- Перепугались? - негромко, с издевочкой.
      Выжидающее молчание в ответ.
      - Еще как! При ясном солнышке мерещиться стало... Слышите?.. - кивок твердой фуражки в сторону реки. - А впереди ночь. Ночью у страха глаза велики. Спасти нас может только порядок!.. Как избавиться от страха?..
      - Занять оборону, - подсказал стоящий сбоку Звонцов.
      - Верно! - отозвался чей-то голос.
      Полковник грудью развернулся к Звонцову.
      - Товарищ старший лейтенант! На вас возлагается организация обороны.
      - Слушаюсь! - взлетевшая к пилотке ладонь.
      Я испытал невольную досаду, так быстро и так легко Звонцов признал старшинство полковника. А тот напористо продолжал:
      - Прошу исполнять каждое приказание командира обороны. Я сейчас постараюсь привести сюда начальника переправы. Если он сам не в состоянии установить порядок, то пусть выполняет то, что мы от него потребуем!
      И вокруг растревоженно загудели:
      - Правильно! Возьмем за воротник.
      - Сами хозяева!
      - Товарищ полковник, возьмите с собой человек двадцать с оружием, начальник переправы может и не подчиниться...
      - Справлюсь с ним один, без оружия... Старший лейтенант, действуйте, я пошел...
      - Командиры батарей, к пушкам! Средний и старшинский комсостав, ко мне!..
      Через десять минут зарычали тягачи гаубиц, кони потянули в степь наши пушки. Среди машин беготня, руготня, команды:
      - Отряд бензоколонны, строиться!
      - Где интендантская команда, черт их возьми!
      - Лопаты взять! Лопаты! Прикладами, что ль, окапываться будете?..
      Смачкин со Звонцовым намечали линию обороны, расставляли в степи батареи, о нас с Чуликовым забыли. Мы сидели на истоптанном, с кучками конского навоза месте отбывших пушек, млели на солнце, не смели уйти в сторону, забиться в тень под машину - вдруг да понадобимся.
      - А полковник-то мужик серьезный. Где вы такого отца-командира нашли?
      Чулик обгорел, что головешка, только нос лакированно красный, устало взмахивает ресницами, кисленько печалится.
      - Бог послал, - ответил я, не вдаваясь в подробности.
      - Бог?.. Гм... Бог, похоже, прибрал нашего Пугачева вместе с четвертой батареей.
      - Вдруг да все-таки они успели переправиться?
      Чуликов скривился.
      - Пугачев бросил свой дивизион, три батареи? Не похоже!
      - Угодил под бомбежку?
      - В степи вроде никого не бомбили. Мы бы слышали. Только переправу.
      - А что, если они подкатили как раз под налет?
      - Но не изошли же они дымом без остатка. Хотя бы пушки покалеченные остались. Ничего похожего мы здесь не видели.
      Замолчали над загадкой.
      - Среди подошедших батарей ты батю Ефима не видел?
      - Не видел, - покачал головой Чуликов.
      Запечалился и я.
      С ветерком обрушился на нас Смачкнн:
      - Чуликов! Со мной вниз, набирать резервы!.. Тенков! Сторожи полковника, как появится, бегом к Звонцову. Ждут его не дождутся.
      4
      Полковник появился не скоро. Смачкин с Чуликовым успели обернуться, привели с собою человек тридцать, вооруженных автоматами и ручными пулеметами. Пополнение, не задерживаясь, прошло в степь занимать оборону.
      В узкой тени трехосного грузовика кто на раскинутой плащ-палатке, кто прямо на земле, прижимаясь к пыльным скатам, - пестрый командный состав во главе со Звонцовым. Появился даже какой-то незнакомый мне майор, должно быть интендант. Мы с Чуликовым на солнцепеке в сторонке.
      Полковник привел с собой того самого долговязого, который перед началом паники командовал на пожарище.
      - Знакомьтесь, товарищи, комендант переправы капитан Климов.
      Комендант походил на выбракованную артиллерийскую лошадь - костляво громоздок и понур. Он нескладно сел на корточки, выставив в стороны острые колени, уронил руки, уронил голову в бурой от копоти фуражке и, казалось, задремал. Его угловатое, под цвет вылинявшей гимнастерки лицо было безучастным.
