Спуск в деревню

Спуск в деревню показался нам игрушкой. Мы бежали по склону, состоявшему из лапилли[23], осыпавших восточную сторону острова. Мы спускались по тропинке, извивавшейся среди золотых кистей дрока и спускавшейся до виноградников, между низкими каменными стенками, ограждавшими расположенные террасами поля. После двадцатиминутного пробега вокруг дымившихся кратеров и текущих лав все здесь казалось до странности тихим и мирным: белая деревня, мерный колокольный призыв к вечерней молитве, веселый смех черных от солнца детей на маленькой площади перед церковью...

Свежая, прозрачная морская вода смыла пот и сернистые соли, пропитавшие нас, и мы заснули под мерный плеск воды.

Тем не менее поселок в эти дни жил жизнью, далекой от нормальной. Известная кинофирма снимала здесь фильм с не менее известной кинозвездой. В тихих улочках, где наверное, ничто не изменялось за последние 100 или 200 лет, встречались группы... электриков. По земле тянулись провода. В церковном доме, единственном удобном помещении поселка, обосновался штаб. Там составлялись планы ландшафтных объектов, углов съемки, последовательности кадров, организовывалась переброска снаряжения до нужного места; там велась подготовка всей маленькой армии, деятельность которой позволит зафиксировать крупным планом выражение отчаяния на лице героини, которое потом будет в темных залах волновать сердца зрителей.

Сама звезда в сопровождении режиссера только что выехала в Мессину. Пользуясь разгаром сезона ловли тунца, было решено также снять вытаскивание из моря большой сети с бьющимися в ней огромными рыбами. На следующий день нам встретился помощник «патрона» – энергичный, любезный, загорелый человек с седеющими волосами и правильными чертами типично романского лица.

– Мы хотели бы снять финальную сцену, когда героиня бросается в кратер, на наиболее эффектном месте,– поделился он с нами.

– Что вы скажете о месте, где вытекают потоки лавы, как раз между тремя кратерами?

– Отлично! Только вы понимаете, мы не можем подвергать опасности жизнь нашей знаменитости! Вопрос страховки: она стоит несколько миллионов долларов! Не знаете ли какого-нибудь очень выигрышного, но безопасного места?

Мы подумали. Конечно, можно остановиться на большом кратере, но для этого надо иметь ноги альпиниста. Край большого жерла по ту сторону башни? Между двумя взрывами там опасность минимальная, почти не существующая, и это было бы довольно «сенсационно». Мы все это объяснили, как могли, детально нашему симпатичному собеседнику и нарисовали ему план места.

После этого мы с Питом ринулись головой вниз в голубое море.

Ночь на Шара дель Фуоко

Ближе к вечеру в сопровождении одного из носильщиков, стройного темноглазого юноши, мы не торопясь направились среди агав и кактусов опунции по извилистой тропе, поднимающейся на вулкан в северо-западном углу острова. Прошли зону, где растительность была сожжена вспыхнувшим накануне пожаром. Чудесный каскад душистого дрока превратился в обугленное пространство с торчками твердой соломы – остатками сожженных высоких трав. К своему удивлению, я заметил, что здесь был тот же терпкий запах, что и на лесных гарях в Африке.

Мы медленно поднимались в гору. Почти отвесно у наших ног все шире и шире открывался голубой простор моря, а наверху большие коричневатые витки, крутясь и как бы кипя, выделяются из кратеров и, разгоняемые ветром, развертываются над вершиной.

Девять часов. Низко висящее над горизонтом солнце отражается в бесконечном пространстве гладкого моря.

– Мне кажется, здесь. Как ты думаешь?

– Да. Нужно пересечь склон до большого колодца, затем повернуть вон к той скале.

Спускаясь накануне, мы долго рассматривали опрокинутые склоны Шары, отыскивая возможный подход к потоку лавы. Наши ориентиры: светлые скалы, белые пятна щелочных солей, отложения серы,– найдем ли мы их в темноте?

Начало оказалось гораздо легче, чем мы думали. В течение долгих сумерек, идя почти по горизонтальной линии, прошли под вершиной, затем верхним краем больших пластов серы подобрались к губе большого колодца... Слышно было клокотание лавы, этот глухой рокот заставил нас ускорить шаги. Дошли до края колодца и начали спуск. Стало почти совсем темно. В синем полумраке огненные реки казались издали страшными красными змеями.

