* * *

Год начинается — из-за чрезмерного количества алкоголя, которое меня заставили выпить вчера на вечеринке у мамочки, раскалывается голова и трясутся конечности.

Я был вполне доволен, когда просто сидел на стуле, разглядывал танцующих и тянул низкокалорийный прохладительный напиток, но мамочка все время орала: "Давай к нам, кисляй, " — и не успокоилась, пока я не употребил полтора стакана «ламбруско».

Пока она плюхала вино мне в пластиковый стаканчик, я хорошенько ее разглядел. Губы окружены короткими морщинками, точно множество ручейков впадает в пунцовое озеро; волосы — рыжие и лоснятся почти до самого черепа, но седые корни выдают правду; шея отвисла, грудь сморщилась, а живот выпирает из-под маленького черного платьица (очень маленького), которое она напялила. Несчастной женщине сорок семь лет, она на двадцать три года старше своего второго мужа. Я точно знаю, что Мартин Маффет никогда не видел ее без грима. На ее наволочки стыдно смотреть: все в креме для рожи и краске для ресниц.

Не успел я и глазом моргнуть, как оказался на импровизированной танцплощадке в мамочкином салоне — плясал под «Птичкину песенку» в одном кругу с Пандорой, любовью всей моей жизни; ее новым возлюбленным, профессором Джеком Кавендишем; Мартином Маффетом, моим моложавым отчимом; Иваном и Таней, пандориными богемными предками; а также прочими мамочкиными друзьями и родственниками в состоянии алкогольного опьянения. Когда песня взмыла до своей кульминации, я поймал собственное отражение в зеркале над камином: я размахивал руками и скалился, как полоумный. Пришлось немедленно прекратить и вернуться за стол. Берт Бакстер, которому в прошлом году исполнилось сто лет, совершал неуклюжие танцевальные па прямо в инвалидном кресле, травмируя окружающих: благодаря его неосторожности синяк и опухоль на моей левой лодыжке до сих пор не сошли. Кроме этого, на моей новой белой рубашке — обширное свекольное пятно от бутерброда, который Берт метнул через всю комнату, ошибочно приняв за праздничную хлопушку. Бедный мерзавец, скорее всего, в этом году откинет копыта — свою телеграмму от Королевы он уже получил, — поэтому за специальную химчистку, которая наверняка потребуется рубашке, я взимать с него не стану.

За Бертом Бакстером я присматриваю уже больше десяти лет — навещаю его, приезжая из Оксфорда, покупаю ему гнусные сигареты, подстригаю его кошмарные ногти и т.д. Когда же все это закончится?

Отец вломился на вечеринку в половине двенадцатого. Под предлогом, будто ему надо срочно поговорить с бабушкой. Она сейчас совершенно оглохла, поэтому отцу пришлось перекрикивать музыку:

— Мама, я не могу найти спиртовой ватерпас.

Какое ничтожное оправдание! Ну кому нужен спиртовой ватерпас перед самым Новым Годом, если вы — не слесарь ремонтной бригады? Жалкая просьба одинокого сорокадевятилетнего разведенца, чей темно-синий костюм середины 80-х годов нужно почистить, а коричневые туфли — выбросить на помойку. С остатками прически он сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно.

— Ты не знаешь, где может быть спиртовой ватерпас? — не унимался папаша, косясь на стол с бутылками. Потом добавил: — Я мощу дорожку.

Я расхохотался вслух над столь очевидной ложью.

Бабушку это явно огорошило, и она ушла в кухню разогревать в микроволновке сосиски в тесте, а мамочка милостиво пригласила бывшего мужа повеселиться с нами. В одно мгновение ока он сорвал с себя пиджак и кинулся отплясывать твист с моей восьмилетней сестрицей Рози. Наблюдать за танцевальным стилем папаши крайне неловко (образец для подражания у него до сих пор — Мик Джеггер), и я отправился наверх менять рубашку. По дороге я миновал Пандору и Синюю Бороду Кавендиша — они слились в страстных объятиях, наполовину погрузившись в сушильный шкаф. По возрасту он годится ей в отцы.

Пандора была моей с тринадцати лет — я влюбился в ее волосы цвета патоки. Она просто разыгрывает из себя недотрогу. Вышла замуж за Джулиана Твайселтон-Файфа только для того, чтобы я ревновал. Иной причины тут быть не может. Джулиан — бисексуальный полу-аристократ, время от времени носит монокль. Стремится к экстравагантности, но та избегает его. Глубоко заурядная личность со светским выговором. Даже не симпатичный. Похож на двуногую лошадь. Что же касается ее романа с Кавендишем, то дедуля одевается, как нищеброд, уму непостижимо.

Пандора выглядела шикарно в красном платье с открытыми плечами, из которого то и дело выскальзывала грудь. По ее виду никто бы не догадался, что она теперь — д-р Пандора Брейтуэйт и бегло говорит на русском, сербско-хорватском и прочих малоупотребительных языках. Пандора больше похожа на какую-нибудь супермодель из числа тех, что рыскают по подиумам, чем на доктора философии. Вечеринке она определенно прибавляла блеска, в отличие от своих родителей, одетых, как обычно, в стиле битников 50-х годов — водолазки под горло и вельвет в рубчик. Не удивительно, что выкаблучиваясь под Чака Берри, они обильно потели.

Пандора улыбнулась, водворяя левую грудь в платье, и меня кольнуло в самое сердце. Я по-настоящему люблю ее. Я готов ждать, пока она не образумится и не поймет, что в целом мире для нее существует всего один мужчина, и этот мужчина — я. Только поэтому я последовал за нею в Оксфорд и временно поселился в ее кладовке. И живу там уже полтора года. Чем чаще Пандора сталкивается с моим присутствием, тем скорее сможет оценить мои достоинства. Я переживаю каждодневные унижения, наблюдая за ней, ее мужем и любовниками, но выгоду смогу пожать позднее — когда она станет гордой матерью наших шестерых детей, а я — знаменитым писателем.

Едва часы пробили полночь, все взялись за руки и спели «Старые Добрые Времена». Я оглядел всех — Пандору; Кавендиша; мою мамочку; отца; отчима; бабушку; родителей Пандоры — Ивана и Таню Брейтуэйт; и нашего пса. Глаза мои наполнились слезами. Мне почти двадцать четыре года, а что я в жизни совершил? Когда же песня смолкла, я сам себе ответил: ничего, Моул, ничего.

Пандоре хотелось провести первую ночь нового года в Лестере, в родительском доме вместе с Кавендишем, однако в 12.30 я напомнил, что она со своим престарелым возлюбленным обещали подвезти меня до Оксфорда:

— Через восемь часов мне заступать на дежурство в Департаменте Охраны Окружающей Среды. Ровно в 8.30.

— Господи, неужели ты ни одного дня прогулять без разрешения не можешь? Не надоело пресмыкаться перед этим комиссаришкой Брауном?

Я отвечал — надеюсь, с достоинством:

— Пандора, некоторые из нас держат данное слово — в отличие от тебя, которая в четверг, второго июня 1983 года пообещала выйти за меня замуж сразу после экзаменов повышенного уровня[2].

Пандора засмеялась, расплескивая неразбавленный виски:

— Мне тогда было шестнадцать лет. Черт побери, ты живешь в какой-то петле времени.

Оскорбление я проигнорировал.

— Так ты отвезешь меня в Оксфорд, как обещала? — рявкнул я, тыча в капли виски на ее платье бумажной салфеткой с оленями.

Пандора через всю комнату крикнула Кавендишу, поглощенному разговором с бабушкой об отсутствии аппетита у нашего пса:

— Джек! Адриан все равно хочет вернуться в Оксфорд!

Синяя Борода закатил глаза и посмотрел на часы:

— У меня еще есть время на один стаканчик, Адриан?

— Да, но только — минеральной воды. Вы ведь за рулем, не так ли? — ответил я.

Он снова закатил глаза и взял бутылку «Перье». Подошел отец, и они с Кавендишем пустились вспоминать о Старых Добрых Временах, когда можно было вылакать в пабе десять пинт, сесть в машину и уехать — «и никакая полиция в затылок не сопела».

Когда мы, в конце концов, покинули мамочкин дом, было уже два часа. По дороге пришлось заехать к Брейтуэйтам за пандориной сумкой с вещами. Я сидел сзади в «вольво» Кавендиша и слушал их банальную болтовню. Пандора зовет его «Малыша», а Кавендиш ее — «Мартыша».

