Замечу, что работы велись у жерл на древних куполах, окаймляющих кратер, там, где магматический расплав находится недалеко от свистящих "выхлопных труб". В идеале, конечно, хотелось взять пробы газов на растущем куполе в глубине кратера. Но до него еще нужно добраться... Двадцать лет назад мы побывали на этом куполе. К сожалению, тогда я не располагал оборудованием для взятия проб. Сейчас мы были экипированы надлежащим образом, но цель находилась в 150 м ниже. И каких метров!
      Глядя вниз, я понимал, что сейчас для меня это предприятие уже не под силу. Фанфан предложил мне "руководить" операцией он с Жаном Вюйменом, тоже отменным альпинистом, спустится по северной стенке кратера, а я с Йети и Жаном-Кристофом буду следить за происходящим, стоя на южной стороне. Все тактично поддержали план, сочтя его разумным. Мои молодые коллеги не хотели, чтобы у меня оставался горький осадок от собственной беспомощности. Ничего не поделаешь - возраст...
      Когда я сам не участвую в операции, меня всегда снедает беспокойство. Вот и сейчас воображение рисовало все мыслимые несчастья: а вдруг один из ребят упадет и переломает себе кости? Или отколется часть стены - такая опасность всегда существует в активном кратере? А что, если они отравятся газами или обожгутся у невидимого днем жерла?
      Закончив наспех работу, мы встали на возвышенности, откуда открывался замечательный обзор. На запад с перепадом в 2000 м уходил гигантский гласис*, по которому сыпались вниз огненные лавины камней, откалывавшихся от активного купола. Сам он выделялся нагромождением скальных глыб, черных на фоне пепельно-серой стенки кратера. От нее нас отделяло метров четыреста.
      * Наклонная поверхность, образующаяся у подножия гор за счет срезания рыхлых пород. - Прим. перев.
      В глаза било солнце: в июле оно висит к северу от экватора, а мы находились на 7o ю. ш., поэтому даже в бинокль было трудно обнаружить на стене Жана и Фанфана. Беспокойство охватывало меня все сильнее, я не мог устоять на месте. Окликать бессмысленно - ветер на перевале дул с такой силой, что перекрывал шум лавин. Они рушились каждые десять минут, и это свидетельствовало о том, что внешне неподвижный купол безостановочно сотрясало движением поднимавшегося из глубин вязкого расплава. Мы попытались представить себе объем выпиравшей массы, цифры получались порядка 1000 м3/ч...
      Накануне вечером мы провели несколько часов на этом сказочном балконе, захваченные зрелищем огненных лавин. Сейчас на солнце раскаленные камни смотрелись не очень выигрышно. Тем не менее мы не могли оторвать от них взгляда: вот огромная глыба отделилась от купола, подпрыгнула на склоне, распалась на несколько кусков, те, убыстряя бег, раскрошились на еще более мелкие обломки, которые покатились вниз, удлиняя прыжки то мере возрастания скорости, при каждом подскоке поднималось облачко пыли, оно, клубясь, соединялось с собратьями, и вскоре над склоном сгустилась рыжая пелена.
      Йети первым заметил фигуры наших ребят. Мы приникли к биноклям. Да, их можно было угадать только по движению, иначе мы ни за что не углядели бы двух букашек среди каменных складок и изломов. Это сразу позволило оценить масштаб купола: как бы мал ни казался он на фоне стены кратера, по сравнению с людьми он был огромен...
      Мы порадовались успеху Фанфана и Жана: коль скоро они прошли, значит препятствие одолимо. Тем не менее мы решили не комкать программу. По плану нам предстояло в тот же день вылететь к другому вулкану, расположенному в 500 км дальше, на восточной оконечности острова. Билеты на самолет ждали внизу, отменить поездку было невозможно. Программа предусматривала возвращение на Мерапи через неделю: мы собирались проверить изменения, происшедшие за это время в активности, расходе лавы и газов, уровне их температур и химическом составе.
      Вулканологические наблюдения преследуют цель установления причинно-следственных связей между различными аспектами вулканической деятельности. За те несколько дней, что мы провели на Мерапи, никаких заметных изменений не произошло, впрочем, с уверенностью утверждать это было нельзя, поскольку химический состав газовых проб предстояло выяснить только в лаборатории. Я рассчитывал, что после недельного отсутствия удастся зафиксировать более четкие модификации ряда параметров. Оставшиеся пустые ампулы мы разделили на две партии: одну предназначили для вулкана Кава-Иджен, куда мы отправлялись, вторую оставили для второго визита на Мерапи.
