Онуте быстро шла по улицам родного города. Утро выдалось хорошее. Светило солнце. Чистое небо синело над развалинами.
      Онуте до сих пор никак к ним не привыкнет.
      Миша к ним сразу привык, потому что он не видел всех этих домов раньше, когда они были целыми. Другое дело — Онуте. Она помнит каждое здание, каждое крылечко…
      Вот кирпичный скелет школы, которую фашисты сожгли. Сейчас там настилают полы, навешивают двери… Значит, скоро она откроется.
      А вот длинное серое здание кондитерской фабрики. Сколько раз, бывало, Онуте стояла здесь, у ворот, ждала. Потом раздавался гудок, из ворот выходил папа, от которого вкусно пахло шоколадом. Он брал Онуте за руку, и они вместе шли домой, на Зверинец.
      Видно, фабрика тоже скоро опять начнёт работать. К ней то и дело подкатывают грузовики, привозят какие-то котлы, ящики. Онуте вздохнула: она вспомнила папу.
      Скоро перед ней открылась просторная, залитая солнцем площадь Катедры. Онуте прошла наискось через площадь и стала подниматься по крутому склону горы Гедимина.
      Как хорошо здесь было до войны! Они с папой каждое воскресенье приходили сюда. Они бродили по запутанным тропинкам, потом садились на траву, под раскидистым деревом. Папа доставал из корзинки бутылку молока, мягкую булочку…
      «Тевялис, — показывала Онуте на вершину горы, — а кто построил там этот домик?»
      «Это не домик, а башня, — отвечал папа. — Её построил великий князь Гедиминас».
      «А почему, тевялис?»
      Онуте тогда то и дело спрашивала: «Почему».
      «Пей молоко, Оняле, — говорил папа. — Много лет назад здесь был густой, дремучий лес. И вот, Оняле, шёл по лесу Гедиминас со своей дружиной. Поднялись они на эту гору и устроили привал — заснули».
      «И Гедиминас заснул? А почему он заснул?»
      «Пей, Оняле, а то не буду рассказывать… И вот он спит и видит сон. И приснился ему, Оняле, волк. Большой, большущий железный волк».
      «Железный! А разве бывают железные?»
      «Во сне всё бывает… И вот снится ему, будто железный волк поднял свою железную морду и завыл».
      «Уууу… Вот так, да?»
      «Нет, ещё громче… Гедиминас даже проснулся от такого воя. Собрал своих мудрецов и говорит: „Ну-ка, мудрецы-хитрецы! Снился мне большой железный волк, он очень громко выл. К чему бы этот сон?“ Подумали мудрецы и сказали: „Это значит, что тебе, великий князь, надо заложить на этой горе, где ты сон видел, город. И будет этот город силён и крепок, как железо. И слава о нём пойдёт громкая, по всему свету“. Послушался князь мудрецов и построил на этой горе башню, крепость… Вот, Оняле. А ты говоришь „домик“…»
      Много интересного рассказывал папа. И, конечно, далеко не всё, что он знал, успел он пересказать!..
      Извилистыми, мало кому известными тропками Онуте поднялась по крутому склону.
      Вот она, древняя башня великого князя Гедимина! Внизу расстилается город. Блестит река. Дует тёплый ветер и треплет флаг.
      Отсюда, с вершины, бывало Онуте и папа старались угадать свой домик среди тысяч крутых черепичных крыш. Но угадать нельзя было, потому что крыш было слишком много. Сейчас добрая половина их разрушена.
      Онуте, переводя дух, постояла у подножия башни, потом, осторожно обходя колкие обломки кирпичей, пошла вдоль заросших травой остатков древней стены.
      Кто-то из-за куста шагнул ей навстречу. Она испугалась:
      — Кае? (Кто?)
      — Стой! Кто идёт? — раздался в ответ грозный окрик.
      Перед Онуте стоял приятель Юргиса, Антанас. Она не сразу узнала его. Какой у него грозный вид! Вместо пояса — настоящая металлическая пулемётная лента. На плече — настоящий немецкий штык. На груди блестела маленькая красноармейская звёздочка.
      — Антанукас, — сказала Онуте, — как ты меня напугал! Разве ты не видишь, что это я?
