Все было напрасно. Принятое решение не подлежит пересмотру! Мне отвечали, что здесь участвует не частный капитал: Сицилийская область сама финансирует проект и намеревается эксплуатировать отель, то есть вкладываются общественные деньги и пользу от этого получит также общество. Говорилось это с большим пафосом, и хотя никто меня не переубедил, мне все же пришлось замолчать. То, что вкладываются общественные деньги, было несомненно. Вопрос же о том, кто получит прибыль, пока оставался открытым... Строительство развернулось, несмотря на большие трудности, поскольку даже летом и даже в Сицилии на высоте 2900 м часто бывают и холода, и ветры, и туманы.
      Когда рыли котлован под фундамент, неожиданно обнаружили остатки древнего сооружения. Это была башня Эмпедокла, что подтверждало легенду двадцатипятивековой давности. Подобно большинству легенд, она основывалась на истинных фактах: Эмпедокл, будучи философом, живо интересовался тайнами природы, а потому часто поднимался на "огненную гору" и наблюдал за эруптивной деятельностью, которая в ту эпоху происходила постоянно, как и теперь.
      В конечном итоге здание построили и дали ему название "Альберго Торре дель Философе" - "Приют "Башня Философа"". Бедный Эмпедокл!.. Но этот бетонный параллелепипед с дверями и ставнями из листового железа так и не принял ни одного постояльца. Он служит лишь приютом для восходителей. Мрачное и неуютное, как бетонный дзот немецкого Атлантического вала, лишенное всякого ухода, сооружение за несколько лет пришло в полную негодность, подобно заброшенной окраинной многоэтажке. Итальянским налогоплательщикам затея обошлась в несколько миллиардов лир, однако им было не привыкать; многие сицилийцы говорили мне, что это "не в первый и не в последний раз". Надо думать, на этих миллиардах кое-кто неплохо погрел руки.
      Вековая история мафии уходит корнями в стремление сицилийцев защитить себя от непрерывных набегов иноземцев. Против захватчиков, кем бы они ни были, вставала подпольная организация, сплоченная чувством национальной гордости, своеобразной, так сказать, "племенной" солидарностью, законом молчания, характерным для всякой законспирированной группы... Но действовала она не только против захватчиков, а зачастую и против властей, которые нередко были пришлыми, чужаками; она боролась против несправедливостей и произвола феодального строя, против... многого другого. Вначале мафиози считались благородными разбойниками вроде Робин Гуда или Мандрена. Бесспорные бандиты, именовавшие себя "людьми чести", столь же бесспорно выступали и как поборники справедливости, и как мировые судьи между враждующими сторонами. Они были выразителями социального протеста против постоянных притеснений.
      Уходящая истоками в средневековье этика мафии была нацелена прежде всего на поддержание должного порядка в своих собственных делах, особенно в так называемых "вопросах чести", к которым относились супружеские измены, излишнее внимание, проявляемое, на ваш взгляд, кем-либо к вашей сестре или дочери, и так далее. Выглядевшие вполне достойно, эти конфликты, однако, разрешались исключительно путем насилия, угроз и зачастую убийства.
      С самого начала, взяв на себя роль нелегальной частной власти, мафия превратилась в любопытную смесь определенного благородства и малоприглядных деяний. В XIX в. деятельность мафии стала принимать все более выраженный преступный характер, по мере того как ее услугами все охотнее пользовались крупные латифундисты и развивалось чрезвычайно прибыльное занятие, которое американцы называют "рэкет", то есть вымогательство денег путем шантажа, запугивания и террора.
      К началу XX в. зловещая тень мафии нависла над местной политикой. Мафия вписалась между аристократами-латифундистами и неграмотной крестьянской массой в виде некоего немногочисленного, но влиятельного "подпольного среднего класса". Ее боялись и ненавидели, но она оставалась неуязвимой - ее защищал закон молчания, "омерта", унаследованный от средних веков. Он поддерживался как уважением к былым традициям чести, приписываемым ранней мафии, так и страхом перед нынешними гангстерами.
      Сразу по окончании первой мировой войны мафия с головой погрузилась в кровопролитную борьбу за внутреннюю власть и связанные с ней финансовые выгоды. Ну а после второй мировой войны мафия сделалась олицетворением преступности, так сказать, в чистом виде. В том числе и политической преступности. К концу 70-х годов и сегодня, в середине 80-х, на мафию не осталось никакой управы, правительства подчас ведут себя настолько беспомощно, что невольно приходится заподозрить существование пособников мафии на самых высоких постах.