      Отчитывался Звонцов, с напорцем говорил и настороженно косился на безучастного капитана:
      - ...Выставили на позиции четыре гаубицы и семь орудий "семидесятишести". Выдвинули в степь пикеты, всех появляющихся пехотинцев задерживаем, направляем в оборонительиую цепь. Сделали первую вылазку вниз, набрали около взвода боеспособных людей, добыли шесть пулеметов. Резервы, можно сказать, практически неисчерпаемые. С земли переправу обезопасим, а вот с воздуха...
      Полковник кивал фуражкой, глядел в сторону, старательно не замечал невнимательности коменданта переправы. Но, как только Звонцов замолчал, он шумно заворочался, требовательно спросил:
      - Капитан Климов, вы все слышали?
      - Слышал, - равнодушно отозвался тот.
      - И чем порадуете?
      Капитан с усилием распрямился, обвел всех темными глазницами.
      - Не пойму, зачем я вам нужен. У меня горсточка саперов. Был для поддержания порядка придан заградотряд, но... испарился - первыми же поскакали на паром. Я бессилен, а у вас, похоже, собирается какая-то сила. Ну так не медлите, пользуйтесь ею. Здесь сплоченные берут верх - оттесняют лезущих, ставят оцепление, дожидаются парома и... Могу только пожелать вам счастливого пути.
      - А не можете ли вы, ответственный за переправу, воспользоваться нашей силой? Предлагаем, берите! - вкрадчиво произнес полковник.
      Костистые плечи капитана вяло пошевелились, изобразили пожатие.
      - От вашей силы паром вместительней не станет и быстрей оборачиваться - тоже. Из него и так выжимается сверхвозможное - что ни рейс, то рискованная перегрузка. Сами видели...
      - Ну, а если мы поможем сделать то, чего не сделал заградотряд, установить порядок?..
      - Что изменится? Только то, что какие-то части переправятся быстрее других.
      - Уже кое-что.
      - Мало, полковник. Хотелось бы переправить всех.
      - Как это сделать?
      - Подарите мне лесу.
      - Лесу?
      - Да, кубометров тридцать - сорок бревен и еще досок на настил. У меня перекинута через Дон вторая нитка, дайте лес, и за одну ночь, даже быстрей, сколочу второй паром. Это была бы ощутительная помощь.
      В разговор ворвался Звонцов.
      - В полутора километрах отсюда хутор. Всего в полутора километрах!.. Почему вы не организовали туда колонну машин с теми, кто сейчас отирается у причала, не разобрали дома?..
      Капитан тускло повел глазницами, презрительно скривился.
      - Дома здесь, надеюсь, заметили, построены из самана - глины с навозом и соломой. Даже на матицы кладут слеги. Развалив весь хутор, нам удалось бы набрать несколько возов жердей, да и то гнилых.
      Наступило недружелюбное молчание. Полковник горбился, глядел в землю. Звонцов хмурился и тоже прятал глаза. Выгоревше-серый капитан в закопченной фуражке торчал на солнцепеке, словно каменный степной истукан.
      - Зачем лес? Есть хороший материал! Это рядом со мной, - прокричал Чуликов.
      Капитан повел в нашу сторону запавшим виском, а за спиной Звонцова всколыхнулся Смачкин.
      Чуликов вскочил на ноги - выбившаяся из-под ремня гимнастерка, сползшие с тощего зада мешковатые штаны.
      - Раз, два, три... - задрав острый подбородок, считал он. - Отсюда вижу девять автоцистерн. А сколько их под берегом?.. Снять с них цистерны - и в воду! Скрепи попрочней, будет паром. Пушки понесет, даже танки...
      Тревожно гудело человеческое скопище под обрывом, все ели глазами капитана. Тот снял фуражку, начал вертеть ее в руках, наконец с сомнением обронил:
      - Танк, паренек, весит сорок тонн, а то и поболе.
      - Танки не подымет, пушки повезет. Все помощь.
      И снова молчание с тревожным подбережным гулом.