      — А ты разве не видишь, что это я? — ответил Антанас.
      — Вижу. Ты — Антанас.
      — Нет. Я не просто Антанас. Я, — он поднял штык, — часовой!
      — Пускай — часовой! А где Юргис?
      — Не Юргис, — поправил «часовой», — а главнокомандующий.
      — Хорошо, пускай! А где он?
      — Где? — Антанас потуже затянул на себе пулемётную ленту. — Говори пароль!
      — Какой пароль? Ой, мне Юргис говорил пароль, только я позабыла. Пусти так, я потом у него спрошу и скажу.
      — Нет, потом нельзя. Не полагается.
      — Антанукас, ну напомни мне, ну хоть одну буквочку!
      — Нет, говорить нельзя, — отвечал неумолимый «часовой». Он оглянулся. — Ладно, Оняле, я тебе говорить не буду, но я покажу. Смотри! — Он взмахнул штыком и показал на реку, которая блестела внизу, под горой.
      Тут Онуте крикнула:
      — Знаю, знаю! «Нерис», да?
      — Правильно!
      Антанас, не улыбаясь, круто, по-военному, повернулся и повёл Онуте к «главнокомандующему».
      В древней крепостной стене были ниши. Когда-то, в незапамятные времена, здесь укрывались литовские воины. А сейчас в одной из них собирались ребята.
      Антанас раздвинул куст, который закрывал вход в нишу, и скомандовал:
      — Заходи!
      На толстых кирпичах над входом было детским почерком написано: «Штабас». В глубокой нише было темно.
      — Лабас! — сказала Онуте, никого не видя после яркого света улицы.
      — Лабас, лабас! — откликнулось много голосов.
      Наконец глаза Онуте привыкли к темноте, и она увидела около десятка мальчиков, собравшихся в нише. Посерёдке стоял сам «главнокомандующий» и проволокой прикручивал обрезок водопроводной трубы к колёсам от настоящего станкового пулемёта.
      Онуте сразу приступила к делу.
      — Юргис, — сказала она, — вот тот мальчик, который из Москвы…
      — Знаю, — перебил Юргис, пробуя, крепко ли связан пулемёт. — Дальше!
      — Вот… он сказал, чтобы вы все завтра пришли…
      — Куда? — поднял голову Юргис.
      — Туда, к святому Яну, где прошлый раз воевали.
      Юргис стал сгибать и разгибать проволоку. Наконец она переломилась. Он посмотрел на её концы и сказал:
      — А зачем? Опять воевать?
      — Не знаю. А только он сказал: очень нужно. В девять часов. Придёте?
      Юргис показал концом проволоки на маленького длинноносого Пятраса, который сидел на корточках и строгал что-то перочинным ножом.
      — Пятрас! Ты начальник штаба. Что скажешь?
      Пятрас почесал рукояткой ножика за ухом:
      — Я думаю, раз он зовёт, надо идти.
      — А зачем? — вмешался долговязый Владек. — Надо сначала сделать разведку.
      — Ничего не надо.
      — Нет, надо!
      В нише поднялся шум.
      — Тише! — крикнул Юргис и обернулся к Онуте. — А как он сказал приходить: с оружием или без оружия?
      Онуте растерялась:
      — Не знаю… не сказал…
      Юргис подумал:
      — Хорошо, Онуте, скажи: придём. Висо гяро! (Всего хорошего!)
      Онуте вышла из штаба и стала бегом спускаться с горы.
      Под горой стоял красивый белый дом. Онуте подошла к его нарядному подъезду. Возле украшенного колоннами крыльца возвышалась груда мусора. Женщины-маляры красили фундамент в голубой цвет. Всё остальное — стены, колонны, карнизы, — всё уже было побелено и сверкало на солнце.
      Человек в военной гимнастёрке что-то говорил малярам. Он показался Онуте похожим на товарища Шимкуса, который до войны был директором Дворца пионеров. Только у директора были две руки, а у этого одна. Левый рукав у него был пустой.
      Человек обернулся, и Онуте замерла. Так и есть! Это он!
      — Товарищ Шимкус, — подбежала она к нему, — товарищ Шимкус, вы меня не помните? Я ходила сюда раньше, до войны… Только я тогда была маленькой.