      Кава-Иджен ("кава" по-индонезийски "кратер") без преувеличения представляет собой чудо света. Я видел его в третий раз за двадцать лет, но удивлялся не меньше чем в первый.
      Мы осторожно ехали на джипе по каменистой просеке через лес вверх по склону огромной кальдеры, внутри нее поднимались макушки трех активных вулканов, в том числе Иджена. Затем еще более осторожно спустились в 15-километровую кальдеру, дно которой занимают плантации кофе, а внутренние склоны покрыты лесами и лугами. Здешний кофе по праву пользуется высокой репутацией - вкуснее его я не пил нигде в мире. Несравнимый аромат.
      Дорога кончилась. Дальше надо два часа подниматься по узенькой тропке к краю кратера. И тут в 100 м под нами открылось в легкой дымке озеро. И какое озеро!
      По мере того как спускаешься в кратер - берег озера доступен лишь в двух точках, в остальных местах стенки круто обрываются вниз, кажется, что сходишь в мир иной. "Оставь надежду всяк..." У людей нашей профессии образы "Божественной комедии" возникают очень часто, поскольку мы то и дело оказываемся у ворот ада. Огнедышащие жерла, едкие дымы и раскаленные потоки невольно возвращают к строкам гениального флорентийца, так что приходится делать усилие, чтобы не цитировать их. Ограничусь поэтому прозой.
      В окружении серых стен лежит яблочно-зеленое озеро, над поверхностью которого тянутся сернистые шлейфы. По берегам вокруг черных отверстий, напоминающих раскрытые зевы чудовищ, отливают золотом валики серы. Такие же отверстия существуют в дне озера, поэтому его температура на поверхности составляет 60oС, а в глубине - свыше 200oС: озеро Иджена заполнено не водой, а смесью серной и соляной кислот.
      Мы проработали возле него несколько часов. Время от времени ветер доносил до нас "дуновение" газов с высоким содержанием сероводорода, сернистого ангидрида и соляной кислоты.
      Они вызывали приступы кашля, если мы не успевали быстро натянуть маску. Ампулы наполнены, пора уходить. Наверху мы еще раз поглядели на убийственное озеро. Все молчали: бывают минуты, когда слова, любые слова, бессильны для выражения чувств.
      И снова Мерапи. Выйдя из деревеньки, мы за два часа поднялись на гребень Пасарбубар. За две недели лазания по вулканам все члены группы обрели отличную форму. На сей раз мы решили разбить лагерь не у подножия вершинного купола на высоте 2700 м, а расположиться на устланной мягким песком площадке непосредственно на вершине. Стояла замечательная погода. Дождь, ветер, холод и туман не просто осложняют работу вулканолога, они увеличивают степень риска. Сейчас, в июле, индонезийский климат радовал нас.
      Солнце, как всегда на экваторе, быстро катилось к горизонту. На фоне багрового шара строгим треугольником прошла стая гусей. Фиолетовые сумерки ползли из долины. Мир и покой охватывали вселенную. В небе загорались звезды. Вот Юпитер, Орион, Плеяды, Альдебаран...
      Мы вылезли из спальных мешков еще до зари. Предстояло проверить несколько десятков мелких жерл, которые мы пометили на карте. Почти все они располагались на гребне и стенках кратера с южной стороны. Есть ли какие-то изменения? Похоже, что нет. За время нашего отсутствия активность не возросла. Мы были слегка разочарованы. Возможность вести комплексные наблюдения за активной фазой выпадает на долю ученого не каждый день, и мы надеялись, что корреляции в изменениях параметров подтвердят некоторые наши теоретические выкладки.
      Решено было спуститься в кратер маршрутом, открытым Фанфаном и Жаном неделю назад. Прокладка пути - важнейший элемент в альпинизме; недаром имена первовосходителей навечно записывают в "паспорт" вершины. Между "премьерой" и последующими походами - дистанция огромного размера. Идущие следом уже знают, что и как надо делать, неизвестность не снедает их, остается преодолеть лишь физические препятствия, а это сделать не столь уж сложно.
      Солнце жгло вовсю, когда мы начали спуск; небо оставалось безупречно синим. Картина не менялась уже много дней, и мы воспринимали ее как должное: не обращают же внимания на жару в пустыне. Ява, однако, не пустыня...
