На следующее утро Вера проснулась в прекрасном расположении духа. Она потянулась в своей уютной постельке, потом вскочила и подошла к окну. Там сентябрьское солнце золотило купола, сновал торговый люд, а на бульваре няньки прогуливали детей. Было уже часов одиннадцать.
      В дверь просунулась простоватая мордашка с лукавой улыбкой:
      – Барышня проснулись? А меня к вам приставили, в горничные. Дуняша я.
      Вера обрадовалась служанке как подруге, сразу почувствовав, что сойдется с ней. С непривычки неловко принимая помощь, Вера потихоньку выспросила Дуняшу о княгине и ее гостях, в особенности о двух известных франтах. Горничная поразила барышню своей осведомленностью. Она охотно рассказала, что княгиня живет с мужем врозь, видятся они весьма нечасто. Браницкой предоставлена полная свобода. Князь – очень важный чин в Петербурге – отправил жену в Москву во избежание какого-то скандала.
      – Оно и лучше! – рассудила Дуняша. – В Питере-то сыро, дожди, живому человеку – смерть. Там от чахотки мрут как мухи. Мы бывали и в заграницах, но лучшего места, чем Москва, не сыскать.
      Про молодых приятелей княгини Дуняша поведала, что они числятся по архивам, оба вышли из Московского университета, богаты, завидные женихи. Арсеньев только что со студенческой скамьи, Вольский постарше будет, ему уже двадцать три.
      – Евгений Дмитрич – они тихие, – продолжала повествовать Дуняша, причесывая барышню, – все думают о чем-то, а вот Андрей Аркадьич – повесы, ох и беда нашему брату! Все московские барышни по им сохнут. Сказывают, цыганку содержит. Матушка у них больно строга. Все позволяет им, что баловство, но жениться без их благословения – ни-ни! По миру пустит, если что не по им будет, крута больно. Братец-то их, сказывают, женился на матушкиной компаньонке, так она лишила их наследства и от дома отказала. Очень бедствуют.
      В комнату вошла княгиня в легком пеньюаре с длинными висячими рукавами и в маленьком кружевном чепце.
      – Нравится ли тебе здесь, Веринька? – был ее первый вопрос.
      – Да, ваша светлость, – немного смутившись, ответила воспитанница.
      – Ну полно, никаких церемоний. Зови меня по имени-отчеству, если угодно.
      Она пересмотрела вещи и белье Веры, поморщилась:
      – Фу, какая гадость! Моя воспитанница не должна так дурно одеваться. – И тотчас распорядилась: – Дуняша, принеси барышне из моих сундуков дюжину батистовых рубашек, тех, что вышиты тобой и Малашей. Да еще прихвати дюжину новых шелковых чулок. – Ласково улыбнувшись вовсе смутившейся Вере, княгиня повторила: – Негоже моей воспитаннице щеголять в фильдекосе, как какой-нибудь гувернантке или горничной.
      Вера припомнила давешнее знакомство с Вольским и покраснела. Дуняша бросилась исполнять приказ, а княгиня, присев на стул, разглядывала воспитанницу, которая под ее взглядом окончательно потерялась и опустила глаза. Браницкая продолжила:
      – Я пригласила учителей: француженку, учителя музыки и танцев, русской словесности, арифметики, ну и прочая. Они должны образовать тебя в умную светскую барышню.
      Вера не смела ни слова сказать, ни поблагодарить, так была смущена. Княгиня, казалось, не замечала этого.
      – Да, и насчет твоего гардероба я тоже распоряжусь. Сегодня придет портниха от мадам Лебур снимать мерки. Скоро начнутся балы, тебе нужно справить наряды. А это все – выбросить немедля! Обувь, шляпки, платья – все будет новое. Ты довольна?
      – Премного благодарна, ваша светлость, – чуть присела растерянная девушка. Слишком много всего сразу обрушилось на нее, к тому же Вера отчаянно трусила под пристальным взглядом княгини.
