Джек скомандовал: «Вперед, Али», и машина медленно влилась в поток автотуристов, покидающих Стратфорд.
Премьер-министр принялся читать вслух куцый сценарий Уэйна Спэрроу. Одна из самых живых сцен происходила в Овальной комнате Белого дома, где премьер-министр Великобритании и президент Соединенных Штатов боролись нагишом у камина; победителю доставалась сомнительная честь отдать приказ обрушить град ракет на главные города во всех странах «оси зла».
Джек отметил:
— Спэрроу явный поклонник Лоуренса. Я потребую, чтобы сэр Дигби удвоил оплату, если он хочет, чтобы вы светили задницей, Эд.
— Похоже на фильм, который моя мадам смотрела на днях, — сказал Али.
В другой сцене Спэрроу одевал премьер-министра пуделем и заставлял прыгать через горящий обруч в вытянутой руке статуи Свободы. Все диалоги пестрели площадной бранью и словами-паразитами.
Когда Джек взял сценарий и зачитал какой-то монолог, Али возмутился:
— Джек, разве вы не читали объявление у меня на щитке: «Ругаться запрещено»!
В последнее время агенты Палмер и Кларк с нетерпением ждали выхода на работу и очень неохотно сдавали дела ночной смене. Они вызвались работать круглосуточно, даже есть и пить в кабинете, но начальник отказал им. сославшись на «Положение о гигиене и безопасности труда». Они полюбили свои объекты наблюдения и громко болели за Джека, когда тот вытащил фермера с бакенбардами из кабины трактора и задал ему взбучку.
Они следили за автомобилем Али, пока он двигался по шоссе А46 к Лестеру, куда Джек собрался заехать навестить мать. По данным разведки, в последнее время в ее доме и вокруг него развернулась необычная активность, но кадры, отснятые камерами внешнего наблюдения, были нечеткие. Агенты проверили «мерседес», который несколько дней назад припарковали у дома двое коротышек в капюшонах и мешковатых штанах. Номерной знак принадлежал владельцу сети спортивных магазинов в Рединге; автомобиль был угнан со стоянки «Розовый слон» в аэропорту Стэнстед и в розыск пока не объявлялся.
Адель и Люсинду везли по Харли-стрит. За их машиной ехала вторая, в которой сидели телохранитель Адель, сержант Сандра Локк, и ее коллега — сержант Джон Харви.
Адель до сих пор не нашла себе идеального носа ни в брошюрах, ни в Интернете. Эта тема — новый нос для Адель — уже начала утомлять Люсинду. Она надеялась, что эстафету подхватит сэр Найджел Хэмблтон. Прием им назначили на семь вечера, поэтому они выехали за час с лишним, чтобы без опоздания преодолеть это короткое расстояние — буквально два с половиной километра от Даунинг-стрит до Харли-стрит. Однако в нескольких местах маршрута образовались пробки. У Адель было достаточно времени понаблюдать толпу на площади Пикадилли, пока они объезжали туристическую ось мира. Она взглянула на Эроса и увидела, как он юн. Просто влюбленный подросток, а под ним, на ступенях, сидели другие подростки с прекрасными лицами, и в их глазах отражались неоновые огни. Мальчик, удивительно похожий на Моргана, сидел, положив руку на плечи чернокожей девушке в камуфляжном жакете и брюках хаки, но это не мог быть Морган — тот вызвался убаюкать Поппи, а потом примется за сочинение о детском труде,
Люсинда зевнула и попробовала думать о том, как выставить счет за свое рабочее время. Если сантехнику она платит 65 фунтов в час, обоснованно ли считать ее время по ставке 150 фунтов в час? В конце концов, она десять лет училась.
На площади Кавендиш автомобиль опять встал как вкопанный. На газонах возвели палатки, разномастные лампы освещали деревянные тротуары, люди в вечерней одежде показывали приглашения охранникам в смокингах. Адель увидела несколько знакомых лиц и почувствовала обиду, что ее не пригласили, и неважно, что тут происходит. Люсинда пробормотала:
— Благотворительный вечер на постройку колодцев в Свазиленде.
