Однажды Фрейд заявил, что психоанализ не может быть похож на философскую систему и производить законченную, готовую к употреблению теоретическую структуру. Напротив, ему придется «шаг за шагом искать свой путь к пониманию сложности нашего ума» (1923а, стр. 35-36). По мере того, как каркас теоретического анализа постепенно обретает форму, перспектива развития превращается в самую значимую часть. Мы начнем с краткого обзора эволюции этой перспективы для того, чтобы обосновать свой интегральный подход к современной теории развития. Мы полагаем, что исторический подход весьма полезен. Он предоставляет возможности для оценки современных воззрений и помогает, хотя бы отчасти, предотвратить пресловутое «изобретение велосипеда».

      Сначала обратимся к генетической точке зрения, так как именно из нее и появилась теория развития. Генетический или, чтобы быть более точными, психогенетический взгляд на личность основан на интересе к способам и знании способов, с помощью которых прошлое отдельного человека влияет на его нынешнее функционирование. Этот взгляд стал частью психоаналитической теории с тех пор, как клиническая работа Фрейда побудила его исследовать психические конфликты. В своих исследованиях он предполагал, что определенные типы детских переживаний являются причиной неврозов взрослых, поэтому симптомы эмоционального происхождения не могут быть устранены, пока не будет прослежено их происхождение и развитие. Фрейд разделял психоанализ и простой анализ сложных психологических проблем, утверждая, что он «состоит из прослеживания перехода от одной психологической структуры к другой, предшествовавшей ей во времени, из которой она развивалась» (1913, стр. 183), и изобрел прием лечения предназначенный для реконструкции и понимания природы ранних переживаний. Таким образом, первые попытки понять младенчество и раннее детство основывались на этих ранних исследованиях, почерпнутых из клинического опыта взрослых пациентов с неврозами.
      Однако, Фрейд осознавал, что реконструкция неминуемо содержит в себе искажения. Поэтому он рекомендовал сопровождать психоаналитические исследования непосредственными наблюдениями за детьми (1905b, стр. 201). В этом направлении программным был отчет наблюдений за маленьким Гансом (1909b). Хотя он и посвящен лечению детских неврозов, тем не менее, он содержит ценную информацию о переживаниях мальчика и его реакции на них in statu nascendi, обеспечивая, таким образом, перспективу развития — взгляд на то, как происходят события в сравнении с тем, как они описываются.
      Фрейд признавал также, что в применении знаний о развитии существуют «ловушки». Хотя остаточные явления во взрослом возрасте не надо отождествлять с развивающимся ребенком, тем не менее, необходимо признать, что это является психическим прошлым, очень ценным для психоаналитической теории. Это психическое прошлое отражает скорее влияние конфликта и защиты от него, чем готовый отчет об исторической реальности. Очевидно, что психологическое значение раннего опыта не так наглядно в statu nascendi, оно становится явным только позже, поэтому психоаналитическая теория и не может базироваться исключительно на наблюдениях за детьми. Только через метод психоаналитического подхода и изучение бессознательных ментальных процессов может быть осмыслено развивающее влияние ранних переживаний. Видимо, именно это Фрейд имел в виду, когда в 1920 году в предисловии к четвертому изданию своей работы «Три очерка о теории сексуальности» (1905b) отмечал, что хотя демонстрация сексуальности в детстве и описывалась другими, решающее значение детскому либидо в жизни было дано только в психоаналитическом изучении бессознательного. Он поясняет, что «если человечество было бы способно получать информацию из непосредственного наблюдения за детьми, эти три очерка остались бы ненаписанными» (стр. 133).
      Фрейд представил первую психоаналитическую теорию развития (1905b), предположив, что существуют последовательные стадии сексуального развития. В этой теории он сформулировал не только теорию детского сексуального развития, но и теорию взаимодействия между конституцией (природными стадиями созревания) и пережитым опытом. В дальнейшем, с постепенным углублением им самим и другими исследователями этой теории развития, она стала известна как теория «психосексуального развития» (1926).
      Следуя по пути, проложенному Фрейдом, Абрахам сформулировал концепцию оральной и анальной фаз, выделяя в каждой из них садистский компонент (1916, 1924а, 1924b). Некоторые аспекты этой теории остаются актуальными и в наши дни. Ференци, который интересовался развитием ощущения реальности, расширил спектр охвата теории развития до границ того, что теперь называется психологией Эго (1913). Мелани Кляйн, делая акцент на развитии жизни фантазий, выдвинула гипотезу, что младенец переживает агрессию, ярость, метания и отождествление в первые недели и месяцы жизни (1928, 1933, 1948).
      Когда Фрейд представил структурную теорию, иногда называемую тройственной моделью, он предположил, что разум состоит из трех гипотетических психических структур — Ид, Эго, и Суперэго — что обеспечивает устойчивое основание для опыта (1923а). Позже он добавил, что и природные характеристики, и окружение играют различные по важности роли в формировании этих структур (1926), вынуждая аналитиков лучше осознать величину спектра факторов, влияющих на развитие. Анна Фрейд (1936), Хартманн (1939, 1952) и Спитц (1959) были одними из первых, кто изучал развитие этих психических структур. В дополнение Хартманн (1939) и, позже, Винникотт (1956) начали более точно разграничивать влияние на процесс развития природных, врожденных физических факторов и влияние приобретенного опыта и окружения. Единица мать — ребенок оказалась, таким образом, в центре внимания, поскольку аналитики осознали влияние матери (окружения) на формирование психических структур. В результате появилась последовательность в отношении к объекту в процессе развития, по мере того как Анна Фрейд (1942), М. Кляйн (1928, 1933, 1952а, 1952b), Спитц (1959) и Малер (1963, 1972а, 1972b) описали стадии эволюции отношений мать — ребенок.
      Поскольку осознание Фрейдом динамики межличностного и интрапсихического мира началось, в основном, с Эдипового комплекса четырех-пятилетнего ребенка, события, которые происходят в возрасте, который мы сейчас называем ранним — первые три года жизни — постепенно стали привлекать все больше внимания. Во времена Фрейда к раннему детству относили период от рождения и до конца эдиповой стадии. Со смещением внимания на более ранние годы проблемы с методом реконструктивного подхода стали еще более очевидны, и исследователи пытались найти другие методы понимания раннего развития. Первые попытки были предприняты в детском анализе. Анна Фрейд показала, что изучение анализа детей может быть успешно использовано в психоаналитической теории. Позже, размышляя о ранних годах, она писала: «Исследование детей оказалось уникальным по крайней мере в одном отношении — это было единственным новым приемом, открывшим возможность проверить правильность реконструкции в анализе взрослого возраста. Теперь впервые с применением напрямую психоаналитического подхода с маленькими детьми, стало живой, наглядной и очевидной реальностью то, о чем раньше только догадывались» (1970b, стр. 210). Позже она добавляла, что, хотя работа по реконструкции со взрослыми во многом определила психоаналитический взгляд в патологии, «детский анализ оказался ключевым в описании процесса нормального развития в детстве».
      Помимо лечения детей с нервными нарушениями Анна Фрейд также интересовалась эволюционными процессами. В 1926 году она вместе с некоторыми своими коллегами (Дороти Бурлингам и Евой Розенфельд, с Питером Блоссом и, позже, Эриком Эриксоном — учителями) основала небольшую школу в Вене для детей в возрасте от семи до тринадцати лет. Она была предназначена для тех детей, чьи родители прошли анализ или проходили лечение. Соответственно, это давало возможность наблюдать, как понимание психоаналитического подхода способствует образовательному процессу и, в частности, поощряло ранние наблюдения за взаимодействием развития и образования.
      Аналитики пришли к пониманию необходимости глубокого изучения групп раннего возраста в процессе осознания причин нормального и патологического развития. Поскольку на ранние периоды жизни сенсомоторная деятельность влияет значительно больше, чем вербальное мышление и общение, аналитики применяли метод наблюдения. Одним из пионеров такого подхода была Мелани Кляйн. Она первоначально сформулировала свои теории, наблюдая за собственными детьми (Groskurt, 1986, Huse, 1989). Пытаясь сделать наблюдения более объективными и систематическими, Анна Фрейд и Дороти Бурлингэм основали в 1937 году экспериментальные дневные ясли для детей грудного возраста из беднейших семей Вены. Целью этого исследования был сбор информации о втором годе жизни и ранних стадиях отделения от биологического союза мать — ребенок. Этот центр, названный Ясли Джексона, был вскоре закрыт нацистами. Однако, вскоре после переезда в Лондон в 1938 году Фрейд и Бурлингэм основали в военные годы центр для младенцев и детей-сирот и тех, которые были разлучены с родителями. Хэмстедские Военные Ясли стали не только значительным явлением для детских интернатов, но и центром психоаналитической исследовательской работы с детьми, где проводились детальные наблюдения за поведением детей (A. Freud, 1942).
      По мере того, как метод наблюдения завоевывал доверие, его применение стало распространяться на изучение причин психопатологии. Сразу после Второй мировой войны Спитц (1945, 1946а, 1946b) предпринял серию исследований детей в детских учреждениях и домах ребенка, где хотя и заботились о физическом развитии детей, но они получали мало внимания и недостаточно стимулировались в процессе взаимодействия с воспитателями. Отчеты Спитца о влиянии подобной депривации добавили информации и теоретических выводов о раннем развитии и психопатологии. Он также записал свои открытия на пленку (в 1947 году это была редкость, однако сейчас этот прием успешно используется в лабораторных исследованиях маленьких детей и для обучения).
      Из этих первых попыток исследования развития появилась новая область, которая представляет собой синтез двух самостоятельных направлений. Одно из них, появившееся из исследований Анны Фрейд и Дороти Бурлингэм, собирает данные либо клинических исследований анализа ребенка, либо результатов длительного наблюдения за детьми в условиях, приближающихся к естественным или стандартным. Акцент в этих исследованиях делается на процессе развития — т. е. дифференциация психической системы и структуры, возрастание сложности внутрипсихической жизни, появление мыслей и фантазий, и, наконец, причины психопатологии и пути ее предотвращения. Эти исследования значительно расширили наши знания о многих мелких фазах нормального психического развития.
      Второе направление ставит, обычно, целью тщательное проведение экспериментов. В наши дни это многоотраслевое направление, однако оно появилось из лабораторных экспериментов вроде тех, которые проводил Спитц, и потом включило в себя многие исследовательские методы академической психологии. Подобные эксперименты обычно проводятся в лаборатории в течение относительно короткого периода времени с детьми в состоянии спокойной сосредоточенности, редко они проводятся в состоянии острого голода или страдания. Эти исследования имеют, как правило, более конкретную цель, чем длительные наблюдения; их задачей является проверка той или иной гипотезы. Расширяющийся спектр экспериментальной работы и большое количество и разнообразие за последние несколько десятилетий привели к более полному пониманию маленьких детей и, что впечатляет еще больше, новорожденных.
      В результате более, чем восьмидесятилетнего психоаналитического изучения (см. F. Tyson, 1989a) мы можем сейчас сформулировать целый ряд важных характеристик процесса развития. Это будет изложено в следующей главе. Кроме того, стали очевидны определенные проблемы в понимании и использовании данных. Естественно, что реальный ребенок не может быть реконструирован из данных о взрослом возрасте, также и взрослый не может быть создан только из экстраполяции наблюдений за младенцем и ребенком.
      Иногда генетическая точка зрения применяется в очень упрощенном и сильно сокращенном виде, отрицая «изменение функций» (Hartmann, 1939, стр. 25) или вторичную анатомию (Hartmann, 1950) которая эволюционирует в процессе развития. Эти термины появились из признания того факта, что поведение, проявляющееся на определенной стадии развития, позже может служить совершенно другой функции или стать независимым от обстоятельств, которые вызвали его проявление. Подобными примерами могут служить устойчивые реакции (усвоение противоположного отношения для защиты от инстинктивного желания), приобретенные в отношении приучения к туалету. Чистоплотность в более взрослом возрасте не обязательно подразумевает желание испачкать. Непризнание этих фактов приводит к тому, что иногда называется генетической ошибочностью (Hartmann, 1955, стр. 221) — это стремление приписать последующему поведению присутствие элементов, вызвавших их проявление. Например, зависимые отношения во взрослом возрасте могут быть поняты только как повторение более ранних взаимоотношений с матерью.
      В результате принятия подобной точки зрения безоговорочно принимается постулат, что психопатология взрослых означает либо настойчивое, либо регрессирующее повторение самых ранних переживаний. Затем остаточные явления ранних эмоциональных переживаний рассматриваются как диагностическое свидетельство серьезных нарушений с нарциссизмом, пограничными состояниями или чертами психоза. Соответственно, последующие влияния на развитие не берутся в расчет, также как и очевидная возможность того, что психопатологические нарушения могли быть вызваны позднее, а не на ранних месяцах жизни.
      Мы полагаем, что это ничем не оправдано. Хотя иногда можно ошибочно принять проявления взрослого поведения за остаточные явления или настойчивость действий в раннем возрасте, но это вовсе не означает, что взрослый действует точно так же, как действовал бы ребенок в то время, когда эти черты могли появиться. Общеизвестно, что более поздние стадии развития испытывают влияние предыдущих стадий, но каждая из них оставляет свой след в формировании личности. Типичным примером является амбивалентный взрослый с защитной тенденцией к расщеплению положительных и отрицательных эмоций. Часто подобное описание ошибочно принимается за свидетельство регрессии или приостановки развития на фазе, предшествовавшей интеграции этих чувств. Такое чрезмерное упрощение подобно утверждению, что быстрое деление раковых клеток сигнализирует о возвращении в детство; хотя и существуют клетки, которые действительно в младенческом возрасте подвержены быстрому делению, это, тем не менее, не то же самое, что и рак. Так же, как и взаимосвязь между ростом и раком, зависимость явлений раннего развития и психопатологии не так проста. Для окончательного результата имеют, подчас, решающее значение неожиданные события. В дополнение к уже упомянутым вторичной анатомии и изменении функций играет важную роль принцип многофункциональности (Welder, 1930), в этом смысле и Эго и Суперэго.
      Пожалуй, более знакомой проблемой является возрастное смещение. Наблюдатель приписывает явления, происходящие у младенцев и маленьких детей, структурам, функциям или механизмам, которые пока не существуют -— например, трактует высовывание языка как раннюю имитацию, в то время, как было показано, что это является рефлективным ответом на появление перед глазами лица другого человека, реакция, которая постепенно затухает в течение первых месяцев после рождения (Jacobson, 1979). Действительная имитация гораздо сложнее (Meltsof, 1982, 1988). Другим примером может служить утверждение Мелани Кляйн, что поведение младенца у груди матери является подтверждением появившихся фантазий, в то время как исследования свидетельствуют, что ментальная способность фантазировать появляется значительно позже.
      В этом отношении детский анализ имеет еще и то преимущество, что расширяет наши общие знания о развитии. Как указывала Анна Фрейд, психоаналитическое лечение ребенка утвердило себя как средство, с помощью которого можно получить доступ к внутреннему миру ребенка, подтвердить или опровергнуть теории, основывающиеся на реконструкции при анализе взрослых (1970b). Не так давно детский анализ подтвердил свое значение для проверки предположений и теорий, созданных на основе наблюдений исследователей. Постольку обычно считается, что эти теории относятся к ребенку в доэдиповой фазе, до того, гак психическая жизнь была реорганизована вокруг Эдипова комплекса, они, как правило, неприменимы для реконструкции во время взрослого анализа. Но, постольку все большее количество маленьких детей проходят анализ задолго до или непосредственно перед наступлением эдиповой фазы, данные, собранные аналитиками, освещают ранние аспекты процесса развития, подчеркивая те моменты и конфликты, которые необходимо разрешить до того времени, как начнется Эдипова фаза (см., например, Tyson F., 1977, 1989, Tyson R.L. — публикуется).
      Современная полемика о процессе развития заключается в определении того, когда данный процесс заканчивается, если заканчивается вообще. Некоторые исследователи предполагают, что теория разных стадий развития, применяемая для описания развития детей, может быть распространена на взрослых, Эриксон (1950) был среди первых, кто предположил, что развитие это процесс, происходящий всю жизнь, и дополнил психосексуальную теорию Фрейда включением трех взрослых стадий, которые охарактеризовал как приобретение человеком способности к интимности, воспроизводству и интеграции Эго. Бенедек (1959) добавила, что стадией развития может считаться и родительская, Бибринг (1961) предположил, что беременность может также рассматриваться как стадия развития. Гуд (1972), Жакес (1981) и Девальд (1981) предложили другие критерии для описания стадии развития взрослого человека.
      Коларусо и Немиров (1981) предполагают, что развитие продолжается в течение всей жизни, но вместо того, чтобы таким же образом зависеть от стадии зрелости во взрослый период, как это происходит в детстве, оно зависит от определенных задач динамического взрослого развития. Оно примерно подразделяется на ранний, средний и поздний период взрослого возраста. Подобным же образом Поллок (1981) обсуждает проявления на протяжении всей жизни, подчеркивая, что последовательность развития у взрослых подвержена разнообразному влиянию. Эмди (1985) также утверждает, что развитие активно происходит всю жизнь и что структурные изменения не прекращаются в отрочестве. Неугартен (1979) также полагает, что психологическая перестройка продолжается всю жизнь, но что развитие взрослого не может характеризоваться описанием отдельных стадий.
      Сетглаж и другие (1988) заявили что, хотя разделение на стадии и удобно для описания развития в детском и подростковом возрастем, оно не дает достаточно специфических критериев для описания развития взрослых. Они предложили альтернативный подход к определению процесса развития, охватывающему все периоды жизни. Они полагают, что стимул развития — это нарушение самодостаточного саморегуляторного и адаптивного функционирования. Это нарушение — «вызов» (который может быть вызван биологическим созреванием, требованием окружающей обстановки, травматическим опытом, потерей или ощущением лучшей возможности для адаптации) создает дисгармонию с ментальными и эмоциональными стрессами различной степени. Таким образом, создается мотивационное напряжение, которое может привести к регрессу, психопатологии или к развитию. Если мотивационное напряжение приводит к попыткам разрешения проблем на пути к дальнейшему развитию, это порождает конфликт. Подобное решение приводит к формированию саморегуляторных или адаптивных структур или реорганизации. В результате могут появиться новые функции и интеграция этих новых структур или новых функций проявляется в изменении самовосприятия (т. е. в индивидуального отождествления).
      Мы согласны с тем, что изменения происходят на протяжении всех жизненных циклов и что определенные важные события жизни (такие как женитьба и появление детей или травмы от потери) служат стимулом для психической реорганизации. Но мы утверждаем, что центральным в процессе развития является позыв (толчок) к взрослению. С нашей точки зрения психологические изменения, которые происходят одновременно с взрослением, отличаются формированием психической структуры, дифференциацией и интеграцией. Позыв к взрослению не присутствует во взрослой жизни в таком же качестве, как в детском или подростковом возрасте, и, соответственные структурные изменения, происходящие после отрочества и связанные, в основном, с адаптацией, затрагивают реорганизацию существующих психических структур, но не вызывают формирование новых. Однако, мы принимаем пересмотр процесса развития, предложенный Сэттлажем и другими (1988), как перспективные интеграционные попытки, предлагающие связующее звено между психологическими изменениями в детском и подростковом возрасте с одной стороны, и изменениями во взрослом, с другой, а не просто объединение этих двух аспектов.

