- Не знаю, как насчет поля, но то, что вы фрукт - это верно, проговорил, вставая с дивана, парфюмер.
      - Вы, значит, куафер? - спросила миссис Крамп. - Знаете, мистер Эглантайн, в людях, занимающихся вашим делом, есть что-то особенное, я бы сказала изысканное.
      - Вы мне льстите, сударыня, - с невозмутимым видом ответил на комплимент мистер Уокер. - Вы позволите мне продемонстрировать мое искусство на вас или на вашей прелестной дочери? Мне, конечно, далеко до Эглантайна, но, уверяю вас, я совсем не так уж плохо справляюсь с этим делом.
      - Бросьте, капитан, - прервал его парфюмер, не слишком-то обрадованный встречей между Уокером и предметом своих воздыханий. - Никакой он не парикмахер, миссис Крамп, это капитан Уокер, которого я имею честь называть своим другом. Это первый щеголь в городе из самого что ни на есть высшего общества, - добавил он вполголоса, чтобы слышала только миссис Крамп.
      Обыгрывая ошибку, только что совершенную миссис Крамп, Уокер немедленно сунул щипцы в огонь и повернулся к дамам с такой чарующей улыбкой, что обе они, узнав теперь его истинное положение в обществе, вспыхнули, усмехнулись и остались, казалось, чрезвычайно довольны его шуткой. Маменька посмотрела на Джину, Джина - на маменьку, после чего маменька легонько подтолкнула дочку в то место, которое граничило с ее изящной талией, и обе они залились смехом, каким умеют смеяться только дамы и каким, смеем надеяться, они будут способны смеяться до скончания века. Разве нужен для смеха повод? Давайте смеяться всегда, когда нам этого хочется, так же как мы засыпаем, когда нам хочется спать. Миссис Крамп и ее дочь смеялись от всей души, не сводя больших сияющих глаз с мистера Уокера.
      - Я ни за что не уйду, - говорил он, подходя к дамам с раскаленными щипцами в руке и вытирая их оберточной бумагой с ловкостью заправского мастера своего дела (надо вам сказать, что Уокер каждое утро со всей тщательностью и с большим искусством сам подвивал свои огромные бакенбарды), - я ни за что не уйду, дорогой мой Эглантайн. Раз миледи приняла меня за парикмахера, я имею полное право оставаться здесь.
      - Ах нет, как можно! - вскричала миссис Крамп, покраснев неожиданно как пион.
      - Но ведь я надену свой пеньюар, мама, - возразила мисс, взглянув было на джентльмена, но вдруг потупилась и тоже залилась краской.
      - Но, Джина, говорю же тебе, ему нельзя тут оставаться: уж не думаешь ли ты, что я стану снимать при нем свою...
      - Ах, вот оно что, мама имеет в виду свою накладку! - подсказала мисс Крамп, подпрыгивая и заливаясь неудержимым хохотом, и в ответ на ее смех почтенная хозяйка "Сапожной Щетки", любившая шутку, даже когда она отпускалась по ее собственному адресу, тоже рассмеялась и заявила, что никто еще, кроме мистера Крампа и мистера Эглантайна, не видел ее без упомянутого украшения.
      - Ну так уходите же, насмешник, - обратилась мисс Крамп к Уокеру, - я хочу поспеть к увертюре, а сейчас уже шесть часов, и мы непременно опоздаем.
      Но это "уходите" было сказано таким тоном, что проницательный мистер Уокер понял его как "останьтесь".
      - И не подумаю, Эгги, я не уйду отсюда, пока вы не кончите завивать этих дам; разве вы сами не говорили, что во всей Европе не найти таких волос, как у мисс Крамп? Неужели же вы думаете, что я соглашусь уйти, не увидев это чудо? Да ни за что на свете!
      - Ах вы, противный, гадкий, несносный насмешник! - воскликнула мисс Крамп. Но с этими словами она сняла шляпу и повесила ее на один из подсвечников, стоявших перед зеркалом мистера Эглантайна (это была черная бархатная шляпка с отделкой из дешевых кружев и украшенная настурциями, вьюнками и желтофиолей).