Уже на окраине Оксфорда я проснулся и услышал ее шепот:

— Ну, так что ты думаешь о празднествах в Доме Моулов, Малыша?

А он ответил:

— Как ты и обещала, Мартыша, — восхитительно вульгарно. Я получил массу удовольствия. — Тут оба повернулись и посмотрели на меня. Я притворился спящим.

Я начал думать о своей сестрице Рози — на мой взгляд, она совершенно избалованна. Голова парикмахерского манекена из «Мира Девчонок», которую она потребовала себе на Рождество, уже забыта и пылится без дела на подоконнике гостиной с самого Дня Подарков[3], уставившись в столь же забытый и запущенный садик. Светлый парик безнадежно спутан, лицо размалевано безвкусной косметикой. Сегодня вечером Рози танцевала с Иваном Брейтуэйтом в манере, совершенно неприличной для восьмилетней девочки. Они напоминали Лолиту и Гумберта Гумберта.

Набоков, собрат мой по перу, если б ты жив был сегодня. Тебя потрясло бы это зрелище: Рози Моул в черной мини-юбочке, розовых лосинах и укороченном лиловом топе надувает губки!

Я решил вести полный дневник в надежде на то, что жизнь моя, быть может, покажется более интересной, если ее записать. В действительности жить этой жизнью совершенно не интересно. Жить ею скучно так, что вы не поверите.

Сегодня утром я опоздал на работу на десять минут. У автобуса отвалилась выхлопная труба. Мистер Браун отнесся ко мне с сугубой черствостью:

— Купил бы себе велосипед, Моул. — Я указал ему на то, что за последние восемнадцать месяцев у меня угнали три велосипеда. Я больше не могу себе позволить снабжать преступный мир Оксфорда экологически безопасными транспортными средствами.

Браун рявкнул в ответ:

— Тогда ходи пешком, Моул. Вставай пораньше и ходи пешком.

Я нырнул к себе в каморку и захлопнул дверь. Записка на столе извещала, что в Ньюпорт-Пагнелл обнаружена колония тритонов. Их ареал — как раз посередине проектируемой кольцевой дороги. Я позвонил в Отдел охраны окружающей среды Министерства транспорта и предупредил некоего Питера Питерсона, что строительство кольцевой дороги, возможно, придется отложить.

— Но это же курам на смех, черт возьми, — сказал Питерсон. — Чтобы направить трассу по другому маршруту, у нас уйдут сотни тысяч фунтов — только ради того, чтобы спасти несколько склизких рептилий.

Такова и моя частная точка зрения на тритонов. Меня от них тошнит. Но мне платят за то, чтобы я отстаивал их право на существование (по крайней мере — публично), поэтому я прочел Питерсону свою стандартную лекцию о сохранении поголовья тритонов (указав, что тритоны, между прочим, — вовсе не рептилии, а земноводные). Все оставшееся утро я писал отчет о деле Ньюпорт-Пагнелл.

В обеденный перерыв я вышел из Департамента Охраны Окружающей Среды и отправился в химчистку забирать блейзер. Квитанцию я забыл (осталась дома, в качестве закладки в томике Колина Уилсона «Аутсайдер»[4], а мистер Уилсон, как и я — уроженец Лестера).

Грымза из химчистки блейзер мне выдать отказалась, хотя я указал ей, что он болтается на вешалке.

— На этом блейзере — значок Британского Легиона, — сказала она. — А вы для Британского Легиона слишком молоды.

Старшекурсница у меня за спиной хихикнула.

В ярости я сказал грымзе:

— Очевидно, вы очень гордитесь своими детективными способностями. Вам, вероятно, следует написать сценарий следующей серии «Инспектора Морса» для телевидения. — Но остроумие мое не достигло ее педантичного слуха.

Старшекурсница оттолкнула меня и протянула ей вонючее стеганое одеяло, потребовав вычистить его за четыре часа.

Мне ничего не оставалось, только сходить домой, взять квитанцию, вернуться в химчистку, а затем с блейзером в пластиковом пакете, перекинутым через плечо, мчаться обратно в контору. У меня сегодня вечером свидание наугад, и, кроме блейзера, надеть мне нечего.

Последняя моя встреча с незнакомкой закончилась преждевременно, когда мисс Сандра Снэйп (некурящая, двадцать пять лет, вегетарианка; темные волосы, карие глаза, рост пять футов шесть дюймов, не страхолюдина) поспешно выскочила из закусочной «Бургер Кинг», утверждая, что оставила на плите чайник. Разумеется, я убежден, что чайник послужил всего лишь предлогом. Вернувшись в тот вечер домой, я обнаружил, что сзади у моей армейской шинели болтается оторванная подкладка. Женщины не любят нерях.

На работу с перерыва я опоздал на двадцать пять минут. Браун уже поджидал меня в каморке. Он сунул мне под нос цифры из моего отчета о тритонах Ньюпорт-Пагнелла. Очевидно, я допустил ошибку в прогнозе их рождаемости на 1992 год. Вместо 1.200 написал 120.000. Такую ошибку сделать — пара пустяков, подумаешь.

— Значит, сто двадцать тысяч тритонов в 1992 году, а, Моул? — ехидно поинтересовался Браун. — Добрых жителей Ньюпорт-Пагнелла просто затопит земноводными.

Он официально предупредил меня об учете рабочего времени и приказал полить кактус. Затем отправился к себе в кабинет, прихватив и мой отчет. Если я лишусь работы, мне конец.

11.30 вечера. Незнакомка на свидание не явилась. Я прождал два часа десять минут в «Бургер Кинге» в центре города. Благодарю вас, мисс Трейси Уинклер (спокойная блондинка, двадцать семь, некурящая, любит котов и загородные прогулки)! Это последний раз, когда я писал в рубрику знакомств в «Оксфорд Мэйл». Отныне буду пользоваться только колонкой личных объявлений «Лондонского Книжного Обозрения».

У меня кошмарные проблемы с половой жизнью. Они сводятся к тому простому факту, что никакой половой жизни у меня нет . По крайней мере — с другим человеком.

Сегодня ночью я лежал без сна и спрашивал себя, почему? Почему? Почему? Я нелеп, грязен, мерзостен? Нет — ни то, ни другое, ни третье. Я нормален на вид, опрятен, привлекателен? Да — все это вместе взятое. Тогда что я делаю не так? Почему я не могу завлечь к себе в постель обычную молодую женщину?

Неужели я испускаю отвратительный запах, который чувствуют все, кроме меня? Если это так, то я молю Бога, чтобы мне кто-нибудь об этом сообщил, и я тогда обращусь за медицинской помощью к специалисту по потовым железам.

В три часа ночи мой сон был потревожен шумом яростной перебранки. Само по себе это вовсе не редкость, поскольку этот дом служит приютом для множества людей, большинство которых — шумные, пьяные старшекурсники: они засиживаются до утра в спорах о качестве разных сортов пива. Я спустился в пижаме вниз в тот самый момент, когда Тарика, иракского студента, проживающего в цокольном этаже, выводила из дома группа лиц криминальной наружности.

Тарик крикнул:

— Адриан, спаси меня!

Я сказал одному из верзил:

— Отпустите его, иначе я вызову полицию.

Тип со сломанным носом ответил:

— Полиция — это мы, сэр. Вашего друга выдворяют из страны по распоряжению Министерства внутренних дел.

На верхнюю площадку лестницы вышла Пандора. Одежды на ней было всего ничего, поскольку она только что покинула постель. Самым своим надменным тоном она произнесла:

— Почему это мистера Азиза выдворяют?

— Потому, — ответил бандитского вида тип, — что присутствие мистера Азиза не способствует общественному благу по причинам национальной безопасности. Вы разве не слыхали, что идет война? — добавил он, с вожделением разглядывая атласную ночнушку Пандоры, сквозь которую отчетливо проглядывали контуры сосков.

Тарик закричал:

— Я студент колледжа Брэйсноуз и член движения Молодых Консерваторов. Меня не интересует политика!

Помочь ему мы с Пандорой были не в силах, а потому вернулись в постель. Правда, не в одну — тем хуже для обоих.

Наутро, в девять часов, я позвонил домовладельцу Эрику Хардвеллу на его автомобильный телефон и спросил, нельзя ли мне теперь переселиться в освободившуюся квартиру в цоколе. Я устал жить в кладовой у Пандоры. У Хардвелла было паршивое настроение, поскольку он торчал в пробке, но он согласился — при условии, что я предоставлю ему залог в 1.000 фунтов, квартплату за три месяца вперед (1.200 фунтов), рекомендацию из банка и письмо поверенного, подтверждающее, что я не собираюсь жечь в квартире свечи, пользоваться стружкосборником или разводить бультерьеров.

