У ангелов нелетная погода

А папаша… Анин папаша тогда не проявил и признака жизни. Лариса снова ощутила то чувство горькой несправедливости, которое тогда, восемнадцать лет назад, так давило ее, а потом почти забылось.

С Сергеем они познакомились, когда ее, практикантку молодежной газеты, послали в Красногорский госпиталь – написать о последних раненых из Афганистана. Советские войска выводили из этой бессмысленной и кровавой войны, в Ташкенте их встречали оркестрами и цветами, а в московских госпиталях долечивались раненые.

В наброшенном на плечи белом халате она ходила из палаты в палату, по виду совершенно здоровые и крепкие бойцы зубоскалили при виде хорошенькой темноволосой девчонки и совсем не хотели произносить правильные слова про Родину и долг.

Сергей сам потянул ее за висящий рукав, когда она уже почти отчаялась – задание было под угрозой срыва. Она присела рядом, и он с полчаса с самым серьезным выражением лица рассказывал ей про геройских ребят, про то, как они отражали атаку душманов, когда их накрыли из миномета. Как они в эти минуты думали о своих матерях и о родных улицах родных городов и сел. Пока она не поняла, что он просто «травит», как положено, когда охмуряешь девушку по полной программе.

– Все рассказал? – спросила она, самолюбиво прикусив губу. – А что же про березки не ввернул? Тут еще надо про березки.

– Про какие про березки? – Сергей наивно распахнул глаза из-под белой повязки, охватившей лоб. – У меня никаких березок, я ж с Краснодара, там у нас все больше тополя да каштаны. А ты в кино со мной пойдешь?

– А чего не в ресторан сразу? – Лариса обиделась и уже вставала, чтобы уйти от нахального старшего лейтенанта.

Но он схватил ее за руку:

– Ты не обижайся! Там знаешь, как страшно бывает, когда из миномета лупят по тебе прямой наводкой. – Он смотрел на нее вполне серьезно и искренне. – Не то что маму вспоминать, только думаешь: сейчас шмякнет, мокрого места не останется от тебя… Какой там березки, имя свое не помнишь!

После этого она еще с полчаса сидела рядом, а он рассказывал, как там, в Афгане, было на самом деле: про голодных ребятишек, выпрашивавших хлеб и сигареты, про зачистки, когда они входили в кишлаки, где не было живой мыши, одни протухшие трупы на пыльных улицах, про погибших ребят из его роты…

А потом была любовь – бешеная, ненормальная, закрутившая их на все лето. Сначала она приезжала к нему в госпиталь, потом он тайком пробирался в общагу на Ленгорах – понимающая соседка по комнате, высокая и костистая спортсменка Оля, уходила на весь день «по делам».

Лариса таяла, как Снегурочка, в его сильных руках. Изнемогая от нежности, гладила отрастающий на его лобастой голове светлый ежик, не прикасаясь к розовому рубцу. Пересчитывала «кубики» на тренированном торсе. А он шептал, что только она сделала его счастливым, она – необыкновенная, удивительная, нежная Лара.

Лишь один раз он вскользь спросил, почему она не предохраняется. Лариса игриво напала на него: «А ты что, боишься оказаться папашей?» Нет, ответил он серьезно, он ничего не боится, только зачем ей эти заморочки, когда надо заканчивать университет.

В сентябре ему пора пришла ехать домой, в отпуск по ранению. Два дня они провели не размыкая объятий, и лишь в последние минуты она решилась: сказала, что у нее задержка второй месяц.

Он тихонько отстранил ее, посмотрел в глаза: «Да ты что, Ларка? Я же предупреждал, надо предохраняться». – «Да ладно, не бойся, я справлюсь, мама поможет», – утешила она его, еще не понимая, что топор уже занесен над ее глупой головой. И тогда он ударил: «Но я ведь женат, понимаешь?»

Лариса что есть силы потерла лицо ладонями. Казалось, все это давно перегорело, подернуто пеплом и закопано в глубине памяти навеки. Но вот стоило тронуть тонкую корочку – и все мгновенно всплыло в памяти, как будто вчера она ошарашенно села в постели, не веря своим ушам. «Женат? А почему…» – начала она и тут же замолчала. Что толку было спрашивать, если и так все ясно. Она не спрашивала, он и не говорил – о чем тут говорить, когда любовь?

После того как он уехал, она оцепенело просидела в общаге целый месяц, изредка появляясь в учебных аудиториях, когда Нателка или Машка попеременно и вместе орали на нее как резаные. Зимнюю сессию сдала на автомате, потому что все преподаватели знали ее и снисходительно смотрели на самую старательную отличницу курса, с которой явно что-то случилось.

В последний раз они увиделись в марте, когда она была уже на восьмом месяце. Он заехал в общежитие перед назначением в новую часть, в ГДР. Там узнал, что Лариса теперь живет в коммуналке рядом с факультетом. Пришел туда, в новеньком обмундировании, с капитанскими погонами, стройный и красивый, только совсем чужой.

– Ну, как ты? – спросил стесненно.

– Отлично, ты же видишь. – Она опустила глаза на круглое пузо.

– Говорил тебе: зачем нужны эти заморочки? – Он покрутил головой.

– Заморочки? – Ее голос совсем заледенел, губы плохо шевелились. – Это не заморочки, это мой ребенок. Да ты не бойся, к тебе никаких претензий…

– И это все, что ты можешь мне сказать? – Он встал, застегнул шинель.

– А чего еще ты хотел услышать? – Лариса усмехнулась. – Вернись, я все прощу? Живи как сможешь. Пока!

Он круто развернулся и вышел. Сжавшись, она слушала четкий звук его шагов, потом грохот тяжелой двери в подъезде…

«Не права, наверное, я была не права», – раскачиваясь на скамейке, думала Лариса. Да, надо было как-то по-другому, нельзя было лишать ребенка отца. Можно было поступиться самолюбием, обидой, не рвать так сразу.

«А что изменилось бы?» – тут же возник трезвый голос. Ну, был бы, может, папа на расстоянии, изредка писал бы или присылал подарочки. Разве это нужно ребенку? «Да, – не унимался голос, – ну и был бы хоть на расстоянии, а так – вообще никакого». Может, он потом полюбил бы Аню, ведь ее нельзя не полюбить – она хороший, веселый, умный ребенок. Ну, с характером, так это лучше, чем бесхарактерная размазня… И кстати, многим похожа на отца – резкая, но отходчивая, упертая, но смешливая, легкая…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.