      - Подайте мне, пожалуйста, мой пеньюар, мистер Арчибальд, - обратилась она к Эглантайну, и Эглантайн, готовый на все, когда она называла его по имени, немедленно извлек требуемое одеяние и окутал им нежные плечи дамы, которая тем временем сняла со лба диадему из накладного золота, вынула два медных гребня с поддельными рубинами и третий, тот, что придерживал пучок на затылке, затем посмотрела своими огромными глазами на незнакомца, тряхнула головой, и роскошная волна переливающихся, великолепных, вьющихся, черных, как агат, волос хлынула водопадом вниз, - зрелище, должен сказать, которое доставило бы наслаждение самому мистеру Роуленду. Волосы рассыпались по ее плечам, по спине, по спинке кресла, на котором она сидела, и из-под этого каскада волос лукаво блестели глаза, а розовое личико сияло торжествующей улыбкой, говорившей: ну видели вы где-нибудь подобное небесное создание?
      - Черт побери, я никогда не видел ничего более прекрасного! - вскричал мистер Уокер с нескрываемым восхищением.
      - В самом деле, - проговорила миссис Крамп, принимая комплимент на свой счет. - Когда я в тысяча восемьсот двадцатом году играла в "Уэлзе" и у меня родилось это прелестное дитя, мои волосы были точно такие же. Меня прозвали из-за них "Вороново крыло", и теперь я частенько говорю Морджиане, что она появилась на свет для того, чтобы похитить волосы у матери. Случалось ли вам бывать в "Уэлзе" в тысяча восемьсот двадцатом году, сэр? Может, вы запомнили мисс Деланси. Я же и есть та самая мисс Деланси! Может, помните;
      Тара-рим, тара-рим,
      Звезды светят несмело.
      Над обрывом речным
      Вдруг гитара запела.
      Сладкий звук за кустом
      Над водою глубокой
      Мне поведал о том,
      Что Селим недалеко.
      Помните из "Багдадских колоколов"? Фатиму играла Деланси, а Селима Бенломонд (его настоящее имя было Баньон, на этом и кончилась его карьера, бедняги). Так вот я пела под аккомпанемент тамбурина, а после каждого куплета танцевала:
      Тара-рим, тара-рим,
      Нежный голос поет,
      Нежный звон колокольный
      С минаретов плывет.
      - Ой! - вдруг вскрикнула в эту минуту, словно от нестерпимой боли, мисс Крамп (не знаю, ущипнул ли ее парикмахер, или дернул, или, быть может, вырвал один из волосков на ее прелестной головке). - Ой, мистер Эглантайн, вы меня убьете!
      Ее маменька, увлекшаяся в это время ролью и державшая конец боа на манер тамбурина, и мистер Уокер, с восторгом следивший за ее игрой и почти забывший в это мгновенье чары дочери, - оба тут же повернулись к Морджиане и принялись выражать ей свое сочувствие.
      - Убить вас, Морджиана, мне убить вас?! - с упреком сказал Эглантайн.
      - Все прошло, мне уже лучше, - с улыбкой заявила юная леди, - право, мистер Арчибальд, не беспокойтесь.
      И если уж говорить правду, то на всей ярмарке невест ж даже среди самых что ни на есть великосветских хозяек самых что ни на есть великосветских лакеев, посещавших "Сапожную Щетку", не нашлось бы большей кокетки, чем мисс Морджиана. Она считала себя самым обворожительным, созданьем на свете. Стоило ей встретиться с незнакомым мужчиной, как она тут же начинала пробовать на нем силу своих чар; ее красота, ее манеры - вся ее внешность отличались яркостью и притягательностью, которые, естественно, пользуются самым большим успехом в нашем мире, ибо люди охотнее и больше всего восхищаются тем, что само бросается в глаза; и потопу нередко оказывается, что в женском цветнике наибольшее восхищение вызывает такой цветок, как тюльпан, а какая-нибудь скромная фиалка или маргаритка остаются никем не замеченными. Таким именно тюльпаном и была Морджиана, и ее неизменно окружала целая толпа любителей тюльпанов.
