Меня, к примеру, приняли через то, что матушка моя, женщина без всякого достатка, вложила в это дело скромное наследство, нами полученное, и тем обеспечила годовую ренту себе и службу мне. Шаг этот мы обсуждали всей семьей с нашими поверенными - мистерами Хеджем и Смизерсом, людьми в наших краях известными, и согласились на том, что матушке невозможно было поместить эти деньги с большей выгодою для всего нашего семейства. Капитал одного только Браффа составляет полмиллиона, да имя его само по себе немалое богатство. Более того: третьего дня я писал к своей тетушке, она располагает свободными деньгами и справлялась у меня, как бы ими получше распорядиться, и я ей посоветовал купить наши акции. Могу ли я дать вам лучшее доказательство того, сколь твердо я уверен в нашей платежеспособности?
      - А Брафф никак не старался утвердить вас в этом мнении?
      - Да, конечно, он со мной беседовал. Но он со всей откровенностью разъяснил мне свои побуждения, и ни от кого из нас их не скрывает. Он говорит: "Джентльмены, цель моя всячески расширять наше дело. Я намерен сокрушить все прочие лондонские страховые общества. Для акционеров наши условия по сравнению с прочими обществами куда как выгодны. Мы в силах выдержать этот риск, и таким-то манером мы достигнем процветания. Но в придачу и каждый из нас должен потрудиться. Все наши служащие - держатели наших акций, все без изъятия, должны, не щадя сил, привлекать к нам новых клиентов, и как бы ни был скромен их вклад, не упускайте его, в этом вся соль". В согласии с этим правилом, наш директор уговаривает всех своих друзей и слуг приобретать, акции нашего страхового общества; даже его здешний привратник - и тот наш акционер; и так он умудряется привлечь к нам всякого, с кем ни столкнется. Вот меня, к примеру, он только что назначил на лучшую должность, а ведь мой черед должен бы прийти еще не скоро. Пригласил меня сюда и принимает по-царски. А все почему? Потому что у моей тетушки есть три тысячи фунтов, и мистер Брафф желает, чтобы она поместила их к нам.
      - А ведь это не очень красиво выглядит, мистер Титмарш?
      - Но отчего же, сэр? Он ведь нисколько не скрывает своих намерений. Когда дело с тетушкиными деньгами так или иначе разрешится, он, надобно полагать, и думать про меня забудет. Но сейчас у него во мне нужда. Вакансия эта случилась как раз в ту пору, как я ему понадобился; через меня он надеется повлиять на мою родню. Он так прямо и сказал, когда вез меня сюда. "Вы, говорит, человек светский, Титмарш, и сами понимаете, что я повысил вас в должности не оттого, что вы честный малый и почерк у вас хороший. Ежели бы я мог дать вам взятку поменьше, я был бы только рад, да выбирать мне тогда было не из чего, вот я и дал вам, что случилось под рукой".
      - Оно, конечно, так. Но отчего бы Браффу так стараться ради такой малости, ради трех тысяч фунтов?
      - Ежели бы у тетушки было десять тысяч, сэр, он старался бы ничуть не больше. Вы не знаете, что такое лондонское Сити, не знаете, как наши воротилы готовы в лепешку расшибиться, только бы залучить побольше клиентов. Ежели это фирме на пользу, сэр, мистер Брафф не погнушается и трубочистом, будет его обхаживать да улещивать. Взять хотя бы беднягу Тидда и его двадцать тысяч фунтов. Наш директор и его завлек тем же манером, он всякий грош рад прибрать к рукам.
      - Ну, а вдруг да он сбежит со всем этим капиталом?
      - Это мистер-то Брафф, сэр, из фирмы "Брафф и Хофф", сэр? Ну, а вдруг да Английский банк сбежит? А вот и сторожка привратника. Давайте-ка спросим Гейтса, он ведь тоже жертва мистера Браффа.
      И мы вошли в сторожку и поговорили со стариком Гейтсом.
      - Вот какое дело, мистер Гейтс, - начал я с подходцем, - стало быть, у нас в Западно-Дидлсекской компании вы один из моих хозяев?