Автомобиль медленно полз вперед, и Адель попросила водителя позвонить секретарю сэра Найджела Хэмблтона и передать ему, что супруга премьер-министра торчит в пробке.
— Как бы вы отреагировали, если бы я вам сказала, что намерена уйти в отставку с неоплачиваемой добровольной должности — супруги премьер-министра? — спросила она у Люсинды.
— Вы, значит, надумали развестись с Эдом? — уточнила Люсинда.
— Нет, — ответила Адель, — просто хочу попробовать не выполнять эту работу.
— Пока ваш новый нос можно будет показывать на людях, пройдет месяца два, не меньше. Вам нужно уехать, Адель, куда-нибудь, где тепло, и взять с собой Поппи. Не работайте, толстейте себе на здоровье. Мы, женщины, из кожи вон лезем, а ради чего? Я имею в виду, какой во всем этом смысл, Адель?
Сэр Найджел ждал их в приемной своего консультационного кабинета. Он часто видел этот печально известный нос на фотографиях и в кино и как-то буркнул жене:
— Боже, Бетти, вот бы мне до него добраться.
И вот — пожалуйста. Сэр Найджел едва сдерживался, чтобы не наброситься на знаменитый нос сразу, ощупать его контуры, осмотреть хрящи и оценить ноздри. Он провел Адель и Люсинду в свой кабинет, где изысканно поболтал о реконструктивной хирургии. Недавно он починил перегородку одному второстепенному члену королевской фамилии, потому что нос у того втягивал кокаина больше разумного.
Наконец настал момент, когда все трое обратились к причине визита Адель. Сэр Найджел предотвратил все возможные неловкости, зайдя в дебри науки и технологии.
Он измерил и выверил нос Адель до энной степени. Обследовал его внутри при помощи маленького фонарика на гибкой трубке. Закидал Адель вопросами по поводу носа. Затем он притворился, что взвешивает все плюсы и минусы назальной реконструктивной хирургии, и предположил, что Адель — весьма подходящий кандидат для такой хирургии. Он спросил ее, не хочет ли она какой-либо конкретный нос.
Адель сказала:
— Хочу, чтобы он был гораздо меньше, что-нибудь как у Барбры Стрейзанд.
И сэр Найджел ответил:
— Думаю, мы сделаем лучше, миссис Флорэ-Клэр. Он усадил ее перед компьютером и велел сидеть совершенно неподвижно, потом постучал по клавишам, и на экране появилось лицо Адель. Тогда он стал накладывать на нос Адель носы из каталога. Ей очень понравился нос Клеопатры — он придавал ей вид уверенный и властный. Софи Лорен не годилась — слишком маленькие получались глаза, хотя сам по себе нос был красивый. Грета Гарбо была идеалом. Адель его и заказала, настояла на том, чтобы уплатить задаток, и спросила, можно ли получить нос прямо завтра.
Сэр Найджел сказал, что придется переиграть график работы. Он обещал заняться ею прямо с утра и велел после полуночи ничего не есть и не пить.
Морган снял карусель с кроватки Поппи. Раз ему поручили уложить ее спать, то делать он это будет на своих условиях. Она лежала на спине и наблюдала за ним через деревянные прутья кроватки. Он подвинул низенький стульчик и начал рассказывать Поппи вечернюю сказку:
— Как-то раз, давным-давно, в 1856 году, родился в Шотландии мальчик по имени Кейр Харди[71]. В восемь лет он бросил школу и пошел работать. А в возрасте десяти лет уже работал в шахте. Вдумайся, Поппи: десятилетний ребенок трудился в темноте, глубоко под землей. Он выучился в вечерней школе и стал журналистом, а потом баллотировался в парламент, как папа. Он образовал Независимую лейбористскую партию.