      Мафия убивает людей хладнокровно и подло. В 1982 г. было совершено более трехсот убийств. Она добирается до все более высокопоставленных деятелей: ее жертвами стали офицеры карабинеров, судейские чиновники, глава судебной полиции, президент Сицилийского района, прокурор республики и даже генерал Далла Кьеза, застреленный вместе с женой в тот момент, когда, разоблачив одну из самых крупных террористических организация Италии, он был назначен префектом Палермо и намеревался объявить мафии беспощадную войну.
      Мафия плодится везде, где этому способствует вялость, продажность или попустительство властей. Как всегда, неспособность руководителей и вечное малодушие "молчаливого большинства", молчаливого именно из-за своего малодушия, обеспечивают процветание главарям банд, власть которых порой превосходит даже власть глав правительств: их могущество можно сравнить лишь с могуществом президентов транснациональных корпораций. Именно такими были в 50-60-х годах Лаки Лучано, позднее - "доктор" Наварра, а в 80-х годах Лучано Лиджо, Сальваторе Инцерилло, Бадаламенти, Стефано Бонтаде.
      Шантаж (в том числе в самых высоких правительственных органах), диверсии (в том числе, если надо, на борту океанского лайнера), убийства вот те "убедительные" аргументы, которыми пользуется эта "транснациональная корпорация", штаб-квартира которой кочует из Палермо в Чикаго, из Корлеоне в Нью-Йорк или в Катанию.
      Раньше бандиты убивали только тех, кто отказывался им повиноваться, или же соперников из конкурирующих шаек (называемых в Сицилии "коска"), причем делалось это либо из соображений выгоды, либо с позиций престижа, или, как они сами говорили, "чести". Как видим, понятие чести здесь трактуется весьма широко. Сегодня мафия убивает любого, кто против нее. Ей удалось так глубоко просочиться в административные органы, что она кажется неуязвимой, даже если иногда на удивление всем неустрашимые судейские чиновники проводят вдруг аресты или облавы. Мафиози предстают как в облике рядовых граждан, так и господ более высокого ранга, заподозрить которых просто невозможно - врачей и министров, нотариусов и епископов...
      Много лет назад мне рассказывали, что контрабанда табачных изделий приносит в Сицилии такие барыши, что "коски" расплодились, как грибы после дождя, и живут припеваючи. Сегодня место табака заняли наркотики, место "лупары" - автомат, а доходы стали просто сказочными. Недавно парижская газета "Канар аншене" приводила такие данные: с 1951 по 1975 г. банковские вклады на Сицилии выросли в четыре раза больше, чем в остальной части Италии (соответственно на 216% и на 51%), из трехсот восьмидесяти трех коммун Сицилии только семьдесят не имеют банка, что является европейским рекордом, хотя в Сицилии самый низкий доход на душу населения, здесь самые крупные банковские вклады, среди крупнейших итальянских городов Палермо занимает последнее место по доходам в расчете на одного жителя, а по расходам шестое место, за последние десять лет в провинции Палермо построено около 200 тыс. жилищ, которые обошлись в 3000 млрд. лир, из которых банки внесли только 400 млрд. Приводя эти факты, Оливия Земор спрашивает, откуда взялись остальные 2600 млрд. Дело в том, что благодаря строительным работам "отмываются" грязные деньги - доходы от торговли наркотиками, рэкета и проституции. Зная, какую важную роль играют банки на мировом, национальном, областном и местном уровнях, поневоле задумываешься: какова же должна быть власть банков в Сицилии. Банки обеспечивают всю деловую активность, то есть торговлю цитрусовыми, сооружение водопроводов, продажу земельных участков, разбивку виноградников, концессии, транспорт, строительство, сооружение дорог и плотин, туризм, похоронное дело и так далее... Невольно на ум приходят возможные объяснения некоторых случаев, когда заурядное, казалось бы, дело принимало необъяснимый поворот. Это касается как экономической, так и культурной сферы. В тех странах и областях, которые их терпят, мафиози ведут себя как черви в загнивающем мясе. И встает важный вопрос, пока не получивший ответа: можно ли извести червей, сохранив при этом остатки мяса?
