Мансуров говорил, не глядя на меня. Остановившись, он смотрел на дворец, высившийся по ту сторону канала. Он смотрел неотрывно, он вытянулся в струну, и косточки его пальцев, вцепившихся в парапет, побелели от напряжения, как давеча у меня.
      - Мой дом, Кирилл! Бывший мой дом! - хрипло проговорил он. - Смотрите же!
      Тысячу раз видел я этот дворец, нынешний Дом культуры работников Гортранспорта. Тысячу раз проходил я мимо, и торопясь, и неспешно. Бывал я тут и на лекциях, и на танцах в его знаменитом танцзале. Когда-то из своего первого фотоаппарата я даже сфотографировал этот дворец, вернее, парадный подъезд его - огромную, высоченную дубовую дверь, колонны по обе ее стороны, мощные и воздушные одновременно. Сфотографировал я отдельно герб над дверью: щит со вздыбленными львами, гривастыми и когтистыми, со шлемами, пушками и еще с чем-то из гербового набора. Вот она-корона.
      - Княжеская корона, - продолжил мою мысль Мансуров.-Так ее изображали в русской геральдике: шапка с горностаевой опушкой (в цвете это темно-малиновый бархат) и тремя золотыми дугами, усеянными жемчугом. Над короной, извольте видеть, держава - вот этот шар с крестом... Мой герб, Кирилл!
      Мой дом! Дом князей Мансуровых! Сколько раз вспоминал я его на чужбине, в нищенских комнатенках городских окраин! Сколько раз видел я это гнездо мое, отцов моих гнездо, давясь черствым куском и отчаянием! Э-эх! князь замотал головой. - Ничего, теперь все пойдет по-иному. Не так ли, милейший?
      Он надменно повел подбородком в мою сторону и прищурился. Ого! Я прищурился тоже:
      - А это будем посмотреть, бачка Мансур.
      Как оно еще обернется...
      Крылья его костистого носа затрепетали и побелели, рот свела жесткая судорога. Мгновение князь глядел на меня с бешенством, сдерживаясь с величайшим трудом. Потом он расхохотался облегченно. . . .
      - Что это я? - развел он руками. - Что это я? Ну, дом, ну, гнездо наследное, - делов-то... И правда, ничего ведь еще не кончено. Что я без вас, Кирилл Иванович? Извините великодушно бачку Мансура! А ведь нашли, что сказать, - усмехнулся он. - За такое вот именно словосочетание дед мой дрался с бароном Кенигсвальдом и пристрелил его, между прочим. Да... князь чуть помолчал. - Так вот, значит, дом, - рассеянно продолжил он. - .. .Воздвигнут сей дворец над мирною волной... - процитировал он нараспев стих какого-то древнего пиита. - Над мирною волной,-повторил он, смакуя.-Там еще рифмуются "фасад" и "сад"... Ах, что фасад! Видели ли вы дворец со стороны сада? Вот где действительно-сказка! Поспешим, а?
      Со стороны сада я этого дворца не видел.
      Сад выходил на Офицерскую и был отгорожен от улицы старинной решетчатой оградой, на воротах которой всегда висел замок. В саду, как я знал, помещались какие-то художественно-реставрационные мастерские, и доступ посторонним в него был закрыт. Художникиреставраторы пользовались, должно быть, каким-то другим входом, скорее всего - с канала, через дворец.
      С Офицерской, через ограду, видны были могучие старинные вязы, переплетшие ветви в столетнем родстве, древние тополи, плечом к плечу уходившие в глубину сада. Сквозь почти непроницаемую зелень едва виднелись в глубине белые свечи колонн, угадывалась полукруглая колоннада.
      Как-то мы долго стояли с Волховбй перед этой решеткой, коротая время до начала сеанса, и она призналась мне тогда, что с детства не любит этот сад и боится его почему-то.
      А я смеялся над ней и уговаривал ее перемахнуть через решетку, благо она в джинсах.
      Ну что ж, сегодня я побываю в этом саду.
      Четвертая колонна балюстрады слева, если стоять спиной к каналу, четвертая, коли не перепутал Мансуров...
      - Быстрее, молодой человек, быстрее, ради бога, - с заметной нервозностью в голосе торопил князь. - Через гардеробную налево, Там дверца, если мне не изменяет память, шесть ступенек по спирали-и мы в саду! Скорее, Кирилл!