      - А чем крепить? Тоже ведь лес нужен, - трезвый голос из командирской кучки, кажется, майора-интенданта.
      Капитан вертел в руках фуражку.
      - Мда... Положим, лес для крепежа я наскребу. А вот доски для настила... Прямо на цистерны пушки не выкатишь, продавятся.
      - С грузовиков борта поснимаем. Хватит! Хоть два ряда стели.
      Руки капитана сосредоточенно мяли фуражку, на него смотрели, затаив дыхание. Он решительно натянул фуражку, поднялся.
      - Товарищ полковник, пошлите людей вниз - все автоцистерны, все порожние грузовики гнать к тому месту, где вы меля поймали. - Резко повернулся к Чуликову: - Коль уж ты, паренек, такой башковитый, пойдем, пораскинем мозгами: что, как, сколько?.. Эх, успеть бы!..
      Ответил Звонцов:
      - Считай, уже вечер. Ночью немец не сунется. Ночь наша.
      5
      Ночь была совсем не похожа на тягостный, унизительный день. Чуть скраденная сбоку луна освещала обрывистый берег в оползнях, в тяжелых наплывах, резко складчатый, хмуро морщинистый. Под ним, величавым, в жидком растворе лунного света и зябкого тумана темная копошащаяся масса - машины, подводы, неутомимо снующие люди. У беспокойной переправы изменился даже голос. Сейчас напористое гудение едва ль не на одной ноте, упрямо пробиваются в тесноте машины, текут слившиеся голоса, утробное шевеление - растревоженный улей, в нем можно уловить и гневные интонации.
      Спустившийся вниз полковник с помощью всего трех-четырех помощников повыдергивал из толпы, сгрудившейся у причала, рослых парней - "Вы, вы, вы, ко мне! Товарищ боец, к вам обращаются!.." - собрал отряд, навел оцепление, стал хозяином переправы. Артиллерийские батареи, бронетранспортеры, грузовики, фургоны уже не лезли напролом, командиры соединений толпились возле полковника, добивались места в очереди. И только солдатня по-прежнему атаковала с воды причаливающий паром, прорывала оцепление. Но молчком, упрямым натиском. Ожесточенных битв, какие случались днем, уже не возникало.
      Накал у причала поостыл еще и потому, что теперь каждый (до последнего, затерянного в толпе солдата) знал - в степи на подходе к переправе стоит оборонительное заграждение с наведенными пушками, противник внезапно не нагрянет. Там распоряжался Звонцов.
      У Смачкина отобрали Чуликова, и он уже не отпускал меня от себя. По примеру полковника мы из числа мечущихся тоже сколотили отряд автоматчиков. В нашу задачу входило раздвигать по сторонам брошенные повозки, теснить машины - через растянувшуюся переправу вдоль реки прокладывалась трасса, по которой двигались автоцистерны и порожние грузовики в распоряжение капитана Климова.
      Нам повезло - освобождая затор, случайно наткнулись на два высоких фургона-близнеца, они оказались дивизионной ремонтной мастерской во главе с младшим лейтенантом-воентехником, с десятком слесарей-механиков, с сохранным оборудованием и, что важно, со сварочной установкой. Их тоже направили к капитану Климову.
      Весть о строительстве нового парома разнеслась по переправе еще до наступления ночи. Измаявшиеся в бездельной толкотне солдаты хлынули к строительству, каждый желал предложить свою помощь, заработать себе место на первый рейс. Наплыв добровольцев оказался столь велик, что Климову пришлось выставить ограждение, иначе работа бы захлебнулась.
      Едва появлялась очередная автоцистерна, как к ней кидались десятки людей. Лязгал металл, ухали кувалды, раздавались торжествующие крики: "Р-р-рраз-два! В-взя-али!.." Рвали на клочья ночь судорожные, слепяще-голубые огни сварки. По обрыву прыгали, кривлялись гигантские тени, возносились в черное небо, раскатывались по черной глади натужные голоса: "Ры-аз-два!.. П-шла! П-шла! Ще р-раз!" И всплески стаскиваемых в реку сваренных секций, и вразнобой говорок топоров, и вырванные из ночи дерзкими вспышками белые фигуры людей в дегтярной воде, и бледная недоуменная луна свыше, и слитная толпа оттесненных зрителей, забывших об опасности. Лихорадочный труд, заражающий надеждой.
