Обреченные невесты

– Мне девятнадцать. Сюда попала год назад. Маниакальная депрессия. Биполярная. ННС – невроз навязчивых состояний. Вундеркинд-эрудит. Но последнее не совсем так.

– Чушь, – перебил ее Рауди. – Она у нас самая яркая. Следить за своей внешностью еще не значит быть идиотом.

Андреа виновато улыбнулась и пошевелила пальцами. Ногти у нее были выкрашены в зеленый цвет.

– Да, мне нравится… ухаживать за собой.

– Вам нравится принимать душ.

– Бывает.

– Как часто?

– Сегодня?

– Ну да, – улыбнулась Ники.

– Дважды.

«Сейчас десять утра», – отметила мысленно Ники.

– И каждый раз вы красите ногти и волосы?

– Да.

– Она у нас чистюля и мудрая как змий, – опять встрял Рауди. – Самая мудрая из моих информаторов.

Брэд посмотрел на Райскую Птичку. Казалось, ей нравится слушать чужой разговор, не высказывая своего мнения.

– А вы что скажете, Птичка?

Она огляделась, потом остановила взгляд на Брэде. Не поймешь, то ли она неловкость испытывает, то ли неудовольствие.

– Э-э… А что, собственно, тут происходит?

– Извините, не представился. Брэд Рейнз, ФБР. А это Ники Холден, наш судебный психолог. Мы здесь на предмет получения какой-либо информации об убийце по прозвищу Коллекционер Невест.

– Никогда о таком не слышала, – пожала плечами Райская Птичка. – Не знаю человека с таким именем.

– Это прозвище мы ему дали.

– Нужны подробности. – Рауди вновь начал мерить шагами комнату. – Чтобы помочь вам, мне надо знать все, что знаете вы. Размер обуви.

Брэд решил подыграть ему.

– Одиннадцатый.

– Ясно. Примерный рост?

– Сто девяносто – двести.

– Секретор?[3]

– Нет. Никаких телесных выделений не обнаружено ни на одном месте преступления. Ни волос, ни кожных тканей, ни отпечатков пальцев.

– Дело у вас с собой? – Роуди протянул руку.

– Нет.

– А Птичка так ничего про себя и не рассказала, – напомнила Андреа.

– Нет с собой дела? Так какой же помощи вы от меня ждете? – возмутился Рауди.

– А что он делает с женщинами? – спросил Энрико.

– Убивает. – Брэд посмотрел куда-то между ними. – Делает им макияж, чтобы выглядели красивее, а затем убивает и приклеивает тело к стене.

Наступило общее молчание.

Лицо у Андреа перекосилось, и она разрыдалась, прижав ладони к глазам.

– Какой ужас! Ужас, ужас…

– Да, страшное дело. Скажите, а никто из вас не знает или не знал обитателя этого центра, который подходит под данное описание? Рауди, директриса утверждает, вы помните всех, кто когда-либо жил здесь.

– Мне надо принять душ, – заявила Андреа. – Все тело зудит. Одиннадцатый размер, рост метр восемьдесят два. Большие руки, такими нетрудно шею сломать. Нет, таких не принимают. Говорите, он косметикой пользуется?

Брэд поколебался.

– Да.

Андреа снова заплакала, размазывая по лицу грим.

– Все в порядке, Дри, – впервые заговорила Райская Птичка. Голос у нее оказался приятный, негромкий, но уверенный и властный. – Здесь нам ничто не угрожает. Здесь мы дома. У нас есть охранники и мисс Элисон. Да и Рауди с Энрико не позволят, чтобы с нами что-нибудь случилось, верно?

– Ни за что, – подтвердил Рауди.

Энрико нахмурился.

Андреа подошла к Райской Птичке. Та взяла ее за руку и потрепала девушку по плечу.

– Не позволяй им пугать себя. Представь, что это просто литература.

