16

Появление бравого «солдата фюрера» Муделя со товарищи конечно же не осталось незамеченным для дежуривших в подъезде наблюдателей. О чем и было доложено майору. Полученный приказ («возьмите их, только тихо и без ликвидации») звучал несколько странно для проводящего боевую операцию диверсионного спецназа, однако Московенко необходимо было любой ценой получить кое-какую информацию или, проще говоря, поговорить с кем-нибудь (и лучше не с одним) из непрошеных гостей-конкурентов. Задача не показалась Окуню, Носу и Глазу сложной — немцы не таясь вышагивали по центру узкой улочки и, похоже, даже в мыслях не держали возможности неожиданного нападения. Первым, как и подобает бесстрашному командиру, шел, выставив перед собой ствол автомата и поправляя сползающую на глаза при каждом шаге каску, сам Мудель, за ним растянулись приданные Зельцем солдаты, которые — в отличие от своего начальника — похоже, действительно не боялись, спокойно шагая вслед за ним и о чем-то негромко разговаривая…

Бесшумно пройдя анфиладой комнат второго этажа, спецназовцы оказались прямо над головой противника, что — учитывая отсутствие стекол и рам в здешних окнах — было наиболее выгодной позицией для неожиданной атаки. Окунев, знаками распределив между бойцами будущие цели и тихонько отщелкнув вниз сектор предохранителя своего автомата, уже собрался было перемахнуть невысокий подоконник, обрушившись на головы ничего не подозревающих солдат, но в этот момент…

Несбыточной мечтой маленького Муделя, детство которого прошло в бедных рабочих кварталах Берлина, совпав по времени с разгаром тотальной безработицы и жуткой инфляцией марки, был собственный велосипед. Однако родители, вкалывающие по двенадцать часов на текстильной фабрике и тем не менее едва сводящие концы с концами, не могли позволить себе подобной роскоши. Так продолжалось несколько лет— пока на политической арене не появился уже достигший ранее определенной известности и даже успевший примерить к себе (правда, ненадолго) драматическую роль «узника совести» бывший художник-акварелист Адольф Шикльгрубер. У германской нации появился наконец герой, достойный ее тысячелетней истории… И хотя в биографии новоявленного отца «аллее дойчес» доставало досадных пятен, не всегда совместимых с непорочным образом наследника выходцев из Шамбалы, в существование коей он истово верил, и, вообще, сверхчеловека, последовавший вскоре небывалый подъем экономики обновленной Германии развеял последние сомнения даже в среде как всегда подозрительной ко всему новому сибаритствующей интеллигенции… Что же касается семьи Муделя, то в канун нового, тридцать пятого года маленький Йозеф получил новенький, что называется, «в заводской смазке», велосипед — текстильная фабрика, перестав быть убыточной и получив долгожданный госзаказ, начала без устали шить чудесную военную форму для создаваемой практически заново германской армии.

Мудель слишком долго грезил о велосипеде, чтобы ждать весны и тем более тратить время на обучение езде на нем — хромированное двухколесное чудо было опробовано — в первый и последний раз — на следующее же утро. В результате чего Йозеф попал в больницу, откуда вышел как раз к весне[30], а столь недолго прослужившее своему хозяину педальное средство передвижения отправилось на свалку… Велосипедов Муделю больше не покупали, да он, собственно, к этому и не стремился. Тем более что кратковременное обладание вожделенным предметом не прошло для него бесследно — несмотря на то что уже к осени он прекрасно научился обходиться без костылей, деформированная в голеностопном суставе нога приобрела крайне неприятную способность подворачиваться в самый неподходящий момент. И хотя падал Мудель в общем-то не часто, происходило это всегда крайне некстати — например, в пешем бою (про десантирование с движущегося бронетранспортера или автомобиля лучше вообще умолчать) или во время выхода из строя для доклада командиру подразделения… Упал он и в этот раз…