      - И впрямь так, - ухмыляясь, отвечал старик Гейтс. (Он уже отслужил свое в лакеях и на старости лет обзавелся многочисленным семейством.)
      - Дозвольте спросить, мистер Гейтс, какое же вы получаете жалованье, что могли столько отложить и приобрести акции нашей Компании?
      Гейтс назвал сумму; а когда мы осведомились, всякий ли раз ему платят вовремя, поклялся, что добрей его хозяина нет человека на свете: пристроил в услужение двух его дочек, двух сыновей определил в школу для бедных, одного отдал учиться ремеслу; и старик еще долго повествовал о благодеяниях, которыми осыпало его хозяйское семейство. Леди Брафф одевает половину его детей, хозяин пожаловал им зимой одеяла и теплое платье и круглый год кормит их супом и мясом. С тех пор, как мир стоит, не бывало таких щедрых господ, верьте слову.
      - Ну как, сэр, - спросил я капитана, - вы удовлетворены? Мистер Брафф дает этим людям во сто крат больше, нежели получает, и, однако же, добивается, чтобы мистер Гейтс приобрел акции нашей Компании.
      - Бы честный малый, мистер Титмарш, и, признаться доводы ваши убедительны. Теперь скажите мне, что вам известно об мисс Брафф и ее приданом?
      - Брафф оставит ей все до последнего пенни... по крайности, так он говорит.
      Но от капитана, видно, не укрылось выражение моего лица, ибо он рассмеялся и сказал:
      - Сдается мне, милый друг, вы находите, что за нее и этого мало? Что ж, на мой взгляд, вы недалеки от истины.
      - Да простится мне моя дерзость, капитан Физгиг, отчего же вы тогда ходите за нею как тень?
      - У меня двадцать тысяч долгу, мистер Титмарш, - отвечал капитан, после чего отправился прямо в дом и сделал мисс Брафф предложение.
      Я так полагаю, что этот джентльмен поступил жестоко и безнравственно, ведь в семейство Браффа его ввел мистер Тидд, его однокашник, а капитан совершенно вытеснил его из сердца богатой наследницы. Услыхав, что дочь приняла предложение капитана, Брафф разбушевался и даже, как сказал мне позднее сам капитан, разбранил дочку, не больно стесняясь в выражениях; и наконец, объяснившись с капитаном, вынудил его дать слово, что тот несколько месяцев будет держать помолвку в секрете. В наперсники капитан взял, по его собственным словам, лишь меня да офицеров своего полка; но это уже после того, как Тидд отдал нашему благодетелю свои двадцать тысяч, что он сделал, едва достиг совершеннолетия. В тот же самый день он просил руки мисс Брафф и, сами понимаете, получил отказ.
      Между тем слух о помолвке капитана разошелся довольно широко, и вся его знатная родия побывала у Браффов с визитами - герцог Донкастерский, граф Синкбарз, граф Крэбс и другие; достопочтенный Генри Рингвуд стал акционером нашей Компании, и граф Крэбс сказал, что он тоже не прочь. Наши акции сильно подскочили; наш директор, его супруга и дочь были представлены ко двору; и славная Западно-Дидлсекская компания, того гляди, должна была стать первейшим страховым обществом во всем королевстве.
      Вскоре по возращении из Фулема я получил письмо от моей дражайшей тетушки, из коего узнал, что она посовещалась со своими поверенными Хеджем и Смизерсом, и они настоятельно рекомендовали ей послушаться моего совета. И она приобрела акции нашей Компании, да притом на мое имя, и не поскупилась на похвалы моей честности и талантам, о которых мистер Брафф отозвался ей весьма лестно. При сем тетушка сообщила, что после ее смерти акции перейдут в полную мою собственность. Это, как вы сами понимаете, придало мне немало весу в Запад-но-Дидлсекском обществе. На следующем годовом собрании пайщиков я присутствовал в качестве акционера и имел удовольствие слушать превосходнейшую речь мистера Браффа, объявившего дивиденд в шесть процентов, каковой мы все тут же и. получили.
      - Ах вы, везучий мошенник! - сказал мне Брафф. - Знаете, отчего я повысил вас в должности?
      - А как же, сэр. - ответил я. - Ради тетушкиных денег.