– Птичка пишет романы, – пояснил Рауди. – Однако же должен сказать, при всем желании не могу припомнить никого здесь, кто подходил бы под ваше описание. Если вы, конечно, говорите о некой личности, демонстрирующей склонность к такого рода насилию. Тем не менее, если бы вы мне дали посмотреть дело, я почти наверняка пролил на ситуацию хоть какой-то свет.

– Вы уверены, что заняты сегодня вечером? – Энрико посмотрел на Ники.

– Да. Но еще раз спасибо, – улыбнулась она.

Брэд сделал глубокий вдох и внезапно ощутил быстротечность времени. Серийный убийца неумолимо кружит поблизости, подбираясь к очередной жертве, а ему приходится часами сидеть в компании душевнобольных. Ему стало ослепительно ясно, что сколь бы неординарны и одаренны ни были Рауди и его друзья, помочь остановить убийцу они не в состоянии.

– Райская Птичка так ничего про себя и не рассказала, – повторила Андреа.

Брэд кивнул, соображая, как побыстрее отсюда уйти. Но Андреа была преисполнена решимости.

– Она права. Почему бы вам не рассказать о себе, Райская Птичка? – предложил он.

Та вспыхнула:

– Вряд ли я чем-нибудь могу быть вам полезна.

– Она видит мертвецов, – сказал Рауди.

«Психопатические галлюцинации», – подумал Брэд.

Птичка даже не попыталась возразить.

– И духов, – добавила Андреа.

– Вы хотите сказать, призраков?

– Что-то в этом роде. – Андреа пожала плечами. – Стоит ей прикоснуться к телу убитой, и она будет знать, кто убил. Разве не так, Птичка?

– Сомневаюсь. И хватит болтать, Дри.

– Но ведь это правда.

– А вы давно здесь, Птичка?

– Семь лет. Мне тогда было девятнадцать.

Чем-то эта девушка отличалась от остальных обитателей. Кажется, он нашел ответ: как истинная женщина, Птичка не раскрывает своих тайн.

– И вам ничего не припоминается, когда я описываю убийцу? Может, видели кого-то похожего?

Она на секунду задумалась.

– Нет.

Андреа выглядела недовольной.

– Птичка не доверяет мужчинам. Ее однажды обидели. – Она снова заплакала, и Райская Птичка принялась ее утешать.

«Каково быть на месте этих двоих? – вдруг подумалось Брэду. – Каково это – жить рядом с ними?»

Последние десять лет он провел, оплакивая утрату Руби, этого ангела, посланного с небес. Ее оторвали от него, и он буквально рассыпался на куски. Все эти годы искал Руби замену.

Разумеется, его боль несравнима с той тайной болью, что испытывает Райская Птичка. Что привело ее сюда, в это пристанище отверженных? Кто любил эту несчастную женщину? Какие надежды ведут ее по жизни?

Он испытал прилив сострадания, смешанного с острым чувством стыда. По сравнению с этой женщиной у него – царская жизнь. И все же он проводит ее в одиночестве и тоске. Жалея себя.

Нахлынувшее чувство было таким сильным, что Брэд даже испугался, как бы другие не заметили, при всех его стараниях оставаться хладнокровным. Он отвернулся.

Ники взяла инициативу в свои руки.

– Кое-кто утверждает, что людей можно чувствовать, подзаряжаться их… энергией, даже после того как тех не стало. Может, это ваш случай, Птичка?

– Трудно сказать, как мне все открывается. Просто открывается. Врачи говорят, это зрительные галлюцинации, психоз, шизофрения. Я вижу нечто и не могу сказать, что это – память или игра воображения.

– Именно так врачи и должны говорить. Но вы-то с ними не согласны?

– Повторю: ничего не могу сказать. Вижу – и все.

– Вы принимаете лекарства?

– Нет.

– А я – да, – встряла Андреа. Ее хорошенькое личико снова исказилось. Казалось, слезы вот-вот в очередной раз заструятся по щекам.

– У нее только что закончился недолгий период депрессии, – пояснила Птичка без тени скуки или пренебрежения и, повернувшись к Андреа, спросила с искренним участием: – Хочешь принять душ?

