Несколько лет назад администрация изъявила желание перенести место пребывания префектуры из Бас-Тера в Пуэнт-а-Питр. Последний давно уже стал экономической столицей острова, там построен международный аэропорт, на берегу оборудованы дивные песчаные пляжи, вдоль которых выросли новые роскошные отели и жилые дома. Короче, переезд облегчил бы управление департаментом и весьма скрасил бы жизнь чиновникам и их семьям.
      Однако прожект натолкнулся на решительное сопротивление жителей Бас-Тера: богатые и бедные, приверженцы правящей партии и оппозиции - все как один, позабыв распри, дружно восстали против переезда, обрекавшего их город на окончательное увядание, а многих - на разорение. И префектура отступила, не рискуя провоцировать взрыв. Но вот природа, словно по заказу, преподнесла им нечаянный подарок в виде извержения. Перед лицом грозящей опасности эвакуируют население и - конечно же! - префектуру со всеми административными службами. Пока их временно размещают в Пуэнт-а-Питре. Если катаклизм произойдет, власти удостоятся похвалы за расторопность и префектура, навечно осядет в "более безопасном месте". Если не случится ничего серьезного, что ж, всегда можно будет сказать "Профилактика лучше лечения". Жителям по прошествии нескольких недель разрешат вернуться, ну а префектура останется в Пуэнт-а-Питре: ведь на ее переезд уже ушло столько денег, что глупо вновь тратить уйму времени, энергии и средств на возвращение в Бас-Тер...
      Такими предположениями поделились со мной многие бастерцы, добавив при этом: "Вы спутали все карты, заявив во всеуслышание, что никакая опасность не грозила городу, и следовательно, эвакуация была напрасной. А когда международная комиссия в ноябре рекомендовала отменить чрезвычайное положение, мы пустили в ход все влияние для того, чтобы вернуть префектуру в город..." Не стану судить, обоснована или нет выдвинутая в разговорах со мной гипотеза. Я изложил ее со слов местных жителей и готов согласиться, что в отличие от моих прогнозов по поводу извержения она не была до конца подтверждена фактами...
      Продолжение этой истории можно считать вполне логичным: правота не доводит до добра. В моем случае санкции последовали незамедлительно: приказом директора я был отстранен от руководства отделом вулканологии в Парижском институте физики Земли. В вину мне вменялось "дезертирство" с Суфриера в эквадорские Анды, а также то, что я самовольно покинул пост и оставил население без помощи перед лицом опасности. А поскольку в Андах нам с товарищами пришлось спасать четверых членов британской экспедиции, застигнутых взрывом в кратере Сангая, директор института добавил, что считает это отягчающим обстоятельством, ибо мы предпочли спасение четырех англичан заботе о благе 75 тысяч граждан Франции.
      На это я ответил примерно следующее: постоянное присутствие компетентного врача у постели человека, заболевшего простудой, не обязательно. Врачу следует отправиться на осмотр других больных, тем более если он оставил на месте надежного заместителя, готового вмешаться в случае неожиданных осложнений. Именно такая ситуация сложилась на Суфриере. Мой диагноз основывался на тридцатилетнем опыте, поэтому я счел более важным, оставив возле "простудившегося" вулкана трех грамотных геохимиков, вылететь к Сангаю.
      Мое отстранение от вулканологических наблюдений во Франции произвело немало шума в научных кругах. Я получил вырезки из газет Соединенных Штатов Америки, Японии, Бразилии, Новой Зеландии, влиятельный английский журнал "Нейчур" посвятил этому событию целую страницу под заголовком "Первая жертва Суфриера". В статье подробно рассказывалось, как я стал этой жертвой.
      Я обратился к ряду высокопоставленных лиц с жалобой на скандальное решение директора института, но они ответили, что "не считают себя компетентными". Ничего не оставалось, как вынести происшедшее на суд общественности, однако большая пресса, государственные радио и телевидение, раньше охотно излагавшие истории про вулканы, захлопнули передо мной двери "по государственным соображениям"... Мне советовали тихо уйти, но я не мог сделать этого по многим причинам и прежде всего потому, что распоряжение ретивого администратора лишало живущих вблизи вулканов людей квалифицированной помощи... В конце концов у меня не было иного выбора, как подать иск в суд*.
      * Решением суда увольнение профессора Тазиева было признано незаконным. - Прим. перев.