Снайпер-дальнобойщик Мелов не был склонен излишне романтизировать свою боевую профессию. По крайней мере такие распространенные в современной литературе штампы, как: «он привык видеть мир исключительно через перекрестие оптического прицела» или «винтовка навеки стала неотъемлемой частью его тела», никогда не приходили ему в голову. Он относился к своему искусству философски, искренне считая, что из многочисленной военной братии именно снайпер дарует смерть наиболее безболезненно и бескровно. Логика его была по-военному проста и понятна: в конце концов, кто-то устанавливает противопехотные мины, кто-то сидит за рычагами танков, кто-то сбрасывает 500-килограммовые авиабомбы, а кто-то и вообще дежурит на командных пунктах РВСН[31] (комментарии, как говорится, излишни). Снайпер же хоть и видит (в отличие от всех вышеперечисленных) своего врага в лицо, приносит ему быструю и достаточно гуманную смерть: БУМ — маленькое входное и несколько большее выходное отверстие — и все[32]… Как учит старая снайперская мудрость — «один выстрел — один труп». Желательно в сердце, ибо неписаный кодекс чести настоящего снайпера не призывает эффектно размазывать по стенам мозговое вещество «объекта»… В общем, как говаривал огневой инструктор в снайперской школе ГРУ: «Ваша задача — сделать не труп, а конфетку, заворачивай — и в гробик»…

Выполняя приказ майора, Монгол внимательно отслеживал перемещения вверенных в зону его «огневой ответственности» «объектов», благо, располагались все четверо кучно, не отходя ни на шаг от разгружаемого солдатами грузового «мерседеса». Длинный, с фигурным компенсатором на конце, ствол «Волги» почти не двигался, смещаясь лишь на несколько сантиметров — этого было вполне достаточно, чтобы, поймав в перекрестие мощного оптического прицела очередную цель и «подержав» ее несколько секунд, захватить следующую. Называлось это «окончательной привязкой» — в бою, когда счет пойдет на доли секунды, уже некогда будет шарить прицелом, выискивая очередную цель, — снайперу необходимо заранее «привыкнуть» к расположению каждого «объекта».

Спустя минуту Монгол вернулся к цели, которую до этого определил для себя как «номер один» и, привычно совместив перекрестие с затылком противника, слегка опустил ствол, перемещая прицел до уровня лопаток. Выдавив слабину на спусковом крючке, снайпер замер, дыша размеренно и глубоко. Теперь оставалось только ждать. Ждать приказа, который, вполне возможно, никогда не придет. А ждать он, как и любой его боевой коллега, умел…

Нога Муделя подвернулась, как всегда, неожиданно. Произойди это в любом другом месте (и в любое другое время), фельдфебель бы просто позорно упал, однако… Напряженные до предела нервы и ощущение собственной начальственной значимости сыграли с ним крайне плохую шутку. И фельдфебель, что называется, «застрелил свою собаку»[33]. .. Уподобившись на бесконечно малый миг легендарному Юлию Цезарю, он сделал в течение следующей секунды целых четыре дела — упал, окончательно испугался, заорал от неожиданности и нажал на спуск своего автомата, выпустив по верхним этажам домов длинную, в треть магазина, очередь…

Влетевшая в мансардное окно пуля, срикошетив от мраморного потолка (в Спящем Городе все строения и снаружи, и изнутри отделывались исключительно мрамором), устремилась вниз — туда, где на полу, широко расставив в упоре ноги, лежал со своей ОСВ-96 снайпер-диверсант Мелов…

Если бы не эта шальная пуля, волею судьбы залетевшая в окно, все, возможно, было бы совсем иначе — грохот автоматной очереди хоть и стал для Монгола неприятной неожиданностью, все же не заставил его нажать на спуск и даже не сбил прицела. Но последовавший спустя долю секунды болезненный удар, приподнявший и впечатавший в пол его тело, оказался слишком тяжелым испытанием даже для закаленных спецзанятиями поистине стальных нервов… Охнув от захлестнувшей все его существо боли, Монгол инстинктивно выжал до отказа спусковой крючок, освобождая боевую пружину, швырнувшую жало ударника к округлому донцу стиснутого стенками казенника патрона… Винтовка привычно подскочила на сошках и ударила в плечо остаточной энергией отдачи, выбрасывая в направлении избранной цели 12,7-миллиметровую пулю с начальной скоростью почти в две тысячи метров в секунду…

