– Я оставила его в Петербурге, – коротко ответила дама и вдруг рассердилась: – Почему ты до сих пор не одета, не причесана? Скоро будут гости!
Вера взмолилась:
– Позвольте мне нынче еще не являться в гостиную!
– Полно, Вера, чудить! Евгений завтра уезжает, а ты очень хотела его повидать, не так ли? Да и отчего бы не обновить альбом?
Юной воспитаннице пришлось покориться. Без всякой радости она перебирала наряды, подаренные княгиней. Совсем недавно это занятие доставляло ей несказанное удовольствие, ныне же добавило страданий. «К чему все? – горько размышляла Вера. – Все сокровища мира не купят его любви…» Она выбрала самое простенькое платье из тафты, серенькую косынку. Дуняша причесала ее тоже просто, по-домашнему. Вера безразлично смотрела на себя в зеркало.
Она не могла и догадываться, каким удачным оказалось сочетание простоты ее наряда и одухотворенности бледного личика. В ее облике проявилась трогательность наивности и чистоты. Опытная кокетка добивается этого эффекта искусственными ухищрениями, зная, как произвести впечатление на мужчину, а Вера лишь желала казаться незаметнее.
Это был большой прием. Княгиня наняла по этому случаю какую-то итальянскую знаменитость, певицу, гремевшую в Петербурге несколько лет назад. Весь московский бомонд съезжался к ярко освещенному подъезду княжеского дома к десяти часам. Предполагались легкие закуски, чай и сплошь духовная пища: музыка, пение, стихи.
Вера заранее проскользнула в гостиную, освещенную множеством свечей и уставленную стульями. Она привычно спряталась за самоваром и стала наблюдать за прибывающими гостями. Гостиная постепенно наполнилась говором и смехом. Никто не обращал на воспитанницу внимания, и это было для нее спасением. Вот появился Евгений. Он был нарасхват, раскланивался направо и налево. Наконец все расселись, у рояля воцарилась тучная немолодая певица, и аккомпаниатор взял первые аккорды. Только теперь в дверях гостиной возник Вольский. Сердце Веры вздрогнуло, застучало в висках. Вольский поискал глазами Евгения и стал пробираться через заполненный ряд, бесцеремонно наступая на ноги. Прежде чем сесть возле поэта, Вольский послал всем воздушный поцелуй и сказал по-французски:
– Простите, господа.
Итальянка пела немилосердно долго. Голос ее рыдал, она картинно вздымала руки и грудь, изображая на раскрашенном лице глубокие страдания. К изумлению Веры, после каждого произведения вокруг раздавалось: «Шарман! Браво!» Вера не спускала глаз с Андрея. Тот вертелся на стуле, заговаривал с барышнями, сидевшими перед ним, с Евгением, с княгиней, которая умоляюще прижимала к губам веер, заставляя его молчать. Время от времени Вольский окидывал гостиную взглядом, тогда Вера глубже забиралась в угол и пряталась за самовар.
Наконец певица исчерпала свой репертуар и освободила место для Евгения. Юноша прочитал несколько стихотворений и поспешил укрыться среди зрителей. Его место занял какой-то молодой офицер. Он просто спел под гитару «Черную шаль», а после модный романс «Черный цвет, мрачный цвет». И хотя княгиня кривила лицо и бормотала что-то про дурной тон, Вере пришлись по сердцу именно эти незатейливые пьесы. Она заметила, что и Вольский бросил шалить и беспокоить окружающих. Теперь он слушал, чуть усмехаясь и трепля по обычаю мочку уха. Выступал еще какой-то немец-фокусник, и на этом концертная программа завершилась. Одни ринулись к чайному столу, другие составили партию в вист – словом, разошлись по кружкам. Только теперь Вольский заметил Веру и подошел к ней.
– Позвольте поздравить вас с выздоровлением, – не совсем уверенно произнес он.
Вера холодно ответила:
– Благодарствую.
– Сердитесь?
Девушка могла поклясться, что в его голосе звучали нотки раскаяния.