Поппи захныкала. Она сбросила одеяла и замолотила ручками и ножками в мятно-зеленых ползунках. Моргана поразило, как быстро она завела себя до уровня истошного крика, в полный рот, он не смог это долго вынести, вернул на место американскую карусель и завел механизм.
Подъезжали к Лестеру. До Лондона оставалось сто миль.
— Не хочу домой, Джек, — сказал премьер-министр. — Может, удастся продлить выходные?
— Для меня это не выходные, — заметил Джек. — Я на работе.
— Бросьте, Джек. Это же просто фантастика, потрясающе прикольно.
Джек ненавидел слово «прикольно». Он считал, что это слово ничего общего не имеет с радостью и им злоупотребляют любители грубо пошутить, например столкнуть человека в бассейн. Этим словом часто пользовался Ричард Брэнсон[72].
— Вы узнали что-нибудь новое? — прямо спросил Джек.
— Только то, что люди, кажется, по-прежнему, так сказать, гнут свою борозду, несмотря на требования правительства.
— Могли бы делать борозду и прямее, если дать им плуг получше и лошадку покрепче, — заметил Джек.
— Лошадку? — удивился премьер-министр. — Я говорю о высокотехнологичном сельхозоборудовании.
— Вот что я вам скажу, Эд, интересный был бы эксперимент — устроить в нашей стране демократию и посмотреть, что получится, правда?
Премьер-министр возмутился:
— Великобритания по праву считается колыбелью демократии.
Джек сказал:
— Ну да, ребенок из колыбели упал в ванну, с водой его и выплеснули.
Али надоело слушать обмен такими сложными метафорами, и он включил радио.
«…Представитель больницы подтвердил сегодня, что ампутированная нога, оказавшаяся в центре скандала, получившего название „Нога Барри“, была уничтожена вследствие административной ошибки. Служащий морга задержан до выяснения обстоятельств. Наш медицинский корреспондент Марта Три сейчас находится в больнице. Марта, что вы можете нам рассказать?
— В общем-то, очень немного. Как вы уже сказали, нога была случайно уничтожена, а работник морга задержан до выяснения обстоятельств.
— Известно ли, каким образом была уничтожена нога?
— На данный момент нет.
— Известно ли, как семья восприняла весть об уничтожении ноги?
— На данный момент нет. Но, полагаю, они раздавлены горем. Обычно это так».
Джек повернулся посмотреть реакцию премьер-министра. Тот с равнодушным видом вертел в руках цыганские кольца-серьги, которые купил в страт-фордском магазине «Аксессуары».
Они ехали мимо рядов больших домов. В одном из палисадников женщина в сари подрезала куст, в другом темнокожая семья любовалась новеньким автомобилем. Белые попадались не часто.
Премьер-министр это подметил, а Джек тоном экскурсовода проинформировал:
— Город Лестер полным ходом готовится стать первым городом Великобритании, в котором будет преобладать этническое большинство.
— Ваши женщины не хотят рожать детей, иннит, — рассмеялся Али.
Внезапно Джек осознал свою бездетность и пробормотал:
— У наших жен есть жизнь и без материнства.
— А моя жена, Адель, великолепно умудряется лавировать между работой, детьми и общественной деятельностью, — похвастался премьер-министр. — Уж и не знаю, как у нее получается.
Мимо мелькали магазины с индийскими и пакистанскими названиями. В кинотеатре шел бомбейский фильм. Между обувной лавкой «Рахки» и переводческим агентством «Аман» находился филиал Банка Индии. Али сказал, что пока Джек и премьер-министр будут у Нормы, он смотается к троюродному брату, который живет у эстакады в Белгрейв.
— Полагаю, вы снова насладитесь любимыми блюдами, — сказал премьер-министр, поглядывая на рестораны и магазины кулинарии.
Али озадаченно посмотрел на него.
— Мое любимое блюдо есть где угодно, — сказал он. — Это пицца с морепродуктами.
Такси ехало по району, где Джек родился и сам себя воспитал. Проезжая мимо кособоких муниципальных домов, Али покачал головой:
— Что-то мне не нравится вас тут оставлять. Вы уверены, что не хотите напрямик в Лондон?