      Усилий честных и неподкупных людей здесь явно недостаточно. Сколько уже было убито государственных служащих, полицейских, военных, свидетелей! Пока государство будет дрожать в скорлупе страха, руководствоваться мелочными предвыборными интересами, раскладывать политические пасьянсы, бояться разгневать тех или других, стремиться к извлечению личной выгоды или удовлетворению личного самолюбия, до тех пор храбрые люди будут лишены возможности исцелить районы, зараженные мафией, будь то в Сицилии или в США, на итальянском полуострове или во Франции. В своем репортаже о мафии Оливия Земор приводит слова директора Центра документации по мафии в Палермо: "Мафия - это не вторая власть, это уже просто Власть новой буржуазии".
      Борьба крайне трудна. Тут и "омерта", отсутствие прямых доказательств, и власть денег, и высокопоставленные сообщники... Но борьба продолжается. Если государство выступит наконец решительно и мощно, то молчаливое большинство, которое, конечно, не станет от этого менее малодушным, окажет ему необходимую поддержку, которую оно, будучи во власти закона молчания, пока поневоле оказывает мафии.
      Этна, вызывающая повышенный интерес с самых разных точек зрения строительства и сельского хозяйства, организованного туризма, научных исследований, культуры, - Этна тоже страдает от этой гангрены.
      Глава четвертая,
      в которой автор рассказывает об исчезновении старой Этнейской обсерватории, рисует идеальную вулканологическую обсерваторию, говорит о строительстве новой, призванной стать идеальной, упоминает о легендарном антарктическом вулкане Эребусе, делает попытку строгого определения науки вулканологии и речь вновь заходит о мафии.
      Мне очень жаль, но исчерпывающей полноты в этой книге читатель не найдет, о чем бы в ней ни говорилось - об извержениях, о наших наблюдениях, об Этне, ее истории или геологии... Обратитесь, если нужно, к научным трактатам или к туристскому путеводителю. Я буду рассказывать об Этне на свой манер. Конечно, некая главная идея или несколько идей будут присутствовать. Но...
      В 1971 г. "Оссерваторио Этнео" исчезла, погребенная под слоем лавы. Нам самим едва удалось унести ноги, так как в момент, когда лавовые потоки пошли на последний приступ, мы как раз отдыхали в обсерватории после тридцати часов наблюдений за чрезвычайно эффектным извержением, которое продолжалось на южном склоне верхней Этны уже не первую неделю и как раз на наших глазах начинало менять свой характер.
      Еще в марте, в самом начале извержения, потоки лавы достигли подножия мощного здания обсерватории. Здание, однако, выдержало натиск, и мы оставались в нем, невзирая на свист, вой, рев и грохот извержения, бушевавшего всего в сотне метров от нас. Мы привыкли и не беспокоились. Переживал только наш новенький - Франсуа Легерн.
      Фанфан - человек нервный, хоть и умеет владеть собой. А нервные люди самые чуткие. К счастью для моей жены Франс и для меня самого, он почуял что-то и в тот памятный вечер, когда мы отдыхали после утомительного дня и ночи. До этого более суток нам приходилось шагать вдоль потоков лавы, залезая на края кратеров, а потом со всех ног удирать - столь негостеприимно они себя вели.
      Как и мы, Фанфан прикорнул на матрасе. Однако его томило подспудное беспокойство. Он вышел наружу и тут же вернулся, сильно встревоженный. Мы едва успели обуться, подхватить рюкзаки, вылететь наружу и забраться на трехметровый камень, как налетевший поток лавы, приближение которого заметил Фанфан, охватил с обеих сторон наше здание, сомкнулся вокруг и невозмутимо потек дальше.
      Вскоре к нам присоединился Антонио Николозо, бродивший поблизости со своим коллегой Антонио Томазелли. Отрезавший обсерваторию поток лавы толщиной в два с лишним метра замедлил бег и уже начал затвердевать с поверхности. Антонио осторожно поставил правую ногу на один из почерневших камней в движущемся потоке лавы, потом левую, и поскольку камни стояли прочно, он пропрыгал по ним до самого здания обсерватории, вскарабкался на фасад, добрался до ниши над дверью, вытащил статуэтку пресвятой девы Марии и, сжимая ее в объятиях, вновь пересек по камням огненную реку.