      Суфриерский кризис - я имею в виду вулканический - завершился в марте 1977 г. Первого числа этого месяца произошло последнее из двадцати фреатических извержений, начавшихся 8 июля, после чего вулкан снова утих, скорее всего на несколько лет. Примечательный факт: с конца ноября, то есть с момента, когда международная комиссия недвусмысленно признала правоту нашей группы, руководство (административное и научное) проявляло поразительную сдержанность. Ни единого слова тревоги не было высказано по поводу последовавших за эти полгода пяти-шести извержений, хотя одно из них было особенно яростным. Быть может, из-за того, что они были всего лишь фреатическими?
      Ладно, что было, то было... В конечном счете анализ мотивов человеческого поведения не входит в мои намерения. История, которую я поведал, оказалась причастной к исследовательской деятельности вулканолога, и я изложил события и факты так, как они происходили. Мне хотелось показать читателю, что ремесло вулканолога подчас заставляет его сталкиваться с опасностями не только физического свойства.
      Единственный полезный урок, который следует извлечь из этого дела, заключается в том, что когда наука вплотную соприкасается с социальными проблемами и особенно когда речь идет о жизни или благополучии людей, полагаться следует не на титулы и звания, а на объективные данные, собранные компетентными специалистами.
      В извержении Суфриера четко прослеживаются две фазы. Первая, с июля 1975 по июль 1976 г., проявлялась нарастающей микросейсмической активностью. Вторая, эруптивная фаза, как мы знаем, началась 8 июля 1976 г. двадцатиминутным фреатическим извержением и длилась до 1 марта 1977 г., когда было отмечено последнее проявление указанного типа. Во время этой фазы сейсмическая активность действительно продолжала нарастать; правда, увеличивалось лишь число толчков, а не их интенсивность и магнитуды. С августа 1976 г. землетрясения стали постепенно ослабевать. Легерн, наиболее полно изучивший эти явления, представил цифры, исходя из которых суфриерское извержение можно отнести к весьма умеренным, из жерла вылетело около 1 млн. тонн вулканических продуктов. Для сравнения напомним, что Везувий в 1906 г. дал 500 млн., Кракатау - 45 млрд., а Тамбора - 375 млрд. т...
      И тем не менее почти заглушенное словесным треском пробуждение Суфриера вызвало жгучий интерес, прежде всего в странах Карибского моря и в районах активного вулканизма. Хочу отметить такой нюанс. Некоторые вулканологи поначалу настороженно встретили мои категорические выводы. По их мнению, следовало дождаться окончания эруптивной фазы, провести все лабораторные анализы и лишь затем делать заключения. Тот факт, что я побывал на вулкане и видел все в непосредственной близи - ближе, чем мне бы хотелось! представлялся им скорее минусом, чем плюсом. Вообще в их глазах я придал вулканологии слишком "спортивный" характер. Полагаю уместным внести в этот вопрос ясность.
      Совершенно верно: я не скрываю, что намеренно связал исследовательскую деятельность, по своей природе строгую и мало поэтичную, с так называемыми тривиальными радостями, которые приносят физическое усилие, товарищество и совместно пережитый риск. Таково уж свойство моей натуры. Однако дело не в этом. Наш подход к вулканологии зиждится на постулате, что наиболее полные наблюдения и самые точные измерения следует производить в тот момент и в том месте, где происходит извержение. А это место редко бывает легкодоступным (если вообще доступным), так что надо быть заранее готовым к настоящим трудностям - еще до того, как приступишь к работе. Между тем, тяготы пути оказываются не по плечу многим научным работникам. Может быть, оттого они выказывают по отношению к ним пренебрежение. "Настоящая" вулканология, по их утверждению, делается в лаборатории и библиотеке.
      Я уже не удивляюсь подобной реакции. Она сопровождает меня постоянно с 1949 г., когда я с наивным восторгом неофита пытался привлечь внимание геологов и геофизиков к полевой вулканологии. Почему не использовать новейшую современную аппаратуру для изучения этого важнейшего природного явления? Отказы мотивировались различными соображениями. Одни вполне справедливо говорили, что включение вулканологии в список "официальных" дисциплин сократит ассигнования на их собственные исследования... Других раздражала сенсационность подобного подхода; людей, намеревавшихся вести наблюдения в непосредственной близости от эруптивных жерл, они называли авантюристами: наука не спорт и не игра с опасностью! В Советском Союзе, Соединенных Штатах Америки и Японии мне не доводилось слышать подобных отзывов, но в академических кругах Западной Европы нередко раздавалось: "Тазиев? Да, он привозит первоклассные снимки". Под этим подразумевалось, а иногда и говорилось в открытую, что качество фотографий еще не обеспечивает качества науки.