Премьер-министру страшно хотелось оттянуть возвращение: на него уже начинало давить бремя ответственности. Он ответил:
— Нет, мы должны навестить мать Джека и выяснить, почему она не отвечает на звонки. Мы в полной безопасности, нас охраняет система видеонаблюдения.
Действительно, повсюду висели видеокамеры, медленно вращавшие любопытными объективами на 360 градусов.
— Система видеонаблюдения — фикция, Эд. Просто плохо обученные офицеры безопасности наблюдают за целым штабелем мутных расфокусированных экранов, так что все люди на улице похожи на снежного человека. Вы купились на истерию частных охранных фирм, которые жаждут контрактов.
Премьер-министр, уже опасавшийся лекций Джека, пожалел, что дал ему очередной повод для разговоров. За завтраком в Гримшо Джек до неприличия разошелся на тему нехватки детских яслей.
Джек не узнал дома своей матери и позволил Али проехать мимо дважды, прежде чем сообразил, что это, собственно, и есть дом номер десять. Он названивал сюда целый день, но ответа не было. Пока они с премьер-министром шли по дорожке, ему показалось, что между занавесками в зарешеченном окне прихожей мелькнуло лицо. Кирпичная кладка ходила ходуном от мощного ритма барабанов и бас-гитары.
Джек заколотил в дверь, обшитую стальным листом, отметив, что почтовый ящик куда-то исчез. Он удивился, как же мать получает весь этот рекламный хлам, который так любит. В прошлом она частенько звонила ему сообщить, что, по утверждению мистера Тома Шампанского из «Ридерс дайджест», она выиграла сотни тысяч фунтов.
Изнутри донесся крик Джеймса, решившего, что в дом ломятся сотрудники отдела по борьбе с наркотиками. Премьер-министр испуганно оглянулся. Он не ожидал, что мать Джека живет в таком жутком районе. На улице было пусто, а большинство домов казались нежилыми. Уже смеркалось, и премьер пожалел, что не попросил Али подождать. За всю поездку, за все эти семь дней он им разу не испугался. Рядом с ним был Джек, твердый как колонна, хотя и из холодного мрамора. Временами премьер-министру хотелось, чтобы Джек был не такой подкованный по части политики, по ему и в голову не пришло усомниться в способности Джека справиться с любой ситуацией. Однако сейчас он видел, что Джек сам напуган, и ему не понравилась дрожь к голосе спутника, когда тот прокричал: «Мама, мама, открой».
Норма сидела за закрытой кухонной дверью. За всей этой громкой музыкой Джеймса она едва слышала свои мысли и все же разобрала, как снаружи кричит Джек. Норма хотела кинуться к двери и впустить его, но Джеймс перекрыл ей дорогу и заговорил с ней тоном, которого она уже научилась бояться. Он попыхивал своей особой самокруткой — не с травкой, а из тех, других, которые, как он уверял, когда-нибудь угробят его и от которых он начисто забывал о манерах и жутко матерился, а потом скулил, рыдал и беспрерывно бегал в уборную.
Джек велел премьер-министру:
— Ждите здесь, — и перелез через боковую калитку.
Премьер-министру хотелось убежать, но два шпингалета, привалившиеся к «мерседесу» за забором, проигнорировали его робкий дружеский полувзмах.
Джек тихо прокрался вдоль дома и оказался в огороде. Занавески в кухне были задернуты, а задняя дверь тоже укреплена. Он прижал ухо к оконному стеклу и услышал, как мать перекрикивает музыку:
— Ну пожалуйста, я должна впустить Джека!
Внутри дома Джеймс втянул полные легкие дыма, и тысячи крошечных капилляров быстро всосали химикат в кровеносную систему. Вещество достигло участка мозга, который отвечает за чувство удовольствия, и разом уничтожило миллион клеток. Способность Джеймса наслаждаться музыкой, едой, сексом и природой ослабла — раз и навсегда.