17

«Твою мать…» — успел подумать Окунь, услышав под окном крик и грохот автоматной очереди, и перемахнул подоконник, приземлившись среди ошарашенного сначала выстрелами, а затем его неожиданным появлением противника. Времени на размышление и внесение каких-либо корректив в первоначальный план уже не было — мгновенно оценив ситуацию, он использовал против оказавшегося рядом с упавшим фельдфебелем солдата свой излюбленный прием — кувырок вперед с упором на вытянутые руки с зажатым в них автоматом и удар обеими ногами. Не успевший даже снять с плеча оружие противник опрокинулся на спину, и старлей, завершая прием, крутнулся на месте, переворачиваясь и нанося скользящий добивающий удар десантным берцем в челюсть. Попал… Нос и Глаз, судя по раздающимся за спиной звукам, тоже вступили в бой — Окунь слышал негромкие хлопки приглушенных пэбэбээсами[34] выстрелов, сопровождаемые лязгом срабатывающих затворов девятимиллиметровых «стечкиных»[35] — количество потенциальных пленных с каждой секундой уменьшалось… Убедившись, что приказ майора, хоть и не совсем точно, но исполняется, Окунь перенес внимание на зачинщика всей этой катавасии, судорожно дергающего заклинивший автоматный затвор. «Ну, нет, такого уговора не было!» — азартно вскрикнул лейтенант и, сделав обманное движение, описал автоматом широкую дугу, целясь ребристым затыльником приклада в лицо. Голова несчастного Муделя, почти полностью скрытая сползшей до самой переносицы каской, мотнулась из стороны в сторону, и он без сознания рухнул на мостовую. Окунь выдохнул и, опираясь на автомат, встал наконец на ноги. Оглянулся. Нос и Глаз уже тоже закончили работать и стояли среди поверженного противника, сжимая в руках дымящиеся АПСы[36]… Вся операция заняла от силы секунд двадцать — очень неплохой результат даже для профессионалов, однако Окунь был недоволен — с тремя из шести фрицев майор уже никогда не сумеет поговорить. Да и остальные тоже пока явно не готовы отвечать на его вопросы…

Где-то над головой оглушительно рявкнула во второй раз мощная «снайперка» Монгола (первый выстрел Окунь тоже слышал, но внимания не обратил— некогда было). Секунд через пять громыхнуло в третий раз и с несколько большим интервалом — в четвертый… Не успевшее даже отразиться от противоположной стены эхо последнего выстрела неожиданно растворилось в чудовищном, разрывающем барабанные перепонки ударе, докатившемся откуда-то со стороны невидимой за поворотом площади…

18

В среде спецназа есть неписаное правило: если в ходе проведения любой тихой операции звучит хотя бы один выстрел — останавливаться уже нельзя. Выстрел винтовки Мелова, не снабженной — ввиду ее особой мощности — глушителем, послужил своего рода сигналом, отменившим большую часть данных ранее приказов. И поскольку о скрытом наблюдении речь уже не шла, оставалось одно — действовать. Действовать, стараясь по максимуму исполнить полученный ранее приказ…

Что Монгол и сделал, отыскав следующую цель и стиснув от боли зубы, нажимая на спуск.

БАБАХ!

Второй «объект» исчез из поля зрения, отброшенный на несколько метров многотонным ударом пули. А-ах! — ответило эхо, многократно отражаясь от стен и раскалываясь на тысячи повторений. ДЛИНЬ! — коротко звякнула о край затворного окна дымящаяся стреляная гильза, кувыркаясь куда-то в сторону. Кланц! — возвращающийся в исходное положение затвор загнал в казенник следующий патрон. Осела поднятая выстрелом многовековая пыль… ОСВ-96, единственная верная боевая подруга Монгола в этой операции, была вновь готова выполнить любое пожелание своего хозяина…