Придется остаться в кладовке. Стружкосборником я вынужден пользоваться каждый день.

Ленин был прав: все домовладельцы — подонки.

В «Трехтоновых Новостях» показали человека, похожего на Тарика: он махал рукой с трапа самолета, вылетающего к Персидскому Заливу. Я помахал в ответ на всякий случай.

Поправка: Разумеется, я хотел сказать — в «Трехчасовых Новостях».

Проснулся в пять и заснуть больше не смог. Мозг упрямо припоминал все былые унижения. Одно за другим они проходили передо мной: издевательства, которые приходилось терпеть от Барри Кента, пока бабушка не положила им конец; тот день в Скегнессе, когда папаша признался нам с мамой, что у его любовницы Стрекозы Сушеной родился его внебрачный сын Бретт; тот черный день, когда мамочка сбежала в Шеффилд ради краткосрочного романа с мистером Лукасом, нашим склизким соседом; когда я узнал, что в третий раз провалил экзамен по биологии; когда Пандора вышла замуж за бисексуала.

После унижений настал черед нескончаемого марша моих собственных ложных шагов: когда я нюхал клей, и мой нос прилип к модели аэроплана; когда родилась моя сестрица Рози, и я не смог вытащить руку из банки спагетти, где хранилась пятифунтовая банкнота на такси до роддома; когда я написал мистеру Джону Тайдману на «Би-Би-Си», обратившись к нему «Джонни».

Процессию ложных шагов сменил парад припадков моральной трусости: когда я перешел на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с отцом, потому что на нем была шапочка с красными помпонами; мое малодушие, когда мамочку охватила климактерическая истерика на лейстерском рынке — не следовало мне убегать и прятаться за тем цветочным киоском; когда я в приступе ревности разорвал пригласительные билеты на первые профессиональные поэтические чтения Барри Кента, а свалил все на бедного пса; мое предательство Шэрон Ботт, когда она объявила, что беременна.

Я презираю себя. Я заслужил свое несчастье. Я поистине тошнотворная личность.

Мне стало легче, когда дорожный будильник поднял меня из мрачного забытья, сообщив что уже 6.30 утра и пора вставать.

Я перешел на плавающий график и согласился приходить на службу в 7.30, однако непостижимым образом, несмотря на то, что покинул кладовку в 7.00, до конторы дошел только к восьми. Путешествие в полмили заняло у меня час. Где был я? Что делал? По дороге у меня случилось помрачение рассудка? Меня оглушили и оставили валяться без сознания? Неужели даже сейчас, выводя эти строки, я страдаю от потери памяти?

Пандора постоянно твердит, что мне настоятельно требуется помощь психиатра. Возможно, она права. Похоже, я схожу с ума: моя жизнь напоминает кино, и я в ней — простой зритель.

Джулиан, пандорин супруг с верхушки общества, вернулся после временного рождественского пребывания в деревне у своих родителей. Зайдя в квартиру с парадного входа, он содрогнулся.

— Боже! Да в Поместье Твайселтон кладовка больше, чем эта проклятая дыра.

— Тогда чего ж ты вернулся, солнышко? — спросила Пандора, его так называемая жена.

— Потому что, mafemme[5] , мои родители, несчастные, сбитые с панталыку существа, башляют кучу тугриков, чтобы я завис в Оксфорде и выучил китайский. — И он заржал, как лошадь. (Зубы у него как раз для этого приспособлены.)

— Ты ведь уже больше года не был ни на одной лекции, — заметила д-р Брейтуэйт (12 экзаменов обычного уровня[6], — повышенного, степени бакалавра искусств с отличием и доктора философии).

— Но моими лекторами были столь занудные людишки.

— Ты себя разбазариваешь, муж, — сказала Пандора. — Ты умнейший человек в Оксфорде — но и самый ленивый. Если не побережешь себя, окажешься в Парламенте.

Швырнув обшарпанный багаж из свиной кожи к себе в комнату, Джулиан вернулся на кухню, где Пандора крошила порей, а я испытывал на раковине новый вантуз.

— Ну, дорогие мои, что нового? — осведомился он, закуривая свою мерзкую русскую папиросу.

Пандора ответила:

— Я влюблена в Джека Кавендиша, а он влюблен в меня. Правда, совершенно изумительно? — Она самозабвенно ухмыльнулась и накинулась на порей с новым рвением.

— В Кавендиша? — Джулиан был озадачен. — Это не тот ли старый седой пердун, который читает лингвистику и свой штуцер в штанах удержать не может?

Глаза Пандоры опасно сверкнули:

— Он дал мне клятву, что отныне и впредь стиль его жизни станет строго неполигинным[7].

Она привстала на цыпочки, пришпиливая нож к магниту, и ее укороченная футболка задралась, обнажив нежный животик. Я злобно ткнул вантузом в жирное содержимое кухонной раковины, представив себе, что на конце деревянной рукоятки — не черная резиновая присоска, а голова Кавендиша.

Джулиан понимающе заржал.

— Кавендишу неведомо значение слова «неполигинный». Он бабник известный.

— Был , — поправила его Пандора и добавила: — и, разумеется, значение слова «неполигинный» знает — он профессор лингвистики.

Я оставил вантуз плавать в раковине и пошел к себе в кладовку, снял с полки «Конденсированный Оксфордский словарь» и при помощи увеличительного стекла отыскал значение слова «неполигинный». После чего разразился громким циничным хохотом. Громким настолько, что, надеюсь, в кухне его услышали.

Проснулся в 3 часа ночи и лежал без сна, вспоминая, как мы с Пандорой однажды чуть было не Дошли До Самого Упора. Я до сих пор ее люблю. И намереваюсь стать ее вторым мужем. Более того — она возьмет мою фамилию. В частной жизни ее будут знать как «миссис Адриан Альберт Моул».

6.00 вечера. Раковина по-прежнему забита. Три часа работал на кухне, добавляя гласные к первой половине своего экспериментального романа «Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины», первоначально написанного одними согласными. Прошло уже полтора года с тех пор, как я отослал его сэру Гордону Джайлзу, литературному агенту Принца Чарлза, а он вернул его, предложив мне вставить гласные на место.

«Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины» исследует проблему человека на исходе двадцатого века и его дилемму, ставя в центр повествования «Нового Человека», проживающего в английском провинциальном городке.

Освещение проблемы — в широком смысле лоуренсианское, с мазками свойственной Достоевскому мрачности и оттенками хардиевского лирицизма.

Предрекаю, что настанет день, и роман будет обязательным для сдачи на получение Общего Аттестата о Среднем Образовании.

Из кухни меня изгнало прибытие Кавендиша, этой морщинистой пепельницы на ножках, приглашенной на воскресный обед. В квартире он не провел и двух минут, а уже откупоривал бутылку и сам доставал из буфета бокалы. Затем уселся на только что покинутую мной табуретку и понес абсолютную чепуху о войне в Персидском заливе, предсказывая, что она закончится за пару месяцев. Я же предсказываю, что она станет для Америки вторым Вьетнамом.

В кухню в шелковой пижаме вошел Джулиан с журналом «Хелло!».

— Джулиан, — произнесла Пандора, — познакомься с моим любовником, Джеком Кавендишем. — Потом повернулась к Кавендишу: — Джек, это Джулиан Твайселтон-Файф, мой муж. — Супруг Пандоры и любовник Пандоры обменялись рукопожатием.

Я в отвращении отвернулся. Я либерален и цивилизован, как и любой другой. В некоторых кругах меня считают довольно передовым мыслителем — но здесь даже я содрогнулся от крайней мерзостности того, что символизировало собой это рукопожатие.

Я покинул квартиру, чтобы немного подышать свежим воздухом. Вернувшись с прогулки по Внешней Кольцевой Дороге два часа спустя, я обнаружил, что Кавендиш еще не ушел и рассказывает утомительные анекдоты о своем многочисленном потомстве и трех бывших женах. Я разогрел себе в микроволновке воскресный обед и удалился с ним в кладовую. Остаток вечера провел, слушая смех в соседней комнате. Проснулся в 2 часа ночи, уснуть больше не мог. Заполнил две страницы формата А4 пытками, которые придумал для Кавендиша. Действия, не свойственные человеку разумному.