– Отчего же, Андрей Аркадьевич? Нам, кажется, нечего делить. Да и что я вам? – К горлу подступили слезы, и последнюю фразу Вера едва прошептала.
Вольский вдруг взял ее руку и прижал к губам, вызывая недоумение окружающих. Не отпуская руки, он долго смотрел Вере в глаза, пока девушка, придя в себя, не высвободилась. На них с любопытством поглядывали и шептались, а Браницкая, проходя мимо чайного стола, что-то сказала Вольскому сквозь зубы.
– Вы меня много обяжете, если оставите в покое, – пряча глаза, проговорила Вера.
С несвойственной ему потерянностью Вольский спросил:
– Хорошо, но что мне сделать, чтобы вы больше не дулись?
Чтобы как-то от него отделаться и не привлекать внимание окружающих, Вера попросила:
– Устройте мне отдельную встречу с Евгением.
Вольский поднял брови:
– Зачем?
Вера брякнула первое, что пришло ей в голову:
– Мне нужно вернуть ему книгу Гофмана.
Андрей усмехнулся:
– И только?
Бедная воспитанница оглядела публику, в ожидании чая наблюдавшую всю эту сцену, и в отчаянии воскликнула:
– Да уйдите же, вы мне мешаете! – И она принялась разливать чай.
Вольский же прямиком направился к Евгению, который вел оживленную беседу с какими-то важными господами. Вольский что-то произнес, и весь кружок обернулся в сторону Веры, а Евгений кивнул ей с улыбкой. Вера готова была провалиться сквозь землю. Андрей готовился сообщить девушке о выполненном поручении, но тут ретивого посланца перехватила Браницкая. Забыв об открытом самоваре, Вера наблюдала, как та, прикрывая гнев любезной улыбкой, отчитывала Вольского. Горячий чай вылился из чашки на тонкое блюдечко. Вера обожглась и ахнула, чем вызвала сострадание вездесущего Алексеева. Тот едва оторвался от карт ради чая и бросился к воспитаннице:
– Подуть! Подуть! – и тут же исполнил.
– Ах, оставьте! – брезгливо отдернулась Вера и, задев чашку, опрокинула ее на светлые панталоны Алексеева.
Чиновник взвился от боли, Вера от ужаса закрыла лицо руками, Вольский громко захохотал. Возмездие явилось в облике княгини. Глаза ее метали молнии, но она владела собой. Холодно улыбнувшись, Браницкая произнесла:
– Веринька, проводи господина Алексеева к Малаше, она приложит мазь на ожог.
Девушке ничего не оставалось делать, как подчиниться. Всю дорогу Алексеев ворчал, сожалея о безнадежно испорченных панталонах. Вера не слушала его, думая о своем. Только когда в темном коридорчике Иван Иванович попытался приобнять ее за талию, она довольно сильно оттолкнула его и быстро прошла вперед. Чуткое ухо девушки уловило бормотание Алексеева:
– Ну, ничего, ничего. Я дождусь. Я не тороплюсь.
Когда она вернулась в гостиную, передав несносного Алексеева на попечение Малаши, гости уже разъезжались. Постепенно гостиная опустела, остались только свои, завсегдатаи кружка княгини. Вольский разместился в кресле с бокалом вина и распустил галстук. Евгений наигрывал что-то на фортепьяно и поглядывал в сторону Браницкой, которая кокетничала с молодым офицером, певшим давеча романсы. Чаю больше никто не желал, кроме вернувшегося Алексеева, и Вера могла отлучиться в свою комнату за альбомом. Когда она вернулась, Евгений хлопнул крышкой рояля и подошел к ней:
– Андрей передал мне вашу просьбу. Я и сам желал с вами поговорить, да все недосуг было. А теперь я уезжаю. Присядем подальше, у окна, чтобы нам не мешали.