Джеймс быстро просчитал варианты, которые оставила ему паранойя, вызванная крэком. У него имелся пистолет, купленный с рук за сорок фунтов, он хранил его в жестяной банке из-под сливочного печенья в кухонном буфете. Джеймс ни разу из него не стрелял, по думал, что, когда будет надо, мигом разберется. Можно застрелить Джека и смотаться на машине; можно взять Норму в заложницы; можно впустить Джека и объяснить ему, что его мать открыла наркопритон в муниципальном доме, а это стопроцентное выселение.
Джеймс решил впустить Джека и двинулся к входной двери. Сделав последнюю затяжку, он принялся отпирать замки и засовы. Музыка колотила все его тело, зубы во рту стучали. Он открыл дверь, но Джека за нею не нашел — вместо него он увидел на пороге блондинку с серьгами-кольцами, которая при ближайшем рассмотрении оказалась переодетым мужиком. Джеймс чуть не расхохотался: эти копы из наркоотдела вообще мышей не ловят.
— Где Джек? — спросил он, втащил мужика в дом и заорал премьер-министру в лицо: — Где Джек?!
Премьер-министр часто задумывался, как бы он выдержал допросы или пытки. Но тут со стороны кухни появились Норма с Джеком.
— Я здесь, — сказал Джек, и премьер-министру так и не довелось узнать ответ на интересующий вопрос.
— Не выпить ли нам чайку? — невпопад предложила Норма.
Глава двадцать первая
Александр Макферсон спустился в пресс-службу и созвал свою команду. Сотрудники у него были в основном молодые, некоторые даже умные, но не все — одного выбрали как раз за очевидную глупость. Это был приятный парень двадцати четырех лет, по имени Бен Фоссет, которому после тщательной проверки поручили изображать доверчивого и респектабельного британского налогоплательщика.
Однажды, выступая делегатом на конференции Лейбористской партии, он заявил, что профессиональные политики могут продвигаться по партийной иерархической лестнице, только если они предельно честны на словах и в делах. Невинное заявление идеалиста Фоссета бесконечно цитировали на сборищах новых лейбористов, и каждый раз звучал беспомощный смех. Беи Фоссет сам больше всех удивился, когда его вызвали в пресс-службу дома Номер Десять и назначили особым советником. За всю свою правительственную карьеру цинизма он так и не набрался.
Макферсон облокотился о высокую офисную тумбу и изрек:
— Ладно, вот вам фаты. Первое. Адель Флорэ-Клэр пережила психоз, иными словами, у нее поехала крыша, ей выписали лекарства, и теперь она в частной клинике. Второе. Нога Барри. Выпущена директива: ничего не публиковать насчет Ноги Барри, так что эта история закрыта. Мне нужно заявление по Адель, к шестичасовым «Новостям». У вас двадцать минут, значит, заводить ваши сраные ноутбуки некогда.
Фоссет сел за стол и принялся жевать копчик карандаша. Поразмыслив минугку, он написал:
«Дорогие мистер или миссис редактор,
Наша мама приболела от нервов, ей нужны покой и тишина, поэтому, пожалуйста, не пишите ничего в газетах и не говорите о ней ничего плохого по радио или по телевидению.Папы рядом нет, помочь нам он не может, потому что он уехал, чтобы сделать этот мир безопаснее ради всех детей на всей утонете.
С любовью, дети Клэр».
Когда настала очередь Фоссета зачитать вслух свои предложения, он предварил их заиканием:
— Я… э-э… в общем… решил представить, что у меня ум ребенка… э-э…
— Это несложно, — буркнул Макферсон.
— Если сумеете организовать подписи деток… э-э… А может, и фотографию найдете… Кстати, ошибка в слове «планета» сделана намеренно…
Макферсон вырвал листок из потных ладоней Фоссета, быстро пробежал его глазами и велел секретарю срочно переписать детским почерком на официальном бланке дома Номер Десять, да не забыть сохранить ошибку в слове «планета». Когда все было готово, он рванул наверх, в квартиру Клэров. где застал Моргана и Эстель, которые препирались из-за телевизионного пульта.