      В своей работе «Три очерка по теории сексуальности» (1906) Фрейд выдвинул гипотезу о последовательном развитии либидо, что оставалось краеугольным камнем теории развития до тех пор, пока не появилась психология Эго. Затем стало очевидно, что помимо сексуальности на процесс развития влияет множество других факторов. Хотя некоторые авторы и предпринимают попытки утверждать, что отдельные компоненты развития занимают центральное или особенное значение (например, для Кохута — это нарциссизм и «я», а для Мелани Кляйн — агрессия), другие рассматривали больший спектр элементов и пытались найти приемы, способствующие процессу организации и интеграции. В этой последней группе наибольшее значение имеют работы Жана Пиаже и Анны Фрейд. Каждый из них выработал собственную значительную теорию развития, и любой последовательный теоретик должен изучить их аргументы.

      Хотя Пиаже был академическим психологом, работавшим вне сферы психоанализа, он интересовался процессом развития, и его работы стали влиять на психоаналитическое восприятие процесса с тех пор, как Хартманн обратил внимание на их важность для психологии Эго (1953—1956). Пиаже в основном рассматривал поведение с точки зрения адаптации. Он считал, что детская адаптация к окружению — это достижение равновесия между ассимиляцией новой информации внутри уже существующих категорий и приспособлением к новой информации путем создания новых категорий и изменения структуры в целом. Он полагал, что новый опыт создает напряжение в системе (дисгармонию). В результате постоянных ассимиляций и приспособлений система постепенно меняет всю структуру и восстанавливает равновесие — таким образом и происходит развитие. Переход означает перестройку предыдущей схемы в абсолютно новую структуру. Таким образом, равновесие является саморегулирующимся процессом, в котором напряжение сначала создается, а затем, устраняется, и в этом процессе личность продвигается по все более высоким ступеням ментальной организации (Пиаже, 1936, 1946, 1958, 1967).
      Пиаже сделал вывод о том, что ментальное развитие состоит из последовательных стадий, каждая из которых отмечена определенными доминантными характеристиками и имеет собственные законы и логику. Он отмечал, что стадии идут в онтогенетической последовательности. Хотя временные границы, определяющие вхождение в ту или иную стадию не фиксированы и варьируются от популяции к популяции, и от индивидуума к индивидууму, порядок остается постоянным и общим. Более того, каждая новая стадия начинается с внезапного приобретения новой когнитивной способности, которая затем закрепляется и интегрируется, подготавливая почву для нового приобретения. Соответственно отрезок между двумя стадиями представляет собой, так сказать, рывок вперед, за которым следует интеграция — отсюда следует вывод, что психическое развитие одновременно является и непрерывным и прерывистым. Стало общепризнанным, что период структурной дисгармонии, отмечающий вступление в новую когнитивную фазу, обычно сопровождается повышенной эмоциональной уязвимостью.

      Как и Пиаже, Рене Спитц интересовался не столько раскрытием специфических особенностей личности, столько их интеграцией и организацией в процессе развития. Но, в отличие от Пиаже, он проявлял большой интерес к раннему появлению психопатологии и к психике в целом. Сначала в неопубликованной работе, представленной Венскому Психоаналитическому обществу в 1936 году, а затем в 1959 году он сформулировал теорию генетического поля формирования Эго. Это стало основой психоаналитического понимания процесса развития.
      Привлекая большей частью открытия в эмбриологии, Спитц представлял развитие как движение от нестабильности к стабильности внутри «поля», которое мы сейчас называем системой. Придя к выводу, что наиболее значительные сдвиги в психологической организации и адаптации происходят в процессе развития, он утверждает, что в этом процессе некоторые функции по-новому взаимодействуют друг с другом и соединены в единое целое. В его описании, которое он ограничил первыми двумя годами жизни (мы полагаем, что влияние шире), он отмечал, что сдвиги сопровождаются новым поведением и новыми подражательными проявлениями, такими как социальная улыбка, отрицательная реакция на незнакомого человека и жест «нет». Спитц утверждал, что появление этих новых подражательных проявлений можно воспринимать как обозначение или сигнал того, что достигнут новый уровень структурной организации психики. Поэтому он называл эти новые подражательные проявления «психическими организаторами», хотя и полагал, что они не столько организовывают, сколько отражают скрытое поступательное движение в формировании психической структуры, представляя преобразование раннего поведения в новую организацию. «Организаторы» также возвещают о значительных изменениях в межличностных взаимодействиях и их сопровождает консолидация организации, присущей данному этапу (Spitz, 1959, доработано Эмди 1980а, 1980b, 1980с). Спитц подчеркивал, что развитие и комулятивно и эпигенетично; то есть каждая стадия развития строится на основе предыдущей, независимо от того нормальным или патологичным было ее развитие, и последующие стадии содержат важные и неизменные новые формации психики, не существовавшие на предыдущей стадии.

      Концепция «линии развития» использовалась в психоаналитической теории развития как метафора, отражающая процесс последовательного развития и подчеркивающая его непрерывный и кумулятивный характер. Сам Фрейд впервые упомянул о последовательности развития либидо. Относительно процесса поиска контекста, внутри которого развивается личность ребенка, Анна Фрейд предположила (1962, 1963), что серия предсказуемых, взаимодействующих, пересекающихся и разворачивающихся линий характеризует развитие, а совпадение или несовпадение их параметров определяет норму или патологию.
      В своей формулировке линий развития Анна Фрейд подчеркивала их взаимодействие и взаимозависимость (взаимодействие последовательных стадий взросления, опыта взаимодействия с окружающим миром, стадии развития) так же, как это делали, каждый по своему, Пиаже и Спитц. Но, в то время как Пиаже обращал внимание, в основном, на приобретение новых познавательных навыков, а Спитц искал новые подражательные проявления, отмечающие дальнейшее изменение в скрытых структурах, Анна Фрейд делала акцент на понимании скрытых причин специфического поведения. Она, например, рассматривала отношение ребенка к матери как отражение интегрированного Ид, Эго и Суперэго, включая адаптивные, динамические и генетические факторы. Она говорила о линии «от зависимости — к эмоциональному доверию к себе, а от него — к взрослым отношениям с объектами»; или о линиях, приводящих в результате к телесной независимости «от сосании груди — к рациональному питанию», «от пачкания пеленок — к контролю за деятельностью мочевого пузыря и кишечника», «от безответственности — к ответственности в управлении телом». Эта «историческая реальность» отражала стадии в формировании скрытых психических структур и помогла ей понять прогресс в развитии ребенка по мере его приспособления к условиям жизни. Только теперь она смогла ответить на постоянно задаваемые вопросы, типа «в каком возрасте лучше отдавать ребенка в ясли?» (1965, стр. 57).
      Анна Фрейд предостерегала от восприятия линий развития как метафоры, впрочем, и от толкования их слишком конкретно, доказывая, что развитие представляет собой как прогрессивное, так и регрессивное движение. Однако она полагала, что сравнение прогресса при рассмотрении нескольких линий развития создает контекст, внутри которого можно проследить эмоциональную зрелость или незрелость ребенка, нормальность или патологию, отдельно от симптомов. Она предвидела, что другие предложат большое разнообразие линий развития, и что эти линии, собранные вместе, смогли бы «создать убедительную картину индивидуальных детских достижений или... неудач в развитии личности» (1965, стр. 64).

      Теории Пиаже, Спитца и Анны Фрейд подводят нас к мысли, что личность формируется под влиянием процесса созревания, окружения и личного опыта, и что развитие характеризуется непрерывностью и прерывистостью. Развитие может происходить разными путями, каждый из которых обладает своим набором последовательных, частично перекрывающих друг друга стадий — то есть развитие непрерывно. Однако, каждая из стадий имеет собственную структуру с определенной доминантной характеристикой, которую нельзя предсказать, находясь на предыдущей стадии — то есть оно прерывистое. Появление этих характеристик, а вовсе не возраст человека является критерием поступательного развития. Это означает, что каждый ребенок продвигается вперед со своей собственной скоростью и прогресс в его развитии измеряется в сравнении с его собственными прошлыми стадиями, а не нормами, вычисленными для всего населения.
      Поступательное движение проходит по-разному и не всегда гладко. Оно, скорее, характеризуется значительными сдвигами, так что поступательное движение сменяется периодами интеграции и консолидации перед подготовкой для следующего рывка. Некоторые исследователи обращали внимание, в основном, на эти сдвиги в развитии и, что самое интересное, они соглашаются с временными интервалами этих сдвигов. Основные изменениями происходят, видимо, в возрасте от двух до трех месяцев, от семи до девяти месяцев, от пятнадцати до восемнадцати месяцев, около трех лет, семи лет, от одиннадцати до тринадцати лет, от пятнадцати до шестнадцати лет и от восемнадцати до двадцати лет. Однако, каждый исследователь называет эти периоды или стадии в соответствии с направлением своей работы и используемой в ней терминологией. Фрейд, например, описывал последовательные реорганизации в развитии поступательного движения. Пиаже использовал эти сдвиги в развитии как показатели когнитивной интеграции и описывал стадии в соответствии с преобладающим способом мышления. Спитц использовал сдвиги в развитии как показатели прогрессивной реорганизации в развитии Эго. Малер (1972а, 1972b) также обращала внимания на развитие психических структур, но она делала это в рамках опыта, приобретаемого младенцем в процессе взаимодействия с окружающим миром и приводящему к развитию объектных отношений. Штерн (1985) тоже занимался детьми младенческого возраста и их взаимоотношениями с окружающим миром в рамках последовательных стадий субъективного самовосприятия, но он не связывал эти стадии с развитием Эго и Ид. Анна Фрейд использовала все эти структурные единицы и применяла наборы демонстративного поведения для обозначения их постоянного взаимопроникновения и взаимного влияния.
      До сегодняшнего дня теоретики почти не предпринимали попыток связать все эти различные перспективы развития воедино. Например, Гринберг и Митчел (1983), обсуждая теорию поступательного движения и теорию отношений с объектами, высказывали мысль, что различные модели, характеризующие психоаналитическую мысль, — это не просто приемы организации, а, скорее, отражение различного восприятия реальности, и, следовательно, не могут быть соединены или объединены. Мы с этим не согласны, хотя каждая из теорий и подходит к личности под своим углом зрения, мы полагаем, что структурная модель личности может использоваться несколько абстрактно (см. Rotstein 1983, 1988 в работе) и она достаточно гибкая, чтобы включать в себя различные модели. Мы убеждены, что интеграция теорий и моделей необходима для комплексного взгляда на формирование личности. Мы также уверены, что эффективное вмешательство в лечении ребенка или в реконструировании детства во взрослом возрасте требует комплексного понимания всех факторов, влияющих на развитие личности. Поэтому объединение теорий представляется крайне желательным. Это является нашей целью, и после более подробного обсуждения характеристик процессов развития мы проиллюстрируем те способы, с помощью которых можно объединить теории, представляя комплексную психоаналитическую перспективу развития человека.

      В те времена, когда господствующие социальные, научные и психологические взгляды подразумевали, что детство свободно от любых проявлений сексуальности, высказанная Фрейдом противоположная точка зрения не могла не вызвать шока и не спровоцировать целую бурю сопротивления. Тем не менее, Фрейд продолжал разрабатывать теорию либидо, в которой подчеркивал влияние сексуальности на психическую жизнь. Его клинический опыт и опыт самоанализа, фантазии и ассоциации пациентов, их воспоминания о детстве — все это позволяло сделать вывод о том, что сексуальные побуждения обеспечивают мотивацию для психического функционирования. Он предположил, что в основе сексуального поведения лежит особый вид силы или психической энергии и предложил назвать эту энергию «либидо». «Либидо», по его мнению, являлось важнейшим фактором для развития личности. Именно благодаря «либидо» сексуальные стремления начинаются в гораздо более раннем возрасте, чем предполагалось до этого. Более того, Фрейд убедился, что многие отклонения в функционировании взрослых являются последствиями превратностей развития ранней детской сексуальности. Из-за своей болезненно-конфликтной природы ранние сексуальные опыты и фантазии, по большей части, недоступны сознательным воспоминаниям и являются жертвой детской амнезии. Отсюда следует главная цель психоаналитика: открыть и интерпретировать пациенту это, в большей части сексуальное, содержание его Бессознательного.
      На протяжении почти сорока лет концепции, заключенные в теории либидо, обеспечивали основу для развития психоаналитической мысли и технических процедур психоанализа. С введением структурной гипотезы и теории двойственных влечений, в которой агрессивный и сексуальный влечения наделялись одинаковым статусом, «инстинктивные влечения» (название, обозначающее сексуальные и агрессивные стремления) были локализированы в пределах области Ид, которая, по большей части, хотя и не полностью, заключает в себе бессознательную систему топографической модели.
      С выходом работ Анны Фрейд (1936) и Хайнца Хартманна (1939), в которых подчеркивалась важность функционирования Эго, начали расширяться теоретические основы психоанализа, а теория Ид и либидо отступила с позиции единственной меры психоаналитического понимания. Тем не менее, большинство психоаналитиков продолжали ее учитывать при теоретических и терапевтических изысканиях. Даже сегодня, после вполне убедительной критики теории либидо, концепция психосексуального развития и инстинктивных влечений в полной мере используется в клинической практике.
      Существует много прекрасных изложений теории либидо (Sterba, 1942, Fenichel, 1945, стр. 33-113). Мы выделим, главным образом, те аспекты, на которые уже оказали воздействие недавние исследования и которые тесно связаны с другими системами развития.
      Фрейд использовал термины энергии — сохранение, размещение, разрядка — как метафоры для психического функционирования. Психическая энергия, или либидо, была атрибутом эмоций и активизировала сознание; главная функция ментального аппарата заключалась в использовании, разблокировании и регулировании этой энергии или «возбуждения». Георг Кляйн (1976b) отмечал, что фрейдовская теория либидо, в сущности, включает в себя две теории. Первая возникла в результате клинического опыта, а вторая, более абстрактная, представляет собой квазифизиологическую модель энергетических сил, ищущих разрядки. Кляйн соглашался, что основанная на клинике теория вполне полезна и сейчас, так как она в результате непрерывной эмпирической проверки постоянно получает все большее обоснование. Более абстрактная теория со временем теряет свою актуальность, так как она и появилась скорее из необходимости теоретически согласовать эту модель с другими дисциплинами. Идеи Кляйна увеличили ряды аналитиков, сомневающихся в теории психической энергии. Мы тоже склонны отказаться от концепции психической энергии в физическом смысле. Но идея инстинктивного влечения, как аффекта, импульса, желания, мотивационного толчка, активизирующего сознание — остается клинически полезной. Поэтому мы будем использовать термин «либидный вклад» в смысле любовной привязанности, а не в смысле гипотетического качества психической энергии.