      Несмотря на горячую увлеченность и боевой дух, мне вряд ли удалось бы одолеть многочисленные препоны без поддержки ряда крупных французских ученых, которым вулканология обязана столь многим. С благодарностью назову их имена: Иван де Манье, Пьер Пруво, Юбер Кюрьен, Жорж Жобер, Робер Шаббаль.
      События, связанные с суфриерским извержением, позволили высветить один из неприятных аспектов научного мира - достаточно узкого, но пользующегося огромным влиянием. Речь, понятно, идет не об одной лишь вулканологии. В ученой среде сплошь и рядом действует самый настоящий "закон молчания", стыдливо именуемый "академической сдержанностью", согласно которому мелкие и крупные скандалы не следует выносить из круга посвященных. Грязное белье, говорят нам, надлежит стирать за закрытой дверью... Если бы его стирали! К сожалению, слабости одних и зависимость других от круговой поруки, от давления со стороны порой связывают ученых крепче веревок, которыми лилипуты опутали Гулливера.
      Вот и мне твердили: "Не возвращайтесь на Гваделупу, не рассказывайте о наших расхождениях - особенно журналистам. Перед лицом общественности ученые должны выступать единым фронтом. Нельзя дискредитировать науку..." И так далее. Но разве науку не дискредитирует подобное поведение? Разве наука не определяется исчерпывающей формулой: поиск истины? Вот почему вслед за Эмилем Золя - я обвиняю!
      Современное общество справедливо предъявляет высокие требования к врачу, которого закон допускает к больному только после долгих лет учебы и специализации в клинике. Врачом нельзя стать, выучив наизусть медицинский энциклопедический словарь.
      Точно так же обстоит дело в вулканологии. Здесь помимо усвоения знаний, оставленных предшественниками, обязательно необходимо пройти несколько лет практики. На плечи людей, выдающих прогнозы развития вулканической деятельности, ложится огромная ответственность, и ценой тут может стать не одна человеческая жизнь, а тысячи.
      Вот почему мне не хотелось бы, чтобы эти заметки воспринимались как полемика личного характера. Это призыв отнестись со всей серьезностью к столь важному для человечества делу, каким является вулканологический прогноз.
      1977 год: возвращение к Ньирагонго
      Как ни парадоксально, но, став "жертвой Суфриера", я во многих отношениях выиграл. Начать с того, что мне дали лабораторию (о чем я мечтал уже четверть века) в Центре по изучению слабой радиоактивности, которым руководит мой друг Жак Лабейри. Во-вторых, скандал привлек внимание правительственных кругов ряда государств к проблемам вулканизма. В результате лишь в 1977 г. я получил приглашение посетить шесть стран и высказать мнение о степени опасности, угрожающей населению, живущему вблизи от вулканов. Урок Гваделупы не прошел даром.
      Первым отреагировало правительство Руанды, небольшой республики в Центральной Африке 10 января 1977 г. начал извергаться Ньирагонго. Этот вулкан дорог мне особенно, в его кратере я получил "боевое крещение" и там же мне посчастливилось открыть в 1948 г. озеро расплавленной лавы. С 1948 по 1969 г., когда мы открыли второе подобное озеро в эфиопском вулкане Эрта-Але, Ньирагонго считался уникумом. Существование кипящего на протяжении десятков лет озера расплавленной породы представляет одну из интереснейших загадок вулканологии. Изучение этого феномена могло бы стать необыкновенно плодотворным для науки, и я многократно предлагал международным организациям основать на Ньирагонго обсерваторию для постоянного наблюдения за его эруптивной деятельностью. Увы, безуспешно.
      10 января 1977 г. Ньирагонго за 25 мин залил огненной лавой окрестные леса, поля, сады и деревни. Погибли сотни людей. Это было самое короткое и самое убийственное эффузивное извержение, случившееся в историческое время.