Шаг за шагом, фут за футом спускались мы по обрывистому темному склону. Последние следы дня уже исчезли, нам светило только пламенеющее отражение лавы на низких, разметаемых ветром тучах дыма.

Скалистый выступ, высоту которого мы не могли определить, доставил нам немало хлопот. Прижавшись носом к камню, вцепившись в него пальцами, я ногой ощупывал незнакомца. Спуск на три метра занял четверть часа. Потом опять спуск среди каменных глыб, шлака и крупного песка. Иногда подвижные массы трогаются с места, скользят из-под ног с тихим шорохом, как осыпающийся снег, и увлекают нас с собой. Сильно опираясь на палку или на альпеншток, нам удается удержаться. Камни и песок струятся мимо щиколоток. А что, если своим движением мы вызвали обвал? Но катившаяся масса постепенно замедляла движение, а потом останавливалась. Успокоившись, шли дальше.

Пройдя довольно далеко вперед, мы решили наконец свернуть налево, в направлении центра Шары. Теперь отраженное в облаках пара свечение раскаленных потоков находится прямо перед нами; оно больше мешает, чем помогает видеть, и мы спотыкаемся, сильно ушибаясь о кучи разбитой породы.

Вдруг в ночной свежести в лицо пахнуло жаром. Между глыбами камней, о которые я споткнулся, горит, как жаровня, еще жидкая лава.

– Осторожно, Пит! Скажи Пеппино, пусть остается на месте.

Идем дальше вдвоем. Перед нами в красном рассеянном свете, выдающем присутствие расплавленного потока, вырисовывается изрезанный край гребня. Но жаровня под ногами дышит чересчур жарко! Один взгляд в верховья потока налево усиливает желание бить отбой: пылающие глыбы, как огненные сераки, образуют фронт потока, наверху уже остывавшего. Иногда одна из них отрывается, падает, подскакивает и несется вниз к невидимому морю, озаряя черный склон пурпурными арками и снопами.

Пеппино терпеливо ждал нас там, где мы его оставили. Вместе возобновляем изнурительный подъем. Чувствуем себя немного одинокими среди ночи, пронизанной краснеющими отсветами, на малонадежной почве, куда до нас никто еще не решался ступить. Мы подавлены мощью окружающего необычного мира, совершенно с нами не соизмеримого, абсолютно к нам равнодушного; мучительно острое сознание своего бессилия перед таким удивительным величием!

«О, черт!» Споткнувшись, я разбил привешенный к сумке фонарь. Правда, на спуске он больше стеснял, чем был полезен, и мы его решили потушить, но сейчас его сильно не хватало...

Уже несколько часов, как мы спускаемся и все еще не можем добраться до лавовых потоков: то тлеющие угли, покрытые тонким слоем черноватого кокса, то каменные выступы, через которые мы не можем перевалить, то обвалы раскаленных каменных глыб... Между лопаток чувствуется боль, во всем теле тяжесть от вдыхания воздуха, отравленного ядовитыми парами. Жажда становится все более и более сильной, жажда со вкусом серы во рту, которую всегда испытываешь вблизи действующих вулканов. Я почти готов отказаться и поскорее начать подъем) хотя одна мысль о нем уже страшила, но, чем дальше мы спустимся вниз, тем труднее и тем более ненадежным будет возвращение.

Пита, очевидно, тоже пугает возвращение; слышу, как он по-итальянски спрашивает Пеппино: «Как ты думаешь, если мы спустимся до моря, какой-нибудь рыбак увидит нас и возьмет в лодку?»

– Нет, не думаю.

– Жаль... я бы тоже предпочел спуститься по Шара дель Фуоко до самого берега.

Повернув налево, мы пытаемся два или три раза пересечь склон. Наконец-то! Поднявшись на последний гребешок, я сразу попал в ярко-красный отблеск раскаленного потока, быстро и бесшумно текущего в 5 метрах. Еще немного вперед, жар бьет в лицо. Какая красота!

Подходит и Пиччотто. Делаем шаг вперед, еще один... нет, знойное излучение не дает подойти ближе. Пеппино останавливается за нами. То, на что мы смотрели в немом очаровании, наводило на мысль о рождении Земли.