      - Ничуть не бывало. Неужто, по-вашему, я нуждаюсь в этих жалких трех тысячах? Мне сказали, что вы племянник леди Бум, а леди Бум приходится бабушкой леди Джейн Престон, а мистер Престон для нашей Компании человек неоценимый. Я знал, что они послали вам дичь и еще всякого добра; а на моем приеме я увидел, что леди Джейн пожимает вам руку и беседует с вами весьма любезно, ну я и решил, что все россказни Абеднего - чистая правда. Вот почему вы получили это место, так и знайте, а вовсе не ради этих несчастных трех тысяч. Так вот, cэp, две недели спустя после вашего отъезда из Фулема я встретил в парламенте мистера Престона и, думая сделать ему приятное, сообщил, что повысил его родича в должности. "Ах негодяй, ах мошенник! отвечал мистер Престон. - Это он-то мой родич! Вы, видно, приняли, за чистую монету россказни старухи Бум, - так ведь она на этом помешана, приятель. Кого ей ни представишь, она мигом сыщет не родство, так свойство, ну и с этим невежей Титмаршем тоже, конечно, случая не упустила". Что ж, посмеялся я в ответ, невежа Титмарш на этом получил тепленькое местечко, и дела уже не поправить. Так что", сами видите, вы обязаны своим местом не тетушкиным деньгам, а...
      - Тетушкиной бриллиантовой булавке!
      - Везет негодяю! - сказал Брафф, ткнув меня в бок, и пошел своей дорогой,
      И, право же, я и сам полагал, что мне повезло.
      ГЛАВА VIII
      Повествует о счастливейшем дне в жизни Сэмюела Титмарша
      Уж не знаю, отчего так случилось, но через полгода после описанных событий наш статистик мистер Раундхэнд, который прежде так восхищался и мистером Браффом, и Западно-Дидлсекским страховым обществом, внезапно с ними обоими рассорился, забрал свои деньги, весьма выгодно продал свои акции на пять тысяч фунтов и навсегда с нами распрощался, всячески понося при этом и самое Компанию, и ее директора-распорядителя.
      Секретарем и статистиком стал теперь мистер Хаймор, мистер Абеднего сделался первым конторщиком, а ваш покорный слуга - вторым и получил оклад двести пятьдесят фунтов в год. Сколь неосновательны были клеветы мистера Раундхэнда, выяснилось со всей очевидностью на собрании акционеров в январе 1823 года, когда наш директор в блистательнейшей речи объявил полугодовой дивиденд четыре процента из расчета восьми процентов годовых, и я отослал тетушке сто двадцать фунтов стерлингов - проценты с ее капитала, помещенного на мое имя.
      Моя достойная тетушка, миссис Хоггарти, безмерно этим восхищенная, отослала мне обратно десять фунтов на карманные расходы и осведомилась, не следует ли ей продать недвижимость в Слоппертоне и Скуоштейле и все деньги поместить в наше замечательное предприятие.
      К кому же тут было мне обратиться за советом, как не к мистеру Браффу. Мистер Брафф отвечал мне, что акции можно приобрести нынче лишь по цене выше номинальной; а когда я напомнил, что в продаже имеется на пять тысяч акций по номиналу, он сказал: что ж, раз так, он готов продать на пять тысяч своих акций по этой цене, ибо западно-дидлсекских у него избыток, а для других его предприятий ему потребны наличные. К концу нашей беседы, о сути которой я обещал уведомить миссис Хоггарти, хозяин расщедрился и заявил, что решил учредить должность личного секретаря директора-распорядителя и что место это он предоставляет мне с дополнительным окладом в пятьдесят фунтов.
      У меня и без того было доходу двести пятьдесят фунтов годовых, да у мисс Смит семьдесят. А как у меня положено было поступить, едва у нас будет триста фунтов в год?
      Разумеется, Гас, а от него и все мои сослуживцы знали о моей помолвке с Мэри Смит. Папаша ее был офицер военного флота и притом весьма заслуженный; и хотя Мэри принесла бы мне, как я уже говорил, всего семьдесят фунтов в год, а я при нынешнем моем положении в фирме и в лондонском Сити вполне мог, по общему мнению, сыскать себе невесту и побогаче, однако же все мои друзья согласились на том, что семья эта почтенная, а сам я был рад-радешенек соединиться с милочкой Мэри, да и кто бы не радовался на моем месте. Уж конечно, я не променял бы ее на дочку самого лорд-мэра, будь у той даже сто тысяч приданого.