– Должна. Мне надо идти. Извините. Извините, извините. – Она поспешно вышла из комнаты, позволив себе под конец разрыдаться по-настоящему.

– Как это понять: мы что, не получим свои тысячу двести долларов? – спросил Рауди. – Дайте посмотреть дело и выложите все известные вам факты. И поверьте, это будут самые дешевые для ФБР тысяча двести долларов за всю его историю.

– Что же касается вас, миледи, – подхватил Энрико, – добро пожаловать в любое время. Буду вас ждать и покажу вам небеса.

Ники взяла Брэда под руку.

– Но у меня уже есть любовник. Тем не менее очень любезно с вашей стороны.

Энрико демонстрировал полную невозмутимость и продолжал ухмыляться. Брэду захотелось исподтишка показать этому непробиваемому нахалу кукиш.

Он перевел взгляд на Птичку и увидел, что та не сводит с него глаз. В выражении этих манящих глаз крылась какая-то тайна, словно Птичка сама была одним из призраков, которые ей якобы являются.

«О чем она думает?»

Ники извинилась перед присутствующими – спешим, мол, – и они с Брэдом направились в приемный покой, где и нашли Элисон. Та уже приготовила список обитателей центра за все семь лет его существования, вместе с диагнозами, описанием терапевтических средств и предполагаемыми сроками пребывания.

– Ну как там наша исследовательская группа, чем-нибудь помогла?

– Это было весьма поучительно, – откликнулся Брэд. – Но ничего конкретного. Боюсь, мы не продвинулись ни на шаг. Райская Птичка – интересный персонаж. Говорят, ей призраки являются?

– Вы познакомились с Птичкой? – Элисон просияла. – Замечательно! Дайте ей хоть раз прикоснуться к любой из ваших жертв, и вы узнаете, как та погибла. – Элисон осеклась. – Только, увы, это невозможно. Она никогда не решится.

– Да и ФБР вряд ли пойдет на такое.

– На такую глупость? Но дело в том, что Птичка страдает от двух жестоких фобий, и одна из них – агорафобия. Страх открытого пространства уже семь лет держит эти ворота закрытыми для нее.

Брэд знал, что такое угнетающий страх. На самом деле это на удивление обычная вещь. Ему вспомнилась история в Майами, когда молодая женщина умерла с голоду у себя дома, потому что боялась без причины выйти на улицу, даже просто купить еду. Он и сам, сразу после смерти Руби, испытал нечто подобное. Угнетала одна только мысль о контактах с внешним миром. Страх этот через несколько недель рассеялся, но сохранилось живое сочувствие к тому, кто его испытывает.

– Не то чтобы это такая уж редкость среди наших постояльцев. Мир их отринул, подверг остракизму, заставил чувствовать себя изгоями, так что им лучше оставаться одним либо в обществе таких же, как они.

– Какой у нее диагноз?

Элисон удивленно посмотрела на него.

– Вам стоило бы ее спросить.

– Шизофрения?

– Честно говоря, все еще не могу сказать точно. До помещения сюда психиатр больницы штата диагностировал шизофрению и биполярное расстройство. Помимо агорафобии она страдает от глубокого укоренившегося недоверия к мужчинам – они раздражают ее более всего.

– А как насчет галлюцинаций? Призраки?

– Галлюцинаций? – Элисон повернулась и повела их к двери. – А что, это вопрос, верно, мистер Рейнз? В любом случае это где-то здесь. – Она постучала себя по виску.

Цветик была слишком занята незаконченным скульптурным изображением Брэда, чтобы заметить, как они проехали мимо нее.

ГЛАВА 7

Четыре основополагающих правила жизни Квинтон Гулд принял недавно. Точнее, в прошлом году. И считал, что в сорок один год у него достаточно времени для совершенствования в применении этих правил.

Утешительное осознание этого факта принесло ему больше радости и облегчения, нежели он испытывал за последние семь лет, с тех пор как его столь решительно отвергла первая женщина, которую он выбрал и полюбил. Он до сих пор не мог понять, почему ей настолько изменил здравый смысл.