Он велел им прочесть и подписать письмо. Морган отказался и заявил, что письмо — полный вздор и что он в своем возрасте ни за что не допустит ошибку в слове «планета». Эстель, однако, недавно упражнялась с подписью и потому охотно поставила чудный росчерк. Макферсон взял письмо, подписался за Поппи и обратился к Моргану:
— Мне известно все о твоих планах участвовать в протестах антиглобалистов в следующем месяце. Морган. Поосторожнее с мобильным телефоном!
— Разве мы живем не в свободной стране, сэр? — осведомился Морган.
Макферсон не ответил. Эстель и Поппи будут мило смотреться на обложке «Сан». Морган своей несчастной веснушчатой физиономией только все испортил бы.
Агент Палмер присутствовал на совещании, где обсуждали план ликвидации Саддама Хусейна, призванный ускорить падение режима. Представитель министерства иностранных дел только что заявил:
— Никому, кроме премьер-министра и его христианско-социалистических дружков, не горит нападать на Ирак. Это и слишком дорого, и небезопасно, с учетом ситуации на Ближнем Востоке, а кроме того, породит утомительный поток бумаг, поскольку ни один компьютер министерства обороны не рассчитан на работу в военных условиях.
Все засмеялись и решили изучить другие варианты.
Палмер, большой любитель сладостей, как-то прочел в «Спектейторе», что у Саддама Хусейна слабость к конфетам фирмы «Куолити Стрит», и предположил:
— Наверняка он особенно жалует их помадки «Кантри».
Молодая чернокожая женщина из ЦРУ сообщила:
— Сэр, по последним данным разведки, у него теперь новая страсть — «Хрустящий апельсин в шоколаде».
— Вот вам типичный пример его оппортунизма, — буркнул представитель министерства иностранных дел.
Совещание на короткое время погрузилось в разброд и шатания, участники принялись обсуждать и сравнивать достоинства сливочного шоколада с апельсиновым наполнителем, с фундуком и с карамелью и эклеров с кокосом. Эксперт по Ираку отстаивал ириски-подушечки, пока совещание не призвали к порядку.
Палмер предложил:
— Почему бы не обратиться к биологам, пускай они добавят в «Хрустящий апельсин в шоколаде» какую-нибудь смертоносную бактерию и пошлют Саддаму баночку радости на Рождество?
Со всех сторон посыпались возражения. Кто-то сказал, что люди в «Куолити Стрит» вряд ли захотят сотрудничать, да еще наверняка затеют тяжбу с правительством. Еще кто-то вспомнил, что в Ираке Рождество не празднуют. А кто-то и вовсе предположил, что Саддам может передарить баночку одному из внучат, и нельзя быть пособниками в убийстве невинных детей.
Поскольку никто на совещании не хотел стать пособником в случайном отравлении ребенка конфетами, все единогласно решили, что внезапный ракетный удар по районам массового проживания неизбежен — разве что премьер-министр изменит решение за время своего недельного отсутствия.
В кухне раздавался только скрежет молний и металлических пуговиц, которые вращались за стеклом стиральной машины. Все четверо смотрели на чайник и ждали, пока он закипит. Их угнетала музыка, рвущаяся из соседней комнаты; премьер-министру хотелось, чтобы кто-нибудь ее выключил.
В воздухе висела вонь марихуаны и крэка. Питер стоял на полу в углу клетки и безостановочно и монотонно попискивал.
Джек сказал:
— У бедняги крыша совсем съехала.
Джеймс загородил спиной кухонную дверь, и у Джека было неуютное чувство, что если его попросить отодвинуться, атмосфера насилия еще больше накалится, хотя в кухне все и так были напряжены до предела.