      Несколько секунд спустя нас заволокло густое облако. Пытаясь нащупать ногой надежную выбоину, мы даже не успели заметить, откуда оно взялось опустилось сверху, поднялось снизу или образовалось на месте из мириадов микроскопических капелек, сконденсировавшихся из влажного воздуха. Ополчившийся против нас ветер погнал снизу фумарольные дымы, так что глаза теперь не только застил туман, они еще и слезились; пришлось надеть маски. Просто шагать в противогазе - небольшое удовольствие. А карабкаться в нем по крутой стене или работать куда хуже. После войны мне пришлось работать в руднике, и я очень хорошо помню, как через полчаса снимал маску и дышал пылью, прекрасно зная, насколько это вредно. Но дышать через респиратор становилось невыносимо.
      Я опасался, что, заблудившись в белесом пюре, мы попадем в тупик, коим несть числа в кратере действующего вулкана. Но Легерн и Вюймен прекрасно помнили маршрут, проложенный неделю назад, и без колебаний вели нас то по уплотненной осыпи, то по слою пылеватого песка, то по скальным выступам. За четверть часа нам удалось одолеть перепад в 100 м. По мере спуска возрастала концентрация кислых газов. До сих пор мы при малейшей возможности снимали маски, торопливо натягивая их после "доброго глотка яда", как сказал поэт. Теперь находиться без респиратора стало опасно.
      Когда клочья тумана чуть расходились, мне были видны все члены группы. К нашей пятерке присоединился молодой индонезиец Тери, химик вулканологической службы; кратер Мерапи был для него "боевым крещением". Я с кинокамерой замыкал колонну.
      Предыдущие несколько лет я редко занимался киносъемкой и потом горько сожалел об этом. Многие связанные с вулканизмом исключительные явления безвозвратно исчезали, и в дальнейшем я мог лишь рассказывать о них. Отныне я решил не пренебрегать камерой.
      Мы добрались до ровной площадки, устланной толстым слоем пепла. Альтиметр показывал высоту 2890 м. Во время "премьеры" Легерн засек в желобе, окаймлявшем нашу террасу, интересный фумарол. Жан-Кристоф опустил в него термометр: 870oС. Фанфан взял в ампулы несколько проб и определил концентрации фтора и хлора.
      Неожиданно туман рассеялся, словно его втянуло в гигантскую трубу. Мы увидели перед собой наваленную из глыб "спину" активного купола. Воздух над ней вибрировал от жара, а в трещинах проглядывали ярко-красные жилы расплава.
      Все деловито принялись за работу. Пробы для лабораторных анализов, температура (878oС), состав. О том, в какой атмосфере мы находились в кратере, красноречиво свидетельствовала наша одежда. Когда мы выбрались наверх - что показалось детской забавой в сравнении со спуском в тумане - и взглянули друг на друга, то закатились от хохота: кислота разъела вату и синтетику, а те, кто необдуманно присел внизу на камень, лишились ответственной части брюк... К сожалению, фтористоводородная кислота разъела два из трех объективов, прикрепленных к турели камеры, а это уже было не смешно. Подобная штука произошла со мной двадцать лет назад в кратере Стромболи, и все драгоценные кадры, снятые там, получились смазанными.
      Накануне отъезда с Явы мы имели продолжительные беседы с ответственными индонезийскими работниками, в том числе с директором вулканологической службы и министром по вопросам науки. Оба руководителя были знакомы с общими проблемами вулканологии. Нам были близки и понятны их заботы. Все это делало беседы конструктивными, в отличие от многих иных случаев. Тем не менее наша позиция вызвала у них удивление. Дело в том, что в отличие от ходячей точки зрения я считаю совершенно излишним прогнозирование начала извержения. Прежде всего потому, что оно практически никогда не начинается внезапно, на пустом месте. Ему предшествует достаточно продолжительный период пробуждения.
      Чрезвычайно важно другое - знать, не произойдет ли во время извержения опасный для населения пароксизм, и если да, то когда. Отсюда следует, что строить обсерватории на уснувших вулканах совершенно бессмысленно. Они обходятся дорого и приковывают вулканологов к месту, заставляя их годами сидеть на горе в напрасном ожидании эруптивной фазы. За примерами ходить недалеко. В Индонезии голландцы оставили несколько обсерваторий. В эпоху, когда их строили, полезность постоянных наблюдательных пунктов никем не ставилась под сомнение. Впрочем, и сейчас мою точку зрения разделяет не так много ученых. Одни лично заинтересованы в их существовании, другие по инерции поддерживают устоявшееся воззрение - в этом отношении за примерами тоже не приходится далеко ходить...
