Глава 6

"... Если мы отступим перед насилием, если у нас не хватит мужества для борьбы с последствиями наших собственных ошибок, то нас поглотит хаос. Я, как избранный вами мэр и как гражданин великого города, великого и в своей скорби по погибшим, обещаю не допустить этого. Я знаю, что вы поддерживаете меня, потому что хотите жить в мире и быть уверенными в своем будущем. Поэтому я, как мэр, предлагаю..."

Нокс Персон нажал кнопку пульта, и большой голубой экран на стене погас. Он нажал кнопку на другом пульте, и телевизор исчез в стене, скрывшись за деревянной панелью. Стряхнув пепел с кончика своей вечной сигары в хрустальную пепельницу, Персон медленно поднес сигару к губам. Он думал о мэре. Сейчас почему-то все эти господа, становясь мэрами и президентами, забывают, что значит город и чем он живет. А ведь были такие, которые не забывали. Те знали свое дело, платили свои долги, умели работать. Этот красавчик не умеет ничего. Он может только красиво улыбаться в камеру и складно трепать языком. Плохо, что слишком много молодых похожи на него.

Так думал Нокс Персон, когда у него за спиной нежно зазвонил телефон. Он развернулся в своей кожаной ванне, чтобы узнать о прибытии Шафта и Буфорда. Шафт... Знал ли он? Скорее всего, знал. Об этом они его предупредили. Иначе он не ушел бы живым. На этот раз они не стали его убивать, но он все равно покойник. Массивное тело Персона содрогнулось от страха: Беатрис. Лишь бы этот прохиндей Шафт успел ее найти! Лишь бы они не прикончили его раньше времени! Ему все равно конец. Таков закон жизни, и он не имеет ничего общего с болтовней по телевидению.

– Нокс, это Бен Буфорд, – сказал Шафт, входя в комнату и ступая на белоснежный ковер.

Персон еле заметно наклонил голову. Он не встал и не протянул руки. Буфорд тоже не суетился. Холодно поблескивая стеклами очков, он лишь кивнул в ответ.

Ого, думал Шафт, да эти мерзавцы друг друга стоят. Оба вели себя отчужденно и сдержанно, но каждый готов был перегрызть другому глотку, как кобели в драке за сучку. Только в роли сучки выступала власть.

Персон сделал едва различимый жест в сторону двух стульев у противоположного конца стола. Шафт уловил флюиды враждебности, исходящие от Буфорда, и про себя выругался: черт, разговора не будет, если он сам не подсуетится. Пусть Персон оторвет Буфорду голову или Буфорд выцарапает Персону глаза – ему плевать. Плохо, если они вдвоем возьмутся за него.

– Этот парень знает, где Беатрис, – храбро заявил он, указав большим пальцем на Буфорда.

Оба слушателя испытали шок, точно от взрыва, мгновенно перешедший в ярость. Шафт наблюдал за реакцией Персона, когда на него обрушился Буфорд. Глупец, он недооценил этого навозного жука. Шафта ударило в висок словно копьем, пушенным из катапульты, которая была спрятана среди завитушек ковра. Копье вылетело вместе с оглушительным, гневным и удивленным воплем:

– Ах ты, тварь!

Левая сторона головы у Шафта сразу онемела. Его приподняло со стула и поволокло вправо. Он хотел встать на ноги, но они сами по себе бестолково пинали воздух и не слушались. Краем глаза он успел заметить, как Персон с поразительным для такой туши проворством выскочил из своей ванны. Дальше у него перед глазами все завертелось. Он понимал, что намеренно спустил с цепи бешеного пса, и теперь имел полсекунды на то, чтобы подготовиться к последствиям. Подобрав, насколько было возможно, руки-ноги, Шафт приземлился на ковер и успел еще перекатиться на левый бок. Ну давай же, Персон, двигай задницей!

Буфорд был опытный уличный боец, который не тратил время на оценку веса и результата ударов. Он вихрем вертелся вокруг, он был справа, слева, сверху, избивая Шафта всеми углами и точками своего тела. Шафт чувствовал, что, будь Буфорд на сорок или пятьдесят фунтов тяжелее, можно было бы проломить пол под его натиском. Правую ногу он согнул в колене, защищая пах, а правой рукой загораживал лицо. Левую же высвободил и держал наготове – "сильно бить мерзавца не стоит, а угомонить нужно". Он ударил куда-то в середину вихря, но только смазал кулаком по ковру. Выкинул вперед правую руку, но опять не достал Буфорда – тот вдруг исчез.