Они отошли в дальний угол гостиной и сели на софу. Собственно, Вера не знала, о чем именно она хочет говорить с юным поэтом. Для начала она попросила вписать в альбом что-нибудь своего, а сама молча следила за его руками. Ей было жаль прощаться с Евгением, как с братом, как с родным или давно близким человеком. Если бы Евгений попросил помощи, она отдала бы последнее. Еще Веру мучили дурные предчувствия, каким-то образом связанные с Петербургом. Поэтому девушка молча смотрела на юного поэта, и во взгляде ее неожиданно читались и любовь, и скорбь, и почти материнская жалость. Евгений долго писал, а после, отдавая альбом, спросил с теплой улыбкой:
– Разве это все?
– Н-нет, – смущенно ответила Вера.
Ей непременно надо было разъяснить поступки Вольского, иначе эта боль, заставившая Веру слечь в постель, так и не покинет ее. Она беспомощно оглянулась в сторону Вольского и встретилась с его внимательным взглядом.
– Вы не должны строго судить, – будто читая ее мысли, произнес Евгений. – Поверьте, Андрей – добрый, благородный человек, но…
– Его развратило общество? – невесело смеясь, дополнила Вера.
– И да и нет. – Евгений запустил пальцы в чудесные темные волосы. – Люди, подобные ему, то есть имеющие в жизни все, кроме одного – цели, сейчас не редкость. Знаете, что говорит Баратынский о нашем поколении? Эгоизм – наше законное божество, ибо мы свергнули прежних кумиров и не уверовали в новых.
– Мне кажется, вы вовсе не такой, – тихо сказала Вера.
– Меня спасает поэзия, – улыбнулся Евгений. – Андрей часто шутит, что он завидует мне: я могу себя выразить, я знаю вдохновение, высокие помыслы.
– Ах, он еще и завистник! – возмутилась Вера.
Евгений покачал головой:
– Это не зависть. Это тоска невысказанной души. Господь не дал Андрею творческого дара, или он еще не распознал его в себе. В этом его беда. Вольский ищет, но ему трудно, он на грани падения.
Вера снова встрепенулась:
– Он давно уже пал! Вы добрый человек, многое ему прощаете и не хотите видеть, как низко он пал!
Евгений удивленно смотрел на нее.
– Вы несправедливы к Андрею. Для Вольского существуют Божий закон и законы чести. Ни то ни другое он не преступил ни разу, иначе он не был бы моим другом.
– Да он предавал вас неоднократно! – воскликнула Вера невольно и тут же раскаялась.
Голос поэта обрел твердость.
– Вы ошибаетесь. О предательстве не может быть и речи.
Девушка жалко пролепетала:
– Но Вольский и Браницкая…
Евгений не дал ей договорить, взяв за руку и крепко сжав ее.
– Не продолжайте. Не уподобляйтесь салонным сплетникам, в Москве им несть числа. Андрей нуждается в
вашемвнимании, ему необходимо
вашеучастие… Я знаю причину вашей болезни, он рассказал мне в раскаянии.
Вера покраснела до слез. Затронутая тема волновала ее, но это было так больно и стыдно! Евгений продолжал:
– Я хорошо знаю Вольского, и мне кажется, что именно вы могли бы помочь ему и удержать от падения. Ему нужна как воздух ваша… доброта.
Вера окончательно растерялась:
– Да, но княгиня…
Евгений вновь не дал ей продолжить:
– Гете говорил, что можно одновременно прижимать к горячему сердцу и алую розу, и белую лилию. В человеческих отношениях все так напутано. Одно я знаю наверное: у вас есть право на Андрея, воспользуйтесь им, пока не поздно.
От излишнего волнения Вера уже плохо понимала, что говорит ей поэт. Она выразила давнее удивление:
– Но как вы можете снисходительно смотреть на… многие поступки Андрея и все ему прощать?
Евгений погрустнел:
– Моя болезнь вынуждает меня смотреть на мир иначе, нежели смотрят здоровые люди. Вся моя мудрость отсюда. Я чувствую кратковременность жизни и умею ценить ее дары. Учусь прощать…
Воспитанница снова глупо спросила:
– Но неужели вы не ревнуете, в конце концов?