      Наши индонезийские собеседники в конечном счете согласились, что имеет смысл действовать иначе: вместо того чтобы содержать у кратеров "привратников", следует подготовить группу квалифицированных специалистов, которые будут обследовать вулкан при малейших подозрительных признаках. Что касается уснувших вулканов, то присматривать за ними должны не сотрудники обсерваторий, а автоматически действующие приборы.
      Особую озабоченность вызывал у меня Иджен. Не потому, что мы заметили какие-то признаки пробуждения, нет, все было спокойно. Но озеро серной и соляной кислоты лежит в кратере над эруптивными трещинами; в случае извержения в этой зоне магма может вскипятить адскую смесь, и насыщенный кислотами пар поднимется над округой. Трудно даже вообразить последствия подобной катастрофы...
      Возможно, есть смысл начать откачивать озеро и использовать кислоты для промышленных целей, тем более что источник практически неисчерпаем: дождевая вода в муссонный период будет каждый год заливаться в кратер, превращаясь в кислоту. Вулканы при определенных обстоятельствах могут и должны приносить пользу.
      Это относится не только к таким редкостям, как Кава-Иджен, но в куда большей степени к использованию геотермальной энергии. Идея выработки электроэнергии с помощью природного пара была реализована уже давно. В Тоскании, в Лардерелло, с 40-х годов действует геотермальная электростанция. Затем такую же станцию я видел в Вайракее на Новой Зеландии. Оказавшись вскоре после этого на Новой Каледонии, я предложил провести там экспериментальную разведку горячих подземных вод. Они могли бы открыть широкие перспективы для производства на месте никеля - Новая Каледония располагает богатейшими залежами никелевых руд.
      Идея была похоронена. По всей видимости, она противоречила интересам могущественных кругов, в том числе транснациональных корпораций. Поэтому все осталось по-прежнему. Никелевую руду возили на переработку в Японию, за тысячи миль.
      Я уже перестал удивляться нерациональности решений, продиктованных корыстными интересами самого разного толка. Могу вспомнить по этому поводу "околовулканический" эпизод, окончательно избавивший меня от иллюзий.
      В 1972 г. французское правительство командировало меня на Коморские острова, тогда еще не обретшие независимости, где население было напугано извержением Карталы. Облетев вулкан на вертолете, а затем поднявшись к кратеру, я с легким сердцем успокоил губернатора и общественность. Моя миссия закончилась, можно было улетать.
      Тем временем я, признаюсь, не без удивления узнал о том, что на острове строится второй аэродром, способный принимать крупнейшие авиалайнеры. Удивлен я был потому, что на Гранд-Коморе уже был отличный аэродром, на который садились достаточно большие реактивные машины. На острове же не наблюдалось бурной хозяйственной деятельности: он давал немного ванили, немного сырья для производства духов и кокосовые орехи. Туризм был развит в весьма скромных масштабах. Зачем понадобилось сажать Боинги-747 на крохотном островке и тратить ради этого 10 млрд. франков? Загадка.
      Подробности этой затеи я узнал от занятых на строительстве инженеров, столкнувшихся с проблемой, связанной с вулканологией. Почва, которую они разравнивали, была сложена из лав, излившихся из двух стоящих на острове крупных вулканов. Инженеры установили, что под землей находятся многочисленные весьма обширные полости - некоторые объемом свыше 100 м3. Естественно, прежде чем начать сажать самолеты на будущую полосу, эти каверны надлежало засыпать.
      Не составляло труда определить, что полости представляли собой "лавовые туннели". Это весьма частое явление в базальтовых покровах, встречающееся во всех частях света. Но здесь их оказалось особенно много. Туннели по нескольку метров в диаметре тянулись на сотни метров. Выходные отверстия их отчетливо видны с моря: достаточно было прокатиться на лодке вдоль обрыва, тянувшегося в 200 м от строящейся взлетной полосы.
      В отчете о командировке представленном в министерство, я изложил мнение вулканолога о будущем аэродроме: дорогостоящую бетонную полосу, проложенную между двумя действующими вулканами, неминуемо зальет лавовый поток после первого же извержения. Вскоре специалисты отдела аэродромного обслуживания управления гражданской авиации пригласили меня обсудить эти выводы.