Его убрал Персон. Он навалился на него и схватил своими огромными лапами за запястья. Лежа на полу, Шафт видел, как революционер червяком извивается в медвежьих объятиях Персона. В драке он потерял очки и сразу поглупел и помолодел лет на пять. Извернувшись, он еще умудрился лягнуть Шафта в голень – у него были ну очень длинные ноги, но это был его последний выпад. Он визжал и ругался как умалишенный:

– Я убью тебя, ты, паршивый недоносок!

Это как раз и нужно было Шафту: чтобы Буфорд заговорил на таком языке, чтобы он отвлекся от своей революционной галиматьи. Только в таком состоянии он годился для деловых переговоров.

Шафт осторожно поднялся, следя за тем, чтобы брыкающийся Буфорд опять не достал его копытом.

– Чтоб ты сдох, жеребец, – сказал он.

– Да заткнитесь вы оба! – взревел Персон.

Так, хорошо, и второй разозлился. Пусть поорут, это им только на пользу. Буфорд выйдет из шока, в котором пребывал после убийства на Сто тридцать девятой улице и бегства в квартиру Гринов. Толстокожий Персон будет меньше напоминать бревно. А он, Шафт, будет в порядке.

Возня на ковре на секунду затихла. В комнате повисла тревожная тишина, как перед грозой. Шафт воспользовался затишьем, чтобы швырнуть на стол конверт с деньгами, который он так и не открыл. Он сделал это со зла, не задумываясь, и уже в следующее мгновение пожалел о своем безрассудстве: теперь ему вряд ли удастся заполучить конверт обратно. Впрочем, все зависело от того, как поведут себя эти двое придурков. Они были тоже злые и черные, но совсем ему не братья.

– Я ухожу, а вы тут хоть сожрите друг друга, – зарычал Шафт. – А ты, ты, – он потыкал пальцем в Буфорда, – ты самый большой кретин на свете. Как же – революция! Что ты для нее сделал? Да ты же ничего не умеешь, кроме как по глупости сидеть в тюрьме и драть глотку. Сегодня в четыре часа утра все узнали, какой ты идиот.

Шафт хотел разоблачить Буфорда перед Персоном и надеялся, что Персон заглотит эту наживку.

– Когда-нибудь по берегам Миссисипи поставят твои статуи и на всех напишут: "Вот ниггер, который привел овец на бойню".

Говоря, он не сводил горящих глаз с Буфорда. Теперь он устремил взгляд на Персона. Его голос зазвучал тихо и вкрадчиво:

– А ты – ты в миллион раз отвратительнее. Он просто дурак, а ты наживаешься на смерти наших братьев. Тебе заплатили за каждого убитого на той крыше. И за деньги ты... готов... продать... любого... из... нас... и... даже... родную... дочь... и... всех... черных... вместе... взятых...

Шафт повернулся и пошел к дверям. Он не был уверен, что его выпустят отсюда живым, но больше он не мог. На полпути он остановился, чтобы закончить.

– Вы меня поняли? – спросил он, оборачиваясь. Персон и Буфорд, прекратив возню, стояли и смотрели на него. – Я говорю вам, что такие негодяи, как вы, не нужны ни мне, ни черным, ни Беатрис, черт бы ее побрал!

Снаружи были люди. Они посмотрели на него, но ничего не сказали. Он, стараясь не бежать, быстро пошел к лифту вдоль обитого дубом коридора. Черная кнопка вызова помещалась на блестящей медной пластине. А может, и золотой. Персон, наверное, вполне мог позволить себе лифт из золота.

Краем глаза Шафт наблюдал за двумя охранниками у дверей комнаты. Нажав кнопку, он услышал рокот пробудившегося механизма и стал считать этажи: 120, 121, 122... Часовые распрямили плечи и замерли. Двери открылись. Шафт сосредоточился на кнопке лифта.

– Шафт! – зарокотал Персон.

Шафт обернулся. Персон стоял на пороге комнаты, заполнив собой весь дверной проем. Охранники преданно глазели на хозяина, готовые по его приказу сделать с Шафтом что угодно. Персон не обращал на них внимания. Шафт тоже.

– Вернись. Давай поговорим.

Шафт старался изобразить презрительный или хотя бы равнодушный вид.

– Что? – Он притворился глухим.

– Может, вернешься? Нам нужно поговорить.