Разве птица стряхивает свои пушистые перья?

Разве автомобиль вышвыривает свой рокочущий двигатель?

Разве женщина отрезает свою собственную красивую головку?

Тем не менее, несмотря на все эти бесспорные истины, она отвергла Квинтона. Вышвырнула. Отрезала собственную голову, когда он, по сути, предложил быть ее головой. Единственное утешение он черпал в выводе, что скорее всего она просто нездорова умственно. Даже хуже – душевно больна, потому что отвергла выбор самого Господа Бога.

Это открыло ему первое из четырех правил. Он повернулся к зеркальной стене своей спальни и выговорил его вслух так, чтобы оно четко дошло до стоящих справа от него трех манекенов без париков.

– Красоту определяет не человек, а Бог, и он же выбирает высшую красоту.

Квинтон оглядел семь керамических кукол, стоящих на туалетном столике и одетых соответственно в алое, голубое, зеленое, черное (его любимое), бледно-лиловое, желтое и белое платья. Все они, в свою очередь, с интересом вглядывались в него. Поймав этот взгляд, он пояснил глубокий смысл правила номер один на тот случай, если он от них ускользнул:

– Забыть о грязных политиканах, о елейных проповедниках. Забыть о Глупцах с большой буквы – соседях. Забыть о странной Холли, о себе, о матери, о сестре, о брате. Об учителе, ученике, своднике, звезде эстрады. Бог, один только Бог, прощающий грехи тем, кто следует его правилам, определяет красоту.

Он сделал паузу для пущего эффекта.

– Даже самого красивого, того, что именуют Люцифером. Его он тоже прощает, – пафосно завершил он свою речь.

Квинтон подошел к платяному шкафу, снял с вешалки черный купальный халат и повесил на крюк за дверью. Подготовка к предстоящей работе освежила и воодушевила. Как обычно, весь день он постился и принял слабительное. Важно быть чистым изнутри и снаружи. Даже ощущая заранее вкус бифштекса, который он съест через несколько дней, все это время Квинтон будет воздерживаться, питаясь только молоком и бобами – продуктами питательными и нужными для дела. А уж потом снова наведается в ресторанчик Джона Элвея – для равновесия. Там ему понравилось.

Он надел нижнее белье от Армани – другого не признавал. Белье этой марки облегало плотно, но при этом не мешало кровообращению в отличие от «Табито» – его Квинтон с негодованием предал огню уже после часа ношения. Не удивительно, что он так долго не испытывал сексуального удовлетворения. Общество вступило против него в заговор, чтобы лишить мужества.

Квинтон натянул белые носки, привычные серые брюки и светло-голубую рубаху с отложным воротничком. В такие мгновения важно выглядеть респектабельным и в то же время не привлекать к себе внимания. Коричневые туфли «Скетчерз». В этой одежде ему было легко и свободно. Впрочем, легко и свободно он ощущал себя всегда, достаточно только пожелать. Несомненно, в том одна из главных причин, почему Бог благоволит к нему.

Он умеет адаптироваться и чувствовать себя как дома повсюду. Если, конечно, вокруг не мельтешат несносные дети. Или если у него грязные ногти. Или когда слишком жарко или слишком холодно, или когда ковер не вычищен как следует, или, если уж на то пошло, не раздражает куча других непорядков.

На самом деле, если уж быть честным до конца, Квинтон по-настоящему пребывал в мире с самим собой, только когда все вокруг пребывало в том безукоризненном порядке, который был задуман Богом изначально. И здесь нет ничего дурного, ведь миссия Квинтона Гулда – придать вещам их былой порядок. Даже собственные промахи идут на пользу делу. Делу совершенствования.

«Благослови меня, Отче, ибо я согрешил».

Он вышел из спальни и принялся тщательно осматривать квартиру. Правило и порядок привнесли в жизнь симметрию, которая обеспечивает равновесие и радость. Потому-то он час назад и занялся маникюром. Потому и все красные подушки на диване, обитом бархатом персикового цвета, не разбросаны кое-как, но разложены тщательно, в равновесном и красивом порядке.