      Чуть позже сверху чудовищной пурпурной гусеницей наполз новый поток. Вокруг обсерватории сомкнулся второй покров лавы. Потом третий, четвертый, пятый... Наше милое убежище постепенно исчезало. Несколько часов спустя видна была уже только крыша с куполом для астрономических наблюдений, а вскоре исчезла и она.
      Лава продолжала прибывать, и к настоящему времени обсерватория погребена под десятиметровым слоем базальта. Такая же участь постигла и конечную станцию канатной дороги - нелепейшее сооружение из железа и бетона, располагавшееся метрах в ста ниже по склону. Исчезновение ненавистной канатки меня слегка утешило, но нашей старой обсерватории мне было искренне жаль.
      Минутой позже я осознал, какие блестящие перспективы открывает ее исчезновение! Как я уже говорил, вести наблюдения из старой обсерватории было практически невозможно. По крайней мере так обстояло дело до последнего извержения, которое ее и разрушило. Между тем, непрерывный характер вулканической деятельности Этны требует наличия обсерватории. Наша старая "оссерваторио" находилась у южного подножия по другую сторону от места обычных извержений (последнее излияние лавы явилось исключением), от северо-восточной бокки, от Вораджине и от бокки Нуова ее отгораживал колоссальный экран высотой в четыреста метров и шириной в полтора километра - вершинный конус...
      За несколько лет до этого, в 1961 г., при поддержке Альфреда Ритмана, который в ту пору преподавал вулканологию в Катанийском университете, и его ученика Джордже Маринелли, профессора Пизанского университета, я основал Международный институт вулканологии. Мы неоднократно просили выделить необходимые средства для строительства новой обсерватории, откуда можно было бы наблюдать за непрерывной вулканической деятельностью и вести серьезные исследования. Заявки тонули одна за другой в трясине административной или университетской суеты. Здесь мафия была уж ни при чем: согласно закону Паркинсона, администрация с определенного уровня не нуждается ни в чьих услугах, чтобы действовать вполне неэффективно...
      Год от года, по мере совершенствования приборов, я все более остро ощущал потребность в хорошей обсерватории. Ведь теперь, располагая соответствующими датчиками, можно было не только измерять температуры и скорости потоков (как это делалось еще задолго до нашего рождения), но и следить за изменениями других параметров, измерять которые мешала сложная обстановка извержения: химический состав эруптивных газов, удельное сопротивление глубоко залегающих пород, вариации локальных магнитных полей, потоки энергии, исходящие из жерла... И вот наконец за считанные минуты исчез решающий аргумент противников создания новой обсерватории.
      В мире насчитываются десятки вулканологических лабораторий, но ни одна из них не располагается на столь непрерывно разнообразно проявляющем себя вулкане (а ведь разнообразие проявлений наиболее важный фактор для изучения и правильного понимания явлений) и в то же время столь доступном или, чтобы быть уж совсем точным относительно доступном, как Этна.
      Поэтому, как только наша старая "оссерваторио" оказалась погребенной под лавами я вновь с упорством маньяка затянул свою песню. Наш добрый Ритман был же немолод, но к его мнению еще прислушивались. Меня очень поддерживал Маринелли, а его бывший студент Франко Барбери, ставший выдающимся ученым занимал высокий пост в итальянском Национальном совете по научным исследованиям. Кредиты были отпущены и мы могли начать строить обсерваторию достойную Этны и современной науки.
      Нужно было выбрать место. Это следовало сделать так, чтобы иметь возможность с удобством вести наблюдения и измерения не подвергаясь в то же время ненужному риску: исчезновение старой Этнейской обсерватории должно было послужить нам уроком. Предстояло не только застраховать здание от разрушения, надо было по возможности защитить обсерваторию от потоков лавы и падения вулканических глыб. А таких удобных мест на всей верхней Этне раз-два и обчелся...
      С Леттерио Виллари, заменившим ушедшего на пенсию Ритмана, мы долго обсуждали этот вопрос и в конце концов остановились на двух возможных точках: Монтаньола на южном склоне и Пицци Денери - на северо-восточном. Само собой, каждый из двух вариантов имел свои достоинства и недостатки. В итоге мы выбрали Пицци Денери.