Пытки для Кавендиша

1) Приковать его к стене так, чтобы он чуть-чуть не дотягивался до стакана воды.

2) Приковать к стене нагишом, а мимо пусть дефилирует стайка прекрасных девушек, жестоко высмеивая его дряблый и возбужденный пенис.

3) Заставить сидеть в одной комнате с Иваном Брейтуэйтом, пока Иван в мельчайших подробностях распинается о Конституции Лейбористской партии с особенным упором на Статью Четыре. (Истинная пытка, сам могу засвидетельствовать.)

4) Показать видеозапись нашей с Пандорой свадьбы. Она вся блистательна в белом, я в цилиндре и фраке, мы оба в перчатках и показываем Кавендишу два средних пальца.

Да соответствует наказание преступлению.

Сегодня начал отращивать бороду.

Некоторые тритоны Ньюпорт-Пагнелла перешли через дорогу. Позвонил Питерсону в Министерство транспорта сообщить ему об этом. В их популяции, видимо, произошел раскол. Предполагаю, причина — в какой-нибудь самке тритона: Cherchez la femme[8] .

Впервые за всю жизнь на мне — ни единого пятнышка, ни гнойника, ни прыщика. За завтраком я указал Пандоре на то, что у меня безупречный цвет лица, но она лишь на секунду прекратила накладывать на ресницы тушь, холодно взглянула на меня и ответила:

— Тебе нужно побриться.

Перед тем, как идти на работу, десять минут провел у кухонной раковины с вантузом, но тщетно. Пандора сказала:

— Придется вызывать настоящего мужчину.

Осознает ли Пандора, какое воздействие произвели на меня вышеприведенные слова, столь очевидно произнесенные походя? Она отлучила меня от моего собственного рода! Она отрезала мои несчастные, бесполезные яйца!

Браун посоветовал побриться. Я отказался. Наверное, придется обращаться за советом в Союз Гражданских и Общественных Служащих.

Подал заявление в СГОС.

Пандора обнаружила лист формата А4 с пытками для Кавендиша. Созвонилась со своей подругой Леонорой Де-Витт, психотерапевтом, и договорилась, что я приду к той на прием. Я неохотно согласился. С одной стороны, мое бессознательное и то, что оно обо мне может открыть, приводит меня в ужас. С другой — я с нетерпением жду случая целый час говорить только о себе, чтобы меня никто не перебивал, а сам я не сомневался и не повторялся.

Сегодня к нам пришел самый свежий из бывших любовников Пандоры Роки (Большой Мальчик) Ливингстон — требовать возвращения стереосистемы. При росте в шесть футов три дюйма и пятнадцати стоунах отполированной мускулатуры Роки — «настоящий» мужчина, если такие мне вообще попадались. Пандоры дома не было — знакомилась с какими-то детьми Кавендиша в отеле «Рэндольф». Поэтому я сам отдал Роки стереосистему. С тех пор, как они с Пандорой разбежались, Роки открыл спортзалы в Кеттеринге, Ньюмаркете и Эшби-де-ла-Зухе. И со своей новой подружкой Карли Пик до сих пор счастлив.

— Карли — настоящая звезда, Ади, — сказал Роки. — Я эту барышню сильно уважаю, понимаешь. — Я рассказал ему о профессоре Кавендище. Роки чуть не стошнило: — Эта Пандора — потребитель . Только потому, что она умная, она думает, что она… — Он помыкался в поисках нужного слова и закончил: — …умная.

Перед уходом Роки прочистил раковину. Я был ему очень признателен. Мне уже надоело мыть кастрюли в умывальнике. Ни одна кастрюля под кран не помещается.

Я подошел к окну и посмотрел, как Роки уезжает. Карли Пик обхватила его шею обеими руками.

Ультиматум войны в Персидском заливе истекает 15-го в полночь. Что делать, если меня призовут сражаться за родину? Покрою ли я себя славой или обмочусь от страха при первых же раскатах вражеской канонанды?

Поехал в «Сэйнзбери» и запасся бобовыми консервами, свечами, галетами, хозяйственными спичками, батарейками для фонарика, парацетамолом, мультивитаминами, ржаным печеньем и консервированной солониной, сложил все в буфет у себя в кладовке. Докатись война до сюда, я окажусь к ней хорошо подготовлен. Остальному населению квартиры просто придется положиться на случай. Предсказываю панические закупки в масштабах, никогда прежде не виданных в этой стране. В проходах супермаркетов будут вспыхивать побоища.

Прием у Леоноры Де-Витт назначен на пятницу, 25-е этого месяца, в 18 часов.

Полночь. Мы вступили в войну с Ираком. Я позвонил маме в Лестер и распорядился никуда не выпускать пса. Ему уже двенадцать лет, и он плохо реагирует на неожиданный шум. Мама рассмеялась и спросила:

— Ты совсем спятил?

— Вероятно, — ответил я и повесил трубку.

Купил шестнадцать бутылок «Горного Родника» на тот случай, если бомбардировки иракских воздушных сил разрушат водопровод. Это стоило мне четырех походов до квартиры из магазина «Шпар» на углу, но я чувствую себя в большей безопасности, зная, что не умру от жажды, когда наступит этот блицкриг.

Браун не упоминает о моей бороде вот уже несколько дней. Его заботит, какое воздействие окажет операция «Буря в Пустыне» на местные флору и фауну. Я так и сказал ему: боюсь, иракские флора и фауна примут сторону противника. Меня же больше беспокоит моя собака — дома в Лестере.

— Ты как всегда ограничен узкоместными интересами, Моул, — ответил Браун, скривив по обыкновению губы. Меня это весьма задело. Браун не читает ничего, кроме журналов о дикой природе в то время, как я прочел большинство Великих Русских и в данный момент готов приняться за «Войну и мир». Едва ли это называется узкоместным, Браун!

Взял в прокате переносной цветной телевизор, чтобы смотреть в постели войну в Персидском заливе.

От лица всех вооруженных сил США выступает человек, называющий себя "Ко лон Пауэлл". Всякий раз при виде его я начинаю думать о внутренностях и толстом кишечнике. Это отвлекает от серьезности Войны.

Сегодня мне на работу позвонил Берт Бакстер. (Убью того, кто дал ему этот номер.) Он хотел знать, «когда вы с моей любимой девчонкой придете меня навестить?» Его «любимая девчонка» — Пандора. Ну почему Берт не может просто умереть , как остальные пенсионеры? Его качество жизни, должно быть, не слишком высоко. Он — только обуза для других (меня).

Берт ответил мне черной неблагодарностью, когда в прошлом году я выкопал могилу для его пса Штыка, хотя я готов спорить — никому не удастся в слежавшейся почве ржавой садовой лопатой выкопать яму аккуратнее. Если бы у меня в распоряжении имелся приличный шанцевый инструмент, naturellement[9] , могила вышла бы куда лучше. По правде сказать, Штыка я ненавидел и боялся. День смерти презренной восточноевропейской овчарки стал для меня днем радости. Не нужно больше нюхать его зловонное дыхание. Не нужно засовывать в кошмарную злобную пасть укрепляющие таблетки Боба Мартина.

Берт некоторое время бормотал что-то о войне, а потом спросил, слыхал ли я о том, что мой заклятый враг Барри Кент выступал сегодня в программе «Остановим Неделю». Кент явно рекламировал свой первый роман «Дневник мурла». Отныне я теперь совершенно убежден, что Бога быть просто не может. Именно я побудил Барри Кента сочинять стихи, и вот бывший бритоголовый, у которого мозги с мороженую горошину, не только написал роман, но и опубликовал его!!!

Пандора сегодня вечером сообщила, что Кент заставил хохотать Неда Шеррина, А.С.Байатт, Джонатана Миллера и Викторию Мэзер[10] почти безостановочно. Телефонные линии в «Би-Би-Си» явно раскалились от звонков слушателей с вопросом, когда же «Дневник мурла» наконец выйдет в свет (в понедельник). Это — абсолютно и окончательно последняя капля. Мой рассудок висит на хрупком волоске.

Проходя мимо книжного магазина «Уотерстоунз», я увидел, что в витрине стоит Барри Кент. Я поднял руку и сказал ему: «Привет, Баз», — и только потом понял, что ухмыляющийся скинхед — лишь вырезанный из картона силуэт. Всю витрину заполняли экземпляры «Дневника мурла». Я не стыжусь того, что с губ моих срывались одни проклятья.