Юный поэт посмотрел в сторону княгини и грустно усмехнулся:
– Я болен, но я не ангел… Не судите ее, у Ольги Юрьевны страдающая душа, об этом знают немногие. За это ей все прощается.
Он умолк, и Вера увидела в его глазах глубокую грусть. Уже не сдерживаясь, она протянула руку и нежно погладила Евгения по волосам. Тут над ее ухом раздалось саркастическое:
– Однако они нашли друг друга. Ни дать ни взять пастушеская идиллия! «Воспитанница и поэт» – чем не сюжет для романтической баллады? – Перед ними стоял трезвый и злой Вольский.
Евгений побледнел. Поднявшись с софы, он молча смотрел в глаза Андрею. Вокруг них стали собираться любопытствующие. Княгиня спокойно наблюдала эту сцену со своего места. Вера не выдержала и ринулась в бой:
– Вы ничего не понимаете! Евгений уезжает…
– Доброго пути! – перебил ее Вольский, не отступая от приятеля. – Или у вас траур по этому поводу? Да, поэты счастливы в любви! Все поэтам – и слава, и вздохи, и обожание неопытных девиц. Не сделаться ль и мне поэтом?
Евгений медленно стянул с руки перчатку и, слегка ударив ею Вольского, тихо произнес:
– Я вызываю вас.
В руках Вольского хрустнул бокал, и лиловое стекло посыпалось на роскошный персидский ковер.
Глава 8
Страсти
– Вы должны их остановить! Это безумие! – металась Вера, а княгиня с холодным любопытством разглядывала ее и молчала.
Близился роковой час дуэли. Противники спешили покончить с этим поскорее: у Евгения в десять часов отбывал дилижанс на Санкт-Петербург. Все приготовления велись в доме княгини, отсюда же дуэлянты, едва рассветет, должны были отправиться в Марьину Рощу. В секунданты вызвались молодой офицер и один из архивных юношей, приятелей Вольского. Они привезли пистолеты, обговорили условия дуэли. Никто не спал в доме княгини. Евгений и Вольский писали последние письма родным, секунданты проверяли боеспособность дуэльных пистолетов и взбадривались мадерой. Княгиня удалилась к себе, отослав Веру спать, но юная воспитанница не могла и помыслить о сне. Промучившись некоторое время, она не выдержала и отправилась к Браницкой. Та лежала в постели с французским томиком в руке и показалась Вере кощунственно беспечной. Слушая Веру и наблюдая за ней, княгиня молчала. Как было ее понять? Наконец она изрекла:
– Из чего ты хлопочешь, Веринька? Не из-за тебя ли все это? Остановить их невозможно. Ты сама видела, какое оскорбление нанес Евгений Вольскому, да еще прилюдно! Дуэль неизбежна. Я надеюсь, что они не станут целиться друг в друга. Другое дело, последствия. Евгений может лишиться места у Нессельроде, да и Вольскому не поздоровится, коли прознает начальство. Насилу я уговорила секундантов не трезвонить по Москве о дуэли. Добро еще ночь. Молись, Вера, и только.
Спокойствие княгини показалось девушке чудовищным. Она метнулась было к Евгению, но побоялась усугубить его ссору с приятелем. Оставалось только умолять Вольского отказаться от дуэли, но как? Отказавшись стреляться, он прослывет трусом. Слишком много свидетелей этого столкновения. Что делать?
Вера ломала руки в отчаянии и бесцельно бродила по коридору. Однако следует попытаться предотвратить дуэль, решила она и направилась в кабинет, где непримиримые враги скрипели перьями. Подойдя к дверям кабинета, Вера прислушалась.
Ей было страшно, как и в тот момент, когда оба приятеля, смертельно бледные, готовы были сжечь друг друга взглядами. Девушка почувствовала тогда, что для них не существует ни она, ни княгиня, ни весь внешний мир.
Слегка приоткрыв дверь и перекрестившись, Вера тихо вошла в кабинет. Она с удивлением обнаружила, что непримиримые враги уютно устроились в креслах у камина, рядом со столиком, уставленном бутылками, и мирно беседуют. Вернее, говорил Вольский, покуривая трубку. До Веры донеслось:
– Что-то совсем неладно со мной, Евгений. Вот и ты меня тоже бросаешь. Пропаду я вконец в толстозадой.