      Франко Барбери обеспечил нам в Риме кредиты, а Виллари поручил группе катанийских архитекторов подготовить проект. План был представлен, мы его обсудили и приняли. Однако из-за охватившего весь мир, в том числе и Италию, экономического кризиса, а также из-за неповоротливости администрации прошло несколько лет, прежде чем деньги были нам действительно отпущены и мы смогли развернуть строительные работы. Они в свою очередь также затянулись не на один год, в частности потому, что, как мы убедились на примере "Башни Философа", строить на верхних склонах Этны летом очень трудно, а зимой невозможно.
      Зима на Этне такая, что впору позавидовать и Альпам. Она начинается еще до ноября и, бывает, длится до мая. Я своими глазами видел там шестиметровые толщи снега. Вьюги наметают огромные сугробы. Ветер дует со скоростью до двухсот километров в час, и ходить против такого ветра нелегко даже сильным, тренированным людям. Выдаются там, конечно, и теплые солнечные дни, когда воздух прозрачен и настолько неподвижен, что над ярко сверкающими снеговыми хребтами гор видны Липарские острова, а по другую сторону - залив Аугусты, и еще дальше - Сиракузы. Но даже когда много дней и недель подряд на вершине стоит отличная ясная погода, вести работы мешает снег, засыпавший все - и подъездные дороги и саму площадку. Подняться туда можно только на лыжах, но зато спуск доставляет огромное удовольствие.
      По проекту сооружение состояло из соединенных переходом двух отдельных строений, своей полукруглой формой напоминавших эскимосские иглу. Такие здания было легче построить, кроме того они имели целый ряд преимуществ, в первую очередь повышенную стойкость к вулканическим бомбам и сотрясению почвы. К тому же такая форма наиболее экономична с точки зрения отопления.
      Года два работы велись еле-еле, и я уже начал беспокоиться, что они затянутся навечно. Но сицилийцы умеют работать, и возможно даже, что тяжелые условия их только раззадоривают. К 1980 г. новая "Оссерваторио Этнео" была готова. За те восемь лет, что прошли после принятия решения о строительстве, мы, основатели Института вулканологии, и вставший во главе его Лилло Виллари успели основательно поразмыслить о том, каким именно образом будем вести работу.
      Больше всех заинтересован был, конечно, я, потому что меня как геолога-полевика само извержение интригует гораздо сильнее, чем моих друзей, которые намного охотней трудятся в лаборатории и обожают возиться с выплюнутыми вулканом камнями и минералами.
      Не подлежало сомнению, что вулканологическая обсерватория - это еще и лаборатория, даже в первую очередь лаборатория. Однако, если учесть, что она затеряна среди враждебной природы на высоте 1800 м над уровнем моря и на удалении в тридцать километров от города, к тому же постоянно рискует оказаться отрезанной снегопадами или бурей, туманом или пургой, не говоря уже о вполне вероятном извержении, становится понятно, что подобная лаборатория должна манить к себе не обычных профессоров, а исследователей с авантюрным складом характера.
      Мои итальянские друзья не относятся к последней категории. Для них вулканология хороша тем, что позволяет вырвать у природы ее секреты с помощью микроскопа, спектрографа, рентгенофлуориметра, сейсмографа и аппаратуры для химических анализов. Я тоже люблю открытия, но на пути активного поиска, в котором работа на земле, на местности настолько же важна, как и работа в лаборатории: я пришел в геологию, движимый любовью к природе, и любое соприкосновение с ней вселяет в меня буйную радость и придает мне новые силы. Как Антею!
      В узком смысле вулканология, то есть наука об эруптивной деятельности, носит ярко выраженный полевой характер. И обсерватория всего лишь средство облегчить себе работу, ибо слишком часто исследования приходится вести в тяжелых условиях. А то и просто в невыносимых. Поэтому-то мы с коллегами, вдоволь натерпевшись от природных препятствий, часто заставлявших нас отступать, так стремились получить настоящую обсерваторию на склоне этого удобного вулкана. Мы расположили ее в месте, достаточно защищенном от извержений (если не считать колоссальных катаклизмов) и одновременно достаточно приближенном к местам обычной деятельности Этны. Причина же, по которой я выбрал Пицци Денери, а не Монтаньолу, состоит в том, что излишняя доступность последней вызывает поток экскурсантов - помеху, вредоносность которой невозможно переоценить.