      Браницкая же явила наконец милосердие, просто улыбнувшись вдруг и потрепав воспитанницу по щеке:
      – Ну, полно робеть. Я понимаю, все тебе ново. Ничего, обживешься. К хорошему быстро привыкают. И еще, последнее. – Красивое лицо княгини приняло значительное выражение. – Помнишь ли анекдот из «Письмовника», когда кавалер спрашивает у девицы: «Как, сударыня, пройти к вашей спальне?» – и девица отвечает: «Через церковь»? Затверди это хорошенько. У меня бывает много молодых людей, подчас они повесы и в тебе увидят легкую добычу. Остерегайся их, в особенности Вольского. У него слава соблазнителя и донжуана. По-дружески советую…
 
      Так начался для Веры новый день чудес. После обеда ей предстояла поездка с княгиней по модным магазинам, к модисткам, портнихам и даже к ювелиру. Княгиня объявила, что впредь каждый день воспитанницы будет начинаться с классов, а вечером обязательно присутствие ее в салоне: разливать чай, играть на фортепьяно, петь, танцевать по необходимости. Когда же начнутся выезды, сопровождать княгиню по балам и театрам.
      Будничный обед у Браницкой вполне соответствовал московским вкусам и чрезвычайно понравился Вере. Стерляжья уха и расстегаи, отменная жирная кулебяка, и все это запивалось шипучим квасом. Девушка даже подумала, что совсем иначе представляла изысканный княжеский стол. И будто в ответ ее мыслям княгиня произнесла:
      – Грешна, люблю хорошо поесть! Только среди домашних и можно себе это позволить.
      За обедом присутствовали какие-то скучные дальние родственницы княгини, старые девы в чепцах да престарелая нянька. Вера отметила про себя, что вечерами здесь изрядно веселее: ей было тоскливо среди унылых лиц. Только сама Ольга Юрьевна составляла им контраст живостью и красотой. Среди своих она держалась просто, доброжелательно, и юная воспитанница почувствовала к ней нарождающуюся если не любовь, то привязанность.
      А вечером, когда Вера примеряла обновы, княгиня пригласила ее в дружеский, домашний кружок. Девушка растерялась от роскошного выбора: ей захотелось надеть самое красивое платье, чтобы показаться в лучшем свете княжеским гостям.
      Вольно же было некоторым господам шутить над ее бедным, провинциальным нарядом! В конце концов Вера остановилась на замечательном изумрудном платье, которому не нужны были украшения иные, кроме живых цветов. Букетик ей раздобыла Дуняша. Она же помогла дебютантке одеться и причесаться по-новому: с локонами и высоким шиньоном.
      Итак, кроме литературных собраний у княгини устраивались ежедневные вечеринки с картами и легкими закусками для постоянных друзей дома. В их число, разумеется, входили Вольский и Арсеньев. Когда Вера с замиранием сердца вошла в гостиную и заняла место у самовара, к ней тут же приблизился Вольский. Измерив краснеющую девушку оценивающим взглядом, он мягко произнес:
      – Зеленое вам к лицу, но локоны надо убрать. Простая прическа более естественна для вас. Не надо стыдиться простодушия, если оно от природы.
      Вера вдруг почувствовала, что теряет волю под умным, ироничным взглядом прищуренных синих глаз, и испугалась. Еще более пугала неопытную девушку враз исчезнувшая куда-то граница между ней и этим красивым молодым человеком: казалось, она знала его всегда и он обладает неоспоримым правом властвовать над ее душой и телом. Обреченно улыбаясь, Вера шла на заклание…
      Из сомнамбулического состояния девушку вывел обиженный возглас Браницкой:
      – Опять проигралась в пух! Евгений, вы приносите мне несчастье! Отчего вы смотрите под руку?
      Юноша оправдывался со смущенной улыбкой:
      – Я вовсе не смотрел, сударыня. Разве задумавшись?..
      – А не поехать ли нам завтра в Новинское? – предложил один из гостей. – Там с лета не убраны балаганы, а по случаю праздника будет ярмарка.
      Эта идея пришлась по вкусу публике, но княгиня ждала решения Вольского. Тот пожал плечами и, вертя в руках малахитовую безделушку с камина, изрек:
      – Я еду в манеж и после – в фехтовальную залу. А впрочем, – он взглянул на вздрогнувшую Веру, – мои занятия можно отложить.
      – Вы много меня обяжете, – язвительно заметила Браницкая, на что Вольский отвесил ироничный поклон.