      Мистер Брафф, разумеется, знал о предстоящей свадьбе, как знал решительно все обо всех своих конторщиках; Абеднего, кажется, докладывал ему и про то, чем мы каждый день обедаем. Поистине, о наших делах он был осведомлен на диво.
      Он спросил меня, как помещены деньги Мэри. Они были вложены в трехпроцентные консоли - всего на сумму две тысячи триста тридцать три фунта шесть шиллингов и восемь пенсов.
      - Не забывайте, голубчик, - сказал он, - будущая миссис Титмарш может получать со своих денег по меньшей мере семь процентов, и не менее надежных, чем в Английском банке; ведь Компания, во главе которой стоит Джон Брафф, куда лучше всех прочих компаний в Англии, не так ли?
      И я, право же, думал, что он недалек от истины, и обещал еще до женитьбы потолковать с опекунами Мэри. Поначалу лейтенант Смит, дедушка Мэри, был очень против нашего с нею союза. (Должен признаться, что в день, как он застал меня с нею наедине, когда я целовал, помнится, кончики ее милых пальчиков, он сгреб меня за ворот и выставил вон из дому.) Но Сэм Титмарш с жалованьем в двести пятьдесят фунтов в год, да еще с обещанными пятьюдесятью фунтами за новую должность, правая рука самого Джона Браффа это совсем не то, что бедный конторщик Сэм, сын нищей вдовы священника; так что старый джентльмен отписал мне весьма благожелательно, попросил купить для него в магазине Романиса шесть пар чулок из овечьей шерсти да четыре вязаных жилета той же шерсти и принял их от меня в подарок, когда в июне, счастливом июне 1823 года, я приехал за своей драгоценной Мэри.
      Мистер Брафф с обычной своею добротой был по-прежнему озабочен делами моей тетушки, которая все еще ее продала, хотя и обещалась, недвижимость в Слоппертоне и Скуоштейле; и, по его словам, некоей особе, в которой он принимает такое участие, как, впрочем, и во всех родных его дорогого юного друга, просто грешно получать со своих денег жалких три процента, когда в другом месте она могла бы иметь все восемь. Теперь он не называл меня иначе, как Сэм, ставил меня в пример прочим служащим (о чем они мне неукоснительно сообщали), повторял, что в Фулеме мне всегда рады, и время от времени отвозил меня туда. Когда я там бывал, народу собиралось немного, и Мак-Виртер говаривал, что меня туда приглашают лишь в те дни, когда ждут знакомых самого простого покроя. Но сам я не знатного роду и не охоч был до общества знатных господ, а если уж говорить начистоту, то и до приглашений к Браффу. Мисс Белинда была мне вовсе не по вкусу. После ее помолвки с капитаном Физгигом и после того, как мистер Тадд поместил свои двадцать тысяч фунтов в Компанию Браффа, а знатные родственники Физгига стали акционерами других его предприятий, Брафф высказал подозрение, что капитан Физгиг действовал из корыстных видов, и тут же испытал его, поставивши такое условие: либо капитан возьмет за себя мисс Брафф без гроша приданого, либо вовсе ее не получит. После чего капитан Физгиг исхлопотал себе назначение в колонии, а нрав мисс Брафф вовсе испортился. Но я не мог отделаться от мысли, что она избегла весьма незавидной участи, я жалел беднягу Тидда, который вновь воротился к ногам мисс Белинды, влюбленный пуще прежнего, и вновь был ею безжалостно отвергнут. А тут и ее папаша без обиняков сказал Тидду, что его визиты Белинде неприятны и что, хотя сам он будет по-прежнему любить и ценить Тидда, он просит его больше не бывать в "Ястребином Гнезде". Несчастный! Выкинуть на ветер двадцать тысяч фунтов! Ведь что ему были шесть процентов в сравнении теми же шестью процентами вкупе с рукою мисс Белияды Брафф?