      Товарищ Шимкус пристально посмотрел на, Онуте:
      — Тогда много ребят ходило, девочка… Как твоя фамилия?
      — Онуте… Онуте Петраускайте.
      — Петраускайте? — удивился директор. — Как же, как же, помню. Какая ты стала большая! — Он взял Онуте за руку. — А что с твоим папой? Он… не вернулся?
      — Нет, товарищ Шимкус. Он, наверно, погиб, товарищ Шимкус, — тихо ответила Онуте.
      Товарищ Шимкус погладил Онуте по спине:
      — Не надо так говорить, девочка. Не такой человек твой отец, чтобы пропасть, — Он помолчал, потом показал на свежепокрашенный дом: — Видишь? Вот скоро откроемся. Приходи! И ребят приводи. Наладим работу, как раньше.
      Онуте посмотрела на голубой фундамент и тихо сказала:
      — А вы знаете, товарищ Шимкус, я тут сидела при фашистах.
      — Ты?.. Где?
      — Тут… В «комнате сказок». Они меня били… но я им ничего не сказала…
      Директор неловко, одной рукой обнял Онуте:
      — Ничего, Оняле! Мы, Оняле, снова сделаем здесь «комнату сказок». Ещё лучшую, чем раньше, вот увидишь!..

      А Миша тем временем пробирался по дебрям Страшун-улицы.
      Теперь ему страшней было, чем в первый раз. Тогда он ещё ничего не знал. А теперь он уже слишком хорошо знал, куда делись шестьдесят тысяч человек, которые были собраны здесь, в этих тесных каменных закоулках.
      Он опасливо озирается по сторонам. Время от времени он поднимает руку ко рту и кричит!
      — Бронек! Юзек!
      Ответа нет. Только «каменное» эхо всякий раз глухо отзывается и пропадает где-то там, за развалинами.
      — Бронек! Юзек!
      Тишина. Угрюмые развалины словно тесней сдвигаются вокруг Миши. Страх начинает одолевать его.
      Ему хочется вырваться отсюда, выйти на просторную, большую улицу. Но отступать нельзя. И он всё зовёт:
      — Бронек! Юзек!
      Наконец в переулке раздался пронзительный свист. В проломе разбитой стены показался Бронек. Придерживая каску, он ловко скатился с груды кирпичей:
      — Москва! Дзень добрый, Москва!
      Миша обрадовался:
      — Бронек, а я тебя ищу. Кричу, кричу…
      Он взял Бронека за руку. В тёмном переулке сразу стало как-то уютней.
      — Бронек, приходи завтра. Понимаешь, завтра! Туда, к стене, ладно?
      «Пан поручник» кивнул головой и вытер нос рукавом:
      — А для чего?
      — Я тогда скажу… когда придёте. Только все приходите, все… В девять часов.
      — Все хлопцы? — переспросил Бронек.
      — Все, — подхватил Миша, — все хлопцы. Много хлопцев.
      — Добже, — сказал Бронек. Он сунул два пальца в рот и свистнул.
      Но Миша не ударил лицом в грязь Он тоже сунул пальцы в рот, и ещё более пронзительным свист прокатился по дебрям Страшун-улицы. «Пан поручник» даже каску приподнял от восторга.
      …Миша вернулся домой озабоченный. Выйдет-ли всё, как он задумал? Вот он хочет собрать тридцать ребят, а будут ли они его слушаться? Сможет ли он с ними сговориться, если он даже; языка их не знает?
      Всё это очень заботило его. Но отступать уже было поздно.
      С трудом он дождался завтрашнего утра. В девятом часу он уже был у Онуте:
      — Онуте, пошли!
      — Куда уводишь Аннушку, москвич? — спросил дядя Корней.
      — Мы ненадолго, дядя Корней… Пойдём, Онуте.
      Они вышли за ворота и чуть ли не бегом пустились к монастырской стене. Было хмурое, гуманное утро. В тумане смутно различалась колокольня святого Яна. Миша забеспокоился:
      — А вдруг дождь?
      Онуте посмотрела на пасмурное небо:
      — Ни… дождя не будет.