Перелистывая страницы нетолстого томика, я выхватывал взглядом не только множество непристойностей, коими усеяна вся книга, но и заметил имя — «Аден Воул», — которым Барри наградил одного из персонажей. Этот «Аден Воул» одержим анальными темами. Он шовинист, глубоко консервативен и ему не везет с женщинами. «Аден Воул» — возмутительная карикатура на меня, сомнений нет. Я оклеветан. Утром же позвоню своему поверенному. И пусть он или она (в действительности, поверенного у меня пока нет) требует сотен тысяч фунтов компенсации за нанесенный ущерб. На самом деле я не смог заставить себя купить эту книгу. Чего ради я должен преумножать гонорары Барри Кента? Но выходя из магазина, я заметил, что автор собирается читать отрывки из «Дневника мурла» во вторник в 7 часов вечера. Я буду в зале. Кент выйдет из «Уотерстоунза» сломленным, когда я с ним покончу.

Только что послушал Кента в программе «Начнем Неделю» по своему портативному приемнику. Барри явно расширил свой словарный запас. Мелвин Брэгг[11] сказал, что персонаж Аден Воул «изумительно смешон» и спросил, списан ли он с кого-нибудь в реальной жизни. Кент рассмеялся и ответил: «Ты же писатель, Мелв; сам знаешь, как оно бывает. Воул — это сплав факта и фантазии. Воул символизирует все, что я в этой стране ненавижу — после новой монеты в пять пенсов, то есть». Остальные гости программы — Кен Фоллетт, Рой Хэттерсли, Бренда Мэддокс и Эдвард Пирс[12] — хохотали, точно канализационные трубы.

Оставшееся утро просматривал «Желтые страницы» в поисках адвоката с фамилией, которой можно доверять. Выбрал и позвонил «Пастору, Пастору, Пастору и Лютеру». Встречаюсь с мистером Лютером в четверг в 11.30 утра. Вообще-то, в четверг утром я должен вместе с Брауном навестить тритонов Ньюпорт-Пагнелла, но ему придется общаться с ними одному. Здесь на карту поставлены моя репутация и мое будущее серьезного романиста.

Сегодня скончался Альфред Уэйнрайт, автор путеводителей по лесосекам Озерного Края. Я пользовался его картами, когда предпринимал попытку совершить пеший поход «от побережья к побережью» вместе с молодежным клубом «Вне Улиц». К сожалению, через полчаса после выхода из общежития в Гримзби у меня началась гипотермия[13], и попытку побить рекорд пришлось оставить.

Рецензия на «Дневник мурла» в газете «Гардиан»:

"Блистательный отчет о провинциальной жизни fin desiecle[14] . Великолепно. Мрачно. Уморительно смешно. Покупайте!"

Роберт Элмз[15]

Кладовка, 10 часов вечера. Взглянуть на Кента не удалось: все билеты распроданы. Хотел заговорить с ним, когда он входил в магазин, но и близко не подобрался. Его окружали пресса и агенты. На нем были солнечные очки. В январе.

Борода отрастает очень мило. Два угря на левой лопатке. Легкая боль в анусе, а во всем остальном мое физическое состояние превосходно.

Прочел в «Индепендент» длинное интервью с Барри Кентом. Врет с самого начала и до конца. Соврал даже о том, почему его посадили в тюрьму, утверждая, что ему дали полтора года за различные акты насилия, в то время как мне великолепно известно, что Барри осудили на четыре месяца за злоумышленную порчу живой изгороди из бирючины. Отправил факс в «Индепендент», восстановив истину. Никакого удовольствия мне это не доставило, но без Истины мы — ничем не лучше собак. Истина — вот самое важное в моей жизни. Без Истины нам конец.

Сегодня утром соврал Брауну по телефону, что не смогу ехать в тритоновый ареал Ньюпорт-Пагнелл по причине жесточайшей мигрени. Браун разразился тирадой о том, что «за двадцать два года ни разу не взял отгула». Потом расхвастался, что «даже несколько крупных камней из почек у него вышли прямо в уборной на работе». Видимо, раковина именно поэтому треснула.

На встречу с поверенным, мистером Лютером я опоздал, хотя из дому вышел заблаговременно — еще одна петля времени или потеря памяти, как бы там ни было — загадка. Рассказывая Лютеру (с обилием подробностей) о клевете Барри Кента, я заметил, как он несколько раз зевнул. Предполагаю, что адвокат поздно лег: выглядит беспутным субъектом. Носит подтяжки с портретом Мэрилин Монро.

В конце концов, мистер Лютер поднял руку и сказал — довольно раздраженно:

— Хватит, я уже достаточно услышал. — Затем перегнулся через стол и спросил: — Вы чрезмерно богаты?

— Нет, — ответил я, — не чрезмерно.

Тогда он спросил:

— Вы отчаянно бедны?

— Не отчаянно. Именно поэтому я…

Лютер перебил меня:

— Потому что если вы не чрезмерно богаты и не отчаянно бедны, вы не можете позволить себе судебный процесс. Вы не правомочны обращаться за юридической ссудой и не можете позволить себе платить адвокату тысячу фунтов в день, не так ли?

— Тысячу фунтов в день? — переспросил я совершенно ошеломленный.

Лютер улыбнулся, сверкнув золотым резцом.

Мне вспомнился бабушкин совет: «Никогда не верь человеку с золотым зубом». Я вежливо, но холодно поблагодарил Лютера и покинул его кабинет. Вот вам и английское правосудие. Хуже в мире не бывает. Проходя через приемную, на кофейном столике я заметил обложку «Дневника мурла» рядом с номерами «Амнистии» и «Республиканца».

Дома нашел записку от Леоноры Де-Витт, извещавшую, что завтра она встретиться со мной не сможет. Почему? Прическу делает? В ее кабинете для консультаций вставляют двойные стекла? Родителей нашли в постели мертвыми? Неужели я настолько незначителен, что мое время — для мисс Де-Витт простая забава? Она предложила перенести встречу на четверг, 31 января, 17 часов. На ее автоответчике я оставил сообщение, что согласен, но дал понять, что это вызвало мое неудовольствие.

Всю ночь пролежал без сна, смотрел операцию «Буря в пустыне». Чувствую, это единственное, что я могу сделать — в конце концов, Правительству Ее Величества поддержка демократии в Кувейте стоит тридцати миллионов фунтов в сутки.

Если верить сегодняшнему «Обсерверу», Кувейт не является и никогда не был демократической страной. Им правит Кувейтская Королевская Семья.

Синяя Борода расхохотался, когда я сообщил ему об этом:

— Тут все дело в нефти , Адриан. Ты думаешь, янки бы туда полезли, если б основной продукцией Кувейта была репа ?

Пандора наклонилась и поцеловала его в морщинистый затылок. Как позволяет она своей юной, полной жизни плоти прикасаться к этой древней увядшей коже, мне не понять никогда. Пришлось зайти в ванную и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы сдержать позывы к рвоте. Зачем распускать слюни над ним , когда можно взять меня ?

В четыре часа дня позвонила мама. В трубке было слышно, как стучит молотком мой юный отчим Мартин Маффет.

— Мартин тут мне вешает полки для безделушек, — заорала она, перекрикивая шум. Потом спросила, читал ли я в «Обсервере» отрывки из «Дневника мурла». Мне удалось правдиво ответить:

— Нет.

— А надо бы, — сказала мама. — Это совершенно блистательно. Когда увидишь База в следующий раз, попроси дарственную копию — и пусть подпишет Полине и Мартину?

— В высшей степени маловероятно, что я увижу Кента вообще. Я не вращаюсь в одних выдающихся кругах с ним.

— А в каких выдающихся кругах ты тогда вращаешься? — спросила мама.

— Ни в каких, — опять ответил я правду. После чего положил трубку, улегся в постель и натянул на голову пуховое одеяло.

Британцы Джо Дьюри и Джереми Бейтс выиграли в Мельбурне в смешанных парах. Это явно указывает на ренессанс британского тенниса.

Был шокирован, когда услышал по Радио-4, что сегодня похоронили Короля Норвегии Олафа Пятого. Его вклад в непрерывные успехи норвежской кожевенной промышленности большинством великобританской общественности ценится незаслуженно мало. Представителем Англии на похоронах выступил Принц Чарлз.