      Кратер и основная часть массива Ньирагонго окружностью в 50 км находятся в Заире. Но вулкан заходит также за границу, в Руанду. Поэтому, хотя ущерб был нанесен только заирской стороне, трагедия взволновала и руандийские власти. Ньирагонго входит в горную систему Вирунга, возле которой живет большая часть населения Руанды. Люди опасались, что вслед за первым смертоносным шквалом последует второй. В особо тревожном ожидании пребывали жители живописного городка Гисеньи, расположенного на нижних склонах вулкана. Основываясь на своем тридцатилетнем опыте знакомства с Ньирагонго, я пришел к выводу, что непосредственной угрозы нет, все могут оставаться на своих местах. Примечательно, что из примерно полутора десятков официальных консультаций, которые мне пришлось проводить с 1957 по 1977 г, лишь однажды - в 1964 г. в Коста-Рике - я дал заключение о неминуемой опасности для населения со стороны вулкана Ирасу. Во всех остальных случаях страхи не соответствовали реальной угрозе.
      Последнее извержение Ньирагонго, как я уже говорил, длилось от силы 25 мин, хотя обычно эта фаза продолжается днями, месяцами и даже годами. За столь короткое время лава успела затопить огромную площадь - около 2000 га. В крутых склонах вулкана внезапно открылись трещины, откуда со страшной скоростью полилась лава, при выходе из трещин скорость должна была превышать 100 км/ч. Об этом свидетельствовала как ничтожная - почти нулевая - толщина застывших лавовых потоков возле краев трещин, так и высота, на которую они вымахивали, когда сходу наталкивались на солидное препятствие.
      Интересно, что в последнем случае речь шла не о домах и тем более не о хижинах, а о деревьях. Обычно огонь испепеляет их до основания. Здесь же лава, ударяясь о ствол в полуметре от земли, взлетала вверх по ходу препятствия и немедленно застывала. Напомню, что теплота и температура разные понятия. Лава была нагрета до 1000oС в момент, когда она наскакивала на стоявшие по пути деревья, но объем возносившейся по стволу лавы оказывался столь мал, что количества тепла в ней уже недоставало для того, чтобы воспламенить древесину.
      Облет вулкана и его кратера произвел на меня ошеломляющее впечатление. Вместе с тем стал ясен характер извержения, и это дало основание успокоить людей, по крайней мере на ближайшее будущее. Огромная гора треснула, местами по всей длине, выпустив из "прорех" миллионы кубических метров расплавленных горных пород, которые до этого долгие годы колыхались в ее чреве. Иными словами, знаменитое озеро и подпиравшая его колонна магмы вылились, словно содержимое бочки, у которой выбили дно. Озеро, уровень которого неуклонно поднимался в предыдущие годы, находилось на высоте 3200 м. А за две недели до извержения оно уже покрывало платформу, где мы разбивали базовые лагеря всех наших экспедиций с 1948 по 1974 гг. На эту широкую гостеприимную террасу мы вылезали из эруптивного колодца. Если сложить время всех экспедиций, то получится, что я провел на ней два месяца своей жизни.
      Нынешние трещины открылись на уровне 2200-2400 м. Несложный подсчет показывает, что на верхние точки эруптивных трещин давил столб магмы высотой 800-1000 м. Без учета пузырей газа плотность жидкого расплава превышает плотность воды в 2,8-2,9 раза. Плотность газированной лавы больше плотности воды в 2,5 раза. Таким образом, давление составляло 2,5 т/см2! Стоит ли удивляться после этого немыслимой скорости излияния? Потоки неслись поистине как цунами.
      Вид кратера с птичьего полета приятно щекотал нервы воспоминаниями о прошлых визитах. Раньше вниз этажами спускались круглые террасы: верхняя шириной 200 м, вторая - 50, третья -15. Они выглядели ступенями гигантской лестницы, разделенными крутыми обрывами по 100-150 м. Сейчас от этого не осталось и следа. Платформы, на которых мы жили, работали и безмятежно спали, исчезли, провалились, сгинули! Осталось лишь нагромождение гигантских глыб на дне у подножия вертикальной цилиндрической стенки восьмисотметрового провала. Умопомрачительное зрелище! Особенно если представить, что эта теллурическая катастрофа могла случиться во время одного из наших визитов. По спине у меня забегали мурашки.
      Раскрытый зев Ньирагонго производил сильное впечатление даже на человека, повидавшего на своем веку не один вулкан. Спуск в него отныне стал невозможен, во всяком случае граничил с самоубийством. Стенки почти километровой высоты рушились в буквальном смысле на глазах: за десять минут, что вертолет кружил над кратером, я насчитал четыре лавины...