      Они прибавили шагу. Вот и монастырская стена. Там никого не было. Миша обернулся к Онуте:
      — Видишь — никого? Видишь?
      Онуте развела руками:
      — Не знаю… Сказали — придут.
      — И Бронек сказал. — Миша помолчал. — А может, у них часов нет?
      — Ни… часов нима.
      Это немного успокоило его. Он стал прохаживаться взад-вперёд вдоль стены. Время тянулось медленно. Туман понемногу рассеивался. Процокал извозчик. Прокатил грузовик с красноармейцами…
      — Уже, наверно, десять, — уныло сказал Миша.
      Но тут из-за поворота показался Юргис. Он чётко отшлёпывал босыми пятками по каменным плитам и, размахивая руками, командовал по-литовски:
      — Вьенс, ду… Вьенс, ду… (Раз, два…)
      А за ним так же чётко, в ногу, вышагивало десятка полтора ребят: Антанас, Владек, Пятрас и другие. В руках у них были штыки, деревянные сабли, ружья, самопалы. Пятрас катил за собой на верёвочке «станковый пулемёт».
      — Идут, идут! — закричал Миша и кинулся к ним навстречу.
      — Сток! — скомандовал Юргис. И ребята в лад стукнули пятками.
      Тут и с другого конца улицы показались ребята.
      Миша оглянулся.
      Это шёл отряд Бронека. Сам Бронек шагал впереди, рядом с ним — его «адъютанты» Юзек и Янек, а за ними — остальные ребята.
      Миша кинулся к ним. Но они, завидев Юргиса с его ребятами, остановились.
      Бронек подошёл к Мише:
      — Вот, Москва. Цо, знова война?
      — Нет, никакой войны не будет, — сказал Миша. — Мы все пойдём туда, на Зверинец.
      — А для чего?
      — Потом… Как придём туда, я и скажу.
      Миша был доволен. Дело налаживалось: ребята пришли, да и погода стала хорошая.
      — Ребята, становитесь, давайте все вместе!
      Миша волновался.
      Тут неожиданно показался дядя Корней. Рядом с ним семенил Зелёненький.
      — Это что за дивизии тут выстроились? — спросил дядя Корней. — Никак, опять воевать?
      — Нет, не воевать, дядя Корней, — отозвался Миша.
      — Ну, коли так, возьмите Зеличка с собой. Пусть погуляет. А то ему скучно всё с большими. Возьми его, Аннушка.
      Онуте взяла Зеличка за руку. Ребята двинулись вдоль улицы. Скоро они миновали новый мост и остановились у печальных развалин дома Онуте Петраускайте.

      Новое дело иной раз кажется трудным и непонятным. Не знаешь, как и взяться за него. А потом возьмёшься, смотришь — ничего, пошло! И то, что недавно казалось мудрёным и непосильным, представляется простым и лёгким.
      Когда ребята остановились возле дома Онуте, Миша выступил вперёд:
      — Ребята, видите вот этот дом, да? Вот давайте его разберём!
      Ребята зашумели. Шутка ли — разобрать дом! Правда, дом небольшой, не то что в центре, не многоэтажный какой-нибудь. Маленький кирпичный домик, каких много на окраине.
      Всё-таки это был настоящий дом. Передняя стена его провалилась внутрь. Туда же обрушилась черепичная крыша. Всё это возвышалось бесформенной грудой. Попробуй подступись к ней с голыми да ещё ребячьими руками!
      Всё это Миша отлично понимал. Но он понимал и другое: когда рук много, тогда ничего не страшно. А рук набиралось порядочно: ребят было много.
      — Нам ведь ни взрывать, — сказал Миша, — ни долбить — ничего! Только немножко разобрать. Только чтобы до полу добраться. Онуте, скажи им.
      Онуте только сейчас поняла, что Миша затеял. Она вскочила на бревно, на котором они с Мишей когда-то сидели, и стала что-то горячо втолковывать ребятам.
      Антанас послушал её и тоже вскочил на бревно. Пятрас сдёрнул его оттуда за рубаху. Юргис молча разглядывал развалины.
      Бронек деловито подтянул штаны и подошёл к Мише:
      — А для чего?