      Фантастическая ночь. Каждый раз, попадая к строительству, я пьянел и каждый раз изумленно, вспоминал: буйная ночь рождена рядом со мной выкриком Чуликова. Где он сейчас?.. Где-то тут, мне недоступный, внутри звенящей, гремящей, слепящей вспышками, многолюдной фантасмагории... Должно быть, и Смачкин изумлялся вместе со мной, но скрытно, не показывая того.
      ...После полуночи Смачкин отпустил автоматчиков - капитан Климов получил все, что могла дать переправа, в нашей помощи больше не нуждался.
      - Посидим в затишке, поостынем...
      Только сейчас мы почувствовали, что ночь знобяще прохладна. Слева подмывающий шум строительства, справа гомонок у причала - подошел в очередной раз паром. И завороженная речная гладь прямо перед нами, таинственно бескрайняя, скрыт мраком другой берег. Тихий Дон...
      На границе света и мрака вырос, помаячил, осел зеленый столб, прокатился и канул взрыв. Шальной снаряд не нарушил покоя могучей реки. Тихий Дон... Плывет из вечности в вечность. Днем он готов был принять и нас в свои объятия, днем Звонцов произнес безнадежные слова: "Путь к спасению сквозь игольное ушко..." Слышу победоносное громыхание кувалд - и сквозь игольное ушко сможем! Не обессудь, Тихий Дон...
      Но рядом Смачкин. В столь редкую отдохновенную минуту от него тянет, как от малярийного больного.
      - Неласково встретит нас тот берег, - роняет он.
      - Почему?
      - Побитых хлебом-солью не встречают.
      - Побитые, да недобитые, - возражаю я. - Сквозь игольное ушко от немцев уходим.
      - То-то, сквозь игольное... До крови ободранные.
      - А все-таки целы, лейтенант.
      - Це-лы?.. А где Пугачев? Где четвертая батарея? Что мы без них?
      - Что-то там случилось, мы же с вами не виноваты в том.
      - Не виноват только победитель, дружок.
      - Все равно за несчастье Пугачева с нас не спросят.
      - Спросят. И будут правы.
      - Н-не пойму.
      - Растолкую на пальцах. Сколько пушек мы доставим на тот берег? Две с нашей батареи, две с третьей, три со второй - семь орудий, больше половины потеряли. Вот если б сохранилась четвертая батарея с ее четырьмя орудиями одиннадцать! Это все же дивизион. И нет командира, нет штаба. Нас расформируют, мальчик. Считай, как отдельная боевая часть мы уже перестали существовать!
      - Но мы живы, живы! Значит, будем драться!
      Смачкин горько хмыкнул.
      - До каких пор нам обещать себе - будем?.. И сколько можно мириться, что еще одна боеспособная часть перестала существовать?
      - Так что же делать, товарищ лейтенант?
      Он задумался и не сразу ответил:
      - Да-а... Да-а... Что? Могу ответить только одно: наша земля горит, должны гореть и мы. Гореть, парень, а не тлеть!
      От этого ответа мне как-то ясней не стало.
      - А! Толочь воду в ступе... Пошли.
      Смачкин торопливо поднялся.
      Я лез за ним, спешащим вверх по обрыву, и пытался заставить страдать себя за несчастье Пугачева. Хотелось воспылать душой, и как можно горячее, но майор Пугачев был для меня всегда столь недоступно высок и могуществен, что мог вызвать лишь почтительность, а никак не сострадание и упреки. Вместо Пугачева ко мне вломился Ефим. Со щемящей отчетливостью я представил себе - никогда не увижу его насупленных бровей, не услышу его глуховатый голос. Припомнилось, как он схватил меня за ногу, когда вслед за Сашкой Глухаревым я собирался проскочить под снайпером. Словно клещи наложил: "Повремени, сынок..."
      А внизу под берегом вперепляс весело перестукивались плотницкие топоры, крепили воедино сваренные секции. Веселый перестук обещал жизнь.
      1984