      Ну-с, мистер Брафф так сочувствовал "влюбленному пастушку", как он меня прозвал, и до того пекся о моем благополучии, что настоял на скорейшем моем отъезде в Сомерсетшир и отпустил меня на два месяца со службы, и я отправился с легким сердцем, прихватив две новеньких с иголочки пары платья от фон Штильца (я заказал их загодя в предвкушении некоего события), а еще у меня в дорожном чемодане лежали шерстяные чулки и жилеты для лейтенанта Смита, а также пачка проспектов нашего Страхового общества и два письма от Джона Браффа, эсквайра - одно - к моей матушке, нашей достойной клиентке, другое - к миссис Хоггарти, нашей глубокочтимой пайщице. По словам мистера Браффа, на такого сына, как я, не нарадовался бы самый взыскательный отец, и он, мистер Брафф, любит меня, как родного, а потому настоятельно советует почтеннейшей миссис Хоггарти не откладывать в долгий ящик продажу ее скромной земельной собственности, ибо цены на землю нынче высоки, но непременно упадут, тогда как акции Западно-Дидлсекского стоят сравнительно низко, но в ближайшие год или два всенепременно поднимутся вдвое, втрое, вчетверо против их теперешней стоимости.
      Таковы были мои приготовления, и так расстался я с моим дорогим Гасом. Когда мы прощались во дворе кофейни "Затычка в Бочке" на Флит-стрит, я чувствовал, что никогда уже не ворочусь на Солсбери-сквер, а потому поднес семейству нашей квартирной хозяйки небольшой подарок. А она сказала, что из всех джентльменов, находивших приют в ее доме, я самый добропорядочный; но ее похвала недорого стоила, - ведь Белл-лейн входит в границы Флитской тюрьмы, и квартиранты ее были по большей части тамошними узниками. Что касаемо Гаса, бедняга, расставаясь со мною, плакал и рыдал и даже не мог проглотить ни кусочка сдобной булочки и жареной ветчины, которыми я его угощал в кофейне, и, когда "Верный Тори" тронулся, он изо всей силы махал мне платном и шляпой, стоя под аркою напротив конторы; мне даже показалось, что колеса нашей кареты проехались ему по ногам, ибо, проезжая под аркой, я услыхал его отчаянный вопль.
      Да, теперь, когда я гордо восседал на козлах рядом с кучером Джимом Уордом, меня обуревали совсем иные чувства, нежели те, какие испытывал я, когда в прошлый раз уезжал из дому, расставшись с душенькой Мэри и увозя в Лондон свой бриллиант!
      Прибыв в Грампли (от нашей деревни это всего в трех милях, и дилижанс обыкновенно останавливаемся здесь, чтобы можно было опрокинуть кружку эля в "Гербе Поплтонов"), мы увидели у гостиницы такое стечение народу, словно ждали нашего члена парламента, самого мистера Поплтона. Тут был и хозяин гостиницы, и все жители Грампли. Тут же оказался Том Уилер, форейтор из почтовой конторы, которую держала в нашем городке миссис Ринсер, он погонял старых почтовых гнедых, а они - господи боже мой! - они тащили желтую колымагу моей тетушки, в которой она выезжала не чаще трех раз в год и в которой восседала сейчас собственной персоной в шляпке с пером, накинув на плечи великолепную кашемировую шаль. Она махала из окна кареты белоснежным носовым платочком, а Том Уилер кричал "ура", и ему вторила целая орава маленьких негодников, которые рады покричать по всякому случаю. Как, однако же, переменился ко мне Том Уилер! Помнится, всего несколько лет назад, когда я прицепился как-то сзади к почтовой карете, чтобы немножко прокатиться, он, перегнувшись с козел, огрел меня кнутом.
      За каретой тетушки катил фаэтон отставного моряка лейтенанта Смита, он сам правил своей толстой старой лошадкой, а рядом восседала его супруга. Я глянул на переднее сиденье фаэтона и опечалился, не увидев там некоей особы. Но - о, глупец! - вот же она, в желтой карете моей тетушки, раскраснелась как маков цвет, и сразу видно - счастлива! Ах! Так счастлива и так хороша. На ней было белое платье и небесно-голубой с желтым шарф тетушка уверяла, что это цвета Хоггарти, хотя, какое касательство имели Хоггарти к небесно-голубому и желтому, я не знаю по сей день.