Ага, мерзавцы, поджали хвост? Шафт не пожалел бы и ста долларов за запись разговора, который состоялся после его ухода. Что, интересно, они кричали и говорили друг другу, прежде чем решили позвать его обратно?

– Честно?

Охранники, должно быть, ушам своим не верили. Они, наверное, в первый раз слышали, чтобы Персон обращался к кому-то с просьбой. Они привыкли, что хозяин отдает приказы и принимает доклады. Кто же этот тип в помятом сером костюме с дырой на плече, который держится с ним на равных?

– Честно, – пообещал Персон, вытаскивая платок величиной с парус и вытирая им лоб.

Двери лифта с шипением раскрылись. Шафт посмотрел в кабину, в которой он мог бы съехать вниз и потом – теперь он был уверен – без помех выйти на улицу, и снова перевел взгляд на Персона. Персон ждал.

– Честно, – повторил Шафт, делая шаг в сторону Персона. Двери лифта закрылись.

Буфорд уже успел прибраться в комнате, то есть поднял стулья, которые они с Шафтом опрокинули. Теперь он, ссутулившись, сидел на одном из них и грыз костяшки пальцев на левой руке. Пальцы его правой руки нервно барабанили по бедру. Когда вошел Шафт, он не поднял головы.

Шафт занял соседний стул, а Персон снова уселся в свою ванну и пробурчал:

– Чего ты хочешь?

Конверт с деньгами так и валялся на столе. Вопрос Персона означал: ты хочешь еще денег?

Шафт, конечно, хотел денег. И как можно больше. Но это были детали, а сейчас он хотел поговорить о главном.

– Две вещи, – сказал он. – Во-первых, я хочу знать, с кем у тебя конфликт и почему. И, во-вторых, – Шафт кивнул в сторону Буфорда, – что ему от тебя надо и как он это планирует получить. Ты отвечаешь первый. Так в чем же дело?

У Персона, безусловно, было больше мозгов, чем у бегемота, которого он напоминал.

– Героин, – невозмутимо произнес он. – Латинский Гарлем. Район Сто шестнадцатой улицы и Бродвея.

– Почему? Это же давно кончилось.

Персона рассмешила его наивность.

– Где-то семь-восемь лет назад итальянцы решили, что они больше не будут контролировать наркоту. В то время вокруг было полно наркоманов и мелких наркодилеров. Любой пацан мог в школе подойти к учителю и достать у него грамм героина. Все только и делали, что продавали эту гадость и ширялись. И вот итальяшкам стало трудно за этим следить, потому что у них не стало людей.

– Почему?

– Потому что времена изменились. Раньше приходили молодые. А где они сейчас? Разбежались по колледжам, изучают экономику, торгуют недвижимостью. Никто больше не хочет пачкаться с наркотой.

Ну еще бы, думал Шафт. Если дон собрался определить сынка в бизнес, он пошлет его проходить науку в Гарвард, а не на улицу.

– И вот они решили, – продолжал Персон, – что отдадут розничную торговлю в Латинский Гарлем, кубинцам и пуэрториканцам, а сами будут заниматься только крупными поставками.

– А ты здесь при чем?

– При том, – зло и поучительно вставил Буфорд, – что латиносы ничего не получили. А он получил.

– Ты перехватил у них героин? – спросил Шафт.

Персон с достоинством кивнул.

– И какой доход это приносит?

И опять ответил Буфорд:

– Восемь – десять миллионов в первый год. Догадываюсь, что сейчас – больше, потому что он расширил сеть. Но точную сумму может назвать только он сам.

Шафта разбирал смех. Что может быть смешнее – мафия уходит из бизнеса по причине нехватки персонала! Они думали, что передадут дела латиносам, которых легко контролировать, но не тут-то было. Персон, вероятно, без труда поглотил латиносов. А почему бы и нет? Они почти такие же черные, как негры. И со временем становятся все чернее из-за бедности и изоляции. Итальянцы больше не низшая каста преступного мира. Теперь они аристократы. Андероцци должен был об этом знать. Почему же он его не предупредил? Неужели он так занят поисками ниггеров у себя под кроватью, что забыл самое главное? Нет, на Андероцци это не похоже. Сукин сын просто не хотел говорить.

Мысли Шафта плавно перетекли к деньгам, к призовому выигрышу.

– Восемь – десять миллионов, – задумчиво проговорил он.

– Да нет, там не так много, – сказал Персон.

– Да ладно, расскажи это своей бабушке, – возразил Буфорд, выпрямляясь на стуле.

– Эй, приятель, полегче, – попросил Шафт.