— А хрен тебе… бегает он… — бормотал Мелов, отслеживая перемещения «цели номер три». — Ну куда тебя несет? — добавил он, увидев, как «объект» скрылся за корпусом небольшого вездехода. И хотя теперь он не видел своей цели, ситуации это не меняло — кузов вездеходика защищал противника не больше, чем песочного цвета комбинезон. Вычислив точное расположение невидимой цели, Монгол выдохнул и, задержав дыхание («Как же больно-то, мать их!!!»), плавно выжал спуск. Пуля, преодолев разделяющее площадь и огневую позицию расстояние, пробила оба сиденья и боковую дверцу и, не потеряв при этом и четверти своей кинетической энергии, прошла навылет через грудную клетку спрятавшегося секретчика, отбросив его тело на открытое место и зарывшись на излете глубоко в стену одного из окружающих площадь зданий. — Третий… — удовлетворенно подтвердил Монгол: — А где же мой четвертенький?..

«Четвертенький», проживший уже на тридцать секунд больше своих отправившихся в мир иной товарищей, в этот момент как раз заползал в кузов все того же пресловутого грузовика, упоминания о котором в этой книге становятся уже слегка навязчивыми (потерпи, читатель, уже скоро). Выстрелить Монгол не успел — затянутая в пустынный комбез фигурка скрылась в кузове — однако главным было то, что цель не исчезла не замеченной. Проблема была только в том, что Монгол не знал, где именно в кузове затаился противник. Попусту тратить патроны на прошивание брезента он не мог, а инфракрасного детектора у него не было (да в такой жаре он все равно был абсолютно бесполезен).

Решив, что противник достаточно умен, дабы не стоять во весь рост, а залечь (причем в стороне от центра кузова — в этом случае, учитывая, что огонь велся с верхних этажей, защитой были бы не только борта, но и идущие вдоль них лавки), Мелов навел винтовку в точку, где, по его расчетам, должен был находиться противник, и выстрелил в четвертый раз… Прежде чем экстрактированная обратным ходом затвора гильза зазвенела об каменный пол, грузовик исчез… По крайней мере, так ему показалось, — перечеркнутый прицельной сеткой объектив неожиданно заволокло белесым туманом, и спустя мгновение какая-то исполинская сила, вырвав из рук винтовку, швырнула Монгола к противоположной от окна стене…

Сказать, что грузовик взорвался, — значит не сказать вообще ничего… Чудовищный взрыв был столь мощным, что оказавшаяся в его эпицентре автомашина просто исчезла, а ударной волне, с легкостью расшвырявшей стоявшие рядом полупустой бензовоз и второй грузовик, еще достало сил развернуть и юзом протащить несколько метров зельцевский танк (что, собственно, и спасло самого капитана и его солдат)… Заключительным аккордом этой симфонии смерти прозвучал грохот обрушившейся стены ближайшего пятиэтажного здания, похоронившей под своими обломками бренные останки грузовика, смятые и разорванные взрывом контейнеры, о содержимом которых так никто и не узнал, второй штабной вездеход и… все экспедиционное начальство, коему в сей роковой момент не посчастливилось оказаться в любом ином месте… Отброшенный ударом взрывной волны приснопамятный «хорьх» с простреленной дверцей преодолел по воздуху метров тридцать и, снеся фонтан в центре затянутой дымом и пылью площади, со скрежетом рухнул неподалеку… Сумасшедшее эхо растворилось где-то в глубине городских кварталов, и неожиданно наступила полнейшая, просто первозданная тишина…

Абсолютную фантасмагоричность и нереальность открывшейся взору картины дополнил заработавший вдруг фонтан, окруженные мелкими брызгами струи которого, поднявшись почти на десяток метров, заискрились всеми цветами потрясающе красивой радуги…

— Ни фига себе струя… — громко сообщил Московенко, зная, что его все равно никто не слышит — в ушах, словно заткнутых ватными тампонами, царила звенящая блаженная тишина.