      А затем оглушительно затрубил почтовый рожок, четверка резво взяла с места, и дилижанс укатил; мальчишки вновь заорали во все горло, меня втиснули между миссис Хоггарти и Мэри; Том Уилер вытянул гнедых кнутом; лейтенант Смит (он сердечно пожал мне руку, и его громадный пес на сей раз не проявил ни малейшего желания меня цапнуть) принялся так нахлестывать свою лошадку, что вскорости на ее толстых боках выступила пена; и во главе такой-то, смею сказать, невиданной процессии я торжественно въехал в нашу деревню.
      Моя дорогая матушка и сестрицы, - благослови их бог! - все девять в своих нанковых жакетках (у меня в чемодане для каждой был припасен подарочек) не могли позволить себе нанять экипаж и ждали у дороги при въезде в деревню, изо всех сил махая руками и носовыми платочками; и хотя тетушка едва их заметила и лишь величественно кивнула, что вполне простительно владелице столь солидного состояния, зато Мэри Смит старалась, пожалуй, еще более моего и махала ручками не меньше, чем они вдевятером. Ах, как плакала, как благословляла меня дорогая моя матушка, когда я подошел к ней, и называла меня своим утешением и любезным сыночком, и глядела на меня, будто я являл собою образец ума и добродетели; а меж тем я был просто счастливчик, который с помощью добрых людей вдруг заделался чуть ли не богачом.
      Ехал я не к себе домой - это было условлено заранее, ибо, хотя матушку с миссис Хоггарти и не связывала особливая дружба, матушка сказала, что для моей же пользы мне лучше остановиться у тетушки, и сама отказалась от удовольствия лицезреть меня ежечасно, и хотя дом ее был куда скромней тетушкиного, я, нечего и говорить, поселился бы в нем куда охотнее, нежели в более роскошном жилище миссис Хоггарти, не говоря уж об ужасном Росолио, которое мне предстояло теперь пить галлонами.
      Итак, мы подкатили к дому миссис Хоггарти; по случаю моего приезда она заказала великолепный обед и наняла на вечер лишнего лакея, а выйдя из кареты, дала Тому Уилеру шесть пенсов, сказавши, что это ему на чай, а за лошадей она расплатится с миссис Ринсер после. Выслушав эти слова, Том в сердцах швырнул монету наземь и яростно выругался, за что тетушка по справедливости назвала его грубияном.
      Тетушка воспылала ко мне такой нежностью, что с большой неохотой отпускала меня от себя. Что ни утро, мы сидели с нею над счетами и час за часом рассуждали о том, что сейчас бы самое время продать ферму в Слоппертоне, но никаких решительных шагов все не делали, потому что Ходж и Смизерс никак не могли найти покупателя за цену, которую назначила тетушка. И сверх всего она поклялась, что на смертном одре откажет мне все до последнего шиллинга.
      Ходж и Смизерс тоже задали обед в мою честь и обходились со мной весьма уважительно, как, впрочем, все и каждый у нас в деревне. Кому не по средствам было задавать обеды, те приглашали нас на чай, и все поднимало бокалы за здоровье жениха и невесты; не раз в конце обеда или ужина мою Мэри бросало в краску от намеков на близкую перемену в ее жизни.
      Счастливый день был наконец назначен, и двадцать четвертого июля тысяча восемьсот двадцать третьего года я стал счастливейшим супругом прелестнейшей девушки Сомерсетшира. Мы отправились под венец из дому моей матушки, которая уж в этом-то отказать себе не пожелала, и мои девять сестриц были подружками невесты. Да! А из Лондона приехал Гас Хоскинс, нарочно чтобы быть шафером, и поселился в моей прежней комнате в доме матушки, и гостил у нее неделю, и, как мне стало после известно, бросал влюбленные взгляды на мисс Уинни Титмарш, мою четвертую сестрицу.