Буфорд взглянул на него – в первый раз с тех нор, как пытался снести ему голову. В глазах горела ненависть, но голос пока был сдержанным.

– А тебе не кажется, Шафт, что стоит иногда послушать, что тебе говорят? Поинтересоваться, что происходит вокруг? Ты понимаешь, что этот гад делает на черных столько денег, сколько белым никогда и не снилось?

– Что ты болтаешь, недоумок? Разве ты не веришь в равные возможности? – съязвил Шафт.

– Однажды, – сказал Буфорд, – ты, он и все предатели нашей расы будут лишены права называться черными. Наступит день, когда черные братья перестанут пить кровь друг друга, когда...

– Ой, да заткнись ты, – отмахнулся Шафт.

– ... все негодяи вроде этой свиньи и прихвостни белых вроде тебя будут заживо жариться на костре, и я еще посмотрю на это.

– Не дождешься.

– Дождусь! И посмотрю! И тогда вся эта проклятая страна будет полыхать огнем.

– Ну ладно, хватит! – заорал Шафт.

Буфорд привстал со стула и принял положение для прыжка. Он, казалось, готов был запрыгнуть на небо, чтобы метать оттуда громы и молнии на головы неверных.

– Я уже убедился, что ты сумасшедший. Раньше я только строил догадки. – Обернувшись к непроницаемой туше Нокса Персона, он заявил: – Теперь я все для себя выяснил. А ты, я полагаю, и раньше все знал. Надеюсь, ты понимаешь, что этот балабол к тебе обращался, а не ко мне?

– Я сам решаю, с кем мне говорить, – взвился Буфорд.

– Заткнись, – приказал Шафт.

В воздухе запахло насилием, которое могло обрушиться на Шафта или вылиться в общую потасовку. Буфорд открывал и закрывал рот, как рыба на берегу. Шафт был очень зол. Не на Буфорда с его дурацким красноречием, а на себя. Он зря потратил время.

– Ты слышал, что он говорит, – сказал он Персону, – он не меня хочет убить, а тебя. Либо он, либо ты.

Персон был невозмутим.

– Я же сказал, что он знает, где Беатрис. И ты тоже знаешь, глухонемой болван.

Глава 7

– Ты можешь жаловаться в профсоюз, но двенадцать долларов в час стоит только моя жизнь. Моя смерть стоит значительно дороже, – нагло заявил он Персону.

Шафт покинул его резиденцию с десятью тысячами долларов в кармане. Это было в десять раз больше того, что лежало в первом конверте. Он предупредил Персона, что возьмет с него еще десять тысяч по окончании работы. Шафт не считал это вымогательством, просто на основе полученной информации он произвел переоценку риска, связанного с работой. Теперь начнется настоящая охота. Теперь он знал, где сидят фазаны.

Он вышел в сопровождении присмиревшего Бена Буфорда. Буфорд похож на собаку, думал Шафт. Он не угомонится, пока вволю не полает, не порычит и не покусается.

– Ты же хотел разобраться с этим жиртрестом, – говорил Шафт, когда они в полночном тумане шли к перекрестку. – Я дал тебе шанс.

Шафт жалел, что на нем нет плаща. Он где-то оставил его и не помнил где. В кабинете Андероцци? У себя в офисе? В подвале? У Элли? Если костюм пострадает еще, в нем нельзя будет выйти на улицу. Он купил его у хорошего парня по имени Берк неподалеку от Седьмой авеню. Берк бы сейчас не узнал в этой драной тряпке своего костюма. Но если ему рассказать, в каких переделках он побывал за последние двадцать четыре... сорок восемь... нет, – о боже! – семьдесят два часа...

Несмотря на позднее время, на Бродвее было много машин. Шафт вспомнил, что сегодня четверг и магазины и кафе закрываются под утро. Люди встречаются в кафе, чтобы пожаловаться друг другу на высокие цены в универмаге "Блуминдейлс". Чем больше жалуются, тем больше едят.

– Но на твоем месте, – продолжал он, не получив ответа от Буфорда, – я не стал бы его убивать. Ведь за все нужно платить.

Они стояли на углу. Буфорд повертел головой, осматривая разрезанную Бродвеем авеню с ее маленькими темными магазинчиками. Он сделал два звонка из телефона-автомата в туалете Персона. Ему требовались новые люди вместо пятерых убитых.

– Не учи меня жить, – хмыкнул он, но, впрочем, без вызова.