      .. .У парадного подъезда дворца топталась молодежь, в основном девушки - они собрались на танцы. От сигарет до туфель - все по моде, каждая деталь, каждый узел сборки.
      - Попсовый дед, - кивнула в нашу сторону длинноногая девица с прелестным и чистым лицом и менестрелевской цепью на груди.
      - Дедуля-то попсовый, внучек вот подкачал, - подхватила подруга и что-то зашептала девице на ухо. Та фыркнула и захохотала.
      - Поздравляю, - поклонился я князю, - поздравляю, ваше попсовое сиятельство!
      - А что? - неожиданно для меня взбодрился Мансуров. - Что уж есть, того не отнимешь!
      От дверей он повернулся к той, с цепью:
      - Est-ce qui j'e vous plais, mademoiselle? [ Я вам правлюсь, мадемуазель? (фр.) ] - спросил он громко и четко.
      - Oh oui, infiniment![ Да, очень (фр.). ]-ответила девица.
      Подруга посмотрела на нее с изумлением.
      Было от чего изумиться. По-каковски это они?
      Говорили они по-французски. Я, спасибо школе и вузу, понял кое-что.
      - Будьте здесь через час! Никуда отсюда! - проговорил князь.
      - Через час! Боже, как это долго! - простонала девица.
      - Через час! - голос Мансурова прозвучал, как хлопок хлыста.
      Он взял меня за локоть и подтолкнул к двери. Я оглянулся. Девушка медленно проводила ладонью по лицу, точно убирая невидимую паутину, а сзади застыла ее подруга.
      - Направо. Теперь налево, - негромко распоряжался князь сзади. - Еще раз налево. Гардероб...
      - Куда? Эй! - запоздало поднялась со стула гардеробщица. - Туда нельзя!
      - Можно! - коротко бросил ей Мансуров. - Мы без польт!
      В темном тупичке коридора князь опередил меня и безошибочно нащупал дверную ручку, тускло сверкнувшую бронзой, когда дверь отворилась в лестничную полутьму. Молча мы спустились по винтовой лестнице: князь впереди, я за ним. Потом мы очутились во дворе.
      У стены дворца удивительным полукружьем высились колонны, легкие, полные тихого, плавного движения. Казалось, будто они плывут, непрерывно и незаметно возникая из дворцовой стены, и, описав невесомый полукруг, исчезают. Двор был выстлан квадратами каменных плит, на их стыках буйно зеленела трава. В тишине двора слышалвв шум деревьев, подступивших к колоннаде, и чуть доносился гул трамвая откуда-то с Офицерской.
      Странный горловой звук заставил меня оглянуться на князя. Лицо его было искажено плачем. Мансуров глядел на корявый, морщинистый вяз, одна из ветвей которого, просунувшись внутрь двора, росла параллельно земле.
      - Здесь висели мои качели, Кирилл,хрипло проговорил Мансуров, качели...
      Я промолчал.
      - Четвертая колонна слева,- продолжал он, задыхаясь, - четвертая слева, у самого основания... Вон та!
      Мы сделали несколько шагов, и князь вдруг остановился.
      - Кто это там? - толкнул он меня в бок испуганно, указывая в глубь двора.-Откуда тут человек?
      На цоколе последней колонны, спиною к нам, съежилась одинокая человеческая фигура, почти невидимая в сгустившихся сумерках.
      - А впрочем, никто и ничто мне уже не помешает, - вслух подумал князь.
      Мы подошли к четвертой колонне. Князь присел перед ней на корточки. Костяшкой пальца он не спеша, очень внимательно стал обстукивать квадрат цоколя, постепенно опускаясь все ниже и ниже.
      - Есть! - прошептал он вдруг, хотя сам я не уловил разницы в его стуках. - Ниша здесь.
      Князь поднялся с корточек.
      - Знаете, Кирюша, в самом деле, угоститека папироской. Руки трясутся, право, совестно. Но ведь - столько лет ожидания, сомнений, надежд...
      Я достал из кармана пачку (ту самую), и он прямо из пачки ухватил зубами папиросу.
      - И уж огоньку, не откажите, - он кивнул на свои трясущиеся руки.
      Я чиркнул спичку и поднес ему в горсти.
      - А может, и повезет вам сейчас, - сквозь зубы, сцепившие папиросу, пошутил князь,может, затянусь сейчас и - адью!
      Он затянулся и не исчез. Он мучительно закашлялся, выронив папиросу и схватившись рукою за грудь.