– Ты о Москве? Так едем в Петербург!
– А что там? Все то же, брось. И ты знаешь прекрасно, матушка меня никуда от своей юбки не отпустит. Можно было бы плюнуть, да ради чего? Все те же лица, те же толки в гостиных, только больше раболепства из-за близости двора. Нет… Разве что уехать на Кавказ или куда подальше?.. И почему я не пошел в гусары? – Вольский грустно усмехнулся.
– С этой историей надо скорее покончить, – рассудил Евгений. – Там волнуются, пора сообщить секундантам. Твое извинительное письмо по всей форме избавляет тебя от всякого подозрения в трусости. Остальное – на совести свидетелей.
Вера не рискнула слушать далее. Негодуя и дрожа от пережитого страха, она поднялась к себе. Впрочем, чувство облегчения постепенно вытеснило все остальные. Хороши же друзья, разыграли комедию! Добро еще, дружество возобладало. Кто из них первый шагнул к примирению? Теперь уже не важно… Вера свалилась в кровать не раздеваясь: до рассвета оставалось не более двух часов.
И снова ей снился сон, полный соблазна. Волнующая нагота Вольского, чувственные губы, их вкус, головокружительная бездна, открывающаяся в его слегка прищуренных синих глазах. Руки Веры во сне касались мягких вьющихся волос, скользили по плечам Вольского, его твердой груди. Она чувствовала его касания, сводящие с ума. Уста их сближаются, и вдруг Вольский резко отодвигает ее и даже встряхивает зачем-то.
– Барышня! Барышня! Евгений Дмитриевич уезжают, велели кланяться! – трясла девушку Дуня. – Вы же бранить меня будете, коли не разбужу вас. Да проснитесь же, барышня! Вот-вот отбудут, и не свидитесь больше.
Вера подскочила. Мимоходом глянув в зеркало и машинально поправив волосы, она понеслась вниз. Евгений спешил: ему предстояло еще заехать на квартиру за багажом. Он стоял в передней в цилиндре и бурнусе, готовый к выходу. О секундантах уже не было и помина, прощались с поэтом лишь Вольский с княгиней да прислуга. Евгений ласково улыбнулся Вере. Ни слова о дуэли. Приятели крепко обнялись. Княгиня, облаченная в утренний наряд, была бледна и молчалива. Она не выказывала никаких чувств по поводу прощания, только рука ее, поданная юноше, слегка дрожала.
– Ну, – с грустью вздохнул Евгений, окинув провожающих взглядом, – суди меня Бог и Великий Новгород! Прощайте.
Вера не выдержала, бросилась к нему, целуя и крестя на дорогу. Последний, красноречивый взгляд в сторону княгини – и Евгений бежал. С улицы донеслось:
– Пошел! – и грохот экипажа.
Вера прильнула к окну, но ничего не видела из-за слез. Повисла тягостная тишина. Вмиг стало необычайно пусто.
– Ступайте и вы, Андрей Аркадьевич, – безжизненно произнесла княгиня. – На сегодня довольно происшествий.
Она удалилась, не прощаясь и не взглянув на воспитанницу. Девушка удивилась, как это Браницкая, педантичная и строгая в подобных случаях, оставила ее наедине с Вольским. Еще не совсем остывшая от сна, пригрезившегося ей давеча, Вера с опаской поглядывала на молодого человека. Андрей был тих и грустен. Тепло посмотрев на воспитанницу, он произнес:
– Пожалуй, нам следует объясниться.
Лицо его осунулось от бессонной ночи и пережитых волнений. Потерев глаза ладонями, Вольский предложил:
– Прошу в гостиную, здесь не с руки, – и приказал Малаше, неотступно преследующей их своим любопытством, принести кофе.
Первый же вопрос Вольского изрядно смутил девушку.
– Вы меня презираете, не так ли? Я не смыл кровью оскорбление, нанесенное мне приятелем.