На стенах ни пятнышка – он подкрашивал их каждые три месяца, используя недавно появившуюся в продаже краску без запаха. На каждой стене было по зеркалу, что позволяло видеть себя в разных ракурсах.

Квинтон нагнулся и подобрал белое перышко, выпавшее, наверное, через тоненький шов в подушке. Не пора ли заменить подушки? Теперь это настоящий мусор, в основном китайское производство. Хотя бывает, что и в Вашингтоне делают.

Квинтон бросил перо в большую урну, которую использовал в качестве склада для таких вот случайных отбросов. Придурки из психиатрического отделения утверждали, что он якобы страдает обсессивно-компульсивным расстройством и шизофренией. Лжецы. А таблетки он принимал, только чтобы обвести их вокруг пальца. По правде говоря, сделать это он мог с завязанными глазами или отключенным сознанием.

Квинтон прошел на кухню. Семь шагов.

«Интересно, – подумал он, – как маленький Джоши из ресторана себя чувствует, получив столь ценный урок от дяди Квинтона? Везучий щенок. Лучше уж там и тогда, чем на улице, где инструментом обучения может оказаться не мягкая ладонь, а кувалда. Но сейчас истинной победительницей будет Мелисса, стюардесса, которая раскроет свое истинное предназначение не далее как… – он взглянул на настенные часы, – через два часа двадцать одну минуту. Когда часы пробьют два часа ночи».

Он почувствовал, как предвкушение события пробирается вверх по позвоночнику. На мгновение представилось, будто он стоит на мосту с перевязанными лодыжками и вот-вот бесстрашно бросится в пустоту. Но у него нашелся лучший способ летать.

«Благослови меня, Отче, ибо я согрешил».

Правила. Всегда правила. Красоту определяет Бог, и он же выбирает высшую красоту.

«Верно, ах как это верно».

Но это еще не все. Есть и другое правило, правило номер два. Ибо совсем недавно Квинтон обнаружил, что у Бога есть фавориты. Одних Бог любит больше, чем других. Он неравнодушен к своему творению и, дабы произвести впечатление на фаворитов, готов склониться над аутсайдерами.

Более того, имеется фаворит. Некий индивид, пребывающий в таком фаворе, что в сравнении с ним другие даже не фигурируют в Божественном перечне предметов, достойных его внимания. Создатель сосредоточился на одном.

Квинтон открыл дверь в кладовку, где были аккуратно расставлены консервные банки с сушеными бобами в сахарном сиропе от Хорниша. Его любимый сорт. Пища для мозга.

Он взял ящик с электродрелью «Хитачи», вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Затем вскипятил немного воды, чтобы подвергнуть инструмент санитарной обработке, – Мелисса этого заслуживает. На зубчатой поверхности дрели не должно быть ни единого микроба.

Да, Бог сосредоточился на одном, как некогда был поглощен Люцифером. Все обитатели небес и ада вглядывались из своих далей в того единственного, на кого пал выбор Бога. Остальное существовало лишь как сцена его благодеяний.

Небесам и аду нужно было знать: ответит ли избранный любовью к Богу?

Квинтон переложил дрель в черный чемодан, рядом с седативами. Остальное из того, что понадобится, было уже аккуратно разложено по местам. Он тщательно запер чемодан и огляделся. Срок его возвращения зависит от меры податливости Мелиссы. Может, день пройдет, а может, три.

Довольный тем, что все идет как надо, Квинтон выключил свет и направился к гаражу, где его ждал зеленый «шевроле»-пикап.

Он сел за руль и усмехнулся, прислушиваясь к неслышной словесной битве, что разворачивается внутри – между ним самим и невидимым оппонентом.

«Ты только представь, чудачка, ненормальная. Представь на секунду (понимаю, это нелегко, ведь ум у тебя послабее моего), что речь идет именно о тебе. Ты – в центре происходящего. Что выберешь, то и имеет значение. Подобно Нео из любимого фильма Квинтона «Матрица», в один прекрасный день ты проснешься и узнаешь, что избранный – это ТЫ. Это безумие, но это правда. Ты – его невеста. Фаворит Бога.