– Послушай, приятель, – вздохнул Шафт, – мне надоело с тобой спорить. У меня есть работа, и я намерен ее выполнить. Я должен разыскать и доставить Персону его дочь. Мне плевать, чем он занимается, пусть хоть торгует рабами. Предупреждаю: не мешай мне. Я все равно это сделаю.

К ним приближалось, сверкая крышей, желтое такси – "шевроле". Шафт поднял руку, и такси остановилось. Водитель был черный. Какой, оказывается, простой бывает жизнь.

– Я позвоню, если ты мне понадобишься, – сказал Шафт, берясь за ручку дверцы.

– А что, если вчера ночью это было ЦРУ, а не те, о ком ты думаешь?

– Ты говоришь по-испански?

– Немного. А что?

– Тогда тебе пора прятать свою задницу на Кубе.

Шафт залез в машину и потянул на себя дверцу.

– Бен, мне жаль твоих людей, – сказал он и захлопнул дверцу, не дожидаясь ответа. Хотя ответа, скорее всего, и не последовало. – Виллидж, – сказал он толстому водителю в клетчатой кепке, который смотрел на него через плечо, вывернув свою жирную шею. – Поезжайте по Девятой авеню за Четырнадцатую улицу.

Да, мерзавцы хотели его убить только потому, что к нему на Таймс-сквер приходил Нокс Персон. Шафт перебирал и отсортировывал в мозгу все события, что произошли с той ночи, как обычно старуха-нищенка перебирает содержимое мусорного ящика. Такси проезжало по Девятой авеню. Качая головой и криво ухмыляясь, он смотрел в темноту. Какой расчет! Какая быстрота и хладнокровие! Он был для них такой удобной жертвой. Они отслеживали каждое движение Персона – с тех пор, как сцапали Беатрис. Разделавшись с тем, к кому Персон обратился за помощью, они бы показали ему, как он бессилен, одинок и окружен со всех сторон. Копы, разумеется, не придумали бы ничего лучше, чем выдать убийство за расовую разборку. А что, если в подъезде не стояли бы люди Буфорда с автоматами?

"Прекрати гадать, что было бы, если бы, – приказал он себе. – Ты отлично знаешь, что в этом проклятом мире только настоящее имеет смысл".

Такси миновало Двадцать вторую улицу. Здесь жила Элли. Он даже не позвонил ей. Сейчас она, должно быть, ложится в постель. Не сказать ли молчаливому водителю, чтобы он остановил машину, потому что клиент хочет пойти спать к одной девушке? Нет, мерзавцы, наверное, сторожат его у дверей ее квартиры с автоматами наизготовку. Проклятье! Нельзя о ней думать. Встав на линию огня, надо забыть о девках. Сейчас не важно, чего ему хочется. Он должен выяснить, чего хотят они в обмен на Беатрис. Возможно, они, как Буфорд, хотят всего Персона с потрохами. Белые или черные, все хотят одного и того же.

Когда Девятая авеню сменилась Хадсон-стрит, таксист объявил:

– Четырнадцатая улица!

– Поезжайте дальше. До третьего перекрестка.

Они проезжали мимо темных и мертвых ночью холодильников мясокомбината. Через несколько часов сюда придут рабочие, зажгутся огни, и Уэст-Виллидж вернется к жизни. Окоченевшие, покрытые жиром туши начнут снимать с крюков и отправлять в мясные лавки и крупные рестораны. В этом районе Виллидж было тихо, точно за городом. Поэтому Шафт и жил здесь, но сейчас эта тишина ему не нравилась.

– На следующем перекрестке поверните на Джейн-стрит, – сказал он водителю, – и поезжайте до первого светофора. Я там выйду.

Джейн-стрит. Он увидел свой четырехэтажный кирпичный дом на углу, взглянул на окна своей квартиры – крайней угловой на третьем этаже. Опускал ли он шторы? Сейчас они были опущены. Он обычно делал это, но иногда и нет. Шафт любил расхаживать по квартире голым. Он голым готовил кофе, заскакивал в душ, брился, готовил еще кофе и одевался, только когда шел на улицу. Иногда перед выходом он поднимал шторы, чтобы не возвращаться потом в угрюмую темную пещеру. Но сейчас он не помнил.