      Работа Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» (1906), которая была существенно дополнена в 1915 году, содержит все основные элементы теории либидо и психосексуального развития. В этой работе он использует термин «сексуальность» для обозначения сексуального удовольствия, полученного от какого-либо участка тела или органа, а не только гениталий. «Либидо» же обозначает гипотетическую психическую энергию, лежащую в основе сексуального удовольствия. Ошибочно полагалось, что Фрейд полностью уравнивал либидо и сексуальность (особенно генитальную сексуальность), но сам он позднее неоднократно уточнял, что либидо следовало бы понимать более широко, чем любовь или «любовная сила» сексуальности, которая является лишь одним из проявлений либидо. Фрейд подчеркивал: «Мы не разделяем... что в различных случаях заключается в понятии «любовь» с одной стороны, это любовь к самому себе, с другой стороны, любовь к родителям, к детям, дружбу и любовь к человечеству вообще, а так же сильную привязанность к конкретным объектам и абстрактным идеям. Мы придерживаемся точки зрения, что раз в языке существуют стандартизированные значения слова «любовь», лучшее, что можно предпринять — принять это за основу в наших научных дискуссиях и толкованиях так, как есть». (1921, стр. 90)
      Относительно же более широкого трактования основополагающих фрейдовских концепций либидо, мы хотим пояснить, что, хотя на протяжении этой книги и используют термины «либидо», «сексуальность» и «сексуальное влечение» более или менее взаимозаменяемо, но предполагается более широкое значение. Фрейд подчеркивал, что инстинктивное влечение всегда бессознательно. Только ассоциативные фантазии или безусловные импульсы, полученные от него, могут достигать сознания. Он концептуализировал влечение либидо в терминах его источника, цели, объекта и силы. По его предположению, источник, который дает начало положительной стимуляции должен быть соматическим или даже гормональным. Однако влечение само по себе — явление чисто психологическое, то есть «психологический представитель эндосоматического, постоянно текущего источника стимуляций» (1905b, стр.168).
      Хотя Фрейд не был уверен в источнике инстинкта, он, тем не менее, описал некоторые «эрогенные» зоны тела — рот, анус и гениталии — которые, когда их стимулируют, приносят удовольствие и служат для удовлетворения. Хотя все эти зоны потенциально активны от рождения, Фрейд рассматривал последовательность созревания, согласно которому каждая из зон оказывается в центре внимания и является источником самого большого удовольствия, таким образом, она является «доминантой фазы» в различные периоды раннего детства. Следовательно, его теория психосексуального развития с оральной, анальной и детской генитальной (которая известна как фаллическая) фазами была основана на продвижении концентрации на эрогенных зонах. Целью инстинктивного влечения является удовлетворение.
      Фрейд утверждал (1915а), что, хотя конечная цель остается неизменной, могут существовать различные пути, ведущие к этой цели. Поэтому удовлетворение можно искать посредством разнообразных действий, стимулирующих эрогенные зоны тела. Это может быть и сосание, и дефекация, и генитальная мастурбация. Когда кульминационный оргазм уже физиологически возможен, то достижение оргазма, согласно теории либидо, является целью для консолидации в себе всех более ранних форм удовлетворения. Фрейд характеризовал детскую сексуальность как «полиморфное извращение», в которой, так же как и во взрослых извращениях, каждый вид возбуждения в любой эрогенной зоне потенциально может стать источником максимального удовольствия.
      Личность, используя которую или по отношению к которой влечение способно достичь своей цели, называется объектом влечения. Считается, что в раннем детстве ребенок привязан скорее к доставляющим удовольствие функциям, предоставляемым матерью, чем к матери как «целостному объекту». Поэтому иногда мать или ухаживающий человек рассматривается как частичный объект или Я-объект, в зависимости от которого используется теоретическая система.
      Из-за безусловного импульсивного качества инстинктивных влечений Фрейд рассматривал их как главные мотивационные факторы сознания. По его мнению, вся психическая деятельность связана с влечениями. Сила инстинктивных влечений относилась к количеству или «мере потребности работы, которую они представляют» (1915а, стр. 122). В соответствии с научными мыслями девятнадцатого века Фрейд относил изменяющуюся интенсивность сексуальных импульсов к изменяющимся количествам метафорической энергии или либидо. Для Фрейда все мотивации вытекали из инстинктивных влечений, но современные теоретические работы расширяют происхождение и диапазон мотиваций, а, следовательно, ослабляют обязательность этой концептуальной связи (см. Lichtenberg, 1989; для обзора и обсуждения). Эмоции, потребности, связанные с объектом и нарциссические потребности рассматриваются как имеющие тот же самый вид мотивационной силы, как и у потребностей, имеющих соматическую основу, и, считается, что они заслуживают одинакового статуса. Однако расширение определения мотивации ни в коей мере не исключает сексуальное влечение.
      Дополнительной характеристикой инстинктивных влечений является их необычная «пластичность» или «подвижность». Некоторые действия, служащие для достижения удовлетворения, могут быть подавлены, отодвинуты или изменены, а удовлетворение, по необходимости, может достигаться в замаскированных формах. Зоны в ходе развития изменяются, так же как изменяются и объекты, служащие для удовлетворения в фантазиях или в реальности.
      После разрешения Эдипова комплекса и завершения подростковых процессов достигается и окончательный выбор объекта. Теперь личность обычно достигает максимального либидного удовлетворения при генитальных половых отношениях. Тем не менее, давление потребностей на любом уровне развития может привести к сдвигу или изменению целей и объектов в поисках удовлетворения, что сопровождается изменениями и в жизни фантазии.
      Сексуальные фантазии могут быть направленны на объект, но сексуальное удовлетворение часто аутоэротично. В младенчестве и детстве аутоэротичность является обязательным признаком сексуальности, поскольку собственное тело ребенка — это единственное средство, с помощью которого возможно удовлетворение при нормальных обстоятельствах. Ребенок свободен в использовании собственного тела и может испытывать сексуальное удовольствие от всех его областей.
      Фрейд отметил, что специфические характеристики и симптомы ряда взрослых эмоциональных расстройств сходны с определенными типами поведений в детстве. Для объяснения своих наблюдений он и его коллеги, особенно Абрахам и Ференци, разработали теорию либидного развития. Они пришли к выводу, что, хотя обычно окружение ребенка изменяется в зависимости от того, какой отклик необходим ему сейчас в ответ на возникшую потребность, но либо чрезмерное удовлетворение, либо чрезмерная фрустрация могут нарушить спокойный процесс развития. Как следствие, некоторое количество либидной и/или агрессивной энергии «остается позади» и прикрепляется к особым психическим представлениям этого периода. Эти пункты на пути развития называются «точками фиксации». Они никак не проявляют своего присутствия до тех пор, пока человек не столкнется с особенным стрессом или сложностью, с которой он не сможет справиться при помощи обычного механизма защиты. Тогда он прибегает к регрессии, вследствие чего изменение в поведении обнаруживает сдвиг к некоторому поведенческому стереотипу, характерному для более раннего уровня развития. Если эта точка фиксации не является «молчащей», то предполагается, что личность задержалась на этой стадии и ее дальнейшее развитие не происходит.
      Это объяснение было вполне удовлетворительным в свете знаний, которые имелись в то время. Однако сегодня оно выглядит слишком конкретным и механистичным в своей попытке объяснить превратности эмоционального конфликта и характерных поведенческих паттернов. Анна Фрейд (1965) позднее пояснила, что прогресс и регресс являются наблюдаемыми, интегральными частями нормального развития. Регрессия теперь более не ограничивается концептуально одними влечениями; например, она может отразиться также и на функционировании Эго и Суперэго. Более того, регрессию не следует понимать как временное возвращение; скорее, это некий поворот назад к более надежным источникам получения удовольствия или некое использование ранее полученных образцов поведения или способов отношения. Гораздо полезней рассматривать точку фиксации как некую мысль, некое желание или некое поведение, связанное с удовольствием или с болью, которые остаются эмоционально значимыми для личности, а не воспринимать ее как точку на континууме, в которой размещена энергия, и к которой душа должна возвращаться, чтобы собрать свою ранее оставленную энергию. Можно увидеть, особенно во время стрессов, продолжительное влияние особенной мысли, поведения или средств удовлетворения.
      Всеобщая ошибка в психоаналитическом теоретизировании — автоматическое восприятие появления более ранних желаний или способов функционирования как индикации значительных расстройств в самых ранних месяцах жизни. Классическая критика этой проблемы Сандлером и Дэйром (Sandier and Dare, 1970) использует в качестве иллюстрации концепцию оральности. Ребенка в первый год жизни можно рассматривать как орально зависимого, но сильное желание зависимости не всегда может рассматриваться как возникающее только на первом году жизни. Как подчеркивают Сандлер и Дэйр вероятно такие сильные желания случаются в любой фазе во время стрессов, когда ребенок желает, чтобы то, о чем он фантазирует, стало истинным как можно скорее.
      Считается, что Эриксон (Erikson, 1950) был первым, кто отметил важное различие между выражением влечений в поведении, направленном на удовлетворение влечения, и способом функционирования. Последнее относится к некому характерному способу получения удовлетворения или отношения к объектам. Человек может найти способ удовлетворения, первоначально связанный с какой-либо фазой или с эрогенной зоной, который будет пригоден для выражения желаний и конфликтов в соответствующее время. Этот способ будет сохраняться, но без своих предыдущих связей с зоной и фазой происхождения; таким образом оно достигает вторичной самостоятельности (Hartmann, 1939). Например, младенческие укусы в течение оральной фазы могут быть неким способом получения удовольствия, но, в то же время, маловероятно, чтобы они сопровождались фантазиями, желаниями, направленными на другую личность, поскольку когнитивная дифференциация еще не продвинулась так далеко (даже если тот, кого кусают, думает иначе). Однако, ребенок может использовать этот оральный способ, чтобы выразить свою враждебность по отношению к объекту, и у него вполне могут быть разнообразные деструктивные фантазии. И, хотя оральный способ остается, это не означает, что дальнейшее развитие не происходит, то есть личность не «задерживается» и не «фиксируется» на оральном уровне развития влечений — и нет причин полагать, что отсутствуют другие средства для удовлетворения. Теперь в основном признано, что сложности в развитии таковы, что более поздняя психопатология не может быть предсказана или объяснена лишь на основании так называемых точек фиксации либидо.

      Основываясь на растущей клинической информации и большом объеме данных, Фрейд сделал вывод, что необходимо теоретическое осмысление и расширение теории инстинктивных влечений и включение в нее какого-либо агрессивного или деструктивного дополнения. Его клинические наблюдения привели его к выводу, что чувства гнева и враждебности приводят к конфликту и бессознательной вине точно так же, как и сексуальные желания, и против этих негативных чувств создаются сходные защиты. Он заметил, что многие импульсы содержат и сексуальные и агрессивные элементы, и что разнообразные клинические явления, в том числе садизм, мазохизм и амбивалентность, можно объяснить с точки зрения меняющихся степеней конфликта между этими элементами. Фрейд также пришел к выводу, что недеструктивные формы агрессии обеспечивают мотивацию для деятельности и господства точно так же, как и либидо. Поэтому он постулировал фундаментальность либидных и агрессивных влечений.
      Для Фрейда концептуализация агрессии всегда представлялась проблематичной. Поскольку он уже предложил биологическую основу для либидо, он чувствовал, что необходимо обеспечить ее и для агрессии. Несмотря на то, что связь агрессивных и сексуальных импульсов была вполне очевидной, импульсы агрессии не были связаны со специфическими зонами тела. Действительно, в своей первой модели сознания Фрейд представлял агрессию как часть сексуального влечения: «История цивилизации, без всяких сомнений, однозначно показывает, что существует некая внутренняя связь между жестокостью и сексуальным инстинктом» (1905b, стр.159). Хотя агрессивные импульсы связываются с выражением либидных побуждений, часто кажется, что они являются реакцией на внешние раздражители. Это наблюдение заставило Фрейда в другой раз описать агрессию как некую позицию Эго, обеспечивающую самосохранение (1915а).
      Позднее (1920), в философской форме, коренным образом отличающейся от клинического наблюдения, он постулировал некий фундаментальный пожизненный конфликт между инстинктом смерти (Танатосом) и инстинктом жизни (Эросом). Фрейд полагал, что агрессивное влечение возникает из лежащего в основе инстинкта смерти. Принцип, по которому, по его предположению, действует влечение, был таким: организм стремится разместить возбуждение и достигнуть предельного состояния Нирваны или полного покоя. Точно так же, как либидо означало «жизненную силу», «деструдо» было энергией инстинкта смерти. Такой пересмотр имел монументальное значение, так как на десятилетия обеспечивал пищу для теоретической полемики.
      Главными сторонниками инстинкта смерти являются последователи Мелани Кляйн (Melani Klein), в то время как другие нашли его проблематичным и лишенным необходимости (Parens, 1979). Тем не менее, теория двойственных либидных и агрессивных влечений сохраняется и имеет почти универсальное клиническое применение. Полагают, что сексуальность и агрессия внутренне близко связаны с фазами развития инфантильной сексуальности; в обеих видят источники конфликтов, и защиты используются против осознания и выражения и того и другого. Подавление агрессии может взаимодействовать с сексуальным удовлетворением на любом уровне развития. В раннем детстве трудности в выражении агрессии могут проявляться в нарушениях приема пищи (например, когда пища бессознательно приравнивается к матери, тогда питание означает пожирание матери), в хрупкости эмоциональных привязанностей, в подавлении любопытства и интеллектуальных достижений. На другом конце этого спектра можно увидеть сильно преувеличенные проявления агрессии, простирающиеся от сверхвыраженной настойчивости до неуправляемой деструктивности. Согласно теории двойственных влечений, манифестации агрессии будут происходить, если по какой-либо причине агрессивные побуждения не сочетаются или адекватно не «связываются» с любовью — с сексуальностью в ее самом высоком значении. Это может произойти потому, что ранние депривации, потеря объекта или насилие над ребенком наносят вред либидной привязанности (A. Freud, 1949).

      Достаточно скоро после предложения теории двойственных влечений, Фрейд сформулировал структурную гипотезу. В ней инстинктивные влечения были объединены под началом «Ид». Существует много нерешенных проблем относительно современного психоаналитического понимания Ид (см. Arlow and Brenner, 1964; Schur, 1966; Hayman, 1969). He пытаясь пока решить эти вопросы, мы полагаем, что полезно было бы рассматривать Ид как нечто меньшее, чем «кипящий котел» и большее, чем система мотиваций, заключающая в себе процессы, которые имеют некое властное качество, а именно функцию принуждения сознания к действию в поисках удовлетворения. Левальд (Loewald) делает сходное предположение, выдвигая довод, что Ид — это некое формирование, связанное с действительностью и объектами (1971, 1978). То есть, инстинктивные влечения организованы в пределах объектных отношений, а также преобразуют объектные отношения и действительность. Он подчеркивал, что как психический представитель раздражителей организма, инстинкт является некоей психической силой, побудителем, который может быть назван самым примитивным элементом или единицей мотивации (1971, стр.119). В этом смысле Ид и инстинкты вносят вклад в организацию сознания (ментального аппарата) и организуются им.
      При введении структурной теории Фрейд признал (1923b), что сексуальное развитие включает в себя гораздо больше, чем он до этого предполагал. Следовательно, назрела необходимость в значительной ревизии. Он осознал, что ему нужно не только принять во внимание сдвиги в эрогенных зонах и связанные с ними желания и фантазии; но он должен был рассматривать развитие детских отношений к объектам, развивающуюся интернализацию запретов на выражение влечения, интеллектуальные попытки ребенка прийти к соглашению с сексуальными и агрессивными импульсами. Затем сексуальное или либидное развитие стало психосексуальным развитием, относящимся к организации с удачными стадиями развития, в которой объединяются все эти факторы.
      Концепция психосексуального развития постепенно изменила взгляды аналитиков на стадии развития либидо. Тогда как в ранних изложениях теории либидо описывали отдельные стадии (Sterba, 1942), наблюдение за младенцами и детьми привело к осознанию того, что все три эрогенные зоны (оральная, анальная и генитальная) в некоторой степени активны с первых месяцев жизни и наблюдаются лишь пики относительного увеличения (Greenacre 1952a). Доминирование одной организации над другой отчасти определяется созреванием, но гораздо раньше, чем какой-либо тип организации достигает доминирующего положения, уже может проявиться какая-нибудь характерная функция. Кроме того, каждая стадия, смешиваясь со следующей, взаимопереплетается с ней, поэтому, когда развитые позднее удовольствия становятся центральными, более ранние источники удовольствия сохраняются или остаются вполне действенными.
      Общепризнанно, что теория двойственных влечений Фрейда помогает в клинической практике, но ее также многие критикуют. Особо сильным нападкам подверглись «квазифизиологические» аспекты этой теории, в которых утверждалось, что энергетические силы ищут разрядки (S. S. Klein, 1976b, Rosenblatt and Thickstun, 1977; Compton, 1981a, 1981b). Другим уязвимым пунктом стало утверждение, что теория двойственных влечений одинаково применима и к нормальным, и к патологическим случаям. Питерфройнд (Peterfreund, 1978) и Милтон Кляйн (Milton Klein, 1980) полагали, что существует необходимость в некоей раздельной теории. Критиковалась также и эволюционная природа фрейдовской модели, на основании того, что она предполагает главенство гетеросексуальной генитальной сексуальности и рождение потомства, а все другие формы сексуальных удовольствий — это ответвления, они недоразвиты или ненормальны в ином смысле (Schafer, 1974).
      Тем не менее, даже перед лицом такой критики фрейдовская схема двойственных влечений и теория психосексуального развития остаются ценными для многих аналитиков и используются в клинической практике. Это особенно верно, если система инстинктивных влечений, Ид, согласно структурной модели, рассматривается как Среда для нескольких одновременно возникающих систем. Теория инстинктивных влечений облегчает клиническую необходимость различать разнообразные виды импульсов и их источники, облегчает понимание значения раздражителей, чувств, защит различной силы, а также структуру конфликтов пациента и симптомов в контексте взаимосвязанного развития. Таким образом, все это увеличивает точность и эффективность вмешательства аналитика.
      Ясно, что сегодняшняя теория психосексуального развития гораздо более совершенна, чем первоначальная версия теории либидо; она была коренным образом изменена при накоплении информации о развитии в раннем детстве; было достигнуто большее понимание Эго и других областей, о которых рассказывается в следующих главах этой книги. Действительно, стало уже невозможно говорить о развитии влечения без ссылок на все фазы развития и на все другие области. Соответственно, в следующих главах мы будем помнить о прогрессе влечения и не забудем о его связи с процессами других аспектов развития. Мы будем использовать термин «влечение» или «инстинктивное влечение», чтобы обозначить некое психическое представление, имеющее мотивационное воздействие, и не будем упоминать энергетические силы, ищущие разрядки.