      Итак, простонав сначала "ой-ой-ой!", а затем успокоив всех, сказав, что ей лучше, Морджиана привлекла к себе всеобщее внимание. Последние ее слова чрезвычайно воодушевили мистера Эглантайна, и, взглянув на мистера Уоркера, он спросил:
      - Не говорил ли я вам, капитан, что это чудо природы? Вы только посмотрите на эти волосы, они черные и блестящие, как атлас. Они весят не менее пятнадцати фунтов, и я не позволю какому-нибудь растяпе-подмастерью вроде Мосроза, да и вообще никому не позволю притронуться к этим волосам, хотя бы и за пятьсот гиней. Ах, мисс Морджиана, помните, что вас всегда будет причесывать Эглантайн, помните это!
      И с этими словами сей достойный джентльмен начал осторожно: смазывать "Эглантинией" божественные локоны, которые он боготворил со всей страстью, на какую только способен мужчина и художник.
      Что до Морджианы, я надеюсь, никто из читателей не осудит бедную девочку за то, что она выставляла напоказ свои волосы. Ее локоны были ее гордостью. В одном любительском театре она даже исполняла такие роли, в которых можно было покрасоваться с распущенными волосами; однако это отнюдь не мешало ей оставаться скромной и стыдливой девушкой, в чем невозможно усомниться, ибо, когда мистер Уокер, пока мистер Эглантайн занимался разглагольствованиями, подошел к ней и нежно дотронулся до ее локонов, она вскрикнула и вздрогнула всем телом. А мистер Эглантайн с необыкновенной важностью произнес:
      - Капитан, можно любоваться полосами мисс Крамп, но прикасаться к ним нельзя.
      - Вы правы, Эглантайн. Ни в коем случаев - вмешалась мать. - А теперь моя очередь, и, я надеюсь, джентльмен будет настолько любезен, что оставит нас.
      - Да неужто?! - вскричал мистер Уокер; было уже половина седьмого, а так как он собирался обедать в "Риджент-клубе", да к тому же ему совсем не хотелось вызывать ревность Эглантайна, которого явно раздражало его присутствие, - то, как только прическа мисс Крамп была завершена, он взял шляпу и, поклонившись ей и ее матери, удалился.
      - Смею вас уверить, - говорил Эглантайн, кивнув в его сторону, - это настоящий великосветский франт, из самого что ни на есть высшего общества, можете мне поверить. Он на короткой ноге с маркизом Биллингсгетом, с лордом Воксхоллом и всем этим кругом.
      - Он очень приятный, - произнесла миссис Крамп.
      - Подумаешь! А по-моему, ничего особенного, - сказала Морджиана.
      А капитан Уокер шагал тем временем к своему клубу, раздумывая о прелестях Морджианы: "Что за волосы, что за глаза у этой девушки, прямо как бильярдные шары, и к тому же еще пять тысяч фунтов. Да, повезло этому Эглантайну. Но откуда у нее взялись такие деньги, этого не может быть".
      Едва лишь манипуляции, производимые над накладкой миссис Крамп, были окончены (все это время Морджиана с чрезвычайным удовольствием разглядывала последние французские моды в "Курье де Дам" и думала о том, как она перекрасит розовую атласную нижнюю юбку и сделает из нее мантилью, в точности такую же, как в журнале), едва лишь, повторяю, с накладкой миссис Крамп было покончено, как обе леди распростились с мистером Эглантайном и поспешили в находившуюся по соседству "Сапожную Щетку", где их уже ожидала прелестная зеленая карета (нанятая в соседнем извозчичьем дворе), и в то время как они входили в трактир, джентльмен, восседавший на козлах, почтительно дотронулся до шляпы и приветствовал их взмахом кнута.
      - Мистер Булей ожидает вас, - доложил этот джентльмен-кучер из конюшен мистера Снэффла, - он уже раз сто выбегал на улицу посмотреть, не идете ли вы.
      И в самом деле, дома их дожидался портной мистер Булей, нанявший карету, чтобы везти дам в театр.