      Миша встал на бревно рядом с Онуте:
      — Там… под домом, подвал… — Он показал на Онуте: — Там был её папа. А где он сейчас — неизвестно. Вот мы расчистим, узнаем… Давайте, ладно?
      Ребята снова зашумели. Юргис высоко поднял руку и крикнул:
      — Герай! (Хорошо!)
      Тут Бронек снял каску, засучил рукава и поплевал на руки:
      — Тьфу! Hex бендзе так! (Пускай будет так!) — Он обернулся к своим: — Хлопцы, добже?
      — Добже! — откликнулись хлопцы и стали карабкаться на развалины.
      За ними полезли все остальные. Полез было и Зелёненький, но Бронек строго крикнул ему:
      — Идж до низу! Идж!
      И Зелёненький остался внизу.
      Через минуту началась работа. Вот где пригодились самодельные ружья, штыки и сабли!
      Ими очень удобно было подковыривать кирпичи, черепичины, глыбы штукатурки.
      Густая пыль окутала развалины, жирно припудрила носы, щёки и лохматые головы ребят. Все сразу поседели, будто старики. Но никто не обращал на это внимания.
      Дело спорилось. Где один не справлялся, брались вдвоём. Где двоим было не осилить, принимались втроём, вчетвером — рук хватало!
      Весёлый шум поднялся над разрушенным домом. Ребята переговаривались, перекликались. С глухим стуком, раскалываясь на куски, шлёпались рыжие черепичины.
      Миша работал рядом с Онуте. Вот он наткнулся на толстую обугленную балку. Он ухватился за её заострённый конец, но балка не поддавалась. Онуте стала помогать ему — ничего не вышло. Тогда она позвала Юргиса. Тот поплевал на руки, покряхтел, попыхтел — ни с места! Подошёл Бронек, приналёг — и тут наконец-то тяжёлая балка подалась и с грохотом покатилась вниз.
      — Так! — сказал Бронек.
      И Миша, выпрямляясь и переводя дух, тоже сказал:
      — Так!
      Работа шла хорошо. Потом Зеличку надоело стоять внизу, и он стал карабкаться наверх.
      — Зелёненький, — сказал Миша, — сюда тебе не надо, упадёшь. Иди туда, вниз!
      Зелёненький покачал покрытой пылью головой:
      — Не… Я тут… тут…
      — Иди, иди, Зелёненький. А кто будет кирпичи складывать?
      Зеличок показал на Онуте:
      — Он!
      — Не он, а она, — засмеялся Миша и махнул рукой — Ладно, пусть его копается где хочет.
      Неподалёку от них работали Юзек и Пятрас. Они тоже наткнулись на балку. Вдвоём они кое-как выворотили её и поставили стоймя. Вдруг раздался пронзительный крик Онуте:
      — Ой!
      Миша вскинул голову. Юзек и Пятрас не смогли удержать тяжёлую балку, и она медленно падала на Зеличка.
      — Эгей! — заорал Юргис, бросаясь к Зеличку.
      Но Миша был поближе. Он кинулся к малышу и оттолкнул его. А балка, выворачивая нижним концом кирпичи, рухнула — и прямо Мише на ногу.
      Он завопил от боли и упал. Ребята окружили его.
      — Бревно… бревно снимите! — простонал Миша.
      Бронек и Юргис скатили с Мишиной ноги балку. Сразу стало легче.
      Вот… уже лучше… Ничего… Сейчас пройдёт!
      Но боль не проходила.
      Онуте присела на корточки и принялась расшнуровывать Мишин ботинок.
      — Ой нет, не надо! — закричал Миша, потому что ему стало гораздо больней. — Ничего… я лучше домой…
      Он с трудом поднялся, сделал было шаг, но снова присел. Бронек мигнул Юргису. Они стали рядом с Мишей, по обеим сторонам, положили его руки к себе на плечи и помогли ему спуститься с развалин.
      — Ничего… я сам… я сам… — повторял Миша, опираясь на товарищей.
      — Добже, добже, — ответил Бронек, поудобней перехватывая Мишину руку на плече.
      Онуте пошла было за ними, но Миша сказал:
      — Онутечка, ты лучше здесь оставайся… с ребятами… Я скоро.