Премьер-министр с интересом озирался по сторонам. Он решил, что находится в типичной кухне рабочего класса. На сушилке для посуды рядом с коробками полуфабрикатов громоздились банки из-под пива. В качестве домашнего любимца имелся довольно плюгавый попугайчик, клетка которого была выстлана страницей из таблоида «Сан», с заголовком: «Саддаму нравятся ириски „Куолити“». В пепельнице на кухонном столе возвышалась горка окурков, а рядом стоял трогательный ослик, впряженный в тележку с перечницей и солонкой. В кухне не было ни одной вещи со вкусом — Адель сочла бы все это забавным кичем.
Мать Джека, старая перештукатуренная неряха, похоже, не особо обрадовалась появлению сына. Она пыталась перекричать музыку:
— А я не понимаю, какого хрена ты возникаешь, Джек. Я же тебе велела не приезжать, сказала, что занята.
Премьер-министр заметил, что тут Норма оглянулась на Джеймса, словно старалась снять с себя вину.
Пока мать наливала кружкой кипяток в металлический заварной чайник, Джек непринужденно рассуждал о погоде, пытаясь разрядить обстановку.
Премьер-министр сморщил нос. Он узнал едкий запах: некоторые из самых беспутных студентов в Кембридже покуривали травку. Сам он марихуану никогда не курил, инстинктивно догадываясь, что ему не понравится. Теперь он подумал, не баловались ли его мать и настоящий отец тем, что тогда, кажется, называли «джазовой скруткой».
Норма сказала:
— Значит, попьешь чаю, а потом уедешь, да? — Это был скорее приказ, чем вопрос.
Джек посмотрел на Джеймса:
— Ну, как колледж? Джеймс с презрением сказал:
— Колледж для пигмеев. В колледж ходят только слабаки. Я исхожу из принципа необходимости знаний. Чего это ради забивать голову фактами, которые мне не пригодятся?
Премьер-министр однажды слышал почти такое же высказывание из уст Майкла Хезелтайна[73].
Норма сказала:
— Джеймс и без образования обойдется. Умнее его я никого не знаю. Ему всего девятнадцать, а у него уже «мерседес» есть.
Премьер-министр несмело пояснил:
— Ну, миссис Шпрот, я вот как бы думаю, что образование, так сказать, не просто должно давать нам навыки для достижения материального благополучия. Хорошее образование также повышает качество жизни и помогает нам делать свой вклад в развитие общества.
— А вы-то где учились? — спросил Джеймс.
— В Кембридже, — ответил премьер-министр, скромно потупившись.
— Ну и не больно-то вам на пользу пошло, верно? Да вы хоть на себя взгляните. Не то мужик, не то баба, причем непонятно, из какого слоя, что, не так?
Премьер-министр поправил парик и провел рукой по щетинистому подбородку. Прежде чем войти в дом, он собирался побриться, но подходящей возможности не представилось.
— Где-то я вас видел, — продолжал Джеймс. — Вы, случаем, не гардеробщик в клубе гомиков «Пудра»?
В кухонную дверь яростно забарабанили с другой стороны. Джеймс заорал, точно на собаку:
— Вернись в комнату и не вылазь!
— Кто это? — спросил Джек.
— Один из наших гостей, — ответила Норма, гремя чашками и чайными ложками на блюдцах. Потом посмотрела на Джеймса: — Может, я отнесу чаю гостям?
Джеймс завопил еще громче:
— Нет! Не ходи!
Джек увидел испуганное лицо матери, встал и сказал:
— А я пойду! Я должен выключить музыку.
Он вежливо попросил Джеймса отодвинуться от двери, а когда Джеймс отказался и обозвал его фашистом, Джек поступил именно как фашист: схватил правую руку Джеймса и так свирепо вывернул ее за спину, что она чуть не сломалась. Джеймс завизжал от боли и осел на колени.
— Не обижай его, Джек! — заголосила Норма. Джек поднял Джеймса на ноги и вытолкал через коридор в гостиную. Там было совершенно темно, но он учуял запах людей. Музыка, как живое существо, хлестала Джека по телу. Его рука потянулась к выключателю на стене у двери, но кто-то залепил его клейкой лентой.
