганца. — Выкладывайте все, как сами сочтете наиболее для себя удобным.

— Можно со всей определенностью сказать, что прежде всего я бизнесмен. Я заинтересован главным образом в том, чтобы стать еще лучшим бизнесменом, под чем я подразумеваю — более крупным. Иными словами, я хочу стать еще богаче, чем сейчас.

Браганца глянул на него в упор.

— И это все?

— Все? Вы, похоже, наслышались, что деньги, мол, это далеко еще не все. А скажите: есть ли что-нибудь на свете, чего нельзя купить за деньги?

— Да вот хотя бы меня!

Хебстер окинул его с ног до головы бесстрастным оценивающим взглядом.

— Не очень-то уверен в том, что вы являетесь товаром повышенного спроса. Я покупаю только то, в чем нуждаюсь, и только изредка делаю исключения, удовлетворяя какую-нибудь блажь.

— Вы мне не нравитесь, — раздраженно отчеканил Браганца. — Я всегда терпеть не мог типов, подобных вам, так что нет смысла расшаркиваться перед вами. Говорю вам со всей откровенностью: вы мне противны до глубины души.

Хебстер поднялся.

— В таком случае, я полагаю, мне следует поблагодарить вас за…

— Сядьте! — рявкнул Браганца. — Вас сюда пригласили не для обмена любезностями. Лично я не усматриваю особого смысла в этом, но кому-то все равно придется разгребать дерьмо. Сядьте.

Хебстер сел. «Интересно, — задумался он из чисто праздного любопытства, — получает ли Браганца хотя бы половину зарплаты, которую он установил Грете Зайденхейм? Грета, разумеется, щедро наделена самыми различными способностями несколько иного свойства и к тому же еще оказывает боссу специфические и весьма ценные услуги. Нет, после вычета налогов и пенсионных отчислений Браганца, пожалуй, должен быть доволен, если получает хотя бы треть заработка Греты.

Тут он заметил протянутую ему газету. Взял ее. Браганца удовлетворенно крякнул, плюхнулся в кресло за письменным столом и развернулся на нем лицом к окну.

Это был недельной давности экземпляр «Вечернего гуманиста». Газета уже потеряла вид «гласа небольшого, но плотно спаянного меньшинства», который запомнился Хебстеру, когда он в последний раз брал в руки эту газету, и теперь производила впечатление весьма влиятельного печатного органа. Даже если срезать наполовину тираж, объявленный в особой рамке в левом верхнем углу, то все равно получится более трех миллионов читателей, раскошеливающихся на эту газету.

Обведенная красным заставка в правом верхнем углу призывала правоверных читать только «Вечерний гуманист». Зеленый заголовок во всю ширину первой полосы провозглашал: «Человека от первака отличает членораздельная речь!»

Но наиболее важным был материал, помещенный в самом центре страницы. Карикатура.

Полдюжины перваков с длинными растрепанными бородами и вывалившимися изо рта в безумной ухмылке языками, сидят в полуразвалившейся телеге и держат в руках вожжи, прикрепленные к хомуту, одетому на головы целой группы выбившихся из последних сил дородных джентльменов с — проще не придумаешь! — высокими шелковыми цилиндрами на головах. Самый толстый и уродливый из них — коренник, вырвавшийся чуть вперед по сравнению с остальными — держит в зубах трензель с надписью «Бешеные деньги». Надпись над цилиндром коренника гласила: «Элджернон Хебстер».

Под колесами телеги валялись раздавленный фрагмент стены дома с надписью «дом, родимый дом», аккуратно подстриженный малец в форменном костюмчике бойскаута и потрясающей красоты молодая женщина с двумя вопящими младенцами, по одному в каждой руке.

Подпись под карикатурой гневно вопрошала: «Венцы творения — или рабы?»

— Эта газета, похоже, превратилась в довольно грязную сплетницу, — произнес, как бы рассуждая вслух, Хебстер. — И я не удивлюсь, если она приносит уйму денег.

— Насколько я вас понял, — бросил, не оборачиваясь, задумчиво разглядывавший улицу Браганца, — вы не очень-то регулярно ее просматривали последние несколько месяцев?

— Я счастлив ответить: «Да, практически не заглядывал в нее».

— Непростительная ошибка с вашей стороны.

— Почему? — настороженно поинтересовался Хебстер, глядя на курчавый затылок следователя.

— Потому что она на самом деле превратилась в самую грязную, но притом чрезвычайно опасную сплетницу. А главным героем смакуемых ею сплетен являетесь вы. — Браганца громко рассмеялся. — Видите ли, эти люди усматривают в деловых отношениях с перваками скорее грех, чем преступление. И, в соответствии с подобной нравственной установкой, вы рассматриваетесь как пособник Дьявола!

Закрыв на мгновенье глаза, Хебстер сделал попытку понять людей, которые умудрились придумать такую согревающую сердце систему взглядов — считать за благо униженное положение червяка, копошащегося в грязи.