      Право же, со стороны Морджианы нехорошо было отправляться в театр с одним поклонником после того, как она только что сделала прическу у другого, но что поделать, таковы уж хорошенькие женщины! Если у какой-нибудь из них двенадцать обожателей, она должна перепробовать свою власть над всеми двенадцатью; подобно франтихе, обладательнице многочисленных туалетов, любящей разнообразие и появляющейся каждый день в новом платье, юная ветреная красавица меняет своих возлюбленных, то поощряя сегодня черные бакенбарды, то улыбаясь завтра русым, то воображая, что ей больше всех нравится веселый улыбающийся краснобай, то вдруг по прихоти своей капризной фантазии предпочитая грустного сентиментального меланхолика. Не будем слишком нетерпимы к проявлениям непостоянства и причудам красоты; поверьте, что те особы женского пола, которые осуждают своих сестер за легкомыслие и осыпают их упреками за то, что они благоволят то к одному, то к другому ухажеру, вели бы себя точно так же, будь у них хоть малейший шанс на успех, а постоянство их можно уподобить постоянству, которое я проявляю в данный момент к моему пальто только потому, что у меня нет другого.
      - Джина, дорогая, ты видела Булей? - обратилась мать к молодой леди.Он в буфете с твоим отцом. На нем военный мундир с гербовыми пуговицами, можно и впрямь подумать, что он настоящий офицер.
      Это было в стиле мистера Булей - он всячески стремился походить на военных, которым ему, по роду его ремесла, приходилось шить столько великолепных красных и синих мундиров (в которых щеголяет наша армия). А что до гербовых пуговиц, то не он ли изготовил целый набор мундиров для его величества покойного короля Георга IV? Рассказывая об этом, он неизменно присовокуплял: "У нас, сэр, хранятся мерки с принца Блюхера и принца Шварценберга, да и не только с них, я кроил для самого Веллингтона". При его рвении, я полагаю, Булей не преминул бы отправиться на остров Святой Елены, чтобы сшить мундир Наполеону. На нем был иссиня-черный парик и бакенбарды той же масти. Он выражался всегда кратко и решительно, а отправляясь на костюмированные балы и маскарады, наряжался фельдмаршалом.
      - Сегодня он просто бесподобен, - продолжала миссис Крамп.
      - Да, - согласилась Джина, - но у него такой безобразный парик, а волоски его накрашенных бакенбард вечно пристают к белым перчаткам.
      - Ни у кого теперь нет своих волос, милочка, - со вздохом заметила миссис Крамп, - у одного только Эглантайна роскошные волосы.
      - Как у всех парикмахеров, - пренебрежительно возразила Морджиана. Противно, что у них у всех такие жирные короткие пальцы.
      Ей-богу, с прелестной Морджианой творилось что-то неладное. Уж не предпочла ли она какого-нибудь претендента всем остальным? Быть может, юный Глобер, игравший в любительских спектаклях Ромео, оказался моложе и прекраснее других? Или, встретившись с таким истым джентльменом, как мистер Уокер, она острее почувствовала недостаток утонченности в своих прежних обожателях? Так или иначе, но в течение целого вечера она была необычайно холодна, несмотря на все знаки внимания со стороны мистера Булей, то и дело посматривала на дверь ложи, словно поджидая кого-то, и скушала всего лишь несколько устриц из бочонка, любезно присланного портным к ужину в "Сапожную Щетку".
      - В чем дело? - спросил мистер Булей своего союзника Крампа, после того как дамы удалились и они остались вдвоем. - Она рта не раскрыла за целый вечер. Она ни разу не посмеялась над фарсом и ни разу не заплакала, когда давали трагедию, а вы знаете, как легко она смеется и плачет. Она выпила всего только полстакана негуса, а пива - не более четверти стакана.
      - Да, - спокойно подтвердил мистер Крамп. - Не иначе как брадобрей приворожил ее: он ее причесывал перед театром.
      - Я его пристрелю, чтоб ему пусто было! Чтобы этот глупый жирный женоподобный боров женился на мисс Морджиане! Никогда! Я застрелю его. В следующую же субботу я вызову его на дуэль. Уж я наступлю на его любимую мозоль, я оттаскаю его за нос.
      - Только чтобы никаких ссор в "Отбивной", - твердо возразил мистер Крамп. - Пока я сижу в этом кресле, я не допущу здесь никаких ссор!
      - Надеюсь, во всяком случае, вы останетесь моим другом?