Он приподнялся, с удивлением оглядел снесенный взрывом балконный парапет и резко обернулся, ища взглядом генерала. Волновался он зря — Юрий Сергеевич, целый и невредимый, сидел, привалившись спиной к стене, и ошарашено тряс головой — ничего подобного он уже давно не испытывал. Не пострадали и остальные спецназовцы — хотя, как говорится, «могло быть и лучше» — трудно получить удовольствие от удара об отделанную мрамором стену… Хотя, конечно, по сравнению с тем, каково пришлось людям на площади… Да уж…

Получив возможность наконец хоть что-либо слышать, майор, без особой, впрочем, надежды, вызвал поочередно обе снайперские пары и группу Окуня. К его несказанному удивлению, ответили все, более того — слышимость была как никогда. Первым отозвался Окунь:

— Первый, я Рыба. Потерь нет. У противника — три «двухсотых», три «трехсотых»[37], то есть полудохлых. Командир, вам там что — делать нечего? Или у вас гранаты не той системы?[38]

— Отбой, — буркнул майор. — Поднимайся сюда. Сам. — И продолжил: — Монгол, Скала, что у вас?

— У меня в квартире газ и сосед мой… Гондурас! — раздался в наушниках вымученно-бодрый голос Мелова. — Пуля в заднице у меня, вот что. Самое героическое ранение в мире спецназа. Короче, пешком постою, командир…

— Скала?

— Да цел я. Даже пострелять не успел — Монгол весь кайф обломал. Абыдна, да?! Ты чем стрелял, коллега?

— Пулей… — исключив из разговора майора, отозвался тот. — Чур, я ни при чем! Может, у них баллон газовый рванул? Пошел мой фриц себе чайку вскипятить, открыл кран — а он кэ-эк…

— Хватит… — вклинился Московенко. — Потом потреплетесь. Монгол с Башкой — ко мне. Скала, держи площадь, если что — мочи всех подряд. Остальные, — он обернулся к своим бойцам, — займите позиции на этажах. Нос, Глаз, блокируйте улицу. Окунь ушел?

— Окунь пришел… — раздалось за спиной. — Рыба Окунь отличается умом и сообразительностью, умом и сообразитель…

— Заткнись, Андрей! — Майор окончательно плюнул на конспирацию, назвав подчиненного настоящим именем. — Что делать будем?

Окунев пожал плечами:

— А что делать? Надо брать фрица, пока он — спасибо нашему супердальнобойщику — вялый и контуженный. Гитлер капут, хэндэ-хох, чистое здоровье. Или как?

Московенко помолчал несколько секунд и, приняв решение, согласно кивнул…

Конечно, Монгол, стреляя в кузов грузового «мерседеса», не мог знать, что, помимо уже выгруженных контейнеров, там находились еще и четыре ящика с взрывчаткой — два с аммоналом и два с тринитротолуолом[39], захваченные предусмотрительными организаторами секретной экспедиции на случай непредвиденных взрывных работ.

И хотя сами по себе ни тротил, ни аммонал от удара пули взорваться не могли, в дело вмешалась добрая старая немецкая педантичность — под крышкой каждого из стокилограммовых ящиков находился контейнер с ртутными детонаторами. Будь на месте организаторов экспедиции наш человек — все это добро было бы надежно упрятано в противогазной сумке какого-нибудь прапорщика… Неудобно, конечно, — переданное под ответственность легендарных «хомутов»[40] имущество нередко исчезало бесследно — зато абсолютно безопасно…

Однако немцам не повезло — прапорщиков в вермахте, увы, не было (правда, были фельдфебели). И вот результат — выпущенная снайпером пуля, пробив брезент тента и корпус ящика, угодила точнехонько в коробку с детонаторами, вызвав подрыв одного из них, а затем и всех остальных.

19

Сначала к Зельцу возвратилось сознание, спустя пару минут — слух. Последнее, что он помнил, была сюрреалистичная картина двигающегося почему-то боком танка. И тупой, запредельный для человеческого уха акустический удар… Затем наступили спасительная темнота и забвение…