Вера не знала, что отвечать. Она пролепетала:
– Вовсе нет. Я рада, что вы оба живы и благополучны.
– Вы, конечно, думаете, что я струсил?
Вера совсем потерялась:
– Нет-нет, я знаю, вы не такой.
Вольский внимательно посмотрел на нее. Он помолчал, кусая губы и глядя по сторонам.
– Я стреляю без промаха. Евгений же пистолета в руках не держал, – продолжал он взволнованно. – Исход дуэли был предрешен. Мальчишка знал это и лез на рожон! Я слишком люблю его, чтобы позволить ему получить пулю в лоб.
Вера улыбнулась, но тут же скрыла улыбку, боясь обидеть Андрея.
– Вы можете не оправдываться, Андрей Аркадьевич. Никто не подумает о вас дурно.
– Я сам предложил примирение, секунданты меня поддержали.
– А Евгений? – полюбопытствовала Вера.
– Он был рад. Я болван! Обидеть его – все равно что побить ребенка! – горячился Вольский.
Вошла Малаша с серебряным подносом. Исподлобья поглядывая на пару, она расставила дымящиеся чашки на столике и замерла в ожидании дальнейших приказаний. Вольский жестом выслал ее вон. Малаша медленно и неохотно направилась к двери, постоянно оглядываясь и усмехаясь.
Вера поймала себя на том, что боится Малашу с ее наглыми ухмылками. И дело вовсе не в том, что горничная княгини горазда сплетничать. От нее исходила опасность, чувствовалась готовность на всякую подлость. Малаша постоянно кружила вокруг Веры, будто поджидала, когда та оступится. В ее присутствии бедная воспитанница обычно трепетала, становилась неуклюжей, роняла корзинку с работой, а то и чашку. И теперь Вера как-то съежилась, вжала голову в плечи.
– Ну? – грозно обернулся Вольский, и Малаша исчезла за дверьми.
Вера заговорила свободнее:
– Почему вы говорите со мной об этом? Что желаете услышать? Я всего лишь бедная воспитанница, неужто мое мнение что-то значит для вас?
Вольский усмехнулся, отошел кокну, куда заглядывал блеклый, пасмурный день.
– Молва меня не страшит, – ответил он, – я мало дорожу общественным мнением. Но с вами все иначе. С тех пор как я увидел вас здесь, в этом смешном платье, что-то повернулось в моей жизни. Я не желал придавать значения сей перемене, бежал от судьбы, пытался ее обмануть. Должно быть, это не в моей власти. Воля ваша, но мне кажется, что я люблю вас.
Вольский обернулся, и Вера увидела его по-мальчишечьи растерянное лицо. Инстинктом она понимала, что Андрей движим неподдельными чувствами, и эта откровенность помешала девушке ответить, как хотелось, как грезилось уже давно. Сколь часто в мечтах неопытная девица видела Вольского у своих ног влюбленным, коленопреклоненным. С каким торжеством готовила она ему отповедь. Ради этого заучила наизусть ответ Татьяны из «Евгения Онегина» и готовилась произнести с торжеством и презрением:
…что к моим ногам
Вас привело? Какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Какой сладостной казалась ей месть, каким жалким виделся поверженный Вольский! Каким праведным гневом пылала она, обличая прирученную жертву! Теперь Вере следовало это все осуществить. Но где надменность, где чувство торжества, где упоение победы? Девушка видела перед собой одинокого, метущегося, растерянного перед жизнью человека и не ощущала в себе ни торжества, ни мстительности.
Вольский, казалось, и не ждал ее ответа, удивляясь и прислушиваясь к своим чувствам. Если бы вслед за объяснениями он приступил к действию, Вера тотчас охладила бы его пыл. Но Вольский растерянно теребил мочку уха и смотрел жалко, как обиженный ребенок. Жалость, о, эта коварная жалость, сразила девушку наповал. Вера подошла к потерянному мужчине, еще не зная, что ему скажет.