Сколько раз я уже наблюдал такую картину! Но всякий раз чудо как будто вновь рождалось на моих глазах. Жидкий огонь течет тихо, но его течение сопровождается равномерным, приглушенным и в то же время мощным шорохом, кажущимся вечным, неотвратимым. И вновь он мне напоминает шествие армии тропических муравьев, сопутствуемое таким же неотвратимым, таким же несмолкаемым шорохом.

Не знаю, сколько времени мы там провели, наслаждаясь не поддающейся описанию жуткой красотой, измеряя, фотографируя, снимая на кинопленку... Пит, подойдя немного ближе, обжег нос; руки, державшие приборы, жгло немилосердно; пот с нас лил ручьями. Жажда отупляющая.

После ослепительной красоты и желтизны раскаленной магмы ночная темнота, в которую мы опять окунулись, встала перед нами как стена. Поднимались по склону вслепую, обдирая ноги, колени, иногда идя во весь рост, а чаще на четвереньках. Каменные выступы отклоняли нас налево, а слишком гладкие лавовые плиты – направо. Ориентироваться не было никакой возможности. Перелезали через овраги, поднимались на острые гребешки, сложенные нагромождением глыб. От большого кратера отрывались раскаленные камни и катились с крутого склона, подпрыгивая и прочерчивая на темном фоне огромные четкие светящиеся дуги.

Раздавшийся вдруг над головами сильнейший грохот заставил нас остановиться. Он все усиливался, прерываемый регулярными резкими стуками: обвал! Нельзя ничего различить, кроме шума, наполнившего не только уши, но как будто все тело,– так внезапно и с такой силой он разразился. Всматриваясь широко раскрытыми глазами в темноту, мы застыли в неподвижности. Долгие, как вечность, секунды...

Что-то завыло, и в пяти шагах от нас грохнулась глыба величиной с деревенский дом, сделала огромный прыжок и поскакала вниз.

– Слишком большой камень,– констатировал Пеппино.

Мы не попали на тот путь, по которому спускались, и оказались в совершенно новом месте; скалы, ранее не замеченные нами, заставляли уклоняться в сторону. Мы совершенно в незнакомом месте. Усталость тяжело сказывается в ногах и нагруженных плечах.

Вот целый бастион светлой породы. Пока Пит старается на него взобраться, я обхожу справа, погружаясь по щиколотку в невидимый песок; какое счастье чувствовать под рукой твердый камень... Каждый надеется найти удобный проход, чтобы опять не спускаться вниз. Пеппино остался у скалы в ожидании результатов рекогносцировки.

Сначала мы держали между собой связь криками, но потом каждый пошел на свой риск и страх. Я поднимаюсь все время на четвереньках. Скорее! Прищурившись, смотрю наверх и как будто различаю проход... О несчастье! Целая стая белесых облаков сернистого дыма сбоку налетает на склон. Продолжать или поспешно спуститься? Нет, не зря же я карабкался! Приложив платок ко рту, лезу дальше. Уф, проклятое облако прошло!

Как раз в этот момент в 20—30 метрах надо мной рассыпается огромный красный сноп! Гром взрыва, и вверх медленно летят раскаленные камни; затем все усиливающийся свист бомб и звук грузно падающих комьев лавы.

Меня они, правда, миновали, но как я бежал! Внизу нашел Пита, которому пришлось обходить выступы. Здесь же был и наш безмятежный Пеппино. Оставалось только обогнуть бастион слева и продолжать бесконечную дорогу. Мы едва тащились, изнуренные невыносимой жаждой во мраке и в аду этих неустойчивых склонов, пока не добрались до стоявшего в углу палатки глиняного кувшина со свежей водой.

Смертоносный газ

Солнце вытащило нас из спальных мешков.

Пит зажег таблетки сухого спирта под спиртовкой и из оставшейся от вечера воды приготовил чай. Присев на корточки, мы с удовольствием пьем чай и благодушествуем.

Трудности, страхи, огненные потоки, адская жажда, усталость ночи – все прошло, а сейчас горячий чай и чудесное утреннее солнце смешиваются в одно нераздельное чувство радости.

Перед нами на вершине без конца клубятся дымные облака; на севере выделяется скалистый гребень – начало тропы на Сан-Винченцо.

– Смотри, мулы!