      - Разумеется, и вы это прекрасно знаете. Вы куда солиднее, и вы мне больше по душе, чем Эглантайн. Я больше доверяю вам, сэр, вы мужественнее, чем Эглантайн, хоть вы и портной, и я от всей души желаю, чтобы Морджиана досталась вам. Миссис Крами, как мне известно, думает на этот счет иначе. Но вот что я вам скажу: женщины любят поступать по-своему, и в этом отношении Морджиана не уступает своей матери, последнее слово, можете быть уверены, будет за ней.
      После этого разговора мистер Вулси отправился домой все с той же непоколебимой решимостью расправиться с Эглантайном. А мистер Крамп преспокойно отошел ко сну и запустил носом свою обычную трель. Эглантайн же несколько минут терзался отчаянной ревностью, ибо он успел побывать в клубе и узнать, что Морджиана ездила в театр с его соперником. А мисс Морджиана видела во сне (сказать ли?) кого-то, чрезвычайно походившего на капитана Говарда Уокера. "Супруга капитана такого-то, - думала она. - До чего же мне нравятся настоящие джентльмены!"
      Сам же мистер Уокер примерно в это самое время брел, пошатываясь, из "Риджент-клуба".
      - Что за волосы! Что за брови! Что за глаза! Как б-бильярдные шары, черт возьми! - бормотал он, заикаясь.
      ГЛАВА II,
      в которой мистер Уокер делает три попытки разузнать, где живет
      Морджиана
      На следующий день после обеда в "Риджент-клубе" мистер Уокер направился в лавку своего друга парфюмера, где в передней комнате восседал, по своему обыкновению, молодой человек по имени Мосроз.
      По той или иной причине капитан находился в чрезвычайно хорошем расположении духа и, совершенно забыв о диалоге, происшедшем накануне между ним и помощником мистера Эглантайна, необыкновенно любезно обратился к последнему.
      - Доброе утро, мистер Мосроз, - проговорил капитан Уокер, - вы свежи, как роза, ей-богу, Мосроз.
      - А вы желты, как гинея, - мрачно отвечал Мосроз, уверенный, что капитан над ним издевается.
      - Вы знаете, сэр, - продолжал, нисколько не обидевшись, капитан, - я, кажется, хватил вчера лишнего.
      - Ну так вы всегда были свиньей, - проговорил мистер Мосроз.
      - Благодарю вас, сэр, от такого слышу, - ответил капитан.
      - Ах, так я свинья, ну таки сверну я вам за это шею, - продолжал пререкаться молодой человек, в полной мере владея искусством, столь распространенным среди его собратьев.
      - Да разве я сказал что-нибудь обидное для вас, мой дорогой, - удивился Уокер, - не вы ли сами...
      - Так вы хотите сказать, что я лгу? - рассвирепел Мосроз, всей душой ненавидевший Уокера и нисколько не старавшийся скрывать свои чувства.
      Говоря по правде, он давно уже искал случая затеять ссору с Уокером и выжить его, если это окажется возможным, из лавки Эглантайна.
      - Так, значит, вы хотите сказать, что я лгу, мистер Хукер Уокер?
      - Попридержите-ка язык, Амос, черт бы вас побрал, - вскипел капитан, для которого имя Хукер было все равно что нож в сердце; но в эту минуту в лавку вошел посетитель, на лице мистера Амоса свирепое выражение сменилось слащавой улыбкой, а мистер Уокер прошел в залу.
      Увидев мистера Эгяавтайна, Уокер и сам тотчас же расплылся в широчайшей улыбке, уселся на диван, протянул руку парфюмеру и принялся болтать с ним самым дружелюбным образом.
      - Ну и обед, Тайни, скажу я вам! А что за знатные особы присутствовали на этом обеде! Биллингсгет, Воксхолл, Синкбарз, Бафф из голубых драгун и еще с полдюжины таких же молодцов. А как вы думаете, во сколько обошелся этот обед на человека? Держу пари, ни за что не отгадаете.
      - По две гинеи с носа, не считая, конечно, вина? - предположил почтенный парфюмер.
      - Не угадали!