      Разговор вышел коротким. Я повторил более подробно свои соображения, добавив, что аэродром вряд ли успеет окупиться до того, как его серьезно повредит вулкан. У меня спросили, какой объем лавы может вылиться на полосу. Несколько удивившись, я стал вспоминать размеры застывших потоков на Гранд-Коморе и привел примерную цифру... Двое сотрудников, быстро пробежав пальцами по клавишам калькуляторов, ответили, что очистка обойдется во столько-то килофранков - вполне приемлемый дополнительный расход. Вывод? "Ваши опасения, милостивый государь, не обоснованны". Пришлось добавить, что повреждения могут затронуть не только бетонную полосу, но и диспетчерскую башню; что под аэродромом могут открыться эруптивные трещины, откуда выльется как минимум в двадцать раз больше лавы, чем я назвал; что может возникнуть паразитический конус, который погребет все - как это случится буквально несколько месяцев спустя на исландском острове Хеймзе, где треть города окажется засыпана шлаком; что близость вулкана Карталы высотой 2650 м, окутанного большую часть года туманом, представляет немалую опасность для самолетов. Все было напрасно! Вскоре я узнал из надежного источника, что аэродром представлял собой подарок Парижа коморскому шейху, с помощью которого рассчитывали достичь политических выгод. Так что спорить было бесполезно.
      Вас интересует, чем кончилось дело? Через несколько месяцев аэродром был закончен и именно с него еще через несколько месяцев взлетел самолет, на котором шейх бежал за границу от гнева народа... Это пример того, как невнимание к вулканологии оборачивается серьезными политическими просчетами.
      Эребус
      Мечте навстречу
      Эребус... Впервые это причудливое имя я встретил еще в детстве. Лет в двенадцать-четырнадцать, сейчас уже не помню точно, мне попалась книга о необыкновенном путешествии Джеймса Кларка Росса в Антарктику. Под командованием у него было два парусника, "Эребус" и "Террор". "Террор" не нуждался в переводе, это было и так понятно - страх, ужас. А Эребус оказался английской, вернее латинской, формой имени Эреба - олицетворения мрака в греческой мифологии; будучи сыном Хаоса, он вместе с Ночью породил День.
      Оба названия поразили мое воображение - не только смыслом, но, думаю, и звучанием. В них крылось нечто загадочное и роковое; я окончательно утвердился в этом, узнав, что по возвращении из отважного антарктического плавания оба корабля двинулись в Арктику и бесследно сгинули в ледяном лабиринте Северо-Западного прохода.
      Затем я прочел Эдгара По и вместе с Артуром Гордоном Пимом прорвался сквозь ледяные поля в свободное ото льдов море, где невероятной силы течения подхватывают вас и несут к сказочному полюсу. Это было то самое море, которое Джеймс Росс обнаружил четыре года спустя после того, как писатель измыслил его в своем воображении...
      С раннего возраста я грезил полярными льдами и мечтал, когда вырасту, отправиться на полюс. С жадностью я накидывался на каждую новую книгу об Арктике и Антарктике. Одной из первых были записки Джеймса Росса, за ними последовали захватывающие рассказы о плаваниях Уэдделла, Биско, Кука, Нансена, Скотта, Пири, Амундсена, Шеклтона... Прошло детство, потом отрочество. Я не стал полярником. Не в моем характере сожалеть о несбывшихся мечтах, тем более что профессия, которую я избрал в конце концов, доставляла мне не меньше радостей, чем сулило воображение.
      Я успел уже забыть о "Эребусе" моего детства, как вдруг в одной научной статье натолкнулся на упоминание о вулкане Эребус. Там говорилось, что его лава имеет уникальный состав - такой же, какой и породы, слагающие горы Кения (так называемые кениты), только в расплавленном состоянии. Эребус, единственный на Земле действующий вулкан, питаемый подобной магмой, являл собой геологическую причуду, и эта интригующая тайна сама по себе воспламенила давние мечты!