      Хартманн (1939, 1950) поддерживал идею развития Эго и Ид из общей матрицы. Он полагал, что по поведению новорожденного трудно определить, что можно будет позднее приписать функционированию Эго, и что следует рассматривать как инстинктивное влечение, область Ид. В действительности же, он не был уверен, представляет ли вообще поведение новорожденного психологическое функционирование, и поэтому рассматривал самую раннюю стадию жизни как недифференцированную фазу.
      Мы рассматриваем процессы интеграции и структурализации Эго и Ид как взаимосвязанные; при рождении ни одна из систем еще не действует в психологическом смысле, и обе развиваются только в контексте объектных отношений. При рождении уже присутствуют биологические основы инстинктивных влечений, но именно аффективные отклики на окружающую среду, вызванные детской нейрофизиологической рефлексной структурой, которая связана с состоянием ребенка, придают форму психическим представлениям приятного и неприятного, любимого и ненавистного. Позднее они сочетаются и формируют инстинктивные влечения и психическую структуру Ид.
      Недавние наблюдения подтверждают идею о постепенном разделении влечений. Во всяком случае, теперь принято считать, что в самые ранние месяцы происходит нечто гораздо большее, чем простое удовлетворение влечений. Например, новорожденный прерывает принятие пищи, чтобы взглянуть на новый раздражитель. Этот раздражитель, хоть и не связан с удовлетворением влечения, все же может продлить бодрствование. Штерн отмечает ограничения теории влечений применительно к наблюдениям за детьми младше года. Он предполагает, что мотивация может быть переформулирована в терминах многих дискретных взаимосвязанных мотивационных систем, которые, в конечном итоге, достигают более высокого или более низкого иерархического состояния (1985, стр.238). Этой же идеи придерживался Лихтенберг (1988, 1989). Гейнгбауэр (Gaengbauer) замечает, что хотя и доказана клиническая и теоретическая польза теории двойственных инстинктов, будет ошибкой искать прямые проявления инстинктов в младенческом возрасте. Вернее будет сказать, количество и вид инстинктивных влечений определяется уже в течение младенческого периода, в результате эмоциональных взаимодействий матери и ребенка (Loewald, 1971, 1978).

      В возрасте от двух до трех месяцев у ребенка уже можно наблюдать различие между выражением удовольствия и неудовольствия. Опыт удовольствия приобретается при сосании.
      Фрейд признавал, что удовлетворение голода и удовольствие от стимуляции оральной слизистой оболочки при сосании являются удовлетворением различных потребностей и качественно различаются.
      Сосание большого пальца часто бывает уже во время внутриутробного периода, а в детстве оно рассматривается как врожденный рефлекс, связанный с укоренившимся, основным рефлексом. Но не существует способа удостовериться, имеют ли все эти действия какое-либо психическое значение для ребенка. Однако, переживания во время сосания и насыщения обеспечивают контекст многих самых ранних взаимодействий матери и ребенка, и, как только в памяти начинают формироваться воспоминания о приятных ощущениях, они организуются вокруг этих переживаний. При хорошем, обеспечивающем удовольствие сосании, псе внимание ребенка сконцентрировано на этом ритмичном действии, и он часто сочетает его с трением какой-либо части своего тела, например, мочки уха или гениталий.
      Наблюдения Спитца (Spitz, 1945, 1946а, 1946b) наглядно демонстрируют, какое драматичное и опустошительное воздействие оказывает на ребенка недостаточная стимуляция в течение первого года жизни. У детей из приюта, которых он изучал, всегда удовлетворялось чувство голода, но, так как на длительные промежутки времени они были предоставлены сами себе, сосание и другие удовольствия в контексте эмоционального взаимодействия с ухаживающим лицом в большей степени отсутствовали. Эти дети испытывали глубокие задержки во всех сферах развития, а часть синдрома, характеризующего это явление, получило название «госпитализм». В других сообщениях (Spitz and Wolf, 1949; Spitz, 1962), подтвержденных Проувенсом и Липтоном (Lipton, 1962), Спитц описывал замещение ранней генитальной мастурбации или игры (которые, как он наблюдал, присутствуют у всех детей с достаточно хорошим взаимоотношением мать — дитя) другими аутоэротическими действиями в случаях проблем в отношениях. Когда же мать вообще отсутствовала, как, например, в доме малютки, все эти явления и вовсе исчезали. Ясно, что ситуация кормления играет решающую роль для нормального развития. Но, так же как и сама пища, для нормального хода развития важно количество и вид стимуляций, равно как и эмоциональный климат ухаживающего окружения.
      Коулингу предоставилась интересная возможность убедиться в важности оральных переживаний для развития Эго: он проводил наблюдения за семью детьми с врожденной атрезией пищевода. Из-за этого дефекта детей обычно кормят через трубочку прямо в желудок, поэтому кормление для них не связано с сосательными движениями и с насыщением. Хирургическое лечение, направленное на восстановление целостности пищевода и оральное кормление у таких детей не предпринималось ранее шестимесячного возраста (а иногда и позже), поэтому Коулинг мог изучать влияние сосания и соответствующие врожденные оральные рефлексы отдельно от удовлетворения голода. Он наблюдал возникновение особого паттерна пассивности, а также моторного, эмоционального и социального отставания, которое продолжало сохраняться достаточно долго после корректирующей хирургии. Он следил, как проходило развитие этих детей до двенадцати лет. В некоторых случаях Коулинг смог предотвратить негативные последствия, договорившись с матерью о комплексном кормлении ребенка: нормально, бутылочкой, и с помощью гастротрубки; при этом молоко, введенное сосанием ребенка, отводилось наружу через хирургически установленную фистулу. В этих случаях развитие шло нормально, а у детей не только стимулировалось сосание, но оно еще и ассоциировалось с удовлетворением чувства голода. На основании всего вышесказанного Коулинг сделал вывод о том, что к адекватным реакциям матери следует прибавить последовательную картину характерных для каждой фазы сенсорных опытов, начиная с сосания, и включая циклические паттерны голода и насыщения. Эта информация также подтверждает идею о том, что при рождении влечения еще не структурированы, они соединяются из предшествующих событий в зависимости от среднего состояния окружающей среды. В связи с этим, не удивительно, что ранние искажения опыта оказывают широкое воздействие на многие процессы развития и роста ребенка.
      Во вторые шесть месяцев при нормальном развитии появляются новые формы орального чувственного удовлетворения: жевание и кусание. Боль и дискомфорт, которые вызывают режущиеся зубки, побуждают ребенка к объектно не связанной кусательной активности, при этом такое жевательное использование зубов, по-видимому, еще и обеспечивает удовлетворение инстинкта. Как только ребенок начинает исследовать мир вокруг себя более активно, он использует рот как принципиальное орудие исследований. С удовольствием тянет он в рот все, что находится в пределах его досягаемости, а попытки жевать каждый попавший в его руки предмет довольно убедительно демонстрируют доказательства инстинктивного удовольствия, связанного с «оральной зоной».
      В течение того же периода можно наблюдать все большую дифференцированность в поведении, в котором наблюдается агрессивность. Из этого делается заключение о дифференцировании либидных и агрессивных влечений. В возрасте от семи до девяти месяцев появляется связанный с раздражителем, короткоживущий, ситуационно-специфический объектно-направленный гнев в ответ на ограничение и фрустрацию (Spitz, 1953; Greenacre, 1960; Parens, 1979; McDevitt, 1983). Также можно наблюдать невраждебную решительность и напористость в преследовании своих целей и интересов. В своих исследованиях ребенок использует кусание, царапанье, пинки, толчки и прочие агрессивные действия, которые часто смешаны с удовольствием и любовью к объекту. Например, это может быть дерганье матери за волосы или игривое кусание ее.
      Хотя Штехлер и Хальтон (1987) рассматривали возникновение защиты и агрессии из различных систем, где защита связана с функциями строительства структуры и позитивными аффектами, а агрессия связана с самозащитой, мы понимаем эту ситуацию по-другому. Если защита и агрессия действительно возникают независимо друг от друга, переплетаются они так быстро, что различить их раздельные истоки не так легко. Складывающиеся баланс или пропорции будут зависеть от реакции окружающей среды на действия ребенка.
      Абрахам (1924а) назвал эти вторые шесть месяцев жизни «орально садистическими», так как он предполагал, что за укусами скрывается враждебность, сочетающая в себе сексуальное и агрессивное удовлетворение. Он считал, что садистические черты характера или склонности к садизму у его взрослых пациентов были непосредственными остатками инфантильных форм орального сексуального удовлетворения. Однако, Бегнер и Кеннеди (1980) указывают, что садизм подразумевает намерение причинить боль; не похоже, что ребенок в таком возрасте (от шести до четырнадцати месяцев) может иметь подобную цель, потому что у него еще не хватает способностей сформулировать символические представления и сделать ментальное различие между своим собственным телом и телом другого. Часто кормящие матери из-за боли, нанесенной им, неправильно трактуют удовольствие ребенка, когда тот кусается. Они принимают все это за выражение садистической враждебности, и, в свою очередь, отвечают враждебностью. Такая типично неверная интерпретация поведения ребенка взрослыми довольно часто оказывает пагубное влияние на изначально недеструктивные притязания, связанные с объектом. Укусы, дерганье за волосы начинают ассоциироваться у ребенка со страданиями, которые вызывает в нем сердитая атака матери. Поэтому эти действия принимают враждебное, деструктивное содержание, последствия которых были описаны Гринэйкром (Greenacre, 1960).

      Вскоре после рождения ребенок уже способен испытывать приятные ощущения от анальной зоны — например, когда мать меняет пеленки. При созревании, в течение второго года, анальная эрогенность все больше выступает на первый план. Теперь уже легко заметить, что ребенок получает удовольствие от анального и уретрального функционирования. Он наслаждается удерживанием и испусканием, а также прикосновениями, разглядыванием и обнюхиванием фекалий. При достижении большего контроля над сфинктером, совпадающего с миелинизацией нервных волокон (а это, ко всему прочему, дает возможность ребенку ходить), — удерживание и испускание фекалий и мочи могут стать способами получения аутоэротичного удовольствия. Как только появляется символическое мышление, моча и фекалии могут начать ассоциироваться с конфликтами, связанными с объектом и, особенно, с материнскими требованиями относительно отправлений туалета. Эти продукты тела также могут наделяться содержанием и восприниматься как подарок, ребеночек, бомба или даже как пенис, а могут выступать как средство манипулирования матерью. В процессе постепенного физического созревания появляется все больший контроль над экскреторными процессами и движениями, и, тем самым, обеспечивается появление источников нарциссического удовлетворения.
      При изучении семидесяти двухлетних детей Роуф и Галенсон выявили ряд знаков, индуцирующих начало анальной фазы; их ясные описания позволяют клиницисту отметить важные ориентиры. Они включают: (1) изменения в структуре кишечника, в том числе и ежедневные, такие как понос, запор и задержка стула; (2) изменение поведения в течение или непосредственно перед дефекацией, такие как приседание, покраснение лица, напряжение, похрюкивание, дерганье за испачканную пеленку, резкое прерывание других действий, «взгляд во внутрь» с концентрацией на внутренних ощущениях, убегание и прятанье в углах или отдельных комнатах, сидение на туалетном стульчаке или «детском» стуле; (3) изменение поведения, непосредственно сопровождающего дефекацию, включая призыв к смене пеленки или сопротивление ее смены и игра с нею, размазывание или стремление съесть экскременты; (4) эмоциональные состояния, сопутствующие дефекации, включая возбуждение, удовольствие, стыд или беспокойство; (5) «исследование» анальной области (1981). Дети этого возраста проявляют огромное любопытство к действиям отправления туалета ровесников, братьев и сестер, родителей, а также получают удовольствие от различных анально-производных действий.
      В одном из ранних комментариев к тому, что позднее стало пониматься как часть агрессивного инстинкта, Фрейд предположил, что в догенитальной либидной организации доминируют побуждения, позволяющие обрести всемогущество (1950b, стр. 193). Теперь у ребенка появилось более полное ощущение своего тела и стало значительно больше возможностей для контроля над его движениями. Когда он получает подтверждение своего невсемогущества, все еще возникает фрустрация, сопровождаемая гневом, направленным на объект. Сочетание враждебной агрессии и позитивного чувства любви к матери — своего рода обучение терпеть некоторую степень амбивалентности — становится решающим фактором развития в анальной фазе. В развитии всегда присутствуют множество разных тенденций, что приводит систему к потери равновесия и дисгармонии, а тенденция ребенка к регрессии является знаком движения процессов развития вперед-назад. Ребенок легко перевозбуждается и быстро впадает в угнетенное состояние, и все это часто приводит к вспышкам ярости и фрустрации. Даже при небольших стрессах появляются капризы, хныканье и прочие признаки несчастья. Вполне обычными являются хаотичные эмоциональные состояния, ясно проявляющиеся во вспышках раздражения.
      Характерная для этого возраста враждебная агрессия, направленная на объект, навела Фрейда на мысль назвать этот период садистическо-анальной фазой (1905, заметка добавленная 1915). Наблюдать моменты направленной агрессии можно в изобилии при игре маленьких детей, кусающих, пинающих и царапающих друг друга в попытках овладеть желанной игрушкой, при этом они часто идентифицируются с агрессором и используют поведение, направленное на причинение боли, которое когда-то уже ими использовалось (Parens, 1979; McDevitt, 1983). Хотя когнитивные способности маленьких детей теперь существенно более развиты по сравнению с тем уровнем, когда кусание начало играть важную роль, тем не менее, наличие здесь садизма все же представляется сомнительным. Совершенно очевидным является ясное стремление к всемогуществу, но представляется весьма сомнительным, чтобы маленькому ребенку доставляли удовольствие болезненные последствия его агрессивных действий; поэтому непохоже, что «садистическое» стремление причинять боль сопровождает попытки обрести всемогущество. Аналогично реакции кормящей матери, реагирующей на укусы на предыдущей стадии развития, ответная реакция других людей, подвергшихся нападению, в конечном счете, вносит агрессивный смысл в это поведение. Такое наблюдение, возможно, заставило Фрейда заявить: «Можно предположить, что импульс жестокости возникает из инстинкта власти. Вообще жестокость легко входит в детскую натуру, поскольку препятствие, которое заставляет стремление к господству останавливаться перед болью другой личности (способность к жалости) развивается относительно поздно» (1905b, стр. 193).
      Именно сильный гнев и враждебность, которые маленький ребенок способен испытывать на этой фазе бросают вызов его незрелому Эго. Волны агрессии и сексуального возбуждения могут сочетаться и легко преодолевать слабый контроль Эго, добавляя тревоги в его эмоциональный фон. Недостаточная защищенность или сердитый отклик объекта, в котором нуждаются как во вспомогательном Эго, могут способствовать преувеличению фазово-специфичной амбивалентности. Один родитель или оба вместе, могут навязывать свои собственные садомазохистические конфликты при разных формах взаимодействия, что в дальнейшем подвергает риску функционирование Эго ребенка и позднее приводит к психопатологии.
      Уже давно отмечалось, что манифестацию анальной фазы сопровождает увеличивающееся любопытство и интерес к гениталиям, увеличение стимуляции гениталий и осознание генитальных различий между полами (Ferenczi, 1924; Fenichel, 1945; Greenacre, 1952a; Kleeman, 1976; Roiphe and Galenson, 1981). Ройф и Галенсон (Roiphe and Galenson, 1981) сообщают, что все семьдесят детей, которых они наблюдали, развили новое качество генитального поведения в течение второго года. Генитальное любопытство и интерес проявлялись вместе с анальными интересами, и дети, главным образом, «открывали» и показывали осознание анатомических различий между полами. Реакция ребенка на это открытие, зависящее от ряда факторов, может влиять на объектные отношения и появление различных способов самоощущения.