      - Ох, будь оно неладно, это зелье! - прохрипел он. Откашлявшись, он вновь стал предельно собран. - Ну, все...
      Князь вынул из внутреннего кармана пиджака какой-то напоминающий консервный нож инструмент с полированной черной рукояткой и блестящим лезвием. Несколькими короткими и точными ударами сбив штукатурку цоколя, он обнажил квадратное отверстие, откуда пахнуло чем-то сладковато-затхлым.
      Мансуров запустил в отверстие руку почти по локоть, повернул ко мне голову, глянул снизу вверх. Кадык на его шее плясал и дергался, как поплавок при поклевке.
      - Клюет? - спросил я его.
      Вместо ответа князь потянул руку назад.
      Осыпая штукатуркой манжет сорочки, он осторожно извлек из дыры горбатый заплесневевший сундучок. Сундучок этот и формой, и размерами более всего напоминал игрушечную швейную машину-такую я видел у Дашки.
      - Клюнуло, Кирилл, клюнуло!-торжествующе крикнул князь. - Смотрите же!
      Я отвернулся.
      Фигура на противоположном конце двора пошевелилась, начала приподниматься, все еще спиной к нам. И такое знакомое почудилось мне в этой фигуре, что сердце перестукнуло невпопад и заныло.
      - Смотрите! Да смотрите же сюда! - шипел сидящий на корточках князь, резко дергая меня за брючину. - Видите?
      У моих ног неправдоподобной сияющей грудой лежали вываленные из сундучка драгоценности: браслеты, кулоны, броши, перстни, цепи, ожерелья, и снова - браслеты, перстни, кулоны... Все это мерцало, искрилось, блестело и плавилось. Все это, казалось, дышало и шевелилось-как эта вот желтая, в кровавых рубиновых каплях, змея, медленно стекающая с вершины кучи. Тут же на боку валялся и сундучок с изувеченным замком.
      - Вы видите? Теперь-то вы видите? Убедились теперь? - исступленно говорил поднявшийся в рост князь, круша каблуком подкатившийся ему под ноги браслет, расплющивая его, выбрызгивая из него фиолетовые каменья.
      - Убедились, Сурин? Смотрите! Трогайте, да трогайте же, разрешаю! Да одного этого хватило бы мне на самую роскошную жизнь, ибо этому нет цены! Но мне не нужно ничего!-крикнул он, переведя дыхание.-Только перстень! Перстень!
      Мансуров рухнул на колени, яростно расшвыривая драгоценную груду.
      - Так! - кричал он. - Вот так! Готовьтесь, Сурин! Вы готовы? - Он поднялся бледный, как привидение, и поднес к моим глазам янтарь. Дужку перстня он зажал скрюченными пальцами. - Ваш черед, циллон! - сказал он.-Ну же! А это еще кто? Кто вы? Кто вас звал сюда? - захрипел он вдруг с яростью, глядя на кого-то за моей спиной.
      - Кирка, - тихо позвал меня Люськин голос.
      В один прыжок я был рядом с ней. Я обнял ее и прижал к себе.
      - Я все понимаю, - шептала она мне в сердце, как тогда, во сне, но эта была теперешняя, взрослая Волхова. - Я все понимаю. Я больше не отдам тебя никому. Ни прошлому, ни будущему, ни снам, ни чуду-никому. Я люблю тебя, Кирка, я умру без тебя! Кто он тебе, этот старик? Чего он от тебя хочет?
      - Что он должен сделать? - почти спокойно переспросил князь. Носком туфли он отбросил остатки драгоценной кучи, лежащей на его пути, подошел к нам. - Взгляните на его лоб, мадам, - сказал он.
      Волхова глянула мельком и улыбнулась:
      - А-а!..
      - Сейчас ваш Кирилл - к тому же и мой Кирилл, смею вас уверить,-освободит звездолет своих соотечественников, вот этот звездолет, мадам,-Мансуров затряс перстнем. - Сейчас он сделает то, что за три тысячи лет до него не удалось сделать его землякам, его предкам. Он-циллон, мадам. Он освободит корабль, и то, что было в вашем Кирилле от его предков, исчезнет вместе со звездолетом! И когда стартует этот звездолет, пламенем его дюз, в которых сгорает милл, в этом всепоглощающем пламени, преобразующем материю в пространство, я буду отброшен в межвременье, в вечность!
      .. .Самое страшное, что говорил он все это спокойно и уверенно, ни на йоту не повышая голоса. Кричали его слова, их смысл.