      Антарктида вновь сделалась притягательной целью. Пусть время географических открытий миновало - что с того? Ледовый континент оставался широким полем для научных исследований и во второй половине нашего века. Меня всегда увлекала экспедиционная работа, в которой добывание крупиц нового сопряжено с испытанием в экстремальных условиях физической стойкости человека, его выдержки и воли. Употребляя вошедшее в моду слово "экспедиция", я не имею в виду псевдонаучные путешествия, получившие сейчас такое распространение благодаря развитию современных средств транспорта, доступности фото- и киноаппаратуры и стремлению людей вырваться подальше от шума городского, из плена бытовых удобств. "Воля покоряет вершины", - любил повторять Маммери, один из отважных альпинистов-первопроходцев прошлого века. Этот девиз в свое время я старательно вывел на обложке своей школьной тетрадки (обложки тогда делали из грубой холстины).
      Наличие в жерле Эребуса уникального расплава - "анортоклазового фонолита*" - само по себе являлось для вулканолога более чем достаточной причиной отправиться в Антарктиду. Ну а то, что вулкан носил название корабля, хранившегося на дне ящика с забытыми детскими грезами, безусловно, сыграло определенную роль во внезапно пробудившемся интересе. К этому добавились еще два обстоятельства, лежавшие в сфере моих научных занятий: установить связь между вулканизмом и феноменом, который в конце 50-х годов еще именовали "дрейфом континентов", и изучить собственно вулканическую активность, ее причины и закономерности.
      * Фонолит - щелочная вулканическая горная порода, название ее связано с характерным звенящим звуком при ударе по ней (греч. phone - звук и litos камень, звенящий камень). - Прим. ред.
      Дело в том, что подавляющее большинство вулканов нашей планеты возникает на границе между гигантскими, площадью в миллионы квадратных километров, блоками земной коры - литосферными плитами, образующими сложную мозаику. Эребус же занимает - так по крайней мере казалось - иное положение. При этом он характеризуется постоянной активностью. Все, кому довелось наблюдать вулкан - Джеймс Росс и его спутники в 1841 г., капитан Скотт и его товарищи шестьюдесятью годами позже, члены экспедиции Эрнеста Шеклтона, первыми совершившие восхождение на Эребус в 1908 г., и участники второй экспедиции Скотта, поднявшиеся на него в 1912 г., наконец нынешние полярники, обозревавшие вулкан с самолетов и вертолетов, - все сообщали, либо что из него "вылетело пламя", либо что тянулся шлейф дыма, либо что дым в ночи окрашивали багровые отблески.
      По всему свету не наберется и дюжины вулканов, продолжающих активно действовать в перерывах между извержениями. Вспомним в связи с этим, что Везувий обязан своей известностью не столько разрушению Помпеи, сколько поразительному постоянству своей активности, длившейся с XVII в. по 1944 г. Его итальянские сородичи Этна и Стромболи не прекращают вулканической деятельности с древнейших времен, весьма вероятно на протяжении десятков тысячелетий. Килауэа на Гавайях клокотал со времени его открытия в 1823 г. по 1924 г., Ньирагонго в Заире - с 1928 по 1977 г., Эрта-Але в Эфиопии считается действующим с 1968 г., когда мы зафиксировали этот факт, однако процесс там, по всей видимости, тоже начался тысячи лет назад. Аналогичным образом ведет себя Мерапи на Яве... Для человека, занимающегося сбором данных о таком во многом еще таинственном явлении, как вулканизм, постоянно действующий кратер представляется наилучшим местом работы и потенциальных открытий. Легко понять, как интересен был для меня Эребус: вулкан находился в мало понятной тектонической ситуации, извергал, как уже упоминалось, уникальную по составу лаву, пребывал в состоянии постоянной активности и к тому же помещался в Антарктиде!
      Я решил перечесть книгу Шеклтона "В сердце Антарктики" - хотелось вспомнить, как проходило первое восхождение на Эребус, как выглядел кратер и что в нем увидели члены экспедиции. Сдержанность повествования, характерная для подлинных исследователей, не мешала понять, каких трудов им стоило это предприятие; судя по описаниям, активность вулкана была постоянной.
      Наведя справки, я установил, что у кратера побывали лишь двое геологов - процессор Эджуорт Дейвид и Реймонд Пристли. Это обстоятельство послужило дополнительным стимулом к тому, чтобы попытаться организовать экспедицию на Эребус. Следует признать, что подобная мысль, высказанная французским гражданином, свидетельствовала об изрядной доле наивности. Особенно в 50-60-е годы, когда в науках о Земле вулканология занимала положение Золушки. С равным успехом можно было хлопотать о полете на Луну!