      Предвестьем последнего периода инфантильной сексуальности служит концентрация сексуального интереса и возбуждения на гениталиях. Оральные и анальные интересы и составляющие инстинкты — например, разглядывание (скопофилия), демонстрация и обнюхивание — теперь включаются в контекст генитальной мастурбации, которая приобретает доминирующее значение. Фрейд отмечал, что после генитального интереса и любопытства в анальной фазе, сфера внимания в данной фазе «смещается к гениталиям, к их действию, и приобретает доминирующее значение, которое к зрелости уже не имеет такой актуальности» (1923а, стр.142). Поэтому он первоначально назвал это инфантильной генитальной организацией.
      Для понимания инфантильной генитальной фазы Фрейд ограничился мужчинами и назвал ее фаллической фазой (стр.144). Он пишет: «К сожалению, мы только можем рассказать, как такое положение вещей воздействует на детей мужского пола; соответствующие процессы у маленьких девочек неизвестны нам» (стр. 142). Полагая, что в течение этого периода интересы и девочек и мальчиков направлены на фаллос, он стал использовать термин фаллическая фаза по отношению к инфантильной генитальной организации обоих полов. Однако, это обозначение многие критикуют, например, Паренс (Parens et al., 1976).
      В современной психоаналитической теории принято считать, что существуют раздельные линии психосексуального развития и половой идентификации для мужчин и для женщин; а интерес, проявляемый девочкой к своим гениталиям и к гениталиям мужским, согласуется с интересом мальчика к своим сложным гениталиям (Bell, 1961; Tasmajian, 1966, 1967) и к гениталиям женщин. Поскольку теперь мы понимаем, что, начиная приблизительно с третьего года развития, дети обоих полов весьма заинтересованы генитальными анатомическими особенностями и различиями, то фрейдовский изначальный термин «инфантильная генитальная организация» или легкая модификация — инфантильная генитальная фаза — может вполне подойти для описания этого периода. Принимая этот термин, мы отделяем ранние детские интересы от взрослой генитальной фазы, проявляющейся лишь в подростковом возрасте, а также удаляемся от фаллоцентрической модели.
      Входя в инфантильную генитальную фазу, девочки становятся генитально ориентированными и приобретают опыт эротической чувствительности. Они устанавливают местонахождение генитальной области и изучают, как можно достичь эротически приятно окрашенного чувственного возбуждения при помощи манипуляций с клитором, вагиной, а также достичь внутренней генитальной разрядки (Kestenberg, 1968). Впоследствии это приводит к умению получать телесное удовольствие. Повышенная генитальная чувствительность ведет к очарованности собственным телом и телами других. Очарованная гениталиями и грудью своей матери, она идеализирует мать, ее тело и желает сама иметь такое же. Зависть к груди, зависть к пенису постепенно накапливается, увеличивая, таким образом, тревогу по поводу своего более низкого положения и сталкивает девочку с ее незрелым сексуальным состоянием.
      При развитии влечений на инфантильной генитальной фазы, внимание мальчика приковывается к его гениталиям. Эксгибиционизм достигает высшей точки, и мальчик может чувствовать возбуждение, удовольствие, тревогу и часто бывает озадачен несокрушимой природой своего пениса, его эрекцией и опаданием. Обычно мальчик начинает идеализировать отца и отцовский большой пенис, желая сам обладать таким же. Это часто приводит к страху кастрации, основанному на страхе возмездия.
      Страх кастрации заставляет мальчика мастурбировать из желания убедиться, что его пенис в целости и сохранности, но увеличивающееся возбуждение вызывает действительно инцестуозные фантазии, и, таким образом, может установиться цикл принудительной мастурбации. Хотя мастурбация, в некотором смысле, помогает мальчику управлять сексуальным возбуждением и обеспечивает определенную разрядку и избавление от напряжения, принудительная мастурбация не способствует адаптации — она скорее увеличивает, а не уменьшает напряжение.
      Инфантильная генитальная фаза частично совпадает с двумя фазами объектных отношений: доэдиповой или нарциссической, и эдиповой. На доэдиповой фазе доминирующей задачей является половая идентификация; интерес ребенка сфокусирован на консолидации сексуально дифференцированного, нарциссически оцененного образа тела и установления идентификации половой роли.
      Во второй фазе доминируют сексуальные превратности, сопровождающие цели, связанные с объектом Эдипова комплекса. Фрейд наблюдал, что по мере прогресса влечения, дети этого возраста вскоре начинают демонстрировать развитие Эдипова комплекса (1905b, замечание, добавленное в 1915). Так, они формируют сильную привязанность к своим родителям и, питая сильные сексуальные чувства, соревнуются с каждым из них по очереди за любовь другого. Дети начинают задавать вопросы об анатомических различиях, откуда появляются дети, а также конструировать теории для объяснения своих наблюдений. По предположению Фрейда, эти теории связаны в детском сознании с сексуальными фантазиями и имеют отношение к появлению невротических болезней. Он признавал, что детские сознательные и бессознательные пугающие фантазии, связанные с сексуальным возбуждением, стимулируют конфликтное отношение к родителям и сопровождаются интенсивными чувствами любви и ненависти. Ясные примеры этих желаний, фантазий и конфликтов продемонстрированы в аналитической работе с детьми. В аналитической работе со взрослыми, хотя и менее ясно чем с детьми, видны производные формы и обобщения этих конфликтов, а также защиты, применяемые против них.
      Традиционно Эдипов комплекс обсуждается в контексте психосексуального развития. Однако для ребенка он заключается не только созревание влечения, но также и в прогрессе объектных отношений и обретении половой идентификации. Кроме того, внутренние компромиссы, на которые идет ребенок, чтобы справиться с конфликтами, вызванными Эдиповым комплексом (обычно это формирование какого-либо инфантильного невроза), включают в себя продвижение в развитии Эго и Суперэго. Идентификации, сделанные в период переживания Эдипова конфликта заключают в себе и развитие чувства себя. Рэнджел описывает Эдипов комплекс как кульминацию детской инстинктивной жизни, ядро неврозов, «организующий зонтик будущей жизни» (1972). Фрейд ссылается на него как на место соединения, из которого выходят все поздние виды развития (1905b, 1925b). То, что Эдипов комплекс обсуждается во всех областях развития, служит подтверждением нашей точки зрения, что развитие не происходит изолированно в пределах какой-то одной системы. Сбалансированный подход к процессу развития принимает в расчет все системы.
      Поскольку ребенок имеет сексуальные чувства к каждому из родителей, то Эдипов комплекс традиционно обсуждался в рамках позитивной, инвертированной и негативной формы (названной так по аналогии с фотографической печатью, и не содержащей в себе отрицательной оценки). При положительном Эдиповом комплексе ребенок концентрирует свои желания на родителе противоположного пола, а родителя своего пола воспринимает как пугающего соперника. Затем ребенок начинает бояться потери любви и наказания от идеализированного родителя своего пола из-за фантазий, надежд и желаний, содержащихся по отношению к другому родителю.
      На протяжении инфантильной генитальной фазы из-за детских идеализации и идентификаций с родителем своего пола, а также установления половой идентичности бывают совершенно очевидны либидные желания по отношению к этому же родителю. В случае негативного или инвертированного Эдипова комплекса либидные желания направлены на родителя того же пола. Родитель противоположного пола видится как соперник. Обычно ребенок разрешает этот негативный Эдипов конфликт путем принятия родителя того же пола как объекта Эго-идеала и путем осуществления идентификации с этим идеалом как частью формирования Суперэго.
      Детские эдипальные желания порождают громадный конфликт из-за сильнейшего соревнования любви и ненависти, зависти и враждебности, которые только усиливаются при идентификации с каждым из родителей и желанием любви каждого из них. Следовательно, ребенок вынужден либо найти какой-то компромисс, либо отказаться от причиняющих боль конфликтных желаний и чувств. Следующие два-три года посвящены разработке, контролю, частичному разрешению и оставлению Эдипова комплекса.
      Фрейдовской теории психосексуального развития не хватает решающей концепции половой идентичности (Kleeman, 1976), фундаментальной идеи, которая соединила бы вместе развитие сексуальности, объектных отношений, Эго, Суперэго и ощущения собственного «я». Поскольку всестороннее понимание эдиповой динамики включает в себя все эти психические системы, более полное обсуждение этих процессов будет отложено до тех пор, пока мы не обсудим половую идентичность.

      У Вильгельма Флисса (Wilhelm Fliess) Фрейд позаимствовал фразу «период сексуальной латентности» (1905b, стр.178), понадобившуюся для обозначения времени от шестого или седьмого года жизни до подросткового возраста. В это время открытые сексуальные проявления значительно сокращаются. Фрейд полагал, что в течение этого периода сексуальные импульсы подавляются реактивной формацией морали, стыда, отвращения, а также эстетическими идеалами (1905b, стр. 177, 1925а). Он рассматривал эту фазу как сочетание биологических процессов, влияние культуры, образования и реорганизации защитной структуры Эго, на которую частично влияет развитие Суперэго. Хотя Фрейд верил, что в течение этого периода существует уменьшение сексуальной активности, он указывал, что в действительности латентность — это идеальное время для образования (1905b, стр. 179). Естественно, что развитие часто во многих пунктах заметно отклоняется от этого идеала. Эпизодические проявления сексуальности прорываются через сублимацию; и, фактически, большая часть детей занята некоторой сексуальной деятельностью на протяжении всего латентного периода.
      Наше нынешнее понимание латентного периода базируется на фрейдовском выражении, что этот период отнюдь не является унифицированным состоянием. Ребенок проходит через множество изменений в развитии в течение этих лет, и сексуальная латентность скорее относительна, чем абсолютна. В некоторой степени ребенок отказался, разрешил или подавил либидные желания эдиповой фазы из-за развития Эго и Суперэго. Теперь родительские ожидания и запреты воспринимаются им более последовательно, как требования, направленные к его сознанию, а болезненные воздействия стыда и вины ограничивают поиск либидного удовлетворения и усиливают подавление Эдиповых инцестуозных желаний. К тому же, окрепшее Эго способно держать под контролем воздействия инстинктов и сублимировать их, как только найдется приемлемое средство удовлетворения.
      Тем не менее, мастурбация и мастурбационные фантазии присущи почти всем детям от средней и поздней латентности до подросткового периода (Fraiberg, 1972; Glower, 1976). Фрайберг указывал на важность мастурбации для психической стабильности ребенка. Когда мастурбационные фантазии и действия усиленно пресекаются, это приводит к ограничению Эго, а ребенок начинает жаловаться на скуку, так как, по сути, ограничивает себя в игровой и прочей деятельности.
      Судьба мастурбации и инстинктивных побуждений в течение патентного периода зависит, во-первых, от того, в какой степени ребенок может вытеснять, маскировать или замещать Эдиповы инцестуозные желания, первоначально связанные с мастурбационным действием. Во-вторых, расширяющаяся роль окружающей среды помогает ослабить генитальную функцию (Greenacre, 1948), так как ребенок может получать удовольствие от учебы и социальных контактов, которые увеличивают возможность развивать сублимации. А они, в свою очередь, дают ему источник позитивной самооценки, которая помогает уравновесить вину за мастурбацию. В-третьих, с установлением функционирования Эго, защитные механизмы все более укрепляются, усовершенствуются, и ребенок лучше справляется с виной за сексуальные побуждения, фантазии и мастурбацию.

      Относительное равновесие латентного периода прерывается биологическими изменениями в подростковом возрасте, в течение которого усиливаются генитальные сексуальные импульсы, а эрогенные зоны становятся более подчиненными гениталиям (Freud, 1905b, стр. 207). Теперь все согласны, что следует делать различия между предпубертатом и пубертатом. Предпубертат и пубертат относятся к физиологическому, анатомическому и гормональному критериям сексуального созревания. Предпубертат начинается с появлением вторичных половых признаков, включая и те, которые визуально незаметны; подростковый период начинается с первыми менструациями у девочек и с первой эякуляцией, или появлением живых сперматозоидов в эякуляте у мальчиков (Galenson, 1964). Это возрастной период, приблизительно охватывающего годы от одиннадцати-двенадцати до девятнадцати-двадцати. Психологические аспекты не ограничиваются лишь психологическими задачами приспособления к сексуальной зрелости.
      С современной точки зрения адаптация к увеличению гормональной секреции происходит различно у мальчиков и у девочек (например, Erickson, 1956; Blos, 1962, 1970, 1979). Целями для обоих полов в этот период служит необходимость справиться с основательными и резкими физическими изменениями тела, а также привыкание к заново усиленному сексуальному влечению, к увеличению генитальной чувствительности и к ответному реагированию. У мальчиков это проявляется в увеличении частоты эрекций, а у девочек в развитии груди, вагинальной и общей телесной чувствительности. Все это может быть чрезвычайно запутанным, так как сексуальная природа распознается не сразу. И мальчики и девочки используют набор характерных для этой фазы защит (A. Freud, 1936, 1958), прежде всего, регрессию, вызванную усилением интенсивности влечения и увеличением гормональной секреции, и далее различные защиты против последствий регрессии.
      Характерным является то, что у мальчика в этот период регрессия относится скорее к возврату к прегенитальности, рецидивом анальных, уретральных и оральных интересов, занятий и удовольствий. Регрессия девочки осуществляется другим путем, проявляясь главным образом в возрождении отношений к преэдиповой матери. Однако, как отмечает Эмди: «Регрессия мальчика в этот период более массивна, чем у девочки, она (регрессия) действенно ориентирована и конкретизирована. При первом натиске полового созревания мальчик с презрением и насмешкой отворачивается от противоположного пола» (1970, стр. 27). Это обусловлено возрождением страха кастрации, сопровождающего увеличение интенсивности сексуальных чувств, связанных с фантазиями о женщине, воспринимаемой прежде всего как объект, угрожающий фаллосу.
      Девочка в предрецедентный период борется против регрессивной тяги к преэдиповой матери, настойчиво используя как защиту чрезмерную гетеросексуальность, сопровождаемую активным поворотом к реальности и сильно повышенным любопытством к сексуальности вообще. Регрессивные тенденции заявляют о себе вторично и незаметно (Deutsh, 1944).
      Подростковое созревание — появление первой менструации у девочки и первой поллюции у мальчика — отмечает конец этого периода и начало юношества. Регрессия влечения теперь направлена на доминирование гениталий; потворство прегенитальным желаниям происходит главным образом в контексте регрессии, а сексуальное удовольствие все более концентрируются на генитальной активности и функционировании.
      Первые менструации и первые поллюции, по мнению многих, в современном обществе не являются равноценными в качестве показателя этого переломного момента в развитии. Девочки обычно лучше обучены и подготовлены, чем мальчики. Соответственно, в психоаналитической литературе существует много ссылок о воздействии первых менструаций и их значении для молодой девушки, ссылки же на первую эякуляцию и ее значение для юноши (например, Fenichel, 1945, стр. 111, R. A. Furman, 1975) редки. Поскольку мальчики не контролируют спонтанные эякуляции, а обречены испытывать их пассивно, они могут интерпретировать эти ощущения скорее как нечто женственное, чем как подтверждение своей мужественности. Это подтверждается воспоминаниями некоего мужчины, который помнил свою первую спонтанную эякуляцию, происшедшую при купании в ванной. При этом он подумал, что с ним случилось нечто ужасное. Форман, на основании анализа мальчика, который смог рассказать о начале эякуляций, полагает, что мальчики иногда защищаются против осознания и вербализации своих переживаний, потому что они «могут настолько смущать и огорчать их, что обсуждение становится невозможным еще до того, как начинаются на самом деле полные поллюции» (1975, стр. 229). Наш клинический опыт анализа молодых мужчин подтверждает, что первая поллюция — это метка развития, столь же существенная для мальчиков, как и первая менструация для девочек.
      Эти биологические изменения оказывают глубокое влияние на психическое развитие. Вместе с сопровождающей их волной гормонально стимулированных импульсов, они будят конфликты более ранних уровней развития, нарушающие равновесие между Суперэго и Эго, между инстинктами и защитами, достигнутое в течение латентного периода, и привносят усиленные влечения в психическую активность. Усиление сексуального и агрессивного давления влечений возрождает более ранние преэдиповы и эдиповы желания и связанные с ним конфликты. Только теперь они могут принимать угрожающий характер, потому что юноша имеет необходимое оснащение для установления гетеросексуальных половых отношений. Существует не только потенциальная возможность для осуществления, но, при когнитивной зрелости, юноша узнает полное значение детских инцестуозных фантазий. В результате, с одной стороны, он чувствует настоятельную и все увеличивающуюся потребность подавить содержание более ранних желаний; а, с другой стороны, он пытается (что важно для генитального сексуального приспобления) освободиться от более ранних табу на сексуальное удовлетворение. Это добавляет остроты нынешнему конфликту. Поскольку тело является источником сексуального удовлетворения, то мастурбационные импульсы становятся все более интенсивными. Мастурбация для изменений и более сильных сексуальных чувств и импульсов становится средством генитальной активности, способом, с помощью которого юноша овладевает своим недавно созревшим телом и при помощи которого он может брать ответственность за свои сексуальные желания (Laufer and Laufer, 1984). Так как фантазии, сопровождающие мастурбацию, получены из Эдиповых инцестуозных желаний, то и конфликты, окружающие мастурбацию, становятся более напряженными. Юноша должен найти пути разрядки инстинктов, которые обеспечили бы ему оптимальную степень инстинктивной и эмоциональной свободы, необходимой для построения взрослых сексуальных взаимоотношений. Это включает в себя зрелую идентификацию с сексуально активными родителями, которые позволили бы юноше потакать своим сексуальным действиям (Jacobson, 1961). Успешная взрослая генитальная организация требует того, чтобы инцестуозные желания продолжали подавляться до тех пор, пока не будут сделаны эти важнейшие идентификации. Однако, возможно, что эти идентификации сделать крайне трудно из-за того, что родители воспринимаются как лишенных сексуальности (это тесно связано с табу на инцест). Эти несогласованности в поведении, общие для доподросткового и подросткового периодов, присутствуют не только из-за биологичеких изменений и более сильных сексуальных чувств и импульсов этого периода. Существует еще резкий и физический, когнитивный и социальный рост. Все это бросает вызов защитным и интегрирующим функциям Эго, ведет к резким сдвигам настроения и к поступкам, вызванным этими настроениями. Такие колебания часто случаются вследствие переживаний, связанных с особо важными фигурами и ситуациями; каждый юноша реагирует в соответствии со своей индивидуальной манерой, определяемой более ранними идентификациями, оценками, социальным обучением, состоянием на данный момент Эго, защит и ограничений Суперэго. Степень тревоги, осознаваемой юношей, связана с отношением силы влечения и возможностями Эго и Суперэго. Изменения в настроении, в поведении и временные симптомы отражают значительные конфликты между различными психическими структурами, равно как и попытку заключить компромисс. Как часто случается, главная трудность может возникнуть, если биологические, когнитивные и социальные изменения происходят до того, как Эго и Суперэго созреют для управления. Например, раннее развитие у девочек вторичных половых признаков — рост груди и ранние первые менструации — лишает ее полной латентной консолидации, превышая соответствующие возможности. В более младшем возрасте ребенок мог бы положиться на родителей, чтобы обеспечить функционирование вспомогательного Эго для контроля влияния на сексуальные импульсы. Но с усилением влечения и с физиологическим и анатомическим развитием генитальных возможностей, эмоциональная близость к родителям вызывает инцестуозные конфликты и снова разжигает неразрешенную борьбу Эдипова комплекса. Родители уже не могут играть ту же роль, что и раньше; теперь они не могут выполнять роль вспомогательного Эго для юноши. Молодой человек должен найти новые объекты для удовлетворения сексуальных потребностей и потребности зависеть от объекта («смещение объекта», Katan, 1951). Для этого требуется длительный период приспособления, в течение которого юноша не только отделяется от своих родителей и объектов любви и зависимости, но также отстраняется от их индивидуализированных и держащихся на власти представлений; он прекращает считать их авторитетными фигурами. Все эти взаимопереплетающиеся факторы еще будут обсуждаться в этой книге. Здесь же достаточно отметить, что в рамках психосексуального развития главный сдвиг все же состоит в том, что генитальная зона становится доминирующей. Принципиальная задача отрочества состоит в том, чтобы прийти к соглашению с сексуальностью, в том числе с сексуально зрелым телом, и достигнуть нового равновесия между влечениями, Эго, Суперэго и прошлыми и нынешними объектами.