      - Ну, по десять гиней с носа. Меня ничто не удивит, разве я не понимаю, что когда соберетесь вы - важные особы, то денег вы не считаете. Я сам однажды в "Звезде и Подвязке" выложил...
      - Восемнадцать пенсов?
      - Как бы не так, восемнадцать пенсов, сэр! Я заплатил по тридцать пять шиллингов за брата. Можете не сомневаться, что я умею быть джентльменом не хуже других, - с чрезвычайным достоинством возразил парфюмер.
      - Ну, а мы заплатили как раз по восемнадцать пенсов, и ни гроша больше, клянусь честью.
      - Ну уж это глупости, вы просто шутите. Чтобы маркиз Биллингсгет обедал за восемнадцать пенсов?! Да будь я маркизом, черт побери, я бы платил по пяти фунтов за завтрак.
      - Вы плохо разбираетесь в людях, мистер Эглантайн, - снисходительно улыбаясь, отвечал капитан. - Вы плохо представляете себе высший свет, дорогой мой. Настоящего джентльмена отличает простота, именно простота, вот послушайте-ка, что у нас было на обед.
      - Не иначе как черепаховый суп и оленина, ни один ноб не обходится без этого.
      - А вот и нет, - и черепаховый суп и оленина надоели нам до черта. Мы ели гороховый суп и тушеные потроха. Что вы на это скажете? Потом кильки и селедку, воловье сердце и баранью лопатку с картофелем, жаркое из свинины и тушеную баранину с луком и картофелем. Я сам заказывал обед, сэр, и моя изобретательность заслужила такое всеобщее одобрение, какого не удостаивались Уде и Суайе. Маркиз был вне себя от восторга, граф умял полбушеля килек, и не быть мне Говардом Уокером, если виконт не заболел, объевшись воловьим сердцем. Билли, как я его зову, восседал на председательском месте и пил за мое здоровье; и что бы вы думали предложил этот негодник?
      - Что же предложили его светлость?
      - Чтобы каждый из присутствующих внес по два пенса и оплатил мою долю. Ей-богу, не вру! Мне вручили деньги в оловянной кружке, которую меня тоже упросили принять в подарок. После этого мы отправились к Тому Спрингсу, от Тома в "Финиш", а из "Финиша" мы, то есть они попали в каталажку и послали за мной вызволять их как раз, когда я уже ложился спать.
      - Неплохо живется этим молодым господам, - проговорил Эглантайн, - с утра и до ночи одни развлечения. И ведь никакой важности, никакого зазнайства, такие простые, открытые, мужественные молодцы.
      - Хотите познакомиться с ними, Тайни? - спросил капитан.
      - Если бы мне представился такой случай, уж я бы показал себя истинным джентльменом, - ответил Эглантайн.
      - Ну так вы с ними непременно познакомитесь, и леди Биллингсгет будет заказывать духи вашей фирме. На следующей неделе вся наша компания обедает у рябого Боба, и вы будете моим гостем! - вскричал капитан, хлопнув восхищенного парфюмера по спине. - Ну, а теперь, мой милый, расскажите, как вы провели вечер.
      - Я был в своем клубе, - отвечал, слегка покраснев, Эглантайн.
      - Как, разве вы не были в театре с очаровательной черноглазой мисс? Кстати, как ее зовут?
      - Не важно, как ее зовут, что вам до ее имени, капитан, - уклончиво отвечал Эглантайн отчасти из осторожности, отчасти же от смущения. С одной стороны, он не решался признаться, что это была мисс Крамп, а с другой стороны, ему не слишком хотелось, чтобы капитан ближе познакомился с его суженой.
      - Боитесь за свои пять тысяч, ах вы, пройдоха! - как ни в чем не бывало продолжал капитан, тогда как на самом деле он был крайне обескуражен, ибо, сказать по правде, он только потому и утруждал себя рассказами о вышеупомянутом обеде и сулил свести Эглантайна с сиятельными лордами, что надеялся ублажить Эглантайна и выведать у него подробности о молодой леди с глазами, похожими на бильярдные шары. Из тех же соображений он попытался помириться с мистером Мосрозом, но, как мы видели, также потерпел полнейшую неудачу.