      Онуте осталась. А Миша, прыгая на одной ноге, с помощью Бронека и Юргиса заковылял по улице. Они спустились к мосту. Идти было далеко, и они решили сделать передышку. Но тут сзади раздалось: цок-цок… цок-цок…
      К мосту спускался извозчик. Бронек выбежал па дорогу и поднял руку. Старый, согбенный извозчик натянул вожжи. Лошадь остановилась.
      — Проше пана, — зачастил Бронек, — тут хворый хлопчик. Проше пана, до гошпиталя…
      — А гроши? — спросил извозчик.
      — Гроши нема, проше пана… То хлопчик з Москвы, то бардзо добрый хлопчик, то сын поручника Червоной Армии, проше пана! — без умолку говорил Бронек.
      Старик оглянулся на Мишу, подвигал седыми бровями:
      — Добже! Тильки прендко! (Только быстро!)
      — Прендко, прендко! — обрадовался Бронек. Они с Юргисом помогли Мише взобраться на потёртое мягкое сиденье, сами уселись рядом, и коляска покатилась на толстых, дутых шинах.
      Так-то Мише пришлось всё-таки впервые в жизни проехаться на настоящем извозчике — с кнутом, с фонарями, с кожаным верхом, который можно поднять и опустить.
      У ворот госпиталя стоял с метлой дядя Корней. Он с удивлением уставился на извозчика и его пассажиров.
      — Дядя Корней, — сказал Миша, — позовите, пожалуйста, папу.
      — Что случилось?
      — Ничего, дядя Корней! Позовите его…
      Дядя Корней побежал к главному корпусу.
      А Броней и Юргис помогли Мише добраться до флигелька. Миша хотел было лечь, но, подумав, сел на стул.
      Открылась дверь, вбежал папа:
      — Миша, что с тобой?
      — Ничего, папа, не беспокойся. Просто немножко балкой прищемило ногу, и всё.
      — Какой балкой?.. А ну, ложись!
      Папа мигом разрезал шнурок, снял ботинок, сдёрнул чулок и принялся осматривать пальцы.
      — Ну, вот что, — сказал он немного погодя, — твоё счастье, что ты был обутый. — Он поднял грязный, покрытый белой пылью ботинок с продавленным носком. — Видишь, какой твёрдый носок! Потрогай. Вот ему кланяйся за то, что он тебе пальцы спас. — Он бросил ботинок под кровать. — Всё-таки дней пять тебе полежать придётся.
      — Пять дней! — закричал Миша. — Нет, папа, пять дней никак нельзя.
      — Льзя — нельзя, а придётся. А вам, друзья, спасибо, что помогли этому непутёвому человеку.
      Юргис и Бронек вышли из флигелька и отправились опять на Зверинец. А папа сделал Мише примочку, бинтом ловко перевязал ступню и сказал:
      — Никак я не думал, что ты станешь моим пациентом. В госпиталь, что ли, тебя положить?
      Миша испугался:
      — А разве надо?
      — В Москву бы тебя, такого-сякого, — сказал папа, завязывая концы марли бантиком. — Вот! А теперь лежи-полёживай. — Он нагнулся к Мише: — Ну что, Мишук? Больно?
      Миша лёг поудобней, стиснул зубы, чтобы не простонать, и сказал:
      — Нет, папа, ни капельки. Просто, знаешь, ноет немножко.

      Скучно было Мише одному лежать во флигельке. Он привык бегать, прыгать, а тут лежи как привязанный. Папа с утра уходил в свой госпиталь. Книги, какие нашлись, Миша все перечитал, письма, кому можно было, написал… Одно утешение: Онуте каждый вечер приходила его проведывать.
      За эти дни она, кажется, ещё больше похудела. Руки и ноги у неё стали совсем чёрными, и только лицо под косынкой по-прежнему оставалось бледным. Она осторожно присаживалась на краешек стула подле Мишиной койки и подробно рассказывала о том, как идёт работа на Зверинце.
      Она рассказывала: дела идут хорошо. Ребята стараются. Бронек сделал из железа жёлоб и теперь спускает кирпичи по жёлобу. А Юргис чуть не свалился с крыши. А толстяк Антанас залез в трубу, и его насилу вытащили оттуда.