      В последние десятилетия проводилось множество исследований в области теории объектных отношений и может создаться впечатление, что понятие объектных отношений имеет менее давнюю историю, нежели на самом деле. Объект появляется еще у Фрейда, когда он описывает его как средство для удовлетворения инстинктов. Он говорит об объектных отношениях прежде всего в связи с проявлением влечений и не отделяет одно от другого. Кроме того, внимание Фрейда было приковано прежде всего к Эдипову комплексу и поэтому он признает, что природа доэдиповых объектных отношений осталась для него малопонятной (1931).
      К настоящему времени был достигнут некоторый прогресс в понимании раннего развития объектных отношений. Чтобы уменьшить путаницу, возникшую в современных теориях, мы коротко рассмотрим в этой главе развитие идей тех авторов, которые внесли наибольший вклад в понимание объектных отношений, и тех, которые предложили наиболее удачную и систематизированную теорию развития объектных отношений. Этот обзор явится фундаментом для последующих двух глав, в которых мы опишем пути развития объектных отношений и субъективного восприятия собственного «Я».

      Фрейд указывал, что восприятие значимости других людей и неудачи в отношениях с ними определяют природу, характер и функционирование внутрипсихических структур. Ранее, в 1895 году, он заявил, что опыт вознаграждения и фрустрации со стороны объекта прочно запоминается (1895b). Интересуясь, в первую очередь, развитием теории влечений, он сосредоточил свое внимание на примерах вознаграждения и фрустрации при возникновении аффективной травмы (разрядка влечения), а также на топографической модели, в которой объект является средством для поиска и нахождения удовлетворения. В начале жизни объект воспринимается в связи с либидным удовлетворением; инстиктивным влечения должны искать удовлетворение и как можно скорее находить объекты и становиться зависимыми от объектов в контексте уже сложившихся отношений. В своем «Проекте научной психологии» Фрейд писал: «Желание (голодного ребенка) — это результат позитивного отношения к объекту желания, или, говоря более точно, к его образу (внутреннему представлению)» (1895b, стр. 322). Фрейд полагал, что объект является вторичным по отношению к влечению, но само влечение опредмечивается после восприятия объекта, который «может изменяться в отличие от инстинкта и изначально не связан с ним, но оказывается закрепленным только после того, как объект становится пригодным для удовлетворения влечения». Более того, он считал, что объект «не обязательно является чем-то посторонним для субъекта: он может быть эквивалентным части его тела» (1915а, стр. 122).
      В топографической модели Фрейд подчеркнул патологическое влияние травматического опыта в отношениях с объектом. Там же он показал, как бессознательные желания и фантазии могут превращать нейтральные отношения с объектом в травматические, оставляя тревожные и разрушительные воспоминания. Он еще раз обратил внимание на понятие объекта, когда создавал структурную теорию. Вместо того, чтобы просто подчеркнуть важность отношений с объектом, который вторичен по отношению к удовлетворению влечений, он поставил акцент на индивидуальном нетравматическом воcприятии объекта и на способе, который связывает этот опыт с влечениями, Эго и Суперэго. И, хотя речь шла больше о функционировании, нежели о структурных образованиях, Фрейд отметил, что идентификация с объектом является главным моментом в формировании структур Эго и Суперэго (Freud, 1923a, 1924с).
      Фрейд сделал следующее важное дополнение к теории объектных отношений, когда пересматривал теорию тревоги (1926). Он заметил, что в раннем детстве Эго может быть легко подавлено внешним раздражителем, но сказал, что «когда ребенок определяет свой опыт как внешний, то воспринимаемый объект может положить конец опасной ситуации... Содержание этого страха перемещается из ситуации, связанной со страхом поглощения, в состояние, определяемое потерей объекта» (стр. 137-138). Поскольку детское Эго беспомощно, регулятором тревоги становится объект. Фрейд полагал, что недостаток эго-функции в более позднем возрасте обусловлен одновременно силой инстинктивных импульсов и слабостью объектов, регулировавших состояние ребенка (стр.155-156). Он установил соответствие между тревогой, связанной с объектами, и ассоциативными фантазиями, которые соотносятся с фазами психосексуального развития (страх потери объекта, потери любви объекта, кастрации и наказания со стороны Суперэго). В заключение он добавил, что беспомощность и зависимость ребенка обусловливают детское ощущение опасности и потребность быть любимым, которые ребенок проносит через всю свою жизнь (стр. 155).

      Мелани Кляйн была одной из тех, кто стоял у истоков теории объектных отношений. Ее теория во многом возникла из наблюдений за ее собственными детьми и из анализа других детей, многие из которых были, по ее мнению, психотиками. В своих работах она демонстрировала важность ранних доэдиповых отношений в развитии и манифестации психопатологии, тем самым бросая вызов фрейдовскому акценту на Эдиповом комплексе. Ее теория в основном базируется на травматической и топографической моделях Фрейда, то есть, она придерживается расширенного толкования теории инстинкта смерти и развивает свою собственную комплексную терминологию. Одним из базовых положений ее теории является конфликт, исходящий из изначальной борьбы между инстинктами жизни и смерти (1948). Этот конфликт является врожденным и проявляется с момента рождения. Действительно, рождение само по себе — это сокрушающая травма, которая дает начало постоянно сопутствующей тревожности в отношениях с окружающим миром. Первым объектом ребенка, изначально присутствующим в его уме отделено от «я», согласно Кляйн, является материнская грудь, которая, в силу сопровождающей ее тревоги, воспринимается как враждебный объект. Кляйн в своих работах подчеркивает первостепенную важность влечений, которые представляют собой объектные взаимоотношения (Greenberg & Mitchell, 1983, стр. 146).
      Кляйн утверждает, что функции Эго, бессознательная фантазия, способность формировать объектные отношения, переживание тревожности, применение защитных механизмов, — все это доступно ребенку с самого рождения. Она рассматривает фантазию как ментальную репрезентацию инстинкта. Таким образом, получается, что любой инстинктивный импульс имеет соответствующую ему фантазию. Это значит, что любые инстинктивные импульсы переживаются только через фантазию, и функция фантазии заключается в обслуживании инстинктивных импульсов.
      Поскольку ребенок постоянно воспринимает мать с новой позиции или другим способом, Кляйн использует слово позиция для описания того, что аналитики, не разделяющие ее взглядов, называют стадией развития (1935). Первая позиция, от рождения до трех месяцев, обозначается как параноидно-шизоидная позиция (1946, 1952а, 1952b). Параноидна она в силу того, что у ребенка существует устойчивый страх преследования со стороны внешнего плохого объекта, груди, которая интернализована или интроецирована ребенком, пытающимся уничтожить ее как объект. Внутренний и внешний плохой объект возникает из влечения к смерти. Идея шизоидности исходит из склонности ребенка к расщеплению «хорошего» и «плохого». Она вводит термин проективная идентификация в контексте действий ребенка по отношению к самому себе и по отношению к своей матери (1946). В фантазиях ненавистная и угрожающая часть себя расщепляется (в добавлении к более раннему расщеплению объектов) и проецируется на мать, для того чтобы повредить объект и завладеть им. Ненависть, ранее направляемая на часть себя, теперь направляется на мать. «Этот процесс ведет к частичной идентификации, которая устанавливает прототип агрессивных объектных отношений. Для описания этих процессов я предлагаю термин «проективная идентификация»» (стр. 8).
      Вот что пишет Спиллиус: «Кляйн определила термин... почти случайно, в паре параграфов и, согласно Ханне Сегал, сразу же пожалела об этом» (1983, стр. 521). Этот термин стал повсеместно использоваться в расширенном значении и часто равнозначен проекции (стр. 322; Meissener, 1980; Sandier, 1987).
      Так же как и влечение к смерти, влечение к жизни или либидо связанно с грудью, с первым внешним объектом. Эта хорошая грудь также интернализуется и сохранятся с помощью интроекции. Так борьба между влечением к смерти и влечением к жизни представляется как борьба между питающей и пожирающей грудью. С двух сторон «формируется сердцевина Суперэго в его хорошем и плохом аспектах» (1948, стр. 118). Страх в первые три месяца характеризуется угрозой вторжения плохого преследующего объекта внутрь Эго, разрушением внутренней идеальной груди и уничтожением собственного «я». С этим связана и роль зависти, которая также существует у ребенка от рождения. Так как идеальная грудь принимается теперь как источник любви и доброты, Эго старается соответствовать этому. Если это не представляется возможным, Эго стремиться атаковать и разрушить хорошую грудь, чтобы избавиться от источника зависти. Ребенок пытается расщепить болезненный аффект, и, если эта защита оказывается удачной, благодарность, интроецированная в идеальную грудь, обогащает и усиливает Эго (Klein, 1957).
      Если развитие проходит благоприятно и, в частности, происходит идентификация с хорошей грудью, ребенок становится более терпимым к инстинкту смерти и все реже прибегает к расщеплению и проекции, одновременно уменьшая параноидальные чувства и двигаясь к дальнейшей эго-интеграции. Хорошие и плохие аспекты объектов начинают интегрироваться, и ребенок воспринимает мать одновременно как источник и получатель плохих и хороших чувств. В возрасте приблизительно трех месяцев ребенок минует депрессивную позицию (Klein 1935, 1946, 1952а, 1932b). Теперь основная его тревожность связана со страхом, что он разрушит или повредит объект своей любви. В результате, он начинает искать возможность интроецировать мать орально, то есть интернализировать, как бы защищая ее от своей деструктивности. Оральное всемогущество, однако, ведет к страху, что хороший внешний и внутренний объект каким-либо способом могут быть поглощены и уничтожены и, таким образом, даже попытки сохранить объект переживаются как деструктивные. В фантазиях куски мертвой поглощенной матери лежат внутри ребенка. Для этой фазы характерны депрессивные чувства страха и безнадежности. Развитие и мобилизация Суперэго и Эдипов комплекс углубляют депрессию. На пике орально садистической фазы (в возрасте около восьми-девяти месяцев) под влиянием преследования и депрессивных страхов и мальчики и девочки отворачиваются от матери и ее груди к пенису отца, как к новому объекту орального желания (Klein, 1928). В начале эдиповы желания фокусируются на фантазиях лишения матери пениса, телесности и детей. Очевидно, что это происходит под влиянием мощных тенденций, таких, например, как консолидация структур Суперэго, стремление скомпенсировать депрессивную позицию, чтобы, таким образом в фантазиях, восстановить мать (Klein, 1940).
      Приведенное выше краткое изложение теории Кляйн не вполне адекватно, но зато оно иллюстрирует основные разногласия между теорий Кляйн и нашими взглядами. Теория Кляйн скорее топографическая, чем структурная (то есть базируется на поздней теории Фрейда), поэтому ее понятия не связаны с эго-функционированием, как мы его себе представляем. К примеру, Эго в понимании Кляйн ближе к «я», в котором отсутствуют саморегулирующие функции, обозначенные Фрейдом в его структурной модели. Далее, фантазия, а ее понимании, «это прямое выражение влечения, а не компромисс между импульсами и защитными механизмами, которые следуют из эго-функционирования, соответствующего с реальности». Ее убежденность, что фантазия доступна ребенку от рождения, не соответствует данным когнитивной психологии и нейродисциплин. Тревожность для нее — это постоянно угрожающее травматическое влияние, сокрушающее Эго и не несущее сигнальной функции, как предполагал Фрейд в своей структурной теории тревожности (1926). Хотя Кляйн и описала широкий набор защитных механизмов, преобладание «хорошего» опыта над «плохим» более важно в ее теории для поддержания внутренней гармонии, чем использование эффективных защитных механизмов, как это понимается в структурной теории.
      Согласно Кляйн, основной конфликт, присущий от рождения, происходит между двумя врожденными влечениями, а не между разными психическими структурами, и это не связанно с эго-функционированием. Соответственно, интерпретация бессознательных агрессивных и сексуальных импульсов vis-a-vis с объектом является центральным моментом в практике Кляйн. Более того, согласно ее взглядам, конфликт существует между двумя определенными врожденными влечениями, и, кроме как по своей форме, он вряд ли зависит от условий последующего развития. То есть, влияние среды и индивидуального опыта имеют небольшое значение для развития; ее взгляд на развитие сильно отличается от принятого нами. Как это выразил Сьюзерленд: «Большинству аналитиков кажется, что она минимизирует роль внешних объектов, почти что утверждая, что фантазия продуцируются изнутри с помощью активности импульсов. Таким образом, она скорее пришла к теории биологического солипсизма, чем к четко оформленной теории эволюции структур, основанных на опыте объектных отношений» (1980, стр. 831). В конце концов, хотя теорию Кляйн обычно называют теорией объектных отношений, для нее значимость объекта вторична по сравнению со значимостью влечений. Очень мало места в ее теории уделено проявлению реальных качеств объекта и его роли в развитии ребенка.
      Эти замечания позволяют понять, почему существует так мало сходных моментов между теорией Кляйн и современным фрейдистким психоаналитическим взглядом, опирающимся на структурную теорию, даже несмотря на то, что они используют примерно одинаковую терминологию. (Изложение и критика теории Кляйн в: Waelder, 1936; Glover, 1945; Bibring, 1947; Joffe, 1969; Kernberg, 1969; York, 971; Segal, 1979; Greenberg & Mitchell, 1983; Hayman, 1989).
      С другой стороны, Шарфман (Scharfman, 1988) указывает на то, что усилия Кляйн обратили внимание психоаналитиков на важность доэдиповой стадии в развитии ребенка, и, в частности, на доэдиповы объектные отношения. Понятия о проекции и интроекции вошли в психоаналитический лексикон. Понимание этих терминов более ортодоксальными фрейдистскими аналитиками могут отличаться от понимания Кляйн, но именно Кляйн была первой, использующей эти понятия, которые сейчас занимают центральное место в теории объектных отношений.