Джек сорвал ленту, щелкнул выключателем, люстра в центре потолка вспыхнула и высветила четырех мужчин и двух женщин, которые от внезапной вспышки закрыли лица руками. Это были: бывший заведующий магазином ковров, бывшая санитарка в больнице, бывший автомеханик по шинам, агент по продаже автомобилей, портье и девушка, проживающая в общежитии для условно осужденных. Они вымолили у кого-то денег, или украли их, или взяли банковские кредиты, которые никогда не вернут, чтобы заплатить Джеймсу по пятьсот фунтов за уик-энд в его доме на всем готовеньком. В нишах по обе стороны камина стояли колоссальные аудиоколонки. Когда Джек брал уроки бальных танцев в «Palais de Danse»[74], там включали колонки поменьше этих. Единственное, о чем он мог думать, — прекратить этот жуткий грохот. Он поискал глазами его источник и увидел, что колонки подсоединены через усилитель к CD-проигрывателю, стоящему на его стареньком письменном столе, рядом с его справочниками и вазой-осликом, из которой торчал букетик увядших нарциссов. Он покрутил ручки. Наконец наступила тишина, и гости Нормы воззрились на пришельца, который вторгся в их сны.
Джеймс стоял в центре комнаты и с презрением смотрел на Джека. Он жалел слабаков, которые боятся принимать крэк, — это пигмеи. Им никогда не узнать экстаза, который пережил он в первый прием. Джеймс принял позу мирового деятеля, величественную и снисходительную одновременно, и начал проповедовать:
— Цель жизни — крэк! Вот для чего мы родились, вот для чего существуем. Только избранным дано познать чудо крэка, только мы — подлинная элита. Эти избранные, — здесь он простер руку в сторону автомеханика, — святые, и они должны иметь право собираться и поклоняться крэку. Во имя крэка разрешено все. А те, кто попытается помешать культу крэка, пусть боятся насилия, пыток и смерти. Если у любителя крэка нет денег, он должен иметь право украсть у таких пигмеев, как ты и твоя мать, Джек. Убить пигмея — не грех, изнасиловать пигмея — не грех, трахнуть пигмея — не грех, похитить и пытать пигмея — не грех. Любитель крэка познал истину, а истина столь прекрасна, что нужен новый язык, дабы выразить хотя бы малую долю радости, которую она несет. Вообрази бесконечность, неизмеримые пространства, уходящие в вечную нирвану, а потом предстань такую же громадную радость. Кто не захочет ощутить это чууууудо, этот кааааааайф, эту скаааааааазку…
Бог — это крэк.
Иисус — крэк.
Аллах — крэк.
Будда — крэк.
Кришна — крэк.
Авраам — крэк.
Моисей — крэк.
Мартин Лютер — крэк.
Мапдела — крэк.
Бэкхем — крэк.
Пафф Дэдди[75] — крэк.
Крэк — это крэк.
Тут Джеймс чуть запнулся, по тут же продолжил:
— Вот что обещает крэк. И потому мы принимаем его снова и снова и снова и снова и снова и снова.
Бывшая санитарка прохныкала:
— Но это обещание невыполнимо, и мы не можем никогда никогда никогда никогда снова испытать ту же радость, неважно, сколько принимаешь и сколько тратишь.
— Но мы должны пытаться снова и снова, — возразил Джеймс. — Надежда есть всегда, мы должны верить.
Агент по продаже автомобилей сказал:
— И мы должны быть готовы отбросить семью, жен, мужей и детей, работу, друзей, деньги, собственность, жилье, уважение к себе, гордость, себя самих.
— О да! — вскричал Джеймс. — И пребудем мы в темном мире, где все нам враги, где тени желают нам смерти, где каждый звук угрожает нашей жизни, а солнце только напоминает нам, что скоро мы возжаждем, и все же нам нечего пить, и никто не оросит губ наших.