Голова нещадно болела, но капитану все же достало сил приподняться и оглядеть изменившуюся за считанные секунды площадь. Разрушения были ужасны, однако более всего его поразили две вещи — огромный, в полтора этажа, могильный холм из обломков здания на том месте, где перед этим находилось все экспедиционное начальство, включая и ненавистных тайных агентов («Неужели?!»), и еще недавно мертвый фонтан, сейчас весело булькающий радужными струями хрустально чистой воды («Воды!!!»)… Опираясь на плечо одного из солдат, Зельц встал на ноги и, стараясь побороть головокружение, попытался подсчитать потери. Получалось, что не уцелела ни одна автомашина и единственными неповрежденными средствами передвижения оказались оба танка (правда, «четверку» изрядно завалило обломками обрушившейся стены, но Зельц надеялся на лучшее). Конечно, оставался еще бронетранспортер, отправленный с Муделем во главе на поиски входа (Зельц поморщился. На этот раз — не от нового приступа дурноты.), но где он сейчас находится и исправен ли, капитан не мог себе даже представить. Прочистив глотком воды запорошенное пылью горло и отметив, что головная боль постепенно проходит, Зельц приказал оставшимся в живых собраться под прикрытием танковой брони. Оглядев нестройную группу уцелевших, капитан вздохнул: семнадцать из почти что тридцати — негусто. Дав команду залечь и приготовить оружие, он сам укрылся за надежной кормовой броней родного танка и попытался определить, откуда по ним стреляли — никаких сомнений относительно того, что неведомые защитники города дали о себе знать, он более не испытывал. Все, однако (за исключением полного разгрома на площади), было как прежде — те же безжизненные провалы окон, пустые крыши домов, отсутствие всякого движения на радиально расходящихся в глубину города улочках… Тем неожиданнее прозвучал хорошо поставленный командный голос, заговоривший на прекрасном немецком:

— Господин капитан (Московенко, выбравший одно из двух своих предположений относительно звания Зельца, попал в самую точку)! Предлагаю вам сдаться. Площадь окружена, все ваши люди находятся под контролем наших снайперов. Если вы настоящий офицер (с акцентом на последнем слове), вы не станете бессмысленно губить своих подчиненных. Даю вам три минуты на размышление, если вы согласны вести переговоры — выходите к фонтану в центре площади, один, без оружия. Руки можете не поднимать. Время пошло…

Привыкший четко исполнять приказы, Зельц послушно засек время на своих часах («Рейх — командирские», инерционный самозавод, противоударные, водонепроницаемые) и задумался. Интересно, кто его невидимый собеседник? Его немецкий был академически безупречен — правильное произношение, точное построение фраз, почти что литературные обороты речи — и легкий, лишь иногда заметный акцент. Говорил явно не американец и тем более не англичанин. Кто же тогда? Ну не русский же?!

Вновь взглянув на часы (оставалось меньше минуты), Зельц встал на один из опорных катков танка и через приоткрытую боковую дверцу заглянул в башню, обращаясь к наводчику:

— Ганс, если со мной что-нибудь случится, останетесь за старшего и попытаетесь прорваться…вместе с остальными к воротам. Снаружи у вас будет больше простора для маневра. Все. Заблокируйте люки. Исполняйте.

Спрыгнув на землю, Зельц вытащил из кобуры пистолет и почти без сожаления положил его на броню, убедившись, что прошло ровно три минуты, он не спеша (но и не слишком медленно) двинулся в сторону фонтана…

— Вы пунктуальны, как истинный ариец, капитан. — Голос звучал уже не столь категорически. — Итак, надеюсь, вы приняли решение? Разумное решение?

Зельц пожал плечами, прежде чем ответить:

— Сначала мне бы хотелось как минимум знать, с кем я говорю. Вы немец? Или это секрет?

— Что именно секрет, капитан? Кто я или моя национальность? — На сей раз собеседник не скрывал иронии. Зельцу это не понравилось.

— Может, достаточно пустых разговоров? Столько людей погибло… Почему я должен выполнять ваши распоряжения?

— Потому, капитан, что вы военный человек и знаете — прав тот, у кого более выгодная позиция. Продемонстрировать возможности моих снайперов? Например, на вашей фуражке?

— Это бред… мальчишество…

— Я тоже так считаю. А насчет жертв… Их могло бы и вовсе не быть, если б не ваш кретин фельдфебель…

— Мудель?! — Не сдержался обычно нордически спокойный Зельц. — Идиот. Надеюсь, он мертв?