Действительно, из дымного тумана, окутывающего вершину, выходят мулы. Они идут рысью под крики погонщиков. Еще бы! Разве можно так долго оставаться в этих сернистых и хлорных облаках? Они быстро пробегают последние метры, отделяющие их от нашей долинки. Наверху показывается еще один мул; он идет шагом и покачивается. Никто его не ведет, но на нем сидит всадник. Очень медленно он приближается... Щурясь от яркого солнца, мы смотрим с изумлением на странного всадника. Что-то в позе человека подсказало нам, что не все благополучно. Мы вскочили и побежали навстречу. Он буквально упал нам на руки; это оказался Муратори, помощник режиссера. Он смертельно бледен, хрипит и смог только прошептать: «Дым... воздуху!» Окружившие нас погонщики объясняют: «Коммендаторе хотел сам пойти посмотреть место, о котором мы ему говорили, но попал в облако газа». Они убежали, закрыв рот платками, а Муратори, по-видимому, глубоко вдохнул и отравился...

Нет ничего ужаснее, когда не можешь помочь. Мы испробовали все, что могли: клали его, сажали, заставили проглотить чаю. Все напрасно. Минуты проходили, не принося улучшения, наоборот, казалось, что он задыхался все больше и больше. Нужно было спустить больного как можно скорее вниз. Подняли его вшестером и пустились в путь как можно быстрее, погружая каблуки в черный песок. Наконец вышли на тропинку, ведущую к деревне.

Небо было синим, а огромное сверкавшее на солнце море казалось еще синее. Поразительно, как велик и реален мир!

200 метрами ниже медленно задыхавшийся Муратори умер у меня на руках...

Дух Эмпедокла

Мы не можем противостоять землетрясению, наводнению, извержению вулкана. Миллионы лошадиных сил или киловатт, прирученных наукой,– ничтожные пустяки по сравнению со всемогуществом, проявляющимся в малейшем колебании, в малейшем содрогании земного шара. И вместе с тем природе человека чуждо смотреть сложа руки на то, что кажется превыше его сил. Он покорил море, победил полюсы, он близок к завоеванию гор.

Но вулканическая опасность не ждет человека, она грозит не только смельчакам, приходящим играть с огнем... История человечества полна рассказов, звучавших воплями поглощенных городов. К Лаки, Кракатау, Сен-Пьеру добавим еще одно страшное воспоминание об извержении Этны в 1669 году, похоронившем часть Катании, разрушившем 50 городов и 300 селений, лишившем жизни 100 тысяч человек. Такие катастрофы легко объясняются западней, которую расставляет человеку исключительная плодородность вулканических областей. Драконовы зубы, которые посеял Язон на Кавказе или в другом месте, всегда давали обильный человеческий урожай[24]. Если лавы в силу самого характера их образования, исключающего возможность концентрации металлов, бедны рудами, то взамен они дают исключительно богатые пахотные земли, пополняемые и еще более обогащаемые выпадающим при каждом извержении дождем вулканического пепла. Известь, калий, фосфор, недостает только азота, чтобы сделать из этих дождей пепла настоящий естественный навоз. Их физическое строение делает получающуюся из них землю легкой, проницаемой для воздуха и воды. Благодаря тонкости составляющих их минеральных частиц пеплы очень скоро изменяются атмосферными агентами, и содержащиеся в них питательные соли, необходимые для развития растений, становятся легкоусвояемыми. Виноградная лоза, хлебные злаки, рис и кофе растут на них прекрасно. Издавна на Яве и в Сицилии трудовое население обрабатывает эти неистощимые земли, и если труд не приносит ему полного благоденствия, то по причинам, не имеющим ничего общего с богатством почвы. Но разве те же самые причины отсутствуют в других местах? Почему же люди покидают области, где по крайней мере природа к ним благосклонна? Благосклонна... Да, но до того момента, пока не пробудится чудовище, бывшее в то же время источником их хотя бы относительного благополучия. Как не мечтать о знании, которое дало бы возможность предвидеть эти пробуждения, и если не охранять поля, то хотя бы спасти тысячи жизней!

Как ни плодородны, скажут нам, эти смертоносные зоны, но ведь их можно оставить, население перевести далеко от обиталища огня... Безусловно, но что делать, если вулкан возникает там, где никто этого не ждет? Этна, Везувий! Мы их знаем – это старые враги... Но никто не ждал появления Хорульо; его извержение началось в Мексике 28 сентября 1759 года и длилось сорок лет (Гумбольдт немного позже посетил это беспокойное чадо земли, вышедшее в полном вооружении из ее чрева). Случается, что совершенно неожиданно со дна моря поднимаются острова: Богослов в Алеутском архипелаге или такой же островок между Мальтой и Сицилией... Подлинные творения географии, единственные явления, позволяющие человеку в наши дни воссоздать картину больших геологических катаклизмов[25]. Ошеломленный современный человек видит, как на поверхности Земли, рельеф которой он считал установившимся навсегда, появляются новые горы. Он им дает название, выражающее степень его изумления: Монте Нуово поднялся в XVI столетии к западу от Неаполя; вулкан Новорупта (Новая Рупта) в XX столетии прорезал на Аляске дно долины Десяти тысяч дымов. А Пари-кутин...