      По случаю свадьбы тетушка моя проявила чрезвычайную щедрость. Еще за несколько недель до этого события она велела мне заказать для Мэри в Лондоне у знаменитой мадам Манталини три великолепных платья, а у Хоуэляа и Джеймса кое-какие изящные безделушки и вышитые платочки. Все это было прислано мне, и я от себя должен был поднести это невесте; но миссис Хоггарти дала понять, что мне нет нужды беспокоиться об оплате счета, и я нашел это весьма великодушным с ее стороны. Сверх того она одолжила нам для свадебного путешествия свою колымагу и собственноручно сшила для своей любезной племянницы, миссис Сэмюел Титмарш, ридикюль красного атласа. В ридикюль вложен был мешочек с набором иголок и прочего, что потребно для шитья, ибо тетушка надеялась, что миссис Титмарш не станет пренебрегать рукоделием; и кошелечек с несколькими серебряными пенни; и еще старинная монетка на счастье. "Покуда ты будешь хранить эти мои подарки, милочка, ты не узнаешь нужды, - сказала миссис Хоггарти. - И я молюсь, я горячо молюсь, чтобы ты навсегда их сохранила". В карете, в кармашке на боковой стенке нас ожидал пакетик печений и бутылка Росолио. Мы рассмеялись и передали бутылку Тому Уилеру, но он, кажется, тоже не оценил ее по достоинству.
      Надобно ли упоминать, что под венцом я стоял во фраке от мистера фон Штильца (это было уже четвертое его изделие за год - господи помилуй!) и что на груди у меня сверкал знаменитый бриллиант Хоггарти.
      ГЛАВА IX
      Возвращает Сэма с супругой, тетушкой и бриллиантом в Лондон
      Весь медовый месяц мы тешились, строили планы своего лондонского житья-бытья и выстроили для себя сущий рай! Что ж, ведь нам обоим вместе было всего сорок лет, притом, на мой взгляд, постройка воздушных замков никому не приносит вреда, напротив того, нет занятия приятнее.
      Сказать по правде, перед отъездом моим из Лондона я положил подыскать жилище, которое нам было бы по средствам; и после службы мы с Гасом часами бродили по городу, пока наконец не присмотрели в? Кемден-Тауне нре-уютный домик, где был садик, в котором со временем сможет играть детвора; каретный сарай, в котором со временем можно держать двуколку, ежели мы ее заведем, а почему бы и не завести через несколько лет? - хороший здоровый воздух, и до биржи не так чтобы уж больно далеко; и все это за тридцать фунтов в год. Я описал это местечко Мэри так же восторженно, как Санчо описал Лиси аду Дон-Кихоту, и моя милая женушка с радостью предвкушала, как станет вести там хозяйство, и поклялась, что сама будет стряпать наивкуснейшие блюда (особенно пудинг с вареньем, до которого, признаюсь, я большой охотник), и пообещала Гасу, что всякое воскресенье он будет обедать у нас в Сиреневой Беседке, пусть только не курит эти свои ужасные сигары. Гас же поклялся, что приищет себе комнату где-нибудь поблизости, ибо он просто не в силах воротиться на Белл-лейн, где мы так хорошо жили с ним вдвоем; а добросердечная Мэри сказала, что пригласит погостить у нас мою сестру Уинни. При этих словах Хоскинс весь залился краской и сказал: "Вон что выдумали!"
      Но когда мы воротились из недолгого свадебного путешествия, все наши надежды на счастливое житье в Сиреневой Беседке рассыпались в прах, так как миссис Хоггарти объявила нам, что ей прискучило жить в провинции и она положила ехать в Лондон вместе с милыми племянником и племянницей, вести их хозяйство и познакомить их со своими столичными друзьями.
      Что нам было делать? Мы бы с радостью послали ее... на воды в Бат, только бы не в Лондон. Но выбирать нам не приходилось; мы должны были взять ее с собой; потому что, как сказала моя матушка, ежели мы ее обидим, не видать нашему семейству ее денег, а разве нам, молодым, не хочется разбогатеть?
      И вот, изрядно приуныв, мы покатили в Лондон на перекладных в тетушкиной карете, ибо как же было не взять с собой карету: ведь не может такая важная особа, как моя тетушка, ездить попросту в почтовом дилижансе. И мне пришлось заплатить четырнадцать фунтов за лошадей, что почти полностью истощило мой кошелек.