— Да, я тоже не раз подумывал о чепэвизме как о религии.

Такое признание, казалось, прошибло оэсковца. Он мгновенно развернулся и взволнованно заговорил, тыча обоими указательными пальцами в Хебстера:

— Вы тысячу раз правы! Это выше всякого разумения — несовместимые и противоречащие друг другу понятия, словно живительные соки, подпитывают чепэвизм. Совершенно сознательное, безмозглое отрицание в высшей степени горестного факта — факта существования во вселенной разумных существ, чей интеллект намного превосходит наш. И каждый день задержки в установлении контакта с пришельцами только добавляет силы этому отрицанию. Если, как это становится все более очевидным, в галактической цивилизации не находится достаточно пристойного места для человечества, то почему бы, говорят такие люди, как Вандермеер Демпси, нам самим не остаться о себе самого высокого мнения? Давайте сплотимся и упьемся тем, что является бесспорно человеческим. Не пройдет и нескольких десятков лет, как все человечество станет настолько зашоренным, что, не пикнув, позволит дать себя засосать в этот умственный вакуум.

Он выпрямился во весь рост и снова зашагал вокруг стола. В голосе его появились предельно искренние, трагические умоляющие нотки. Глаза его блуждали по лицу Хебстера, как бы выискивая малейшую слабину, нащупав которую можно было бы всколыхнуть непробиваемое спокойствие поднаторевшего в искусстве скрывать подлинные свои намерения бизнесмена.

— Подумайте вот о чем, — проникновенно убеждал он Хебстера. — О периодических зверских убийствах ученых и людей искусства, которые, по навязываемым Демпси понятиям, слишком уж далеко отошли от общепринятой золотой середины так называемой человечности.

Случающееся время от времени ауто-да-фе в честь купца, пойманного за руку в тот момент, когда он торговал полученными от перваков товарами…

— Не нравится мне все это, — признался, улыбаясь, Хебстер, затем на мгновенье задумался. — Я вижу, ваш последний пример связан с карикатурой в «Вечернем гуманисте».

— Мистер, это вам в первую очередь следует понять связь между ними, а не мне. Это ваша голова им нужна на конце длинного шеста. Потому что как раз вы стали символом успешного сотрудничества в своекорыстных целях с заявившимися сюда из космоса чужаками или, по крайней мере, с их мальчиками на побегушках. Они считают, что им удастся полностью прекратить всякое общение с перваками, если они зальют вашей кровью все проходы, через которые те сюда проникают. И скажу вам еще вот что: не исключено, что они правы.

— И что же вы в таком случае предлагаете? — тихо спросил Хебстер.

— Чтобы вы перешли на нашу сторону. Мы сделаем из вас честного человека — во всяком случае, официально. Мы хотим, чтобы вы возглавили проводимые нами исследования. Только конечной целью будут не доллары, а имеющее первостепенное значение налаживание межрасового общения, а со временем — и проведение межзвездных переговоров.

Президент «Хебстер секьюрити инкорпорэйтед» позволил себе взять несколько минут на обдумывание. Ему хотелось самым тщательнейшим образом продумать ответ. Ему нужно было время — больше всего остального ему так не хватало времени!

Он был уже на самом пороге создания крепко сколоченной коммерческой империи в масштабах всего земного шара! В течение десяти лет он тщательно подгонял одну к другой определенные составляющие индустриальных королевств, устанавливая свое верховенство в сфере производства и оттесняя на второй план конкурентов. Он подхватывал восхитительные лакомые кусочки, появляющиеся то здесь, то там в процессе распада цивилизации, к которой сам же и принадлежал, изыскивал беспредельные возможности обогащения среди руин, оставляемых обществом, потерявшим чувство собственного достоинства. Теперь ему требовались всего лишь какие-то двенадцать месяцев для того, чтобы утвердиться во главе своей с таким трудом сколоченной империи и найти для нее подобающую нишу в разветвленной структуре мировой рыночной экономики. И вдруг — Хебстер разинув в изумлении рот, подобно Джиму Фиску, который скупал золото на фондовой бирже по любым, самым спекулятивным ценам, и добился лишь того, что оказался полностью разоренным, побудив казначейство Соединенных Штатов выбросить огромное количество золота из золотого запаса государства, вдруг осознал, что у него уже не будет времени для этого. Он был слишком опытным игроком, чтобы не почувствовать появление нового фактора в игре, ничего не имеющего общего с прогнозируемыми дивидендами, графиками, изображающими динамику деловой активности, и таблицами оптимальных величин товарных запасов для различных категорий потребительских товаров, разбитых по временам года и различным регионам.