      Все остальные вулканологические обсерватории, по крайней мере те, где мне довелось побывать, расположены чаще у подножия вулкана, чем в его верхней части. Некоторые из них даже держатся на почтительном расстоянии от опасного зверя. И наблюдения ведутся большей частью над спящим вулканом.
      Забыл сказать - с 1978 г. на Эребусе существует небольшая обсерватория, расположившаяся на высоте 3 600 м над уровнем моря и это на 78-й параллели. За год до того я обратился в американскую "Нэшнл сайенс фаундейшн" (НСФ) и в новозеландские организации, ведающие научными исследованиями, с просьбой развернуть такую обсерваторию. До той поры мы ютились в палатке. При температуре -30oС (летом) в палатке умственная работа становится, мягко говоря, малоэффективной, что и послужило решающим аргументом. Похоже на то, что НСФ более поворотлива, чем научные учреждения нашей древней Европы: спустя всего десять месяцев мое желание было удовлетворено. Однако на Эребусе работать можно тишь несколько недель в году. А его лавовое озеро при относительной доступности настолько агрессивно, что до настоящего времени нам так и не удалось достичь его берега. Не то что на Этне...
      Новая "Оссерваторио Этнео", как я уже говорил, открывала поистине невиданные перспективы, и на протяжении долгих лет, пока тянулось строительство, я с вожделением разрабатывал в уме нашу будущую программу исследований. Эта программа должна была объединять в себе наблюдения, измерения и постоянную регистрацию всех поддающихся измерению параметров температуры, давления, скорости - с целью определения потоков энергии и вещества (жидкого, твердого и газообразного), локальной сейсмичности, дифференциального геомагнетизма, удельного сопротивления на максимально доступных глубинах. Меня очень интересовала связь между явлениями, непосредственно доступными глазу, да-да, тому самому глазу, которого ничто не заменит (пусть простят меня мои друзья - специалисты по ЭВМ), с одной стороны, и результатами вышеуказанных измерений - с другой. Я тихо ликовал, представляя себе, как все это будет прекрасно и какие смелые набеги мы будем совершать с этого передового опорного пункта в районы извержений.
      Увы! Чуть ли не на следующий день основатель Международного института вулканологии, института, которому в рамках Итальянского совета по научным исследованиям подчинена эта новая обсерватория, председатель ученого совета этого института, то есть пишущий эти строки, оказался отстраненным от разработки научных программ и пользования обсерваторией. Не будучи гражданином Италии, я не имел возможности возражать против такого решения, о котором, кстати, никто официально меня не известил.
      Нет, мафия тут была ни при чем. Впрочем... Впрочем, здесь могли сыграть свою роль мои заявления об ответственности катанийских вулканологов за гибель девяти экскурсантов в результате извержения, о возможности которого я предупреждал за несколько недель. После чего и последовало это решение, принятое без шума, втихую, с храбростью, достойной истинных мафиози.
      Глава пятая,
      в которой говорится о "вулканологических диагнозах", делается попытка обобщить все известные данные о долгой и сложной вулканологической истории Этны и объясняется, почему в 1979 г. уснувшая Этна была столь же грозной, насколько безобидным был в 1976 г. извергающийся Суфриер.
      И по сей день мне остаются неясными подспудные соображения, заставившие в августе-сентябре 1979 г. отдельных сотрудников Катанийского университета и стоявших за ними лиц утверждать, что экскурсантам, желающим, как обычно, подняться к кратерам Этны, не угрожает абсолютно никакая опасность. В начале августа я дал полностью противоположное заключение.
      Заключение вулканолога сродни диагнозу врача или прогнозу метеоролога: оно делается после обзора имеющихся симптомов или синдромов, после анализа поддающихся измерению параметров, после установления возможных связей и причинно-следственных отношений между наблюдениями и измерениями и, наконец, после интерпретации всей имеющейся прямой и косвенной информации. Точно так же как синоптики предсказывают погоду, а врачи - возможное развитие заболевания.
      Качество интерпретации и достоверность диагноза зависят как от качества и надежности произведенных наблюдений и измерений, так и от теоретических знаний и опытности лечащего врача. И если врач может высказываться тем более определенно, чем больше болезней пришлось ему наблюдать на своем веку, то и вулканолог, изучая извержения, мало-помалу вырабатывает в себе некую способность предвидения, имеющую поистине жизненную важность для тех, кто живет вокруг вулкана.