Слушай, Нео, идиот несчастный, попробуй вдолбить в свою дурацкую башку. Есть правило номер два, и оно гласит: Бог в своей бесконечности и всесилии может избрать не одного, а многих фаворитов, и все будут равны. Так что все верно, Нео. Ты фаворит, ты избранный. Но и я тоже. Да и всякое живое существо, попирающее эту проклятую землю. И правила одинаковы для всех. К сожалению, большинству не хватает мозгов, чтобы понять, какое важнейшее значение они имеют в игре, именуемой жизнью».

До недавнего времени Квинтон ненавидел всех людей за их никчемность. Но потом ему стало ясно: дело обстоит прямо противоположным образом. Все они – любой мужчина, женщина, ребенок – обладают бесконечной ценностью. И это мгновенно заставило его возненавидеть их за то, что они в своей значимости равны ему.

Но теперь не было нужды задумываться над такими загадками. У него появилась миссия. Он стал ангелом Бога – мессией, посланным на помощь тем, кого Бог более других хотел бы приблизить к себе в вечном блаженстве.

Поскольку Богу в его бесконечном милосердии прекраснейшими кажутся все люди, Квинтону дано выбрать семерых – священное число Бога. Он приведет этих семерых к его престолу – символический акт поклонения, за который он будет щедро вознагражден. А в итоге ему возвратят способность производить потомство. Его тело, пребывающее ныне в покое, как медведь во время зимней спячки, восстанет и соединится с собственной невестой.

Выводя зеленый «шевроле» со стоянки, Квинтон стал насвистывать. В эту минуту его переполняло чувство самодостаточности и полной сосредоточенности на поставленной цели. Он парил над землей. Он помахал Мэри, матери-одиночке, живущей через дом от него. Когда-то он помог ей поднести покупки, прикидывая одновременно, не подойдет ли она на роль невесты.

В конце концов все сходится на седьмой, самой красивой из всех, и Квинтон знал ее не хуже себя. Но первых шестерых, а «шесть» мужское число, он волен выбирать наугад. Волен обесчеловечить их так, чтобы Бог мог принять их как своих невест.

Мелисса, красивая молодая женщина, как раз и должна стать такой невестой, пятой по счету.

И если ей известно то, что известно Квинтону, сейчас у нее голова кругом должна идти от радости и предвкушения того, что ее ожидает.

Какая-то часть Квинтона знала, что большинство несовершенных индивидов найдут его рассуждения сомнительными или даже ненормальными, но его это не смущало. Индивиды наделены потрясающей способностью говорить глупости. Некогда они утверждали, что Земля плоская, что полярные льды скоро растают, что он, Квинтон, больной на голову.

Все они заблуждаются. Все невежественны, ребячливы, легковерны, подвержены влияниям, глупы. Все – шуты гороховые.

Иногда Квинтон задумывался над способностью Бога любить их всех.

Сердце его, должно быть, величиной с океан. «Будь моя воля, я бы взял ручной пулемет с обоймой на шесть миллиардов пуль и уложил всех, одного за другим».

При мысли об этом руки его, обхватившие руль, задрожали. Он с усилием избавился от мгновенного помрачения и заставил себя сосредоточиться.

До синего дома Квинтон доехал за час. Поставил пикап на свободное место в конце живой зеленой изгороди позади строения и выключил двигатель. Семикратный обзор зеркала убедил его в том, что никого вокруг нет, а другого он и не ожидал: все-таки час ночи. Целых шесть часов провел он возле дома, обходя каждое дерево, каждый куст, опускаясь на землю и ползая на животе, ощупывая поверхность, заранее предвкушая события ночи.

Свет уличных фонарей сюда не достигает. Ночь безлунная.