Взял в библиотеке «Сцены провинциальной жизни» Уильяма Купера. У меня было время выбрать всего одну книгу, поскольку в секции «Романтической беллетристики» обнаружили «подозрительный сверток», и библиотеку пришлось эвакуировать.

Раковина опять засорилась. Прокачивал ее, пока шли «Арчеры»[16], но втуне.

Прибыл в кабинет врача на Темз-стрит только к 17.15. Леоноре Де-Витт это не понравилось.

— Мне придется взять с вас за полный час, мистер Моул, — сказала она, усаживаясь в кресло, покрытое куском старого ковра. — Где вам бы хотелось сесть? — По всей комнате было расставлено множество стульев. Я выбрал обеденный стул, стоявший у стены.

Сел и сказал:

— У меня создалось впечатление, что наши встречи должны проходить под эгидой Национальной Службы Здравоохранения.

— В таком случае, вы серьезно ошибались, — ответила мисс Де-Витт. — Я беру тридцать фунтов в час — под эгидой системы частного предпринимательства.

— Тридцать фунтов в час! Сколько же сеансов мне понадобится? — спросил я.

Она объяснила, что предсказать это пока не может — ведь она обо мне ничего еще не знает. Количество сеансов зависит от степени моей несчастности.

— Как вы себя в данный момент чувствуете?

— Если не считать легкой головной боли — прекрасно, — ответил я.

— Что вы делаете со своими руками? — тихо спросила она.

— Заламываю, — ответил я.

— Что это у вас на лбу? — спросила она.

— Испарина, — ответил я, вытаскивая платок.

— У вас ягодицы сжаты, мистер Моул? — настаивала она.

— Полагаю, что да.

— Теперь ответьте, пожалуйста, на мой первый вопрос еще раз. Как вы себя в данный момент чувствуете?

Ее большие карие глаза заглянули прямо в мои. Я не мог отвести взгляд.

— Я чувствую себя совершенно несчастным… И я солгал вам про головную боль.

Она пустилась в долгий рассказ о методике гештальта. Объяснила, что меня можно обучить «механизмам владения собой». Если не считать Пандоры, то Леонора Де-Витт, наверное, — самая симпатичная женщина, с которой мне доводилось беседовать. Я поймал себя на том, что не могу отвести глаз от ее ног, затянутых в черные чулки и обутых в черные замшевые туфли на высоком каблуке. Интересно, на ней действительно чулки или колготки?

— Ну что, мистер Моул, сможем ли мы с вами работать вместе? — спросила она.

Потом посмотрела на часы и встала. Ее волосы стекали по спине полночной рекой. Я страстно подтвердил, что мне хотелось бы видеться с нею раз в неделю. Вручил ей тридцать фунтов и ушел.

Только что вернулся из Ньюпорт-Пагнелла. Нервы мои раздерганы в клочья. Браун вел машину как одержимый. Он ни разу не превысил скорость, но заехал на обочину, задел кустарник, а на скоростном участке нашего путешествия оставил зазор лишь в шесть дюймов между нашим хрупким «фордом-эскортом» и монолитным джаггернаутом впереди.

— Если держаться в зоне пониженного давления за грузовиком, можно сэкономить драгоценное топливо, — попытался объяснить он. Этот человек — фанатик защиты окружающей среды. Последнее Рождество он провел в Данджнессе за классификацией водорослей. Я отзываю свой иск. Слава Богу, впереди выходные. Или "ле уикенд ", как выражаются наши собратья-европейцы.

Виконт Альторп, брат Принцессы Дианы, признался своей худосочной жене и всему остальному миру, что у него в Париже случился адюльтер. Принц Чарльз и Принцесса Диана, должно быть, пришли в ужас, узнав, что в семье завелся прелюбодей. Его следует лишить титула немедленно. Королевская Семья и ее ближайшее окружение должны быть выше таких грубых инстинктов. Вся страна ожидает, что Семья установит моральный стандарт для своих подданных.

Принял ванну, вымыл шампунем бороду, подстриг ногти на руках и ногах. Смазал волосы разогретым маслом, чтобы подкормить их и заставить блестеть, производя наружное впечатление здоровья.

11.45 вечера. Только что позвонил Берт Бакстер. Голос его звучал жалко. Пандоры дома не было, и в минуту слабости я согласился съездить завтра в Лестер и навестить Берта. Написал записку Пандоре, оставил на ее подушке.

Пандора,

В значительном расстройстве позвонил Бакстер, что-то насчет самоубийства — завтра намереваюсь нанести ему визит. Он дал мне понять, что хотел бы видеть и тебя тоже. Я планирую подняться в 8.30 утра, чтобы успеть на поезд, но ежели ты захочешь сопровождать меня, альтернативный modus operandi[17] — встать в девять и быть доставленным тобой в твоем автомобиле, таким образом прибыв в Лейстер к 11 утра. Не затруднит ли тебя проинформировать меня о своем решении путем подсовывания под мою дверь записки? Просьба также не беспокоить меня сегодня ночью звуками своих диких любовных утех. Стены моей кладовой очень тонки, и мне уже надоело спать со включенным плейером «Сони».

Адриан

В 2.10 ночи в мою кладовку ворвалась Пандора и принялась меня оскорблять. Швырнула записку мне в лицо и заорала:

— Напыщенный болван, жалкий лох! «Модус операнди»! «Быть доставленным тобой в твоем автомобиле»! Убирайся из этой кладовки и из моей жизни завтра же!

В кладовку протиснулся Синяя Борода и увел Пандору, а я лежал в постели и прислушивался к тому, как они перешептываются в кухне. Что же вызвало этот неспровоцированный приступ?

В 3.30 они удалились в спальню Пандоры. В 3.45 я вставил в свой «Сони» кассету с «Дайр Стрэйтс» и включил полную громкость.

Проснулся только в полдень. Позвонил Берту и сказал, что навестить его не смогу, поскольку всю ночь промаялся болями в кишечнике. По голосу было слышно, что Берт мне не поверил.

— Вот чертов врун, — проскрипел он. — Я только что говорил с моей девчонкой Пандорой. Она мне прямо из машины позвонила. Перед тем, как в Лестер рвануть, она к тебе заглянула и говорит, ты дрых как новорожденный.

— Почему же она в таком случае меня не разбудила? — спросил я.

— Потому что она тебя на дух не переносит, — дипломатично ответил Берт.

Необъяснимо опоздал на работу на двадцать три минуты. У Брауна чуть ли не пена ртом шла. К тому же, он обвинил меня в краже почтовых марок.

— ДООС нуждается в каждом пенни, если мы хотим сохранить нашу дикую природу.

Как же! Можно подумать, что все барсуки, лисицы, головастики и паршивые вонючие тритоны сразу сыграют в ящик от того, что я, Адриан Моул, воспользовался двумя почтовыми марками второго класса, оплаченными, если уж на то пошло, моими же налогами. Нет, Браун. Я так не думаю.

Пандора до сих пор в Лестере. Подровнял бороду возле рта. Обрезки проглотил. Один пристал к задней стенке горла; раздражает.

Сегодня ко мне в каморку зашел Браун и потребовал показать аттестат повышенного уровня! Он, видите ли, услышал по конторскому сарафанному радио, что я провалил биологию три раза. Единственный человек в Оксфорде — если не считать Пандоры, — который знает о моем тройном провале, — это Меган Харрис, секретарша Брауна. Я признался ей в этом, находясь в нетрезвом и возбужденном состоянии на рождественской вечеринке ДООС в прошлом году. Только Меган знала, что должность Научного Сотрудника Первой Категории я получил мошенническим путем. Неужели проболталась? Я должен это выяснить.

Сегодня вечером рассказал Леоноре Де-Витт историю своей семьи. Трагическая повесть об отторжении и отчуждении — Леонора же просто сидела и собирала катышки пуха со своего свитера, что приковало мое внимание к форме ее привлекательных грудей. Было очевидно, что бюстгальтера на ней нет. Мне хотелось покинуть стул и зарыться головой в ее грудь. Я пустился в какие-то подробности отклонений в поведении моих родителей, но Леонора проявила интерес всего один раз — когда я упомянул о смерти дедушки, Альберта Моула, которого должен благодарить за свое второе имя.

— Вы видели труп? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Гробовщик из кооператива привинтил крышку гроба шурупами, а в доме у бабушки никто не мог найти отвертку, поэтому…

— Продолжайте, — скомандовала Леонора.