— Увы, капитан, увы. Что же касается вашего интереса к моей скромной персоне, то я с удовольствием представлюсь. Посмотрите на балкон прямо перед вами. Третий этаж…

Зельц поднял голову и увидел, как на разрушенный недавним взрывом балкон вышел человек в камуфляжном, пустынной расцветки, комбинезоне:

— Будем знакомы, капитан, — майор Московенко, военная разведка России.

— Капитан панцерваффе Зельц… — машинально ответил тот, привычно вытягиваясь по стойке «смирно». — Русский?! Вы — русский?!

— А у вас проблемы с некоторыми национальностями?

Зельц, подавивший первое удивление, покачал головой:

— Отнюдь, герр майор. Я не нацист и никогда им не был, если вы это имели в виду. И не поклонник евгенических учений доктора Мер…

— Вам не надоело кричать? — недослушав, ответил майор. — Идите —к подъезду. Надеюсь, ваши солдаты не наделают глупостей — мне бы этого не хотелось…

— Мне тоже… — буркнул Зельц и, махнув рукой наблюдавшим за ним солдатам («Все в порядке!»), пошел в указанном направлении…

Сама по себе встреча двух офицеров двух некогда противостоявших армий и двух разных времен прошла как-то буднично и незаметно. Подошедший к подъезду Зельц был вежливо препровожден постоянно улыбающимся солдатом на третий этаж, где его ждал уже знакомый майор. Кроме него в комнате находился еще один человек (улыбчивый солдат со странным именем «Окунь», сказав что-то майору и украдкой показав Зельцу… язык, сразу же ушел) — невысокий, седой, одетый в тот же непривычный желтовато-коричневый камуфляж без каких-либо знаков различия. Стоя рядом с Московенко («Маскауфенко», как переиначил его фамилию Зельц), он несколько секунд молча рассматривал застывшего капитана, еще не решившего, как следует вести себя в данной ситуации — с одной стороны, Зельц вроде бы являлся военнопленным, с другой — он себя таковым не ощущал. Неловкое молчание первым нарушил Зельц:

— Капитан двадцать первой бронетанковой дивизии Ольгерт Зельц прибыл для… ведения… переговоров. К вашим услугам, господа…

Стоящие перед ним люди переглянулись. Первым заговорил пожилой:

— Что ж, рад с вами познакомиться, капитан. Честно говоря, не ожидал… Впрочем, ладно… Вы меня хорошо понимаете (говорил он на чистейшем берлинском)?

— Абсолютно. Ваш немецкий идеален. Можете считать это за комплимент, но я давно не слышал подобного. Вы, вероятно, бывали в Германии? Берлин, может быть, Потсдам?

— Десять лет, капитан. Я десять лет служил на вашей родине.

— Служили? — Похоже, этого Зельц услышать не ожидал. — Десять лет? Где?

Вместо ответа собеседник жестом указал ему на широкую мраморную скамью:

— Присаживайтесь. Разговор предстоит долгий и… непростой…

Кивнув, Зельц сел, оба его собеседника сделали то же самое.

— Как мне обращаться к вам? Вы тоже военный человек? Как и господин майор?

— О, простите, капитан, это действительно не совсем вежливо с моей стороны. Разрешите представиться — генерал Музыкальный, военная разведка России…

Он не договорил, с удивлением глядя на вскочившего Зельца (привычка — вторая натура: настоящий офицер остается таковым в любой ситуации).

— Простите, господин генерал. Я не знал. Разрешите присесть?

— Садитесь, капитан, садитесь. Вы вовсе не обязаны так… э… поступать. Я не ваш непосредственный начальник, в конце концов…

— Мои, как вы изволили выразиться, непосредственные начальники погибли. Младшему офицеру непозволительно в присутствии…

Генерал махнул рукой:

— Ладно, ладно, капитан, я понимаю. Вольно.

— Благодарю. — Зельц вновь опустился на сиденье. — Я могу задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Каков мой… статус? Я военнопленный?

— Военнопленный? — Простейший вопрос неожиданно поставил генерала в тупик. — Ну… я так не думаю… Скорее всего нет. Потерпите немного — и поймете почему. Хорошо?

— Да. — Зельц хотел попросить разрешений закурить, но не решился, — Вы хотели что-то мне рассказать?