      Особенно критически настроена в отношении взглядов Мелани Кляйн и ее подхода к лечению была Анна Фрейд. Их немногие попытки диалога и дискуссии скорее вызывали бурные эмоции у обеих, чем способствовали какому-либо сближению.
      Взгляды Анны Фрейд на развитие объектных отношений сформировались на основе ее наблюдений за младенцами и маленькими детьми Хэмпстедского детского дома, надолго разлученными с родителями (1942). Она считает, что младенцы в первые несколько месяцев жизни всецело зависят от своих физических нужд, так что основная функция матери в этот период — удовлетворение этих нужд. Она указывает, однако, что малыши, разлученные со своими матерями, уже на этой ранней стадии развития обнаруживают признаки расстройства, отчасти объяснимые нарушением порядка жизни и отчасти — утратой специфической близости с матерью (стр. 180).
      Во втором полугодии жизни отношения с матерью выходят за рамки, определяемые физическими потребностями. Много позже Анна Фрейд охарактеризовала этот этап как стадию постоянства объекта, когда мать уже является стабильным либидным объектом, и либидное отношение ребенка к ней не зависит от степени его удовлетворения (1965).
      Она полагала, что на втором году жизни привязанность между матерью и ребенком достигает полноты развития, приобретая силу и многообразие зрелой человеческой любви, и все инстинктивные желания ребенка сосредотачиваются на матери (1942, стр. 181-182). Она отметила также, что затем эти «счастливые отношения» ослабевают и омрачаются чувствами амбивалентности и, позже, соперничества; с появлением этих противоречивых переживаний ребенок «приобщается к сложным переплетениям чувств, характеризующим эмоциональную жизнь человека» (стр. 182).
      На следующей стадии, между тремя и пятью годами, неизбежные разочарования эдипова периода и переживание утраты любви родителей, усиленно стремящихся «цивилизовать» ребенка, делают его раздражительным и гневливым. Эпизодические яростные желания смерти родителей, словно подтверждаясь разлукой, вызывают огромное чувство вины и сильнейшее страдание. В Хэмпстедском военном детском доме Анна Фрейд видела, как это страдание примешивается к радости ребенка от встречи с родителями, когда такая встреча бывает возможна. Она поняла, что интенсивность страдания, связанного с разлукой, может серьезно повлиять на будущую адаптацию, и назвала возможные последствия разлуки для каждой фазы развития.
      Во многих из своих наблюдений Анна Фрейд была проницательна и оказалась поразительно близка к современным исследованиям развития. Но, к сожалению, эти наблюдения привлекли в свое время мало внимания и были «похоронены» в первом «Ежегодном сообщении Военного детского дома». А впоследствии она мало что сделала для их разработки и подтверждения; формулируя впоследствии теорию развития объектных отношений (1965), она не опиралась на свои ранние наблюдения, так что их богатство и тонкость пропали впустую.

      Джон Боулби начал свою работу в Военном детском доме Анны Фрейд, в то же время испытав большое влияние идей Кляйн и еще большее — этологических исследований. Его акцент на привязанности младенца оказал плодотворное действие на исследования младенческого развития. (Критику см. в Handy, 1978; Brody, 1981). Теория Боулби стала особенно популярна среди возрастных психологов, изучавших поведение, обусловленное привязанностями (см. Ainsworth, 1962, 1964; Ainsworth et al., 1978), которые в недавние годы использовали его идеи при исследованиях навыков младенцев и интеллектуального развития (см. Papousek и Papousek, 1984). Он внес значительный вклад в теорию отношений матери и младенца (1958, 1960а, 1960b, 1969, 1973, 1980).
      Боулби критиковал психоаналитическую теорию за то, что, в ней, как он полагал, на первый план выводится базовая потребность младенца в пище, а привязанность к матери рассматривается лишь как вторичная потребность. По его мнению, для младенца самое главное — ненарушенная привязанность к матери. Он считал, что предрасположенность к привязанности — биологически обусловленная врожденная инстинктивная система реакций, — столь же важный мотиватор поведения младенца, как и потребность в оральном удовлетворении, если не важнее. Фундаментальное утверждение Боулби состоит в том, что человеческий детеныш входит в жизнь, обладая пятью высокоорганизованными поведенческими системами: он способен сосать, плакать, улыбаться, цепляться, а также следовать или ориентироваться. Некоторые из этих систем действуют с рождения, другие созревают позже. Они активизируют систему материнского поведения у матери или того, кто заменяет ее, благодаря которой младенец получает обратную связь. Эта обратная связь инициирует у него определенное поведение, определяющее привязанность. Если инстинктиные реакции младенца пробуждены, а материнская фигура недоступна, результатом являются тревога разлуки, протестующее поведение, печаль и страдание.
      По большей части аналитики были согласны с результатами наблюдений Боулби о способности младенцев к привязанности, однако его возражения против теории двойственных инстинктов, его концептуализация связи с матерью и утверждение, что младенец переживает горе и страдание так же, как взрослый, вызвали значительную критику. Шур (Schur, 1960; см. также A. Freud, 1960) утверждал, что первичные биологически обусловленные системы инстинктивных реакций следует отличать от либидных инстинктов в психоаналитической концепции, поскольку последние относятся к сфере психологических переживаний и психических репрезентаций (хотя Фрейд не всегда был последователен в этой трактовке — см. Strachey S. E., стр. 111-113). Спитц (Spitz, 1960) добавляет, что хотя врожденные паттерны реагирования могут служить катализатором первых психологических процессов и лежать в основе либидных инстинктов и объектных отношений, одних лишь этих биологических и механических паттернов недостаточно. Врожденные реакции постепенно приобретают психологическое значение в ходе развития, которое включает развитие Эго и взаимодействие с окружающей средой. Спитц также оспаривал идеи Боулби о младенческих переживаниях горя, поскольку переживания горя и утраты требуют определенной стегани перцептивной и эмоциональной зрелости, а также дифференциации себя и объекта, необходимых для удержания объектного отношения.
      Дискуссия продолжается и по сей день. Боулби доработал свои взгляды в русле теории информации. Он рассматривает привязанность как опосредуемую структурированными поведенческими системами, активизируемыми определенными сигналами внутреннего или внешнего происхождения. Он утверждает, что привязанность невозможно объяснить накоплением психической энергии, впоследствии претерпевающей разрядку (1981). Он считает свою гипотезу альтернативой концепции либидо и не видит возможности ее интеграции в психоаналитическую теорию в ее современном виде. Это означает, что для Боулби психоанализ застыл в модели разрядки инстинктов.

      В то время как эго-психологи разрабатывали свои теории, в Великобритании начал развиваться альтернативный подход, связанный с инновационными идеями об объектных отношениях, — например, о том, что объектные отношения, а также Эго и до некоторой степени образ себя, существуют с самого рождения. «Британская школа» (не следует путать ее с «английской школой Мелани Кляйн и ее приверженцев) создала свою собственную традицию и концепции «я». Члены этой школы впоследствии составили значительную часть Независимой группы Британского психоаналитического общества, к которой, кроме них, относились кляйнианцы и «У»—группа фрейдистских аналитиков (теперь их называют неофрейдистами). Выдающимися участниками Независимой группы были Балинт, Фейрбейрн, Гантрип, Винникотт, Сьютерленд, Кохон.
      Наиболее теоретически последовательными в Британской школе анализа являлись Фейрбейрн (1954, 1963) и Гантрип (1961, 1969, 1975, 1978). Большую часть своей клинической работы они выполнили с группой взрослых пациентов, трудно поддающихся лечению, которым был поставлен диагноз «шизоиды». Акцентируя внимание на ранних объектных отношениях, эти аналитики, в отличие от кляйнианцев и фрейдистов, пришли к выводу о том, что инстинкты не играют значительной роли в формировании психических структур. Они считали, что инстиктивная активность — это лишь один из вариантов структурной активности, в том числе структуры «я». Балинт (1959, 1968) подчеркивал важность доэдиповых диодных отношений, утверждая, что критические нарушения этих ранних отношений между матерью и младенцем приводят впоследствии к личностным особенностям и психопатологии.
      Вероятно, из этой группы широкому кругу наиболее знаком Винникотт, — педиатр, взрослый и детский аналитик, а также плодовитый писатель. Он не внес систематического вклада в построение теории, однако сделал ряд комментариев с клинической стороны, оказавшихся исключительно полезными для понимания факторов раннего развития. Например, его хорошо известный афоризм (1952): «Нет такой вещи, как младенец» говорит о том, что любые теоретические высказывания о младенце должны быть и высказываниями о его матери, поскольку, по его мнению, диодные отношения более важны, чем роль каждого из партнеров; тем самым подчеркивается, что привязанность младенца должна рассматриваться наряду с эмоциональным вкладом «достаточно хорошей матери». Его концепция «истинного Я» и «ложного Я» (1960) отразила его убежденность, что младенец с самого начала настроен на объект и что обычная старательная мать наверняка не оправдает его ожиданий. Ребенок, в конце концов, просто подчинится ее желаниям, пожертвовав потенциалом своего истинного «я». Винникотт полагал, что наилучшее развитие самооценки связано со способностью матери аффективно «зеркалить» (1967), если мать подавлена депрессией или почему-либо еще не может проявить по отношению к младенцу радость и удовольствие, его развитие может пострадать. Исследуя то, как младенец использует мать для достижения независимого функционирования, Винникотт (1953), ввел представление о транзиторных феноменах. Он увидел, например, что любимое одеяло, будучи ассоциировано с приятным взаимодействием с матерью, помогает успокоить младенца. Он предположил, что транзиторный объект является символом, помогающим установить связь «я и не-я» тогда, когда младенец осознает разлуку. Эта идея породила массу литературы о транзиторных феноменах, в основном некритичной (за исключением Brody 1980), в которой речь идет далеко не только о младенчестве и особое заметное место занимает тема творчества (например, см. Grolnick & Barkin, 1978). Идеи Винникотта были особенно благосклонно приняты американским психоанализом. Его акцент на динамике взаимодействий матери и младенца привел к осознанию функционирования аналитика в аналитической ситуации. Моделл, например (Modell, 1969, 1975, 1984) предлагает сместить фокус психоаналитического внимания с одной личности на двухличностную систему, что позволяет более отчетливо рассмотреть роль аналитика и его участие в аналитическом процессе. Моделл также применил идеи Винникотта и других аналитиков Британской школы к объяснению связи между младенческим опытом и более поздними эмоциональными расстройствами. Кохут (Kohut, 1971, 1977) и его коллеги также широко использовали идеи Винникотта, особенно его концепцию отзеркаливания, при описании динамик ранних отношений матери и младенца, которые, по их мнению, ведут к нарушению эмпатической взаимосвязи и психопатологии во взрослом возрасте.

      Рене Спитц был пионером исследовательского наблюдения за младенцами, направленного на улучшение понимания ранних объектных отношений и того, как взаимодействие с другими влияет на происхождение и функционирование психических структур. Вскоре после Второй Мировой Войны Спитц, как мы упоминали в предыдущей главе, провел ряд наблюдений за младенцами в детских домах и приютах, где они получали от постоянно обслуживающего их лица достаточно физической заботы, но мало стимуляции и любви. Съемки Спитца (1947) эмоционально не питаемых, отстающих в развитии малышей, пустым взглядом смотрящих в камеру, драматически иллюстрируют разрушительные последствия лишения младенцев матери. Кроме нарушения объектных отношений, Спитц документально продемонстрировал у этих младенцев нарушения инстинктивной жизни, Эго, когнитивного и моторного развития и показал, что в экстремальных случаях лишение матери приводит к смерти ребенка (1946а, 1946b, 1962; Spitz and Wolf, 1949).
      Спитц развил свои идеи с помощью лабораторных экспериментов (1952, 1957, 1963, 1965; Spitz and Cobiner, 1965), посвященных прежде всего роли аффекта и диалога. В контексте широко известной работы Харлоу с детенышами обезьян он ввел концепцию взаимности матери и младенца (1962). В упомянутом эксперименте обезьяньих детенышей вскармливали с помощью суррогатных матерей — проволочных каркасов с бутылочками внутри, некоторые из которых были покрыты махровой тканью (1960а, 1961b). Спитц пришел к выводу, что аффективная взаимность между матерью и младенцем стимулирует младенца и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию моторной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции и формированию навыков. Он понимал взаимность матери и младенца как сложный многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние как на младенца, так и на мать, и включающий аффективный диалог, который является чем-то большим, чем привязанность младенца к матери и связь матери с младенцем.
      Спитц также уделил особое внимание ранним стадиям развертывания объектных отношений и компонентам, необходимым для установления либидного объекта (младенец явно предпочитает мать всем остальным объектам). Он сформулировал три стадии формирования либидного объекта: 1) предобъектная или безобъектная стадия, предшествующая психологическим отношениям; 2) стадия предшественников объекта, начинающаяся с социальной улыбки в два или три месяца и связанная с началом психологических отношений; 3) стадия собственно либидного объекта. Его особо интересовали факторы здорового развития Эго, заключенные в этих последовательных достижениях.