Поборов искушение засвистеть, он плотно натянул на голову шапочку для душа, надел те же башмаки, что и прежде в подобных случаях, и сунул руки в новые резиновые перчатки.

Квинтон вышел из машины, бесшумно прикрыл дверь и запер на ключ. Широкая прогулочная дорожка петляла между редкими деревьями – жалкими тонкими призраками. За деревьями по обе стороны дорожки выстроились дома – были видны заборы и террасы.

В такие моменты он ощущал единение с природой, невидимой, как ночное дуновение ветра, и столь гармонично отвечающей его миссии. Ни один смертный не может увидеть здесь его, плывущего во тьме, ни один безумец не способен его остановить.

Квинтон неслышно ступал по дорожке, настраивая все свои чувства в лад с окружающим.

«Интересно, догадывается ли кто-нибудь из жильцов, что рядом с их домами, вглядываясь в темноту, вот уже несколько недель расхаживает один и тот же мужчина?.. Вряд ли. Да, они фавориты и все же слишком глупы и слишком доверяют собственной плоти».

Впереди справа показался дом Мелиссы, и его захлестнуло ликование, довольство собой. Квинтон пристально вгляделся. В окнах темно. Она уже спит.

Он представил, как эта штука мягко входит в ее мозолистую подошву, и сразу шея и плечи покрылись гусиной кожей. В позвоночнике появилось покалывание, дыхание участилось.

«Благослови меня, Отче, благослови, благослови, благослови».

Он дошел до угла синего дома, который в безлунной ночи казался просто тенью, а не солидным строением.

Из спутника, передающего сигнал в Google, он был неразличим. С Божественных высот казался пятном, снежинкой среди миллионов таких же снежинок, которые даже с дерева не разглядишь. Потом – последовательно – компьютерным чипом, почтовой маркой и только в конце домом. Последний снимок, сделанный с пролетающего спутника, зафиксировал проезжающую мимо черную машину.

Никто не вглядывается вниз. Никто, кроме Бога, не знает, кто спит в этом незаметном домике. Всего лишь одна из шести миллиардов, но нынче ночью – единственная. Избранная не кем-нибудь, а им, Квинтоном Гулдом.

Он застыл, подобно деревцу, во тьме, и так долго стоял, глядя на дом, что выдержать эту неподвижность не смог бы никто иной. Наконец спустил молнию на брюках и помочился в маленький пластмассовый сосуд, который вернул на свое место, в карман.

Он вглядывался в темноту, повторяя про себя все детали, внутренне сосредоточиваясь.

«Брэд Рейнз. Ники. Ники. Ники. Ники».

Он досчитал в уме до семи.

«Ты ведь и сам все знаешь, не так ли, Брэд? Что я намерен взять ее, потому что она моя, а не твоя? Что она будет моей, потому что она седьмая?»

Чего агент ФБР наверняка не знал, так это что он всего лишь марионетка, которую дергает за нитки невидимый кукловод. Он откликается на сигналы именно так, как нужно.

«Не дурак, – отдал ему должное Квинтон. – Умен, даже очень. Но именно на такой интеллектуальный уровень я и рассчитываю. Возможно, Брэду придется умереть, чтобы довести счет до восьми, но невелика жертва. Даже агент охотно согласится ее принести, стоит ему понять, как она прекрасна».

Квинтон с трудом заставил себя не думать об этом и сосредоточился на том, как обойти кровать, когда он окажется в доме. Он представил, что находится так близко от избранницы, что мир осудит его за незаконное вторжение, за нарушение прав владения. Наглое проникновение, которого достаточно, чтобы заставить ее вскрикнуть, если, конечно, она проснется слишком рано. И все же это его место, он ждет во тьме, смакуя горькие и одновременно сладкие минуты, предшествующие событию.

Ожидание наскучило, и Квинтон решил забрать «невесту» на полчаса раньше. Он вернулся к машине, поставил пластмассовую бутылку с мочой под сиденье, чтобы выбросить ее потом, и достал хлороформ.

«Еще не успев понять, что происходит, она может испугаться моего вида. Надо будет осторожно перенести ее на выбранное место, рядом с Элизабет, где и начнется работа».