– Должно быть, из-за дуэли вы так расчувствовались или из-за уехавшего Евгения. – Вера еще попыталась воздвигнуть преграду между собой и Вольским, ибо все преграды вдруг рухнули по произнесении Андреем слов признания.
Вольский улыбнулся:
– Возможно. Но теперь мне хорошо, когда я это сказал.
Он положил ей на плечи руки.
– Но княгиня… – начала было Вера, однако Вольский вдруг сильным движением привлек ее к себе, не дав продолжить.
Он пристально смотрел сопротивляющейся Вере в глаза и крепко сжимал ее плечи. Взгляд Вольского завораживал, магнетизировал бедную жертву. Вера вовсе ослабела. Голова ее кружилась, а губы приоткрылись невольно и тянулись к губам Андрея. И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Протяжно и глубоко вздохнув, Вольский резко отстранил Веру и отошел в сторону.
– Нет, ангел мой. Так нельзя. Уходи поскорее. Скорее, пока я не передумал!
Последние слова звучали почти криком, они подстегнули Веру. Ничего не понимая, чуть не плача, девушка метнулась к двери и едва не пришибла Малашу, которая, натурально, подсматривала и подслушивала…
Прибежав к себе, Вера рухнула в кресло, тщетно подавляя рыдания. Почему он оттолкнул ее? Андрей отвергает ее любовь, он пренебрег ее готовностью ответить на чувство! Он смеется над бедной воспитанницей, в грош ее не ставит! Что же делать? Забыть, не принимать на веру его признания, ведь это скорее насмешка, а не серьезное намерение. Больно уж скоро Вольский объяснился, да ведь ему не привыкать. Неужто это всего лишь ловушка для невинной глупой девицы?
– За что? Почему так жестоко? – плакала Вера, не замечая, как далеко завели ее сомнения.
Все слышанное о Вольском ранее всплыло в ее памяти, и больно жалили эти воспоминания. Да, да, это игра, всего лишь игра, и Вера чуть не пала жертвой холодного расчета. Она плакала, пока не уснула, утомленная и вовсе разочарованная.
Уже стемнело, когда княгиня, обеспокоенная тем, что девушка не вышла к обеду, прислала за ней. Пробуждение Веры было печально и безнадежно. Несостоявшаяся дуэль, прощание с Евгением, объяснение Вольского – все это, казалось, было давно и не с ней. Теперь девушка чувствовала себя вновь бедной провинциалкой, жалкой воспитанницей, приживалкой в доме княгини. И, будто созвучно ее мыслям, Браницкая попросила Веру прийти и почитать вслух.
«Ах да, – горько сказала Вера себе. – В обязанности воспитанницы непременно входит чтение вслух!»
Безропотно подчинясь, она явилась пред очи своей повелительницы. Однако княгиня вовсе не походила на угнетательницу бедных воспитанниц. Напротив, она сама была явно подавлена и в печали. Неубранные волосы, прежний утренний наряд свидетельствовали о том, что дама также весь день не выходила из своей комнаты и не покидала постели. Чуткий нос Веры уловил тонкий запах табака, пробивавшийся сквозь аромат любимых духов княгини.
– Что с тобой, душенька? На тебе лица нет, – встревожилась Браницкая, когда рассмотрела чуть припухшие и покрасневшие глаза Веры, ее покусанные губы. – Что еще случилось в этом несчастном доме? Тебя кто-нибудь обидел? Вольский? – Последнее прозвучало скорее утверждением, нежели вопросом.
Вера не нашлась что ответить, а княгиня восприняла это как согласие.
– Ну полно. Теперь он не часто будет тебя тревожить.
Произнеся эту загадочную фразу, дама замолчала, а Вера не решилась спросить, что это означает.
– Какую книгу будем читать, ваша светлость? – окончательно входя в роль чтицы, покорно вопросила она.
Погруженная в раздумья княгиня ответила не сразу. На туалетном столике лежало несколько французских томиков, однако Браницкая весьма удивила Веру, достав из-под подушки Евангелие. Будто оправдываясь, она произнесла:
– Хочу сходить на исповедь, надобно подготовиться. Прочти первое, что откроешь.