      Будь читатель лучше знаком с мистером Уокером, ему бы не понадобилось вышеприведенное объяснение; но так как мы находимся всего лишь в самом начале нашей истории, кто же будет в состоянии разгадать его планы, если мы не возьмем на себя труд их объяснить?
      Итак, краткий и исполненный достоинства ответ почтенного торговца бергамотным маслом: "Что вам до ее имени, капитан?" - чрезвычайно озадачил нашего героя; и хотя он и просидел еще добрых четверть часа и был необычайно любезен, и сделал несколько весьма искусных попыток навести разговор на интересующую его тему, парфюмер, несмотря ни на что, остался непреклонным; вернее, он был попросту напуган: сей бедный, толстый, робкий, простой и добродушный джентльмен неизменно оказывался жертвой мошенников и вечно попадал впросак и запутывался в ловушках, расставляемых тем или иным негодяем. К тому же, как все робкие люди, он умел притворяться и всегда чуял преследователя, как заяц чует гончую. Он то застывал на месте, то начинал петлять, то пускался опрометью бежать, и тогда-то ему приходил конец. Безошибочный инстинкт, порождаемый страхом, подсказывал ему, что капитан, задавая вопросы, что-то против него замышляет, поэтому он был начеку, нервничал и не знал, как отвечать. И, боже мой, как же он был благодарен своей звезде, когда подъехал экипаж леди Грогмор и привез обеих мисс Грогмор, которые отправлялись к трем часам на званый завтрак и которым к этому времени надо было сделать прически!
      - Я загляну к вам попозже, Тайни, - проговорил капитан, когда услышал, что Эглантайна зовут к приехавшим.
      - Непременно, капитан, очень буду рад, - отвечал парфюмер и с тяжелым сердцем направился в дамский зал.
      - Убирайся с дороги, дьявол! - с проклятьями накинулся капитан на огромного кучера леди Грогмор, стоявшего в пунцовых панталонах в дверях и вдыхавшего неисчислимые ароматы, несущиеся из лавки; кучер в ужасе посторонился, и учтивый агент вышел из парикмахерской, не заметив усмешки мистера Мосроза.
      Уокер был в бешенстве от своей неудачи и в бешенства зашагал по Бонд-стрит.
      - Так или иначе, но я узнаю, где живет эта девица, клянусь небом, я это узнаю, хотя бы мне пришлось заплатить за это пять фунтов!
      - Что верно, то верно, - неожиданно произнес рядом с ним чей-то мрачный низкий голос. - Что для вас значат деньги?
      Уокер обернулся: это был Том Дейл.
      Кто в Лондоне не знал маленького Тома Дейла? У него были щеки как яблочки, он каждое утро завивал волосы, под мышкой у него всегда торчали две свежие газеты, он не расставался с зонтиком, носил голубой галстук, коричневый сюртук и огромные башмаки с квадратными носами, в которых он фланировал по улицам. Он был вездесущ и знал все и вся. Он ежедневно попадался всем на глаза и был в курсе всего, что кто-либо когда-либо делал, хотя никому не было известно, что делает он сам. Про него говорили, что ему сто лет и что за все эти сто лет он ни разу не пообедал за свой счет. Он был похож на восковую фигуру с прозрачными, стеклянными, лишенными всякого выражения глазами; он всегда говорил с усмешкой, ему было известно, что вы ели за обедом за день до того, как с ним повстречались, и кто что ел за обедом в течение, по крайней мере, последних ста лет. Он был посвящен во все скандалы на свете от Бонд-стрит до Бред-стрит, он был знаком со всеми писателями, со всеми актерами, со всеми сколько-нибудь "выдающимися" личностями в городе и знал подробности личной жизни каждого из них. Не то чтобы он на самом деле был так уж хорошо осведомлен, но если ему не хватало фактов или изменяла память, у него всегда были наготове неизменно находящие спрос выдумки. Он был самым благожелательным существом на свете и, встречая вас, никогда не упускал случая рассказать вам какую-нибудь потрясающую гадость про вашего ближнего, а расставшись с вами, спешил оказать такую же услугу вам.