В горле у него запершило — столь неожиданное крушение всех его планов никак его не устраивало. Он буквально заставил себя ответить:

— Я очень польщен, Браганца. В самом деле, очень польщен. Я прекрасно понимаю, что Демпси заставляет нас объединить усилия. Мы или выстоим, или падем вместе. Но… я индивидуалист до мозга костей. Я привык действовать в одиночку. Всякий раз, когда я кому-либо помогал материально, я прежде всего думал о собственной выгоде. Единственной целью, которую я всегда преследовал, была прибыль. Я, прежде всего, бизнесмен.

— Хебстер, я по горло сыт вашими истерическими причитаниями! — Разгневанно воскликнул Браганца, продолжая мерить шагами свой кабинет. — Положение в самом деле критическое, причем в масштабах всего земного шара. Бывают времена, когда нельзя оставаться просто бизнесменом.

— Я категорически с этим не согласен. Быть такого не может, чтобы настало когда-нибудь подобное время.

Браганца презрительно фыркнул.

— Нельзя оставаться бизнесменом, когда привязан к огромной груде подожженного хвороста. Нельзя оставаться бизнесменом, когда народ оказывается под таким жестким контролем, что даже откажется от еды, если вождь прикажет ему умирать с голоду. Нельзя оставаться бизнесменом, мой снедаемый стяжательством друг, если спрос так задавлен, что перестает существовать.

— Такое невозможно! — воскликнул, вскочив на ноги Хебстер. Для него самого оказалось неожиданностью услышать, как собственный голос поднялся почти до истеричного визга. — Всегда будет спрос. Всегда! Слышите? Весь фокус только в том, чтобы определить, какую новую форму он принял, а затем удовлетворить его!

— Прошу прощения! Я вовсе не собирался глумиться над исповедуемой вами религией.

Хебстер тяжело вздохнул и крайне осторожно опустился на скамью. Он почти физически ощутил, как в его жилах закипает кровь.

«Спокойно, — успокаивал он себя. — Спокойно! Этого человека нужно обязательно привлечь на свою сторону, а не пререкаться с ним. Меняются правила рыночной игры, Хебстер, и тебе понадобится любой друг, какого только удастся приобрести. Деньгами этого типа, пожалуй не прошибешь. Но существуют и некоторые ДРУГИЕ ценности».

— Выслушайте меня, Браганца. Мы столкнулись с психосоциальными последствиями, абсолютно неизбежными при встрече необыкновенно развитой цивилизации со сравнительно примитивной. Вы знакомы с теорией «огненной воды» профессора Клейнбохера»?

— Сводящейся к тому, что сам факт существования наделенных высочайшим интеллектом пришельцев ударил нам в голову точно так же, как виски ударило в голову североамериканским индейцам? И что перваки, представляющие самые блестящие наши умы, являются эквивалентом тех индейцев, которые с наибольшей симпатией относились к цивилизации белого человека? Да, это убедительная аналогия. Даже применимая к тем индейцам, которые, налакавшись спиртного, валялись на улицах городов и помогали создавать обобщенный образ коварных, ленивых, готовых убить за рюмку виски туземцев, но их в то же самое время настолько глубоко презирали их собственные соплеменники, что они не отваживались вернуться домой из страха оказаться с перерезанной глоткой. Я всегда чувствовал…

— Единственное, о чем мне хотелось бы поговорить, — перебил его Хебстер, — это сама идея «огненной воды». В тогдашних индейских селениях у непрерывно возраставшего большинства складывалась непоколебимая убежденность в том, что «огненная вода» и ненасытная цивилизация бледнолицых являются синонимами, что оно должно восстать и силой вернуть свои земли, убивая по ходу дела как можно больше спивавшихся ренегатов, путающихся под ногами у этого самого большинства. Этот слой индейского населения можно сравнить с чепэвистами. Но одновременно с этим существовало и меньшинство, которое понимало превосходство бледнолицых в численности и качестве вооружения и отчаянно пыталось отыскать способ примирения с цивилизацией белого человека, найти для себя в ней определенное место — но такое, которое никак не связано было бы с алкоголем — спутником этой цивилизации. Считайте, что это ОЧ. И, наконец, были еще индейцы такого рода, как я.

Браганца сдвинул мохнатые брови и остановился у письменного стола.

— Вот оно как! — воскликнул он. — Так какого же рода индеец вы, Хебстер?

— Я похож на того индейца, у которого хватило здравого смысла понять, что у бледнолицего нет ни малейшего интереса спасать его от медленной и мучительной деградации. На индейца, у которого еще сохранились достаточно сильные инстинкты, чтобы перепугаться до смерти при виде таких новшеств, как «огненная вода», и не прикасаться к этому пойлу даже в том случае, оно может спасти от укуса ядовитой змеи. Но самое главное…

— Ну-ну! Продолжайте!

— …Главное, что среди них нашлись индейцы, которых привел в восхищение странный прозрачный сосуд, в котором хранят «огненную воду»! Представьте себе ту зависть, которую должен был испытывать гончар-индеец, вне пределов его скудных познаний в области гончарного мастерства, приобретенных в результате тяжелого труда.