      Остаток вечера Вера вынуждена была провести в малоприятном обществе того самого господина, что обыграл княгиню в карты. Звался он Иваном Ивановичем или просто Алексеевым. Для многих, как выяснилось после, было загадкой столь близкое его положение к княгине. Почему Браницкая впустила этого ничем не примечательного чиновника средних лет в свой домашний кружок, никто не знал. Подозревали их связь в прошлом, но такое предположение никак не вязалось ни с обликом того и другого, ни с тем, как княгиня обращалась с Алексеевым. Поговаривали о некоем одолжении, которое сделал Иван Иванович Браницкой, о давней тайне, связующей их, бог весть. Впрочем, Алексеев не пытался высовываться и привлекать к себе внимание, он был тих, услужлив. Обыгрывая в карты княгиню и ее гостей, сокрушался и просил извинения.
      К Вере он подобрался сразу же после того, как Вольский неожиданно откланялся и исчез, к изрядному неудовольствию княгини.
      – Какая спешка, однако! И все ради черных глаз дикарки. Ну просто «Notre Dame de Paris»! – негодовала Браницкая.
      Арсеньев, чуть краснея, вступился за приятеля:
      – Вы несправедливы к Андрею, сударыня. Матушка его больна и прислала за ним.
      – Ах да! – еще саркастичнее заметила княгиня. – Очередной смертельный недуг сразил Варвару Петровну! Должно быть, муха в чашку попала или один из пажей ослушался барской воли.
      Евгений стал что-то говорить вполголоса, очевидно, оправдывая приятеля, а Вере Алексеев нашептал, похихикивая, что Варвара Петровна, матушка Вольского, весьма оригинальная московская барыня. Очень богата, живет с екатерининским размахом. Ее подмосковная – маленькое государство с гвардией, полком прислуги, пажей и компаньонок. В государстве Варвары Петровны есть одаренные крепостные музыканты, художники, домашний театр с балетом из дворовых детей и хором певчих. Еще Алексеев рассказал, что матушка Вольского женским забавам – вышиванию по канве и вязанию бисерных кошельков – предпочитает бильярд, верховую езду, охоту и стрельбу по цели.
      – Весьма выдающаяся дама, оригинальна-с! – заключил Иван Иванович.
      – Это правда, что она отреклась от сына из-за компаньонки? – осмелилась спросить заинтригованная Вера.
      – Истинная правда. Очень бедствует братец Вольского с семейством.
      – А что же Андрей Аркадьевич? Он не помогает?
      – Где там! Он сам у матушки одалживается. Картишки жалует, цыганку содержит, устраивает пирушки для бездельников. Не по средствам живет, вместо того чтобы копить из жалованья на будущность. Варвара-то Петровна долго еще проживет, дама крепкая, здоровая. – Алексеев приблизился к девушке почти вплотную, что заставило ее отстраниться, и продолжил, увлекаясь: – Вот я, к примеру: в молодости не кутил, начинал с копейки и капиталец сколотил. Недоедал, недопивал, зато нынче с вельможами знаюсь и в княжеском доме на дружеской ноге. Теперь вот думаю обзавестись семейством, о детках, о подруге жизни мечтаю, пора…
      При этих словах Алексеев так плотоядно оглядел собеседницу, что та инстинктивно отодвинулась за самовар.
      Браницкая уговорила Евгения еще что-нибудь прочесть, и Вера вновь заслушалась музыкой элегий. Глядя на вдохновенное лицо юного поэта, она решила вдруг, что влюблена в него, в его грустные черные глаза, в болезненную бледность лица, чудесные волосы, падающие на плечи, в слабый, но чистый голос. Юная воспитанница призналась себе, что среди этих странных людей именно Евгений достоин любви и жалости, именно он ближе всех к идеалу возлюбленного, какой давно уже грезился Вере…
      Однако приснился ей в эту ночь не романтический поэт, почти небожитель, а вполне земной Андрей Аркадьевич Вольский, который творил с Верой что-то немыслимое. Во сне девушка ощущала жгучие объятия, головокружительные поцелуи его требовательных губ. Бедняжка не могла противиться мужской силе и страстному напору Вольского, хотя прекрасно осознавала, что ей надо бежать, спасаться, иначе она погибнет. Воля слабела и решимость таяла от страстных ласк. Вера металась во сне и отдавалась влекущей силе в сладостном изнеможении…
      Когда падение стало неизбежным, она проснулась с сильно бьющимся сердцем, еще явственно чувствуя на теле прикосновения рук Вольского, а на губах – вкус его поцелуев.