      Судя по картине, извержение растрясло все образование, порода стала рыхлой и оголилась после обрушения кольцевых террас, стенки избороздили трещины по нескольку метров глубиной. Помимо лавин вниз катились сотни отдельных камней и глыб. Видимо, пройдут десятки лет, а может и века, прежде чем можно будет отважиться лезть в кратер. К великому сожалению, Ньирагонго отныне становился недоступен для вулканологов.
      Во время короткого извержения проснулся и соседний вулкан - Ньямлагира. Купол высотой 3000 м тоже треснул, как уже случалось раз десять-двенадцать за последние пять лет. Лава выплеснулась из Ньямлагиры на отметке 1800 м и несколько недель подряд сочилась через тропический лес. Мы облетели круглый шлаковый вал, нагроможденный вокруг нового жерла мелкими взрывами "лавовыми фонтанами", как мы их называем. Все это до удивления напоминало первое увиденное мной извержение, проходившее в 4-5 км отсюда в марте-июле 1948 г. Я помнил его во всех подробностях, как помнят первую любовь. Тогдашнее извержение было вызвано эксцентричным по отношению к главному кратеру Ньямлагиры подъемом магмы, спровоцировавшим вспучивание южной части подножия гигантской вулканической горы с радиусом основания 15 км. В результате вздутия в склонах образовались широкие трещины, через которые магма вышла на поверхность, резко дегазировалась и, излив лаву, породила небольшой побочный конус - Китуро. Сейчас здесь явно произошло то же самое. Но поскольку затронутой оказалась западная часть Ньямлагиры, прилегающая к подножию соседнего Ньирагонго, только что очистившегося от магмы, я смог сделать успокоительное заключение.
      По причинам, мало понятным при нынешнем уровне знаний, находящаяся в глубине под обоими вулканами магматическая масса начала подниматься к поверхности. Чем выше становился подъем магмы, тем сильнее происходило вспучивание. Техника измерения последнего тильметрия - является классическим методом прогнозирования извержений, особенно когда дело касается вулканов с очень жидкой лавой. Именно таковы Ньирагонго и Ньямлагира. Увы, в решающий момент здесь не оказалось ни вулканологов, ни соответственно тильметров. Замечу в связи с этим, что тильметрия мало что дает в применении к вулканам с вязкой лавой - таким, как Суфриер. На нем установили тильметры, как только профессор Аллегр взял бразды правления в свои руки, но данные приборов лишь окончательно запутали картину.
      Итак, значительному вспучиванию подверглось все образование Ньирагонго и западная часть Ньямлагиры. Ньям лопнул первым, дав красивое боковое извержение, которому суждено было продлиться пять с лишним месяцев. Затем разверзся Ньирагонго. Но если в первом случае лавовые потоки питала поднимавшаяся из глубин магма, то во втором она даже не добралась до краев трещин. Ужасающий огненный разлив, несшийся утром 10 января по плантациям к северу от Гомы и остановившийся в каких-нибудь двух километрах от города, бил не из глубин. Это вылилось через дыры содержимое "водонапорной башни" кратера Ньирагонго, заполненного расплавленным базанитом при температуре 1100oС.
      За 25 мин чаша вулкана полностью очистилась, не было видно даже фумарол - ни в кратере, ни вдоль эруптивных трещин, никаких признаков скорого извержения. Населению ничего не угрожало ни в ближайшие месяцы, ни в ближайшие годы. Однако в долгосрочном плане Ньирагонго становился грозным объектом. Пока в его кратере находилось лавовое озеро, оно действовало подобно предохранительному клапану: уровень озера повышался при возрастании глубинного давления и вновь опускался, когда оно падало. Теперь пульсирующая колонна исчезла, а выводной канал закупорен обвалившимися многотонными глыбами. Когда давление вновь начнет повышаться, оно скорее всего прорвет поверхностную породу в каком-то другом месте...
      Ньирагонго уподобился своим соседям - Ньямлагире, Карисимби, Сабиньо, Високе, Мгахинге, Мухавуре. Он сделался "нормальным" вулканом, который основную часть времени проводит в более или менее глубокой спячке, изредка позволяя скопившейся магме вылезти на свет божий. На вулканах Вирунги чаще всего происходят боковые извержения - на склонах и даже у самого основания горы; локализация в вершинном кратере - сравнительная редкость. Соответственно следующее извержение Ньирагонго с одинаковой вероятностью может случиться в зияющей пропасти, венчающей его конус, среди девственных лесов, покрывающих его склоны, в любой из деревень, возникших у подножия, а то и на центральной площади Гисеньи! Таким образом, локализация будущего извержения приобретала особо важный характер. Чтобы определить ее даже с относительной точностью, следовало как можно скорее провести серию измерений, могущих в дальнейшем послужить точками отсчета: определить сейсмичность, углы склонов, химический состав родниковых вод и фумарол, параметры магнитного поля и многое другое...