      - А стартовое излучение, Отблеск Синего Скорпиона, даст мне способность жить в любом мире, какой бы я себе ни вообразил. И в этом мире, конечно же, будет и этот дворец, и этот город, и та дурочка у входа, и вы, мадам! Все в нем будет покорно мне, ибо воображать буду я!
      - Ничего этого не будет, - тоже спокойно ответила князю Волхова, - не будет потому, что этого не захочу я.
      - Ах, не будет? - иронически протянул Мансуров.-Ну-ка, янтарь ко лбу, Кирилл Иванович! Ну же! УПХАРИ АЛИИАНА РАВА!
      Волхова посмотрела на меня с любопытством.
      - Ничего не будет, Кирка, ничегошеньки с тобой не случится. Я же сказала, я же знаю...
      Я посмотрел на янтарь в ладони и прижался к нему лбом.
      .. .Точно гигантский комар зазвенел вдруг тонко, нестерпимо, убийственно. И это длилось долю мгновения, в которую я даже не успел упасть. А в следующий миг словно стальной стержень прошил меня от макушки до подошв, пригвоздив к земле. И в эти доли мгновения, в остановившемся времени, я видел, как, меняясь, оплывая, разваливаясь на куски, исчезают в струе фантастически яркого пламени и дворец, и колоннада, и небо со вспыхнувшими на нем облаками.
      Волхова стояла рядом со мной в самом центре этого пламени. Она улыбалась, глядя на меня, запрокинув голову. Она стояла в пламени, как в солнечном луче, и это пламя вдруг бессильно упало к ее ногам, сделалось ослепительной точкой и исчезло.
      - Ну вот, - сказала она, - только-то и всего... Как же мы выберемся-то отсюда, горе мое?
      Я огляделся. Мы стояли у решетки сада, отделяющей его от Офицерской.
      - Затащил-таки! Хорошо еще, что я в брюках. А если увидит кто: в садике с девицей в такую рань? Давай перелезать скорее. Да очнись ты!
      Она взяла мое лицо в ладони и близко заглянула в глаза.
      - Забудь, - сказала она. - Все будет теперь хорошо. Ну, помоги же! Волхова, взяла меня за руку.
      Мы перелезли через ограду, спрыгнули на тротуар.
      - А знаешь, - улыбнулась она, - знаешь, что действительно тебе нужно сделать, чтобы быть счастливым со мной? Завтра же ты переедешь к нам с Дашкой, понял? - Она взглянула на часы:- Половина восьмого, господи! Ты-то в отпуске, а мне на дежурство. Побегу я, Кирка. Поцелуй-ка меня, ну!
      Я обнял ее.
      - Кончается сон, милый, - сказала она, закрыв глаза. - Сейчас мы вынырнем в явь. Но теперь-то мы ничего не забудем - ни ты, ни я. "Они жили долго и счастливо и умерли в один день. .." Ну вот - почти уже и явь. Пусти же меня, Кирк?!
      - .. .ветром, ветром... - недовольно бубнил над моим ухом надоедный чей-то бас. - Ветер-то был разве ночью? Я ж с двух часов у моста рыбачил, что ж, по-твоему, - я б ветра не упомнил?
      - Так с какого ж рожна вершина грохнулась? Сама по себе, что ли? петушился тенор.
      - А я почем знаю? Сказано - катастрофа,-авторитетно заключил бас.Давай, друг, твоя очередь, - - слегка подтолкнул он меня.
      - Уснули, мужики? - Лизавета высунулась из окошка.
      Я вытряхнул деньги в ее ладонь и отошел с кружкой к дереву.
      Стояла у ларька очередь, чуть наискось, как обычно, и не было в ней ни Миши, ни Пухова, и князя в ней не было. Стоял же за мной и сейчас вот брал кружку здоровенный, средних лет человек, мне незнакомый, в брезентовой робе и со спиннингом в руке.
      Он-то и говорил-доказывал, что не ветер покалечил дерево и отшиб вершину.
      А вершина лежала поперек тротуара, комлем на проезжей части, и кое-кто из очереди забрался на нее скуки ради. А листья на вершине этой, еще живые и по-утреннему свежие, трепетали на ветру, не зная и не чувствуя, что обречены. А может быть, - чувствуя?
      Я не спеша пил пиво, слушая шелест листьев. И думал я о том, что в двух остановках отсюда живет моя Волхова, и нет мне без нее жизни, как и ей без меня. А все прочее для нас не так уж и важно.