      Она вскочила и стала показывать, как ребята вытаскивали Антанаса и как он вылез из трубы чёрный, страшный такой. Она сделала большие глаза и растопырила все пальцы на руках. Миша засмеялся. Онуте тоже засмеялась и продолжала рассказывать. Юзеку надоело копаться, он больше не ходит. И Зеличок больше не ходит. А командует всеми Юргис и Бронек.
      — А они не ссорятся? — спрашивал, Миша.
      — Ни… Они ж работают, — отвечала Оиуте. Однажды она притащила огромную куклу с нарисованными чернильным карандашом круглыми глазами и маленьким ротиком. Кукла была старая, из её полотняного живота так и сыпались опилки, но Онуте нежно прижимала её к себе.
      — Кто это? — удивился Миша.
      — То Моника. То я там нашла. То мама сшила, а папа глаза написал.
      Она стала баюкать Монику, приговаривая:
 
Моникутс, Моняле,
Моникуте, Моняле…
 
      Вдруг она посадила Монику на койку рядом с Мишей и сказала:
      — Вот, Моняле, то мальчик из Москвы. То хороший мальчик. Он…
      Она смутилась, подхватила Монику и убежала. Миша потом долго стряхивал опилки с одеяла.
      Вечером он стал уговаривать папу:
      — Папа, мне уж ничего не больно! Можно мне ходить?
      Папа размотал бинт, осмотрел Мишину ногу. Опухоль прошла, и только ногти на двух пальцах — на большом и указательном — ещё были чёрными.
      — Ходить можно, — сказал папа, — но только по комнате.
      — Ладно, — ответил Миша.
      А на следующее утро, как только папа ушёл в госпиталь, он встал и, прихрамывая, отправился на Зверинец.
      Издали ещё, с моста, он посмотрел на знакомые развалины и не узнал их. Куда девалась вся беспорядочная груда обломков? Отдельно, столбиком, собраны кирпичи, отдельно — черепица, отдельно — остатки стульев, столов, кроватей… Самый дом выглядит необычно, потому что передней стены нет. Видны обе комнаты, перегородка между ними, затоптанный извёсткой пол, зелёные обои… Видно, как Онуте бродит из комнаты в комнату с опущенной головой.
      Не один узел перетащила Онуте в сторожку к дяде Корнею. Остатки белья, старые вещи, платья, книги — она всё подобрала, всё отнесла…
      Первым заметил Мишу Броиек. Он был без каски. Его зелёные глаза ярко блестели на тёмном, загоревшем лице.
      — Хлопцы! — закричал он. — Москва! Як нога, Москва?
      — Уже прошла, — отвечал Миша. — Как вы много сделали! Вот здорово!
      Остатки дома теперь были похожи на огромную кирпичную коробку без крыши и без передней стены, как в театре. Мише казалось, что сейчас опустится занавес, а потом поднимется — и на сцене будет другая декорация. Ребята, сновавшие взад-вперёд по этой коробке, казались актёрами, точь-в-точь как в Центральном детском театре в Москве.
      Юргис спрыгнул с каменного фундамента, словно в зрительный зал, и степенно, за руку поздоровался с Мишей:
      — Лабас!
      — Герай, — сказал Миша, показывая на стены. — Хорошо!
      — Герай! — отозвался Юргис.
      Антанас, Бронек, Владек и прочие ребята окружили их. У всех были загорелые, озабоченные лица.
      Расталкивая ребят, Онуте подбежала к Мише:
      — Миколас! Зачем пришёл? Тебе ещё нельзя.
      — Ерунда, — сказал Миша. — Можно! Припадая на больную ногу, он поднялся на расчищенное крылечко и зашёл в комнату, если только можно назвать комнатой помещение без передней стены:
      — Онуте, а где же этот… как его… подпол?
      — Там, — показала Онуте, — где кухня.
      Они прошли туда, где когда-то была маленькая, тесная кухонька. Ребята кончали расчистку. За эти дни все наловчились и сноровисто, без суеты передавали друг другу кирпич за кирпичом. Онуте и Миша принялись им помогать.
      Среди кирпичей попадались черепки разбитого горшка, исковерканная алюминиевая кастрюля, чугунная сковородка, помятый чайник…