      - Э-э, да разве деньги для вас что-нибудь значат, мой дорогой?! проговорил Том Дейл, который только что вышел от Эберса, где он пытался стрельнуть билет в оперу. - Вы же делаете их в Сити целыми бушелями, целыми тысячами. Я видел, что вы были у Эглантайна. Прекрасное заведение, лучшее во всем Лондоне. Пять шиллингов за кусок мыла, мой дорогой. Я таким мыться не могу. Ведь он, поди, наживает по несколько тысяч в год, а?
      - Ей-богу, не знаю, Том, - отвечал капитан.
      - Это вы-то не знаете? И не говорите. Вам, комиссионерам, известно все. Вам известно, что он выколачивает пять тысяч фунтов в год, а мог бы выколачивать и все десять, и вы прекрасно знаете - почему.
      - Откуда же мне знать!
      - Чепуха, не дурачьте старого бедного Тома: евреи, Амос, - вот куда уходят пятьдесят процентов всех барышей. Почему он не может занимать деньги у порядочного христианина?
      - Да, я что-то слышал об этом, - рассмеялся капитан. - Но, черт возьми, Том, откуда вы-то все знаете?
      - Это вы все знаете, любезнейший. Вы знаете, какую гнусную штуку сыграла с беднягой певица, чего стоили ему все эти кашемировые шали, Сторр и Мортимер, "Звезда и Подвязка". Куда приятнее обедать гороховым супом и кильками. Такими блюдами не брезгают люди и познатнее его, как вам прекрасно известно.
      - Гороховый суп и кильки! Вы уже и об этом знаете?!
      - Кто вызволил лорда Биллингсгета из долговой тюрьмы? Ах вы, негодник! - с многозначительной демонической усмешкой сказал Том Дейл. - Кто отказался идти в "Финиш"? Кому поднесли кружку с соверенами? И вы это вполне заслужили, дорогой мой, вполне заслужили. Говорили, что там было всего только полпенса, но мне-то лучше знать! - И Том Дейл закашлялся.
      - Постойте, Том! - вскричал Уокер: его неожиданно осенила блестящая мысль. - Вы знаете все на свете и знакомы с театральным миром, не знали ли вы когда-нибудь актрису по имени Деланси?
      - Конечно, знал, - в "Сэдлерс-Уэлзе" в шестнадцатом году. Ее настоящая фамилия была Бадж. Ею очень увлекался лорд Слэппер, дорогой мой. Она вышла замуж за младшего лакея его светлости по имени Крамп и принесла с собой в приданое пять тысяч фунтов; они держат в Банкерс-Билдингс трактир "Сапожная Щетка", и у них четырнадцать человек детей. А что, одна из дочек хорошенькая? И уж не за то ли, чтоб раздобыть все эти сведения, вы грозились не пожалеть пяти фунтов, а? Ба, кого я вижу? Мой дорогой Джонс, добрый день, дражайший друг!
      И, вцепившись в Джонса, Том Дейл оставил в покое мистера Уокера и принялся выкладывать всю его подноготную Джонсу: какой-де он прекрасный человек, и Джонс это, конечно, знает; и как он ловко сколачивает себе капитал, как он не раз сиживал во Флитской тюрьме, и как сейчас он разыскивает молодую леди, пленившую одного знатного маркиза (которого Джонс тоже, разумеется, очень хорошо знает).
      Но можно с уверенностью сказать, что все эти подробности, которых капитан уже не мог слышать, он пропустил мимо ушей. Глаза его торжествующе сверкнули, и он весело зашагал прочь; повернув к своей конторе, расположенной против лавки Эглантайна, он с победоносной улыбкой обратился к этому заведению со следующей речью: "Вы не пожелали открыть мне ее имя, не так ли? Но счастье оказалось на моей стороне, не будем же терять ни минуты!"
      Два дня спустя мистер Эглантайн в белых перчатках и с флаконом одеколона в кармане, предназначенным для подношения, подходил к "Сапожной Щетке" в Литл Банкерс-Билдингс на Баркли-сквер (ибо, надо признаться, трактир мистера Крампа находился именно здесь); у порога маленького трактира он приостановился и с бьющимся сердцем прислушался к доносившимся изнутри сладостным звукам мелодии, которую напевал хорошо знакомый ему голос.