      Руанда - страна очень небольшая, перенаселенная, почти исключительно аграрная и, следовательно, небогатая. Без посторонней помощи ей не под силу организовать собственную вулканологическую службу и подготовить достаточное число специалистов. Я предложил правительству республики помощь членов нашей группы. Мы были готовы приезжать на место два-три раза в год и следить за развитием процесса. Одновременно несколько руандийских геологов могли бы пройти у нас стажировку во Франции и на Этне, обучившись обращению с приборами и технике измерений.
      Проект был с энтузиазмом встречен руандийской стороной. Однако во Франции он благополучно застрял в лабиринте ведомственной переписки: моя кандидатура после суфриерского инцидента вызвала негативную реакцию.
      Мерапи и другие вулканы
      По счастью, подобная реакция была исключением. Июль 1977 г. мы провели на Яве. Для меня это был шестой приезд в Индонезию, и я радовался ему не меньше, чем молодые коллеги, попавшие туда впервые.
      Индонезия, насчитывающая более четырехсот вулканов, из которых около ста - активно действующие, считается по праву "раем для вулканологов". Однако рай для одних часто означает ад для других. Сами индонезийцы предпочли бы, чтобы огненные горы толпились на их островах не так густо. Местным вулканам принадлежит печальный рекорд: за последние два века они стали причиной гибели 200 тыс. человек, в том числе 90 тыс. - во время пароксизма Тамборы на острове Сумбава в 1815 г., 36 тыс. - во время взрыва Кракатау, пустынного островка в Зондском проливе в 1883 г., 5 тыс. - при извержении Келуда на Восточной Яве в 1919 г. и примерно такого же числа при извержении Агунга на Бали. Это не считая "мелких" происшествий, когда жертвы исчислялись всего лишь сотнями и десятками.
      Один из самых активных индонезийских вулканов, Мерапи, сеет смерть чаще других. Списки жертв включают то несколько человек, то несколько тысяч... В XIV в. он засыпал пеплом знаменитейший храм Борободур высотой 25 м, расположенный в 20 км к западу от кратера. Сегодня извержение такого масштаба вылилось бы в жуткую катастрофу, поскольку плотность населения в этом районе возросла в сотни раз. Вокруг вулкана множество городов, в том числе Соло (500 тыс.) и Джокьякарта (более 1 млн.), древняя столица султаната Центральной Явы. Плодороднейшая почва в районе Мерапи (в переводе "Огненное место") позволяет интенсивно возделывать рис, маниоку, сахарный тростник, кофе. Плантации поднимаются чуть ли не до середины горы. Не удивительно, что власти проявляют в связи с этим серьезное беспокойство.
      До второй мировой войны Ява была меккой мировой вулканологии. Сейчас индонезийское правительство хочет предпринять шаги по созданию в стране образцовой вулканологической службы. В частности, оно выразило намерение вести за кратерами постоянное наблюдение. Нас пригласили ознакомить местных специалистов с современными способами измерений.
      Мне довелось бывать на Мерапи в 1956, 1964 и 1973 гг. Это один из самых легкодоступных вулканов: до отметки 2000 м поднимается шоссейная дорога, она идет по перевалу, отделяющему Мерапи от его близнеца Мербабу. От перевала до купола, венчающего гору, рукой подать, какой-нибудь час ходьбы для тренированных альпинистов, два-три часа - для всех прочих. Вершинный купол сложен из крепкой коренной породы, шагать по которой одно удовольствие.
      Массив соседнего Мербабу покрыт экваториальным лесом, причем при взгляде сверху каждая крона выделяется собственным оттенком зелени - темной, светлой, изумрудной, лазурной, бирюзовой, болотной. Все вместе составляет фантастическую мозаику из правильных сопрягающихся кругов - топологическая феерия!