И я продолжил. Заливаясь обильными горячими слезами, я рассказал ей о своих ощущениях выключенности из «нормальной» жизни; о том, как стремился я быть рядом со своими человеческими собратьями, делить их печали, петь с ними хором в пабах.

Леонора заметила:

— В пабах распевают ужасные песни. Почему вы испытываете потребность петь с ними эти слезливые стихи на банальные мелодии?

— Ребенком я стоял у этих пабов, — ответил я. — Там все казались такими счастливыми.

Тут зазвенел будильник — пришла пора раскошеливаться на тридцатку и отваливать.

По пути домой зашел в паб и взял выпить. Завязал с каким-то стариком разговор о погоде. Хором в пабе никто не пел, поэтому я пошел домой.

Сегодня утром прямо спросил Меган. Подошел к ней в коридоре, когда она как раз обжигалась об «Автовент», торгующий чаем/кофе/супом из бычьих хвостов. Она призналась, что «сболтнула» о том, что я совершенно не квалифицирован для своей должности. А потом взяла с меня клятву молчать и по секрету шепнула, что у них с Брауном роман аж с 1977 года! Браун и красотка Меган! Ну почему женщины бросаются на таких выжатых жизнью мерзавцев, как Браун или Кавендиш, а юных, полных сил, бородатых мужчин, вроде меня, игнорируют? Это недоступно логике.

Меган очень хотелось поговорить о своем романе. Очевидно, Браун поклялся уйти от миссис Браун в 1980 году, но до сих пор этого не сделал. Мне становится жаль миссис Браун всякий раз, когда она приходит в контору. Она же не виновата в том, что выглядит так, как выглядит. У некоторых женщин есть чувство стиля в одежде, у некоторых — нет. Миссис Браун по-видимому не знает, что гольфы следует носить только под брюками или длинными юбками. Кроме этого, кто-то должен ей сообщить, что бородавки сейчас излечиваются.

Пандора вернулась в Оксфорд, но со мной не разговаривает — лишь сообщила, что Берт больше не настроен на самоубийство. Она купила ему котенка и вмонтировала для него створку в дверь черного хода. Браун еще раз потребовал у меня аттестат. Я загадочно посмотрел на него и ответил:

— Думаю, вы обнаружите искомую информацию у Меган.

Господи, шантаж — некрасивое слово. Надеюсь, Браун не вынудит меня прибегнуть к нему.

Выбросил презерватив. У него истек срок хранения.

Сегодня ко мне в каморку, всхлипывая, пришла Меган. Браун забыл о ее дне рождения, который случился вчера. Увы, увы! Похоже, мне досталась роль ее единственного наперсника. Я обнял Меган и поцеловал. На ощупь она очень милая, мягкая и податливая. Тем не менее, довольно скоро она отстранилась и сказала:

— У тебя кошмарно колючая борода.

Но в бороде ли все дело?

Может быть, у меня воняет изо рта? Может быть, от меня вообще воняет?

Кто же скажет мне всю правду?

Мне совершенно понятно, что Браун видит в Меган, но и за миллиард лет мне не понять, что она нашла в нем. Ему сорок два, худой, носит жуткую одежду из отдела мужского готового платья в «К-энд-А»[18]. Меган утверждает, что он хорош в постели. Кого она пытается надуть? Хорош в постели в чем? Головоломки разгадывает? Качественно спит? Наверное, Меган имеет в виду, что он делится с нею пуховым одеялом. Если Браун хорош в постели, то я — колесо от трактора.

Пробовал съездить в Нортгэмптоншир навестить среду обитания тритонов, но от «неправильного снега» двигатель «Класса 317» не завелся. Вынужден был сидеть в вымерзшем вагоне, пока бармен из ресторана безостановочно делал объявления противным аденоидным голосом. Обрадовался, когда в вагоне-ресторане кончились все припасы, и он закрылся. Вернулся в Оксфорд в 10.30 вечера и нашел записку от Меган. Позвонил ей — она сказала, что они с Брауном поссорились; их роману конец. Я в смятении. Это означает, что я больше не смогу держать Брауна в руках. Неужели моя карьера в ДООС завершена?

Роман Браун/Меган возобновлен. Браун примчался к ней на велосипеде посреди ночи, сказав миссис Браун, что едет наблюдать за летучими мышами. Примирение вышло очень страстным.

Не могу вообразить ничего омерзительнее, чем Браун в состоянии оргазмического удовольствия. Если, конечно, не считать того, чтобы находиться с Брауном в состоянии оргазмического удовольствия.

Купил новый презерватив — с мятным ароматом.

Еще купил гроздь бананов. Меган говорит, они очень полезны для тех, кто, подобно мне, страдает от желудочных расстройств.

Как обычно — валентинка от матери. Меган опять в слезах. Браун забыл. В обеденный перерыв купил коробку хозяйственных салфеток исключительно для Меган. Не могу позволить себе тратить на нее «клинексы». Синяя Борода прислал Пандоре отвратительно дорогой букет (это гадко — в то время, как люди голодают), а в семь часов вечера появился сам — с шампанским, брошкой в стиле «арт-нуво» и атласной пижамой. Затем, как будто всего этого недостаточно, повез ее ужинать в арендованном лимузине с ливрейным шофером! Весьма неакадемическое поведение.

Кавендиш ведет себя скорее как удачливый игрок в бильярд, чем как профессор лингвистики из древней цитадели знания.

Оставшись в одиночестве, я безыскусно отужинал хлебом, тунцом и огурчиком и лег пораньше. Сейчас я читаю «Английскую любовную лирику» под редакцией Джона Бетжемена. День Святого Валентина — абсурдный фарс: компании, выпускающие поздравительные открытки, манипулируют невежественными массами, и те выкладывают миллионы — и за что? За иллюзию того, что вас любят.

Валентинка! Подпись: «Тайная поклонница»! Я пел в ванне. Я летел на работу, не касаясь мостовой! Кто она? Подпись подсказывала, что она образованна и пишет фломастером — как и я.

Леонора сегодня подобрала и заколола волосы; на ней — серебряные серьги, такие длинные, что касаются изящных плеч. Одета в черный топ с круглым вырезом. Выглядывала бретелька от лифчика. Черная, с кружевом. То и дело Леонора заталкивала ее обратно. И всякий раз ее блестящий браслет скользил по руке до самого локтя. Я не влюблен в Леонору Де-Витт, но одержим ею. Она вторгается в мои сновидения. Она заставила меня разговаривать со стулом и притворяться, что он — моя мать. Я сообщил стулу, что он слишком много пьет и носит чересчур короткие юбки.

Наконец, вернул сегодня все библиотечные книги: «Одинокого мужчину» Кристофера Ишервуда, «Английскую любовную лирику» Джона Бетжемена, «Сцены провинциальной жизни» Уильяма Купера и «Записки из подполья» Достоевского. Набежал штраф в семь фунтов восемьдесят пенсов. Дежурила моя наименее любимая библиотекарша. Не знаю, как ее зовут, но она из Уэльса, и у нее экстравертные очки.

После того, как я выписал и вручил ей чек, она спросила:

— А банковская карточка у вас есть?

— Да. — ответил я. — Только она дома.

— Тогда, боюсь, я не смогу принять у вас этот чек.

— Но вы же меня знаете. Я сюда раз в неделю прихожу вот уже полтора года.

— Боюсь, я вас совершенно не узнаю, — ответила она и вернула мне чек.

— Борода у меня — недавно, — холодно промолвил я. — Возможно, вам имеет смысл попытаться меня визуализовать без оной.

— У меня нет времени на визуализацию, — сказала библиотекарша. — Особенно после сокращений.

Я показал ей свой маленький снимок, который ношу в бумажнике. Еще с до-бородных времен.

— Нет, — упорствовала она, скользнув по нему взглядом. — Я не узнаю этого человека.

— Но этот человек — я! — заорал я. За мной уже выстроилась целая очередь, и все жадно прислушивались к нашему диалогу. Очки библиотекарши гневно блеснули.

— С тех пор, как начались сокращения, я здесь работаю за троих. А вы мне работу только усложняете. Пожалуйста, ступайте домой и найдите свою банковскую карточку.

— На часах уже 5.25, библиотека закрывается через пять минут, — сказал я. — Даже Супермен не успел бы за это время слетать туда и обратно, заплатить штраф, выбрать четыре книги и выйти до закрытия.

Кто-то из очереди пробормотал у меня за спиной:

— Шевели мослами, Супермен.

Поэтому я сказал очкастой:

— Я приду завтра.