Через десять минут он уже стоял на кромке лужайки, позади ее дома. Ни звука. Ничего – ни новых домашних животных, ни лунатиков, ни соседей, мучающихся бессонницей, ни лая собак. Прекрасно.

Он подошел к окну ее спальни и заглянул.

«Интересно, а заметила Мелисса, что между короткими шторками и рамой образовался небольшой зазор, через который видна небольшая часть комнаты, в том числе кровать? Может, и заметила, но отмахнулась, уверенная, что она не такая, как другие, и от внешнего мира точно защищена».

При слабом свете он разглядел длинные выступы. Понадобилась целая минута, пока он понял, что из-под цветистого одеяла выглядывают ее ноги. Она дома, так и должно быть. И все же, увидев ее в реальности, он вздохнул с облегчением.

Мелисса использовала задвижку и установила систему сигнализации с соответствующими выводами на все окна и двери, но скрип напильника по стеклу, хотя и продолжался довольно долго, тишину не нарушил. Квинтон залез внутрь, следя лишь за тем, чтобы не задеть раму и не включить таким образом сигнал тревоги.

При свете фонарика-карандаша он прикрепил несколько тюбиков суперклея к надрезам и поставил стекло на место. Снаружи и не заметишь, что его вынимали.

Оказавшись наконец в доме избранницы, Квинтон присел, чтобы перевести дыхание. В доме было тепло, в воздухе витали запахи пятой избранницы. Из кухни плыли гастрономические ароматы – похоже, поздний ужин навынос. В ноздри Квинтону забилась пыль, поднятая скрытым на потолке вентилятором, нарушающим своим негромким жужжанием ночную тишину. Он даже ощутил слабый запах ее духов, оставшийся с той первой встречи несколько недель назад.

Наконец он поднялся, стараясь двигаться как можно тише. Квинтон не раз заглядывал в окна дома и представлял себе планировку досконально. Сейчас он находился в эркере гостевой спальни, в северной части здания. Из гостиной вел коридор в хозяйскую спальню, где сейчас Мелиссе снилось все, что угодно, кроме удивительной судьбы, поджидающей ее в ближайшем будущем.

Квинтон извлек из кармана бутылочку с хлороформом и, скрипнув дверью, скользнул в глубь спальни. Расстояние он измерил на открытом пространстве раз, наверное, десять или двадцать, так что, оказавшись в непроницаемой тьме, точно знал, сколько сделать шагов до двери, затем по коридору и далее до кровати.

Путь свой Квинтон проделал медленно, на цыпочках. У двери в спальню на мгновение остановился, затем повернул ручку.

«Замка нет. Ну разумеется… Пусть Мелисса избранная, пусть красавица, но все же она беспросветно глупа. Другое дело, что я люблю ее, как любит Бог».

Раскрыв дверь ровно настолько, чтобы войти, Квинтон скользнул внутрь. Через шторки проникал тусклый уличный свет, и этого было достаточно, чтобы разглядеть, как спокойно поднимается и опускается в мирной дреме грудь девушки.

«Вот я и здесь, в месте, от которого не мог оторваться в своих видениях последние несколько дней…» Он улыбнулся про себя, и в улыбке его растворились все составляющие успеха: сладостное ощущение близости, чувства силы, едва сдерживаемое предвкушение того, что вот-вот произойдет.

Его всегда поражало легкомыслие этих особ. Спят себе, погруженные в скучный покой, и даже не подозревают о высшем предназначении. Будто овцы в загоне. Шесть миллиардов овец. Но ему-то нужна одна-единственная.

Квинтон смочил тряпицу, вернул бутылочку в карман и сделал два шага к кровати, когда в спальне вдруг вспыхнул свет.

Он резко остановился, сжимая в правой руке пропитанную хлороформом тряпицу. Мелисса смотрела на него в упор. Волосы у нее растрепались и свисали неровными прядями по левой щеке. Ладонь все еще лежала на выключателе ночника.