Вера прекрасно знала Святое Писание благодаря маменьке, Марье Степановне. Многие места она могла сказать наизусть. Открыв наугад книгу, девушка прочла:
– «Приносили к Нему и младенцев, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же, видя то, возбраняли им. Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам…»
– Довольно! – Вера даже вздрогнула, хотя княгиня произнесла это слово почти шепотом.
Удивленно взглянув на нее, Вера увидела, как смертельная бледность залила постаревшее, усталое лицо княгини, а глаза наполнились слезами.
– Оставь меня, все после… – Она упала лицом в подушки и более не произнесла ни слова.
Вера осторожно положила книжечку на край постели и вышла, совершенно ничего не понимая.
Последующие три дня протекли в тишине и унынии. Княгиня никого не принимала и почти не выходила из комнаты. Воспитанницу более не призывала к себе, и девушка истомилась в одиночестве и неопределенности положения. Она пыталась писать письма, вести журнал, но внутренняя лихорадка только возросла и не позволяла сосредоточиться на чем-либо. Странное поведение княгини не волновало Веру: мало ли тайн на совести пожившей экзальтированной особы. Более всего ее занимал Вольский, опять он. Девушка страстно желала знать, что делал он после того, как прогнал от себя Веру. Неужели был с княгиней? Что делает теперь, где бывает, каковы его намерения? Дав себе слово более не думать о Вольском и, будучи оскорбленной, не питать никаких надежд, Вера с легкостью нарушила это слово.
К тому же любимый роман Фенимора Купера окончательно лишил ее твердой почвы под ногами, окунув в мир грез. С нетерпением ребенка Вера жаждала появления героя, сей же час, сию секунду! Чуть не плача от невозможности немедленно припасть к мужественной груди, оказаться в объятиях благородного Натти или на худой конец юного индейца Ункаса, Вера в забытьи теребила заветную нитку бисера на своем запястье. Она грезила зелеными просторами, водопадами, лесами и прериями дикой Америки, представляя себя то на месте Коры, то ее сестры. Иссушающие мечты, заставляющие сильнее биться сердце и волнующие кровь, разбивались о грубую действительность. Руки искали объятий, но осязали холодную подушку, губы искали поцелуев, но ничего достойнее собственных рук не находили.
Впрочем, как-то незаметно Натти и даже краснокожий Ункас в ее грезах обретали знакомые черты красивого блондина с насмешливой улыбкой и прищуренными глазами. Это было как наваждение, но именно это соседство так волновало, а вымышленные сцены любви делало чувствительными до осязания.
Вконец рассердившись на себя и сходя с ума от одиночества и неведения, девушка решилась на крайний шаг, потребовавший от нее невероятного мужества. Вера рискнула подступиться к Малаше и расспросить ее о Вольском. Улучив удобный момент, когда плутоватая горничная, пользуясь свободой и безнаказанностью, расположилась на кухне, смакуя хозяйский кофе, Вера приступила к опасной миссии. Стараясь избавиться от противной дрожи в коленях, девушка заискивающе произнесла:
– Малаша, ты добрая девушка и не откажешь мне в пустячной услуге.
Горничная хладнокровно смотрела в глаза воспитаннице, даже не сделав попытки встать. Малашу нисколько не смутило, что ее застали за незаконным действом.
– Чего желаете, барышня? – спросила она, по-прежнему бесцеремонно разглядывая трепещущую перед ней девушку.
Вера изрядно покраснела и выдавила из себя:
– Скажи мне, Андрей Аркадьевич давеча, когда уехал Евгений Дмитриевич… он тотчас покинул наш дом?
Беспутная горничная одарила девушку взглядом, в котором читались самые низкие подозрения и самые порочные представления, на какие она была способна. Вера еще более покраснела.
– Мне не велено ничего говорить вам об Андрее Аркадьевиче-с, – наконец изрекла Малаша.
Вера сняла с пальца колечко, подарок княгини, и молча протянула его Малаше. Глаза горничной алчно блеснули.