      Практика вулканолога аналогична медицинской: это сложный комплекс. Он объединяет в себе знакомство с результатами испытаний, которые проводятся во всем мире, публикуются в специальной литературе и обсуждаются на профессиональных конгрессах, и собственные лабораторные исследования, в первую очередь осмотр пациентов. Для нас, вулканологов, роль пациентов играют действующие вулканы.
      В вулканологии вести "осмотр пациента", держась на почтительном расстоянии от извергающихся кратеров, настолько же немыслимо, насколько глупо осматривать инфекционного больного с другого конца палаты. С извергающимся вулканом приходится вести себя точно так же, как и с больным: не только подходить вплотную к кратеру, но и стараться исследовать его возможно полнее и вести измерения возможно глубже.
      Примером ошибочного заключения, сделанного кабинетным вулканологом может служить диагноз, поставленный одним профессором в августе 1976 г. во время извержения Суфриера на Гваделупе. Читатель уже знаком с этой историей. Напомню лишь, что наблюдатель находился на почтительном расстоянии от вулкана, на берегу, на удалении восьми километров, а в качестве доказательства своей правоты приводил данные микроскопического анализа вулканической пыли, проведенного без проверки на месте (и при этом весьма плохо) одной из учениц профессора - учительницей средней школы, приехавшей на Гваделупу провести отпуск. Понятно, что ни измерить температуру, ни проанализировать состав газов, ни составить себе мнение об эруптивных явлениях невозможно, если не подниматься к кратеру, чего вулканологи-паникеры делать не желали, так как риск и физическая усталость их не привлекают. Таким образом, извержение Суфриера шло до самого конца без всяких эксцессов, ни о какой палящей туче не было ни слуху ни духу, а я, оказавшись правым и тем самым вызвав раздражение, был смещен со своего поста.
      Тремя годами позже, на Этне, между кабинетными вулканологами и мной опять возникли разногласия, и хотя аргументы были иными, наши выводы вновь оказались диаметрально противоположными. Только на сей раз бил тревогу я, а успокаивали мои оппоненты.
      Коллеги из Катании утверждали, что экскурсии к вершине и осмотр кратеров абсолютно безопасны, поскольку кратеры находились в состоянии покоя, воцаряющемся обычно между двумя последовательными периодами активности. Этот покой, по их мнению, ничем не отличался от тех бесчисленных периодов затишья, во время которых сотни тысяч экскурсантов год за годом прогуливались у самых краев этнейских провалов, устраивали пикники и фотографировались. Обратные утверждения, заявляли они, не имеют под собой никакого основания, а посему следует незамедлительно вновь выдать организаторам автобусных экскурсий и владельцам канатной дороги аннулированное без всяких на то убедительных причин разрешение вновь организовать посещения этого уникального места, к которому тысячи желающих рвутся ежедневно в течение летнего сезона. Рвутся и, пока нет разрешения, сгорают от нетерпения. Не знаю как в отношении экскурсантов, но с организаторами уж не могло быть и тени сомнений: сгорают...
      Сейчас я во всех подробностях опишу, каким путем я пришел к выводу о грозящей опасности, чтобы стало ясно, как в науках о природе возникает то или иное мнение. Заранее прошу прощения за то, что рассказ мой будет чересчур обстоятельным. Итак...
      Пятого августа 1979 г., только я успел вернуться во Францию из экспедиции на индонезийский вулкан Мерапи - тоже наш давний объект изучения, как мне позвонил Антонио Николозо. Он сообщил, что накануне появились странные явления: юго-западная бокка начала выбрасывать значительные количества раскаленных бомб. На Этне это дело обычное. Непривычным же было то, что одновременно из бокки Нуова забила мощная струя газа с пеплом более чем километровой высоты. Северный ветер отклонял султан и уносил его за пределы видимости. Пепел осыпал Катанию, Аугусту и даже Сиракузы. Власти заволновались, и Антонио просил меня приехать. Насчет билета на самолет, сказал он, можно не беспокоиться, несмотря на разгар туристского сезона: префект Катании дал соответствующие инструкции компании "Али талия". Я вылетел немедленно. Уже через несколько часов, глядя в иллюминатор, я увидел серый дымный султан, стлавшийся от вершины Этны до самого горизонта. Следует учесть, что с борта самолета горизонт расширяется неизмеримо...