      Сперва мы поселились в меблированных комнатах и за три недели трижды их меняли. С первой хозяйкой мы рассорились оттого, что тетушка поклялась, будто хозяйка эта отрезала ломтик от бараньей ноги, которая была у нас к обеду; со второй квартиры мы съехали оттого, что тетушка поклялась, будто служанка ворует свечи; с третьей мы съехали оттого, что, когда наутро после нашего водворения на новом месте тетушка спустилась к завтраку, лицо у ней распухло до неузнаваемости, так ее искусали... не станем разъяснять, кто именно. Короче говоря, я совсем потерял голову от бесконечных перемен и переездов, нескончаемых рассказов и брани моей тетушки. Что до ее знатных знакомых - никого из них в Лондоне не оказалось; и она постоянно затевала со мной ссоры - зачем, мол, я не знакомлю ее с Джоном Браффом, эсквайром, членом парламента, и с ее родственниками, лордом и леди Типтоф.
      Когда мы приехали в Лондон, мистер Брафф был в Брайтоне, а когда он воротился, я поначалу не осмелился ему сказать ни об том, что привез с собою тетушку, ни об моих денежных затруднениях. Когда же мне волей-неволей пришлось к нему обратиться и попросить об авансе, на лице его выразилось неудовольствие, но, услыхавши, что я очутился в стесненных обстоятельствах через то, что привез в Лондон тетушку, он мигом переменил тон.
      - Это совсем другое дело, мой дорогой. Миссис Хоггарти уже в таких летах, что ей ни в чем нельзя отказывать. Вот вам сто фунтов. И прошу вас, всякий раз, как у вас будет нужда в деньгах, обращайтесь ко мне.
      Это дало мне возможность спокойно дожидаться часу, когда тетушка наконец внесет свою долю на расходы по хозяйству. И на другой же день мистер и миссис Брафф в своей роскошной карете четверней пожаловали с визитом к миссис Хоггарти и моей супруге.
      Было это в тот самый день, когда лицо моей бедной тетушки все распухло; и она не преминула объяснить гостье причину сего бедствия и заявила, что ни в замке Хоггарти, ни в своем доме в Сомерсетшире она и ведать не ведала про этих гнусных, отвратительных тварей.
      - Боже милостивый! - воскликнул Джон Брафф, эсквайр. - Чтобы особа столь высокопоставленная так страдала! Почтеннейшая родственница моего дорогого Титмарша! Нет, сударыня, нет, покуда у Джона Браффа есть дом скромный мирный очаг доброго христианина, пусть не столь роскошный, к какому вы привыкли по вашему высокому положению в обществе, - никто не посмеет сказать, что миссис Хоггарти из замка Хоггарти терпит подобное унижение. Изабелла, душенька! Белинда! Просите миссис Хоггарти. Скажите ей, что дом Джона Браффа, весь, от чердака до погреба, к ее услугам. Да, весь, от чердака до погреба. Я желаю... я требую... я приказываю, чтобы сундуки миссис Хоггарти из замка Хоггарти были сейчас же снесены в мою карету! Будьте столь добры, миссис Титмарш, займитесь этим сами и уж позаботьтесь, чтоб вперед вашей любезной тетушке не чинили никаких неудобств.
      Мэри вышла, дивясь его приказанию. Но ведь мистер Брафф великий человек да к тому же еще благодетель ее Сэма; и хотя, складывая вещи тетушки в огромные чемоданы, глупышка заливалась слезами, она, однако же, исполнила все, что требовалось, и с улыбкой предстала перед тетушкой, которая занимала мистера и миссис Брафф неторопливым, обстоятельным рассказом о балах, что давались в замке Хоггарти в Дублине во времена лорда Шарлевиля.
      - Я уложила сундуки, тетушка, но снести их вниз мне не под силу, сказала Мэри.
      - Да, да, конечно, - сказал Джон Брафф, пожалуй, несколько пристыженный. - Эй! Джорж, Фредерик, Огастес, подите немедля наверх и снесите в карету сундуки миссис Хоггарти из замка Хоггарти, молодая леди вам их укажет.