— Не придете, — ответила она с легкой улыбкой. — Ввиду сокращений, библиотека будет закрыта до среды.

Всю дорогу домой я внутренне митинговал против правительства, лишающего меня новой пищи для ума. Пандора запретила мне прикасаться к своим книгам после того, как я забыл в ее коллекционном томе «Николаса Никльби»[19] галету; все книги Джулиана — на китайском; а последнюю сотню страниц «Войны и мира» читать довольно тяжело. Покупку новой книги я позволить себе никак не могу. Даже томик в мягкой обложке стоит по меньшей мере пятерку.

На Леонору приходится выкладывать тридцать фунтов в неделю. Вынужден сократить даже потребление бананов. Дошел до одного в сутки.

Осталось читать свои старые дневники. Некоторые записи невероятно проницательны. А стихи и вообще выдержали испытание временем.

Сегодня Пандора заговорила со мной:

— Я хочу, чтобы ты уехал. Ты делаешь из меня посмешище. В детстве у нас был роман, но теперь мы оба взрослые: мы развиваемся в совершенно разных направлениях, и нам пора расстаться. — И добавила, как я считаю, довольно жестоко: — А эта проклятая бороденка делает тебя совершенно абсурдным. Бога ради, сбрей ее.

Лег в постель уничтоженным. Читал 977-ю страницу «Войны и мира», потом лежал без сна, смотрел в темноту.

По дороге на работу заглянул в газетный киоск. Увидел объявление — написано на открытке «Завоеватель» почерком сравнительно образованного человека:

Сдается большая солнечная комната — в семейном доме. Предпочитетелен знак огня. Пользование стир. машинкой\сушилкой. 75 ф.в н. вкл. налог некур. муж. профессионалу. Звонить миссис Хедж.

Я позвонил миссис Хедж, как только добрался до своей каморки. Первым делом она спросила, когда я родился. 2 апреля, ответил я, что вызвало ее положительную реакцию:

— Овен, это хорошо. Я Стрелец.

В семь часов вечера отправился к ней смотреть комнату.

— Не очень-то она и солнечная, — заметил я.

— Ну да, а чего вы хотели февральским вечером? — ответила она.

На вид миссис Хедж ничего. Старовата (от 35 до 37, я бы сказал), но фигурка недурна, хотя с такой одеждой, которую в наши дни носят женщины, наверняка сказать трудно. Волосы у нее славные: цвета патоки, как у Пандоры, пока та еще не начала пачкать их разными красками. Косметики на миссис Хедж довольно много, тушь размазана. Надеюсь, это не признак распутства. Она недавно развелась и вынуждена сдавать комнаты, чтобы выплачивать по закладной. Очевидно, у Строительного Общества (к которому, по случаю, принадлежу и я) испортился характер.

Она пригласила меня испробовать кровать. Я сел, и меня внезапно посетило видение: мы с миссис Хедж слились в энергичном сексуальном совокуплении. Вслух я сказал:

— Простите.

Естественно, миссис Хедж совершенно не поняла, за что я извиняюсь, и переспросила:

— «Простите»? Это значит, кровать вам не нравится?

— Нет-нет, — залепетал я, — я вас люблю; то есть, я люблю кровать.

Меня обеспокоило, что я мог произвести на миссис Хедж неблагоприятное впечатление, поэтому я перезвонил ей из дому (пытаясь поразить ее воображение) и поставил в известность, что я — писатель; а посему не будет ли ее беспокоить глубокой ночью шорох моего пера?

— Отнюдь, — ответила она. — Меня и саму по ночам иногда Муза посещает.

По тротуарам Оксфорда невозможно пройти, чтобы не столкнуться с признанным или непризнанным писателем. Неудивительно поэтому, что хозяин канцелярской лавки, где я покупаю свои принадлежности, дважды в год ездит на Канарские острова и раскатывает на «мерседесе». (Раскатывает на «мерседесе» он в Оксфорде, а не на Канарских островах, хотя, разумеется, вполне правдоподобно, что и на Канарских островах он пользуется «мерседесом». Однако ввиду относительной редкости его поездок, я сомневаюсь, что он действительно владеет «мерседесом» на Канарских островах, хотя, наверное, его там можно брать напрокат.) Даже не знаю, чего это мне пришло в голову объяснять всю эту путаницу с Канарскими островами и «мерседесом». Наверное, еще один пример того, что Леонора называет моим «детским педантизмом».

В 11 часов вечера позвонила в панике моя мамочка и спросила, не появлялся ли у меня Мартин Маффет, мой юный отчим. Я довольно откровенно расхохотался вслух. Чего ради Маффету ходить ко мне в гости? Он же знает, что я не одобряю мамочкиного второго безрассудного брака. Помимо разницы в возрасте (огромной, как устье Амазонки), они физически и ментально несовместимы.

Маффет — мешок с костями шести футов шести дюймов росту, считает, что Королева очень трудолюбива, а Пэдди Эшдаун[20] не способен соврать. В мамочке пять футов и пять дюймов, она втискивается в одежду на два размера меньше и считает, что Британия должна быть республикой, а первым президентом — Кен Ливингстон[21], известный любитель тритонов. В свой последний визит к ним я обратил внимание, что юный мистер Маффет к мамочке менее внимателен, чем раньше. Судя по всему, он уже сожалеет о своем безумном порыве к матримониальным узам.

Мама сказала:

— Сегодня утром он уехал в Лондон на свои курсы по инженерному делу в здании Ллойда.

Мамины представления о географическом расположении Британских островов всегда были минимальны. Я сообщил ей, какое расстояние отделяет здание Ллойда в лондонском Сити от моей кладовки в Оксфорде.

Она печально ответила:

— Я просто подумала, что он мог к тебе заскочить на пути в Лестер.

Мама перезвонила в 2 часа ночи. Маффет просидел шесть часов в застрявшем поезде подземки — по крайней мере, он ей так сказал.

На этот раз Леонора попросила меня вообразить, что стул — мой отец. Дала мне африканскую палку, и я выбивал стул, пока не рухнул от изнеможения, не в состоянии и рукой пошевельнуть.

— Да он, в общем, не такой уж плохой парняга, мой папочка, — сказал я. — Даже не знаю, что это на меня нашло.

— Не разговаривайте со мной, говорите с ним, — приказала Леонора. — Разговаривайте со стулом. Стул — ваш отец.

Обращаясь к пустому стулу, я чувствовал себя очень глупо, но мне хотелось сделать Леоноре приятное, поэтому я посмотрел обивке прямо в глаза и вопросил:

— Почему ты не купил мне лампу на шарнире, когда я готовился к выпускным экзаменам?

Леонора похвалила:

— Хорошо, хорошо, ведите дальше, Адриан.

— Терпеть не могу твои кассеты с кантри-вестернами.

— Нет, — прошептала Леонора. — Глубже, мрачнее, самые ранние воспоминания.

— Помню, когда мне было три года, — сказал я, — ты вошел ко мне в спальню, выдернул у меня изо рта соску и сказал: "Настоящим мальчишкам соски не нужны".

После чего я снова схватил с пола палку и принялся колошматить стул. Полетела пыль.

Леонора проговорила:

— Хорошо, хорошо. Как вы себя чувствуете ?

— Я чувствую себя ужасно. Я вывихнул плечо.

— Нет-нет, — раздраженно произнесла она. — Как вы себя чувствуете внутри ?

Я все понял.

— О, я примирился с собой, — соврал я. Встал, вручил терапевтической доминатриссе тридцатку и ушел. Нужно еще купить «нурофен», пока ночная аптека не закрылась. Боль в плече сводит меня с ума.

Среди тритонов Ньюпорт-Пагнелла новый раскол. Теперь у нас — три раздельных ареала. В тритоновом мире какая-то катавасия. Браун названивает экспертам по тритонам по всему миру и гундит об этом феномене.

Миссис Хедж провела собеседования с другими потенциальными жильцами, но выбрала меня! Всю ночь меня терзали эротические сновидения — они касались меня, Брауна, Меган и миссис Хедж. Стыдно, но что поделаешь? Я ведь не могу контролировать свое подсознание, правда? Пришлось сходить в прачечную-автомат, хотя сегодня вовсе не мой обычный день.

Сегодня вечером по телевизору видел Нормана Шварцкопфа[22] — он тыкал палкой в невнятную карту. Почему он одет в военную маскировочную форму — для меня загадка. Ведь:

а) в пустыне нет деревьев;