Горели оранжевые фонари у бара "Доктор Но" напротив его дома. Они походили на полые тыквы, внутрь которых ставят зажженные свечки в ночь Хэллоуина. Мерзавцы сидят, наверное, сейчас в баре, смотрят на его окна и ждут, пока в них загорится свет. Шафт злорадно им этого желал. В баре собирается всякий сброд, который запросто лишит последнего ума двоих обыкновенных полусумасшедших убийц. Музыка бьет их по голове, к ним липнут пьяные проститутки и обкуренные писаки, умоляя послушать, что они сочинили сегодня и что собираются сочинить завтра.

Шафт заплатил четверть доллара сверх причитающихся доллара сорока пяти центов и вышел на улицу. Ночь пахнула на него сыростью. Было где-то около часа. Он поежился от пронизывающего ветра. Весна в Нью-Йорке никогда не наступает. Вслед за этой промозглостью сразу придет лето. Надо будет поставить в офис кондиционер. Персон купит ему немного прохлады жарким летом. Он посмотрел налево, потом направо. По всей улице тянулись ряды припаркованных машин. "Фольксвагены", "тойоты" и "фиаты" жались друг к другу носами и хвостами, словно собаки странной породы обменивались приветствиями.

Насколько он мог видеть, ни вокруг, ни у его подъезда не было ни души. А кто сидит в машинах? Стоит в подъезде? Кто прячется за шторами в его квартире? Он помедлил у бокового входа в бар, взвешивая все возможные причины убивать его здесь. С профессиональными душегубами всегда проще иметь дело, думал Шафт. Они мыслят прямолинейно. Если им надо тебя убить, они убьют, но выберут такое время и место, чтобы было поменьше хлопот. Со стороны их поведение может выглядеть запутанным и нелогичным, но это совсем не так.

"Все, что тебе нужно, Шафт, – говорил он себе, – это залезть в голову бешеному кролику, который лет сто прыгал по сицилийским холмам, затем приехал в Латинский Гарлем и теперь смекает, где и как достать Джона Шафта, неизвестного ранее ниггера, подрывающего такой отлаженный криминальный бизнес. А потом переместиться в голову Джона Шафта и смекнуть, как завалить парочку бешеных кроликов, прежде чем они сумеют завалить его".

– Гады, – пробормотал он, приоткрывая дверь.

В лицо ему ударила горячая волна голосов, звона игровых автоматов и музыки, приправленная запахами виски и пота. Он надеялся, что они сидят в дальнем углу бара и смотрят на его окна. Там их легче будет достать.

Они были там. Двое. Голый Шафт на фоне белой стены выделялся бы меньше, чем эти битюги среди веселых и пьяных посетителей бара. Считается, что убийца не должен привлекать к себе внимания. Если, например, вам кто-то сильно мешает, вы выписываете из Детройта или Сант-Луиса человека, похожего на продавца игрушек, он быстро и незаметно делает свое дело и быстро исчезает. Эти же двое, видимо, олицетворяли другое клише, сохранившееся в мире традиционного насилия. Взглянув в дальний конец бара, Шафт понял, что его убийцы хлопот не страшатся.

Бар "Доктор Но" занимал угол Джейн и Хадсон-стрит и имел в длину тридцать футов. Они сидели у окна на Хадсон-стрит, что позволяло им контролировать его гостиную, кухню и спальню на третьем этаже в доме напротив. Подъезд хорошо просматривался из окон, выходящих на Джейн-стрит. Архитекторы будто специально спланировали мир для того, чтобы бандиты, как сытые жабы, могли сидеть и ждать, пока мимо будет пролетать что-нибудь съестное.

Пусть они были жабы, но Шафт вовсе не желал быть для них москитом. Продвигаясь в толпе, он начал стягивать пиджак. На вид им было по тридцать – тридцать пять лет. В бизнесе достаточно давно. Им хватило жестокости, чтобы выжить, но не хватило ума выйти из простых исполнителей.

По пути Шафт столкнулся с двумя девицами в мини-юбках в компании худосочного очкастого парня в твидовом костюме. Мини-юбки на девицах трещали по швам. Отличительной чертой Уэст-Виллидж являлось то, что все его жители выглядели как писатели. На самом деле очень немногим приходилось что-то писать. Чаще приходилось выписывать фальшивые чеки. Однако пухлые девицы никогда не жаловались на фальшивые чеки от худосочных парней.

У ближнего конца стойки, где помещалась откидная панель, четверо здоровых черных мужчин сгрудились вокруг маленькой блондинки. Бармен выходил из-за стойки в среднем три раза за ночь, чтобы выкинуть за дверь очередного буяна. Клиент обыкновенно орал, что ноги его больше не будет в этой дыре, но назавтра все равно являлся.