В деревне на юго-западе Мексики жил крестьянин по имени Дионисио Полидо, обрабатывавший свое поле. Несколько дней он замечал, что на его ниве там и сям появлялись трещины. Иногда из них струился тепловатый дымок. Добрый Дионисио не задавал себе вопросов, он пахал свое поле и заступом зарывал и выравнивал трещины. Наконец, довольный, он с женой и сыном созерцал дело своих рук... Но вдруг из глубин земли послышался страшный грохот. Дионисио с женой и сыном бросились бежать.

Будь то на совершенно новых местах или вблизи кратеров, уже известных своей опасностью, неужели мы навсегда обречены быть захваченными врасплох, раздавленными, сожженными, засыпанными пеплом, погребенными под горячим камнем? Неужели кошмар Геркуланума и Помпеи будет всегда слишком поздно будить женщин и детей?

Но уже в ту страшную ночь один взгляд оставался ясным. Вместо того чтобы уплыть прочь, Плиний со своей галеры изучал пронизанную пламенем тучу; если тогда, когда все бежали, он сошел на берег в Стабии и пошел навстречу извержению, внимательно изучая его проявления, записывая свои наблюдения, то это потому, что он как натуралист взял на себя задачу заметить и передать все, что могло показаться замечательным и интересным. Как жаль, что до нас не дошли таблицы Плиния.

Но уже хорошо и то, что в знаменитом письме его племянника[26] к Тациту попутно с рассказом о смерти Плиния Старшего содержатся драгоценные заметки, первые зачатки науки, благодаря которой человечество имеет возможность избежать гнева многих «Везувиев».

В этом матче между населением Земли и его страшным противником наука, помогая нам уберечься от его самых неожиданных, самых разрушительных ударов, дает нам в руки два козыря хорошего бойца: предвидение и быстроту. Предвидение вулканических пробуждений стало возможным в результате физических и химических исследований, а быстрая эвакуация населения угрожаемых зон стала легко осуществимой благодаря современным техническим средствам.

Приборы, все более и более многочисленные, позволяют предвидеть извержения: сейсмографы, микрофоны, магнитометры, гравиметры, спектроскопы и т. д. Вулкан, находящийся под неусыпным наблюдением, не может нас застать врасплох, и мы даже можем до какой-то степени предсказать силу его будущей деятельности. В предвидении бедствия, казалось бы, ничто не должно мешать использованию для спасения людей системы «воздушных мостов», изобретенных и применяемых в совершенно других целях...

Предпочесть сооружение вулканологических обсерваторий постройке блокгаузов и пропагандировать мирное использование авианосцев могло бы сейчас показаться утопией. А вместе с тем если бы кто-нибудь спросил на этот счет мнение миллионов обитателей вулканических областей... Я хорошо знаю, что речь идет об опасности, общественное мнение которой не мобилизуется сенсационными газетными заголовками. Но нет сомнений, что это только временный паралич гуманности, и совсем не нужно отчаиваться в будущности рода человеческого.

Правительства некоторых стран уже предприняли меры для охраны населения, платящего вечную дань вулканизму. Помимо чисто научных обсерваторий, как на Везувии, Гавайях и Камчатке, хорошо оборудованные станции и небольшие посты учреждены на Зондских и Японских островах. Организована целая система сигналов тревоги и эвакуации в целях предотвращения слишком частых катастроф, обрушивающихся на плантации и малайские деревни. С 1916 года первая обсерватория имела своей миссией наблюдение вулкана Иджен.