      Появление структурной теории Фрейда пробудило интерес к роли объекта в формировании психической структуры, и это привлекло внимание к изучению младенцев и маленьких детей. В историческом плане интересно отметить, что исследователи, работавшие три-четыре десятилетия назад, могли опираться лишь на хэмпстедские сообщения, на результаты проводившихся тогда работ и на реконструкции, созданные в ходе аналитической работы со взрослыми и детьми, — никаких других систематических данных по детям в аналитической схеме тогда не было. Тем не менее, такие концепции, как «средне ожидаемое окружение» Хартманна (Hartmann, 1939) и «достаточно хорошая мать» Винникотта (1949, 1960) отражают интерес к раннему развитию и осознание важной роли матери в развитии ребенка.
      Хартманна особенно интересовало развитие Эго (1939, 1953, 1956). Он не был согласен с представлением Фрейда (1923а), что Эго — это часть Ид, модифицированная воздействием внешнего мира, и что центральное место в развитии Эго занимает конфликт с матерью. Он утверждал, что определенные функции Эго доступны с рождения, что они имеют «первичную самостоятельность», а не рождаются из конфликта, и что они принадлежат «свободной от конфликта зоне». Он также предположил, что изначально все психические структуры недифференцированны, поскольку Эго в том смысле, в каком оно проявляется позднее, вначале не наблюдается, так же, как и Ид. Поэтому вначале невозможно выделить функции, которые впоследствии будут служить Эго, и те, что будут отнесены к Ид.
      Хартманн, в соответствии с метапсихологическими веяниями того времени, интересовался также прояснением концепции Эго (1950, 1952). Термин Фрейда «das Ich» (который Страхей перевел как «Эго»), в немецком языке имеет два значения: «воспринимаемое я» (то есть воспринимаемое чувство самого себя как отдельной личности с непрерывной идентичностью) и, особенно после введения структурной модели, — «гипотетическая психическая структура». Хартманн концептуально разграничил Эго как субструктуру личности, или систему, определяемую своими функциями (1950, стр. 114), и Я как «собственно личность» — то есть целостную личность (стр. 127). Его попытки прояснить термин «Эго» привели к пересмотру концепции нарциссизма. Вместо представления Фрейда о либидном вкладе в Эго (Эго в том смысле, в котором оно понималось в то время, когда Фрейд выдвинул эту концепцию, но легко смешиваемое с Эго структурной теории), Хартманн предложил, в согласии со структурной теорией, рассматривать нарциссизм как либидный вклад в «я», точнее, в репрезентацию «я». Согласно Бреннеру, Хартманн внес это уточнение на встрече Нью-Йоркского психоаналитического общества довольно небрежно: разграничение Эго отнюдь не было его главной темой, — однако последующая дискуссия явно имела огромное влияние. Бреннер вспоминает, что «на Эдит Якобсон, присутствовавшую в аудитории, произвело очень большое впечатление выступление Хартманна, и между ними завязалась живая дискуссия... идея использовать термин «я», несомненно, привлекла ее... с тех пор он стал привычным психоаналитическим термином» (1987, стр. 551).
      Якобсон приветствовала разделение Хартманном Эго как психической структуры, «я» как целостной личности, репрезентаций «я» и объекта. Она сочла эти концепции особенно полезными для понимания процессов интернализации в течение раннего психического развития и формирования определенных типов патологии раннего происхождения. Она предложила гипотезу о процессе развития образа себя, основанную на идее, что ранние репрезентации «я» и объекта ассоциируются с приятным и неприятным опытом, и, таким образом, репрезентации «плохого» и «хорошего» Я, «плохого» и «хорошего» объекта появляются раньше интегрированных репрезентаций. К сожалению, Якобсон была неточна в терминологии, используя взаимозаменяемые термины «смысл себя», «чувство идентичности», «самоосознание» и «самоощущение» (1964, стр. 24-32), поскольку тогда еще не было потребности в дальнейшей дифференциации.
      После того, как было введено понятие ощущения собственного «я», на передний план вышла тема формирования чувства идентичности у ребенка и его нарушений. Эриксон (Erikson, 1946, 1956) выдвинул гипотезу, что формирование идентичности происходит всю жизнь, являясь частью психосоциального, а не только психосексуального развития, что оно тесно связано с культурной средой и сложившейся ролью индивидуума в обществе. Для него чувство идентичности включает сознание «непрерывности синтезирующих механизмов Эго» (1956, стр. 23 и элементов, общих для определенной культурной группы. Гринэйкр предложила более точную формулировку, в которой подчеркивается, что чувство идентичности появляется в отношениях в с другими людьми (1953а, 1958). По ее определению, сознание собственного «я» связано с возникновением отдельных психических репрезентаций «я» и объекта и появляется одновременно со способностью сравнивать эти репрезентации. Сознание собственного «я» связано со «стабильным ядром» идентичности.
      Гринэйкр отличала данную способность от способности простого сравнения воспринимаемых образов, присутствующей в когнитивном функционировании с раннего младенчества. Она указала, что, несмотря на «стабильное ядро» идентичности, чувство идентичности всегда может измениться в зависимости от отношений индивидуума с окружающей средой.
      Использование представлений о репрезентациях «я» и объекта в теории идентичности и нарциссизма открыло другим исследователям путь к прояснению аффективных аспектов «я», регуляции самооценки, роли Суперэго и связи всего этого с нарциссическими расстройствами (см., например, Reich, 1953, 1960). Сандлер (Sandier, 1960b) высказал идею, что на раннем этапе формирования репрезентаций «я» и объекта возникает активное восприятие объекта, служащее защитой от чрезмерного наплыва неорганизованных стимулов и потому сопровождающееся определенным чувством безопасности, которую Эго стремится сохранять. Будучи сформированы, образы себя и объекта составляют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «миром образов», который, согласно Ростейну (1981, 1988), может рассматриваться как подструктура Эго, играющая активную роль в психической жизни.
      Хартманн, Якобсон и Сандлер единодушно рассматривали развитие и сохранение репрезентаций «я» и объекта как базовые функции Эго и Суперэго. Концептуальная разработка этих репрезентаций, однако, со временем легла в основу множества теорий, специально посвященных объектным отношениям, которые отделились от структурных концепций, вместо того, чтобы интегрироваться с ними (обзор и обсуждение см. в J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).
      В результате возникли и по сей день сохраняются различные взгляды на формирование психических структур и концептуальные неясности. Разделение «я» и Эго, а также идея свободной от конфликта зоны побудили некоторых теоретиков ограничить применение структурного подхода сферами Эдипова комплекса и инфантильного невроза. Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler & Kaplan, 1980), например, утверждают, что рассмотрение конфликта и структур треугольной модели в большей степени подходит для завершающих лет раннего детства, — то есть для фазы разрешения конфликтов Эдипова комплекса (имеется в виду, что только на этой фазе формируется Суперэго, и, в связи с этим, можно говорить об Ид, Эго и Суперэго как об интернализованных структурах). Расширение этого подхода выразилось в формулировании представлений о патологических синдромах, в которых, по видимости, инфантильный невроз не играет никакой роли. Это способствовало распространению взгляда, что психопатология, отражающая исходно доэдиповы элементы, наилучшим образом концептуализируется в рамках объектных отношений. Так возникла искусственное разделение психопатологий, происходящих от дефицита, и психопателогий, происходящих от конфликта. В результате теории, основанные на объектных отношениях или на психологии «я», ведут подчас к раздутым выводам об этиологической роли дефицита среды, оставляя изучение конфликтов и неврозов, а также применение структурной модели невротических симптомов предположительно более поздней этиологии.
      В основе этих теорий лежат два заблуждения. Первое: отделение Хартманном «я» как целостной личности от Эго как структуры означает их взаимоисключение; и второе: Фрейд, введя структурную модель, отказался от эмпирического значения, прежде вкладываемого им в термин «das Ich». Таким образом, в английском переводе, с уточнениями Хартманна и Якобсон, было утрачено исходное богатство концепции Фрейда. Разграничения и классификации Хартманна и Якобсон, вначале проясняющие, привели впоследствии к большой теоретической путанице и неопределенности. Например, теперь некоторые аналитики ограничивают термин «Эго» абстрактным системным значением, рассматривают его как реликт устаревшей механистической структурной метапсихологии, и работают преимущественно с эмпирической частью концепции, используя понятия из сферы репрезентаций «я» и объекта.
      Однако едва ли возможно долго мыслить в русле психоаналитической психологии без обращения к внеэмпирическому, концептуальному, внутреннему пространству психических структур. В результате исходно эмпирическая концепция «я» становится структурой и ей присваиваются различные функции низвергнутого Эго. Таким образом, как указывал Спрюйелл (1981), понятие «я» взяло на себя множество непроясненных значений, принадлежавших сфере «das Ich». В качестве примеров можно указать концепцию Кохута «Я высшего порядка», идею Штерна (1985) о том, что чувство собственного я является организатором развития, указания Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмди (1983, 1988а) на организующие и саморегуляторные процессы «я». Их описания поразительно напоминают описания в работах Фрейда (1923а, 1926), а также хартманновские обсуждения организующих, регулирующих функций Эго (1950). Размышляя о миссии Хартманна в деле прояснения психоаналитических концепций, Бреннер говорит, что брожением в недрах современного американского психоанализа «мы обязаны прежде всего Хайнцу Хартманну» (1987, стр.551).
      В результате разделения структурных концепций и теорий объектных отношений появились два вида теорий мотивации. Первый рассматривает мотивацию в связи с поиском инстинктивного удовлетворения, и объект считается вторичным по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором первичным считается желание воспроизводить приятные взаимодействия с другими людьми. Во втором виде теорий врожденная склонность к привязанности (Bolby, 1958, 1969), либо стремление поддерживать безопасность (Sandier, 1960b, 1985) по мотивирующей силе приравниваются к потребности инстинктивного удовлетворения. К сожалению, описанные два рода теорий, будучи искусственно изолированными друг от друга, стали тенденциозными. В первом преуменьшается или даже отрицается любая мотивация, кроме удовлетворения инстинктов, во втором делается чрезмерный акцент на объектных отношениях и функциях Эго и недооцениваются инстинктивные потребности.
      Хартманна интересовал процесс развития и то, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные критерии, основанные на «плохой» и «хорошей» матери, в которых учитывается только один аспект процесса развития. Он указывал, что иногда позднее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые «хорошие» объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления Эго, а остается зависимым от объекта (1952, стр. 163). Хартманн считал, что благоприятный конечный исход развития может объясняться эластичностью психики ребенка и опытом поздних стадий развития; он предполагал, что развитие Эго разными способами связано с объектными отношениями, — например, через достигнутую степень постоянства объекта. Он писал: «Долгий путь лежит между объектом, существующем лишь потому, что он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, которая включает в себя постоянство объекта» (стр.63). Он считал релевантной концепцию «объективации» объекта Пиаже (1937) (достижение интегрированной когнитивной интеллектуальной репрезентации, происходящее к 18-20 месяцам, — см. Fraiberg, 1969), однако он полагал, что психоаналитическая концепция постоянства объекта включает нечто большее.
      Многие авторы вслед за Хартманном использовали различные понятия постоянства объекта, но из-за недостатка последовательности концепция остается неясной. Некоторые теоретики подчеркивают привязанность младенца к матери, сохраняющуюся даже несмотря на угрожающие жизни патологические ситуации (Solmt & Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие больше фокусируются на внутрипсихической репрезентации матери. Эти различия становятся важны, когда мы стремимся понять и вылечить заброшенных униженных детей, или понять взрослых, помнящих об особенно нездоровом раннем детском опыте, но, тем не менее, сохранивших в целом нормальное психическое функционирование. Для иллюстрации спектра различных значений, выражаемых в сходной терминологии, рассмотрим формулировки Спитца, Анны Фрейд и Малер.
      Спитц и Коблинер (1965) рассматривают постоянство либидного объекта, описывая, как к восьми месяцам мать становится постоянно предпочитаемым объектом либидных потребностей младенца. С той поры, как мать делается либидным объектом, младенцу становится важно, кто о нем заботится, и смена этого лица переживается не легко.
      Концепция постоянства объекта Анны Фрейд по акцентам и временным координатам близка к идее Спитца о постоянстве либидного объекта, — в первой, как и во второй, подчеркивается либидный вклад. Анна Фрейд пишет: «Говоря о постоянстве объекта, мы имеем в виду способность ребенка сохранять объектный катексис независимо от фрустрации или удовлетворения. Пока постоянство объекта не установлено, ребенок декатексируется от неудовлетворительного или не удовлетворяющего объекта... Новый поворот к объекту происходит, когда вновь появляется желание или потребность. После установления постоянства объекта лицо, представляющее объект, сохраняет свое место в психическом мире ребенка, независимо от того, удовлетворяет оно его или фрустрирует» (1968, стр. 506).
      В то время как Анна Фрейд и Спитц подчеркивают привязанность восьмимесячного младенца к матери, Малер сосредотачивает внимание на внутрипсихическом измерении — психической репрезентации матери и характере ее функционирования. Она также использует понятие «постоянства либидного объекта». По ее мнению, оно достигается тогда, когда внутрипсихическая репрезентация матери так же, как реальная мать, обеспечивает «поддержку, комфорт и любовь» (1968, стр.222). В представлении Малер, на первом этапе этого процесса должна быть установлена надежная привязанность к матери как к постоянному либидному объекту (так же, как у Спитца и Анны Фрейд). Второй шаг — интеграция стабильной психической репрезентации. Он включает в себя не только когнитивную интеграцию, но также определенное разрешение амбивалентности анальной фазы, чтобы положительные и отрицательные качества могли быть интегрированы в единую репрезентацию (McDevitt, 1975, 1979). Обладая интегрированной, прочной внутренней репрезентацией, за которую можно «ухватиться» при лишениях или в гневе, ребенок способен извлекать значительно больший комфорт из внутреннего образа. Малер полагает, что постоянство либидного объекта никогда не достигается в полной мере: это процесс, продолжающийся всю жизнь. Однако мы должны признать, что с установлением определенной степени постоянства объекта, межличностные отношения могут перейти на более высокий уровень, потому что индивидуум способен сохранять одновременно общность и независимость. Если эта цель развития не достигается, в межличностных отношениях индивидуума остаются черты инфантильности, зависимости и нарциссизма. Использование Малер концепции постоянства объекта подтверждает мысль Хартманна, что мы можем оценивать «удовлетворительность» объектных отношений, лишь если рассмотрим их значение в терминах развития Эго.

      Кохут (1971, 1977) говорит, что так же, как физиологическое выживание требует определенной физической среды, содержащей кислород, пишу и минимум необходимого тепла, психическое выживание требует наличия определенных психологических факторов окружающей среды, включая восприимчивые, эмпатические я-объекты (психология Кохута породила ряд новых терминов, я-объект — это конкретный человек в близком окружении, выполняющие определенные функции для личности, благодаря чему личность переживается как нечто единое (Wolf, 1988, стр. 547). «Именно в матрице я-объекта происходит специфический структурный процесс преобразующей интернализации, в котором формируется ядро личности ребенка.» (Kohut & Wolf, 1978, стр.416). Согласно психологии личности Кохута, постороение личности высшего порядка — идеальный исход процесса развития — формируется на основе благоприятных отношений между ребенком и его я-объектами и образовано тремя основными составляющими: базовыми устремлениями к власти и успеху, базовыми идеализированными целями, базовыми талантами и способностями (стр. 414). Построение личности высшего порядка происходит благодаря эмфатическим реакциям «отзеркаливающего» я-объекта, которые поощряют младенца ощущать свое величие, демонстрировать себя и чувствовать свое совершенство, а также позволяют ему сформировать интернализованный родительский образ, с которым он захочет слиться.
      Впоследствии мелкие, нетравматичные ошибки, которые совершает в своем реагировании «отзеркаливающий» идеализированный я-объект, приводят к тому, что личность и ее функции постепенно замещают я-объект с его функциями.
      Однако травматические недостатки я-объекта, такие, как грубый недостаток эмпатии, приводящий к тому, что мать или другой я-объект не выполняет функцию отзеркаливания, вызывает различные дефекты личности. Например, неспособность к отзеркаливанию из-за слабой эмпатии разрушает удовлетворенность младенца своим архаическим «я», ведет к интроекции дефектного родительского образа и к развитию фрагментированной личности. Травма, нанесенная его нарциссизму, вызывает нарциссический гнев и порождает фантазии всемогущества, в результате чего нормальный в младенчестве нарциссизм, вместо того, чтобы постепенно уменьшаться, будет увеличиваться, компенсируя недостаточность я-объекта. Кохут утверждает, что лишь после устранения дефекта личности может наступить структурный конфликт эдиповой фазы.
      Опубликовано много убедительных критических обзоров теории Кохута (см. Loewald, 1973; Slap, 1977; Slap & Levlne, 1978; Schwartz, 1978; Calef &Welhshel, 1979; Stein, 1979; Friedman, 1980; Waaerstein, 1981; Blum, 1982; Rangell, 1982). Мы ограничимся лишь комментариями к представлениям Кохута о патогенетической роли родителей, к его воззрениям на инстинкты, на процесс развития и к его методу построения теории. Мы полагаем, что Кохут преувеличивает патогенное воздействие родителей, считая, что их патогенные личности и патогенные свойства среды объясняют патологические отклонения в развитии. Подход напоминает раннюю модель «травматического аффекта» Фрейда, согласно которой взрослая психопатология рассматривалась как результат совращения в детстве. Фрейд быстро понял, что сексуальные и агрессивные импульсы, возникающие в психике ребенка, также способствуют конфликту. По Кохуту, «когда у «я» нет поддержки, переживания инстинктивных импульсов возникают как продукт дезинтеграции» (1977, стр. 171), — словно ребенок — это беспомощная, пассивная жертва действующих извне сил. Такой взгляд явно противоречит представлению о процессе развития, в котором внутренний потенциал и активность младенца формируют личность наравне с окружающей средой.
      Более того, согласно Кохуту, патология личности не позволяет перейти к эдиповым желаниям и конфликтам. То есть патология развития в одной системе останавливает развитие в других системах, — идея, которая не подтверждается клиническим опытом. Проблемы нарциссизма, самооценки, функционирования Эго могут придать своеобразие доэдиповым желаниям и Эдипову комплексу, как и их разрешению, но они не останавливают процесс развития. Наконец, как мы упомянули ранее, существуют сомнения относительно ретроспективных теорий развития, построенных на обобщенных гипотезах о детских источниках взрослой психопатологии (см. Brody, 1982). Тем не менее, мы обязаны Кохуту акцентом на потребности в эмпатии (способе узнать другого человека) в отношениях матери с ребенком и в аналитических отношениях. Также его акцент на «околоопытных» концепциях (на идеях, близких к клиническому опыту, в отличие от тех, что нагружены туманными метапсихологическими тезисами) напоминает нам о важности клинического подтверждения наших теорий.

      Кернберг занимался прежде всего интеграцией психоаналитических теорий. За многие годы он ассимилировал ряд идей и гипотез о психическом развитии, предложенных Кляйн, Британской школой, Малер и другими, соединив их с теориями Якобсон в то, что назвал эго-психологией — по существу, в теорию объектных отношений с широкими возможностями применения к нозологии, оценке, диагностике и технике лечений (1975, 1976, 1980а, 1984, 1987). Многообразные проблемы и противоречия, связанные с этим предприятием, критически исследованы (см., например, Heimann, 1966; Calef & Weinshel, 1979; Milton Klein & Tribich, 1981; Brody, 1982; Greenberg & Mitchell, 1983).
      Говоря коротко, Кернберг предлагает теорию, согласно которой аффекты являются главной мотивационной системой младенца; они организуются в либидные и агрессивные влечения с помощью прямого взаимодействия с человеческим объектом, представляющим собой нечто большее, чем просто средство инстинктивного удовлетворения. Ид, Эго и Суперэго формируются на основе репрезентаций «я» и объекта, интернализуемых под влиянием различных аффективных состояний. Эти состояния окрашивают или определяют характеристики того, что интернализуется — например, будет ли Суперэго суровым и жестким или будет ли Эго справляться с задачами, которые ему придется решать.
      По нашему мнению, представления Кернберга о раннем развитии отражают ретроспективный, обусловленный взглядом из взрослого состояния, уклон, — они основаны на реконструкции, сделанной в ходе лечения серьезно больных взрослых, и недостаточны для объяснения широкого спектра возможного опыта и исходов развития. Например, его подход мало помогает объяснить влияние на развитие ребенка характера реального опыта в противовес силе интроекций и фантазий; немного также он дает для понимания различных эффектов реакций матери на нужды подрастающего ребенка или различных последствий развития одинакового тяжелого опыта у разных детей. С другой стороны, Кернберг прояснил влияние юношеских влюбленностей на развитие, а также предпринял смелые и нетривиальные усилия для интеграции и систематизации центральных аспектов теорий развития, принадлежащих нескольким авторитетным источниками (1974а, 1974b, 1977, 1980b). В ходе этой работы он устранил многозначность многих моментов и создал систему, полезную терапевтам для лечении серьезно взрослых пациентов с серьезными отклонениями в психике.

      Строго говоря, Левальд не является теоретиком в области объектных отношений, но он акцентирует важность инстинктивных влечений и центральную синтезирующую роль Эго в контексте объектных отношений (1951, 1960, 1971). Он подчеркивает, что инстинктивные влечения и объекты не существуют изолированно друг от друга. Инстинкты выполняют организующую функцию в объектных отношениях, то есть по отношению к реальности, и, в то же время, объектные отношения и реальность организуют инстинкты. Левальд отвергает представление об инстинктивных побуждениях как о результате воздействия биологических стимулов на психический аппарат. Он считает, что инстинктивные влечения создаются психическим аппаратом (1971, 1978). Вообще, базовой функцией психического аппарата он считает порождение психических репрезентаций, наиболее примитивные из которых — репрезентации удовольствия и неудовольствия.