      Тем не менее в 1959 г. промелькнул лучик надежды. Меня пригласили посетить только что построенную геотермическую электростанцию в Новой Зеландии. Один из вечеров я провел в доме покорителя Эвереста Эдмунда Хиллари, который за год до нашей встречи достиг Южного полюса на собачьих упряжках. Разговор зашел об Эребусе, и мы без ложной скромности сошлись на том, что если кто-то и может осуществить в связке первый спуск в кратер легендарного вулкана, так это мы - двое людей, сидевших сейчас у уютно потрескивавшего камина. "Решено!" - воскликнули мы, решив тут же взяться за дело. Но затем - бесчисленные препятствия, неизбежно возникающие при попытке снарядить любую экспедицию, скучные мелочи: получение разрешений, выбивание кредитов, бюджетные ограничения, шовинистические предрассудки, неотложные обязательства, не говоря уже о расстоянии в 20 тыс. км, отделяющем Окленд от Парижа, и возрасте одного из участников, с каждым годом все более превращавшем намеченное предприятие в рискованную авантюру, - все это постепенно гасило пыл. И я похоронил проект, как уже случалось не раз, хотя это вызвало больше душевной горечи, чем в других случаях.
      Мне исполнилось пятьдесят восемь лет - по паспорту, но, к счастью, сердце работало как у тридцатилетнего, а восторженность сохранилась юношеская, когда я получил письмо с ошеломляющим предложением: молодой новозеландский геолог Филип Кайл, побывав на Эребусе, где он со спутниками пытался спуститься в кратер, приглашал меня на следующий год возглавить новую попытку!
      Не могу описать шквал чувств, захлестнувших меня при чтении этого послания. Я внимательно перечитал его еще раз, пытаясь найти подвох. Медленно, постепенно я проникался сознанием того, что долгожданная мечта, похоже, реализуется. Причем все произошло без малейших усилий с моей стороны! Это был один из самых фантастических моментов моей биографии. Но реальность, как стало ясно после первого посещения Эребуса, оказалась куда богаче фантазии.
      Открытие Эребуса
      "Эребус" Джеймса Росса и "Террор", шедший под началом Френсиса Крозира, уперлись в ледяное поле 5 января 1841 г. на широте 66o55' строго на юг от Новой Зеландии. Январь в Антарктиде - разгар лета. Сплошной лед ломается, и между ледяными полями появляются разводья. Следуя в кильватере один за другим, суда двинулись по лабиринту, стараясь не попасть в ловушку; идти приходилось очень осторожно, поскольку дать задний ход паруснику не так-то просто... Найти проход им не удалось, и несколько раз команде приходилось пилить лед, по счастью не слишком толстый в это время года.
      Полярное лето позволяет плыть даже во льдах круглые сутки, и на пятый день они наконец вышли на чистую воду, пять суток ушло на то, чтобы одолеть 115 морских миль, чуть больше 200 км. Чистая вода позади полярных льдов - не странно ли? Не исключено, что Джеймс Росс ожидал этого. Однако, возможно, им просто движило упорство, благодаря которому были сделаны едва ли не все великие открытия на суше и на море. В записках Уэдделла и Моррелла, в рассказах отважных китобоев и охотников на тюленей встречались смутные указания на существование моря позади паковых льдов, хотя так далеко в эти широты никто еще не забирался. Лишь Эдгар По четырьмя годами ранее завел туда своего героя Гордона Пима. Сведения о полярном море писатель черпал не только из своего богатого воображения, но и из рассказов капитанов и моряков, промышлявших тюленей возле ледового континента.
      Итак, "Эребус" и "Террор" нормально плыли по морю, которое тоже можно было бы назвать нормальным, если бы не айсберги вокруг. Британское адмиралтейство поручило Россу достичь Южного магнитного полюса, и корабль шел туда, куда указывала стрелка компаса. Знаменитый немецкий физик Карл Гаусс, крупнейший авторитет в области магнетизма, лично наставлял путешественника, как вести научные наблюдения, дабы собрать максимальный научный урожай. Следует сказать, что за несколько лет до этого Росс первым достиг Северного магнитного полюса. Благодаря работам физиков разных стран, среди которых ведущее место занимал Гаусс, земной магнетизм в ту эпоху оказался в большой чести - даже среди людей, которых он, по идее, не должен был волновать. Вот почему адмиралтейство поставило перед экспедицией главной целью достичь Южного магнитного полюса, положение которого теоретически рассчитал Гаусс, и подробно изучить на месте явление магнетизма.
      Вскоре на горизонте перед путешественниками возник континент.