В кратере Иджена находится озеро, вода которого содержит 10% серной кислоты. До того, как было налажено регулирование вод озера, оно в сильные дожди выходило из берегов и отравляло реки района. Соорудили любопытный шлюз, он построен из кирпичей, приготовленных из смеси песка с расплавленной серой. Этот совершенно особый вид бетона устойчив против коррозии, причиняемой кислыми водами озера. В нужное время шлюз открывается, и избыток воды по каналу выливается непосредственно в море. Существует и другая опасность, связанная с самим присутствием в кратере озера: бурно выбрасываемое во время извержения, оно опустошает окрестности лака-рами (селями), грязевыми потоками, несущими огромные обломки пород, почти столь же опасными, как раскаленные тучи.

Знаменитый вулкан Семеру теперь окружен цепью наблюдательных постов, связанных телефоном с соседними долинами. Здесь опасность заключается в грязевых лавинах, зарождающихся на склонах во время сильных дождей, падающих на огромные массы обломков, скопившихся после ряда извержений. Чтобы спасать от них население, насыпали довольно высокие холмы, где вовремя предупрежденные жители могут найти убежище. Уже несколько лет, как вулканологические посты размещены вокруг главных взрывных очагов островов Индонезии, а настоящие научные обсерватории построены на самых важных вулканах Зондских островов: Папандайян, Тангкубан, Праху, Кава, Камодьянг, Ламоган, Мерапи.

Последний вулкан (Мерапи) почти непрерывно сотрясается сильнейшими взрывными извержениями. Днем и ночью штат обсерватории отмечает все, что может предвещать пароксизм: характер и интенсивность звуков, сопровождающих взрывы, направление и силу полета выбросов, изменение в метеорологических данных, температуры доступных для наблюдения фумарол, сейсмограммы колебаний Земли. Передовые посты связаны телефоном с главной обсерваторией, а смелые вулканологи пробегают по склонам вулкана и даже спускаются в кратер, чтобы получить максимум данных и проделать измерения. Абсолютно герметичное подземное убежище, снабженное запасом кислорода, позволяет наблюдателям оставаться долго на вулкане, даже во время извержения. В убежище установлен сейсмограф, и оно связано с долиной телефоном. Благодаря всем этим мероприятиям приближение извержения всегда известно заранее, население эвакуируется своевременно, и все бедствие сводится только к материальному ущербу.

Несомненно, что профессия наблюдателя-вулканолога сопряжена с некоторым риском: тот, кто осматривает фумаролы, кратеры во время извержения и лавы в состоянии расплава, должен обладать смелостью и выдержкой. Но в общем грозящая ему опасность не больше опасности, угрожающей горняку от рудничного газа, камнелому, работающему со взрывчаткой, рыбаку в открытом бурном море или пешеходу в часы «пик» на площади Согласия. Страшную смерть Муратори, а также американского профессора и его шести учеников, захваченных 26 мая 1949 года раскаленным потоком на склонах колумбийского вулкана Пюрасе, нужно отнести за счет их недостаточной осторожности. Насколько мне известно, только один опытный вулканолог стал жертвой вулкана – датский профессор, которого бомба ударила по голове, когда он в 1947 году снимал на кинопленку извержение Геклы. На несколько сот человек профессионалов процент смертных случаев как будто ничтожен. К тому же всякий вулканолог, возвращающийся в цивилизованную обстановку, может попасть под автомобиль. Разве великий мореплаватель Дюмон-Дюрвиль, открывший столько неведомых ранее берегов и пошедший на приступ антарктических льдов, не погиб в железнодорожной катастрофе на Парижской окружной дороге?!

Несомненно, однако, что опасность, хотя бы вначале, в большей или меньшей степени служит острой приправой к занятию тех, кто берется за изучение вулканов, кто приходит в соприкосновение со слепой и безмерной мощью, вселяющей ужас даже в самых слабых ее проявлениях. Правда, геофизика учила аспиранта-вулканолога, что земная кора – это очень тонкая скорлупка, постоянно стремящаяся расколоться и открыть доступ стекловидной жидкости, в недрах которой царят огромные температуры и еще большие давления. Но поскольку речь шла о чисто книжном знании, это его нисколько не тревожило; «скорлупа»– это только образное выражение. Мы атавистически слишком уверены в надежности «почвы под ногами»... Но как только земля трясется с силой, достаточной, чтобы дрогнули укрывающие нас стены, откуда-то, бог знает с каких душевных глубин, начинает подниматься чувство страха, настолько абсолютное, что перед ним все остальные страхи – ничто.