      Подъем на вершинную часть Мерапи начинается в светлом мимозовом лесу. Мы приехали в июле, когда как раз наступила пора цветения, и воздух был напоен сказочным ароматом. Выше шли травяные луга, плавно переходившие на хребет, ориентированный строго с севера на юг. Слева из туманной дымки, затянувшей в этот час долину и многолюдные города, выплывали могучие вулканические массивы Лаву и Виллис, а дальше, в 200 км, маячил Келуд. Справа, над сверкавшими на солнце рисовыми полями и цепью холмов позади Боробудура, вырисовывались на фоне неба три правильных усеченных конуса: Сламет со своим знаменитым султаном, Сумбинг и Сундоро. На севере их замыкал мой старый знакомый - Диенг. В 1973 г. мы с Джордже Маринелли установили, что он открывает замечательные перспективы в области использование геотермальной энергии. Еще раньше я изучал на нем особенности фреатических извержений, что сильно помогло мне впоследствии на Суфриере.
      Склоны Мерапи прорезаны глубокими желобами с вертикальными стенками. Такое впечатление, словно кто-то прошелся гигантским плугом от вершины до рисовых полей. На самом деле это следы грязевых потоков - по-индонезийски лахаров. Они возникают при смешении вулканического материала с водами кратерных озер или дождевой водой. Различают горячие лахары, образованные горячим пирокластическим материалом, и холодные, состоящие из рыхлых вулканических продуктов, не связанных непосредственно с извержением. На Яве они случаются часто и носят опустошительный характер.
      Сейчас Мерапи показался мне одновременно знакомым и в чем-то другим. Продолжал медленно расти широкий кратер в форме подковы, обращенной открытой стороной к западу. Слегка изменился купол. Впрочем, такое же впечатление возникало у меня и раньше.
      Кратер Мерапи отличается от большинства остальных. Он образовался не в результате наложения стратов извергнутых вулканом материалов, окаменевших лавовых потоков и слоев пепла, а представляет собой выемку, подобие громадного карьера, вырытого мощными взрывами, всегда направленными в западную сторону (всегда - в масштабе человеческой истории, а не в течение жизни вулкана). Эти взрывы порождали страшные палящие тучи, которых на счету у Мерапи больше, чем у любого другого вулкана. Кратер состоит из твердых массивных пород, по этой причине стенки его обрывистые, местами строго вертикальные. Ночью видно, что они испещрены десятками небольших отверстий, откуда вырываются багрово-красные язычки пламени. Днем мирно курящиеся дымки, зеленые поля в 3000 м ниже и весь облик вулкана представляют собой мирную, даже буколическую картину. Но как только наступает темнота, Мерапи являет свой грозный лик.
      Мы провели на нем три дня, измеряя температуру (она колебалась от 140 до 890oС), дозируя отдельные компоненты газовой смеси для последующего лабораторного анализа, наблюдая за происходящим. Все были возбуждены. Нашу радость могут, пожалуй, оценить лишь профессионалы: впервые в истории вулканологии нам удалось взять пробы эруптивных газов на вулкане, чья лава принадлежит не к обширному семейству базальтов. Мерапи андезитовый вулкан.
      В эруптивной фазе такие вулканы, как правило, недоступны. По крайней мере, их кратеры. Активность часто носит взрывной характер, и это обстоятельство удерживает вулканологов - даже самых решительных (каковых немало) - от того, чтобы подбираться к эруптивным жерлам. Постоянная активность абсолютно не характерна для племени андезитовых вулканов. Мне знакомы лишь два исключения: Сангай и Ревентадор в Эквадоре. Восхождение на них почти граничит с подвигом, а опасности подстерегающие смельчаков, намного превосходят те, с которыми сталкиваются на постоянно действующих основных вулканах, например Этне, Ньирагонго, Стромболи или Килауэа. Я упоминал уже о трагическом происшествии, случившемся в августе 1976 г. на Сангае с членами британской экспедиции. Не окажись мы там, их ждала бы печальная участь.
      И вот теперь оказалось, что к этой редкой категории можно с полным правом отнести Мерапи. Ни голландским специалистам в первой половине нашего века, ни мне за три предыдущих посещения, ни молодым индонезийским вулканологам ни разу не удавалось зарегистрировать температуру газовых выходов выше 600oС. Большинство же данных, фигурирующих в научной литературе, свидетельствуют, что температура обычно не достигала и 300oС. Это означает, что газы успевают претерпеть химические превращения и охладиться за время долгого пути сквозь древние породы. И вот теперь к вящей неожиданности мы смогли добыть пробы газов, нагретых почти до 900oС!