Тревожное чувство опасности всегда в той или иной мере таится в сердце исследователя, поставившего своей целью быть в непосредственной близости к вулкану, жить в его грохоте, проходить сквозь тучи дыма и газа, приближаться к огненным потокам, которые каждую минуту могут его поглотить. Как отрешиться от сознания, что ходишь беззащитным, безоружным и уязвимым вокруг какого-то коварного чудовища, могущество которого выходит далеко за пределы наших сил? Вулканы во все времена пугали, интриговали и привлекали к себе человека всем тем, что в них повергает нас в трепет, поражает великолепием и что полно тайны[27].

Большая доля способности восторгаться, немножко любви к опасности и привлекательность неведомого – вот из чего, я думаю, складывается все то, что порождает в душе страсть к вулканам. Затем, по мере того как немного привыкаешь и вулкан уже становится объектом изучения, на сцену выступают «почему», «каким образом» и отгоняют прочь почти все остальное. Здесь уже вступает в свои права вторая фаза, фаза научного знания, требующая метода, дисциплины, пунктуальности, смиренного внимания к точным, без конца повторяемым измерениям. Наиболее привлекательная и часто самая разочаровывающая – это третья фаза, фаза, когда уже возникает стремление немного понять, классифицировать, определить, проникнуть в причины, отметить изменения и постоянство величин, предугадать...

Одним из самых выдающихся вулканологов нашего столетия был американец (француз по происхождению) Фрэнк Перре. Инженер-электрик по специальности, он при известии об извержении Мон-Пеле бросил свою лабораторию и с того времени всецело посвятил себя вулканологии.

Через 4 года (1906) он стал знаменит в научном мире непосредственным наблюдением сильного извержения Везувия. Заслуженная известность все росла. До своей недавней смерти Перре посетил все вулканические районы Земли. Глубокое знание проявлений эруптивной деятельности не раз помогало ему предупредить население о надвигающейся опасности. И наоборот, как, например, в 1929 году на Мартинике, наблюдая несколько дней дымные и пыльные вихри и рокот вулкана, он мог успокоить население и посоветовать ему вернуться в покинутый город: наблюдения убедили его в том, что раскаленная туча направится в необитаемую зону. Несколькими днями позже его предсказание полностью оправдалось.

Благодаря таким людям, как Перре, вулканология стала наукой, стремящейся ко все большей и большей точности и к предсказанию вулканических явлений, тогда как раньше, как и все остальные ветви «естественной истории», она была главным образом описательной. Так ее понимал лорд Гамильтон, английский посланник при неаполитанском дворе, нарисовавший картину средиземноморской огненной триады – Везувия, Этны и Стромболи. В ту эпоху вулканы относились к области географии. Великий Александр Гумбольдт во время своего путешествия по Южной Америке и Мексике в 1799—1803 годах очень интересовался вулканами. Со своим другом французским ботаником Эме Бонпланом он поднимался на пик Тенериф, посетил вулканическую область Колумбии, наблюдал в Андах вулканы Котопахи, Антизана, Чимборасо и Пюра-се, где 150 лет спустя погибло 17 человек.

В описании его подъема на кратер вулкана Пичинча, виденного до него только Ля Кондамином[28], звучат трезвость мысли, страстная любознательность и вооруженное смелостью нетерпение, толкающие натуралиста к вулканам: «С окружавшей кратер стены поднимались, как будто собираясь броситься в пропасть, три пика, три скалы, не покрытые снегом, так как выделяемые жерлом пары растапливали его непрерывно. Я поднялся на одну из этих скал и на ее вершине нашел камень, державшийся только одной стороной и висевший над бездной в виде балкона. Но этот камень длиной всего 12 футов и шириной 6 сильно качался при частых толчках землетрясения, которых меньше чем за полчаса мы насчитали 18. Чтобы лучше осмотреть дно кратера, мы легли на его край, и я не думаю, чтобы человеческое воображение могло создать что-нибудь более печальное, более мрачное и более страшное, чем то, что мы увидели. Жерло вулкана образует круглую дыру окружностью приблизительно в одно лье; его срезанные вертикально стенки наверху покрыты снегом. Внутри непроницаемая чернота, но бездна так велика, что можно различить верхушки находящихся в ней многочисленных гор; вершины кажутся в расстоянии 300 туазов ниже нас, представьте себе, где должно быть их основание!»

Такое рвение, такая жадность все видеть, такое погружение в бездонную глубину – разве это в современном ученом не воплощение духа Эмпедокла, вечно живущего спустя 20 столетий?