      – Господи, помоги! – прошептала мнимая распутница, невольно крестясь. – Какая же я порочная, гадкая, если мне снятся такие сны! И опять этот Вольский, как демон-искуситель, негодный ловелас! Ну почему он? Нет! Евгений – вот моя судьба. Он такой возвышенный, чистый…
      И все же сердце бедной девушки замирало от только что пережитого во сне так явственно. Вера даже застонала от бессилия в борьбе с наваждением. Однако, решив раскаяние отложить на утро, она предалась грезам, в которых почему-то не осталось места возвышенному облику поэта: над всеми чувствами невинной девушки властвовал образ порочно-красивого, обаятельного блондина.
 
      Поездка в Новинское вначале не задалась. Пришлось подковать лошадей, починить рессору коляски, отчего выехали гораздо позже намеченного. Княгиня нервничала еще и оттого, что Вольский опаздывал, давая повод думать, что он может и вовсе не явиться. Однако Андрей Аркадьевич, свежий и энергичный, несмотря на непривычно раннее вставание, подкатил в своем роскошном экипаже и предложил место Вере. Девушка в испуге тут же отказалась: после ночных видений, пережитых прошлой ночью, она боялась приближаться к Вольскому. Тот пожал плечами и подал руку одной из престарелых родственниц княгини. Браницкая взяла к себе в коляску Евгения и Алексеева, который с удовольствием примостился возле Веры. Девушка с невольной брезгливостью отмечала, что Иван Иванович пользуется всякой возможностью как бы невзначай коснуться Вериной руки или платья.
      Кроме этих двух экипажей в Новинское отправились еще несколько легких колясок с постоянными посетителями княгининых четвергов. Веселая компания шумела, сухой свежий ветер трепал ленты на шляпках дам и срывал цилиндры с мужчин. Вера старалась не искать глазами мужественный профиль Вольского с изящным изломом тонкого носа, мелькающий впереди в открытом экипаже. Она смотрела на Евгения, сидящего напротив. Арсеньев был задумчив, как всегда, он держал в руках шаль княгини. Браницкая, в свою очередь, хмурилась и капризно надувала губки, прислушиваясь к смеху, доносившемуся из коляски Вольского.
      Новинское пестрело цветными балаганами, флюгерами, игрушечными теремами. С потешных гор гремели одноколки, паяцы зазывали людей на представления, ввысь взмывали крашеные качели, со всех сторон звенели бубны и литавры. Вере доводилось как-то бывать на губернской ярмарке, но это ни с чем не сравнимое праздничное великолепие ослепило и оглушило провинциальную барышню. А диковиннее всего ей показались не дрессированные лошади, угадывающие числа, не кукольные представления, а мускулистый полуобнаженный индеец в причудливом головном уборе из перьев. С невозмутимым видом он метал веером ножи и томагавки; стреляя из лука, расщеплял одной стрелой другую, а после всего исполнял дикарский воинственный танец.
      Вере вдруг захотелось коснуться его раскрашенного лица или бронзового тела, дабы убедиться, что перед ней не умная механическая кукла, а живой человек. Девушка много читала об индейцах (она обожала романы Фенимора Купера) и очень сочувствовала их судьбе. Каким шальным ветром занесло этого дикаря так далеко от дремучих лесов родной Америки? Чья злая воля заставила гордого сына природы демонстрировать свои охотничьи таланты, кривляться на потребу праздной толпы?
      Индеец будто прочел ее мысли. Он остановился вдруг перед Верой и протянул ей нитку бисера, который только что нанизал языком. Девушка смутилась, но подарок приняла и ласково поблагодарила индейца. Непроницаемое лицо мужественного воина, превращенного в паяца, чуть дрогнуло, черные раскосые глаза на миг потеплели.
      – Браво! – раздалось над ухом Веры. – Кажется, дети природы поняли друг друга. Поздравляю вас с победой.
      В голосе Вольского явственно читалась ирония. Однако он решительно увлек воспитанницу на качели. Купаясь в его синем бездонном взгляде, послушно отдаваясь, вопреки собственным запретам, магии чар Вольского и буквально взлетая в небеса, Вера забыла о щемящей жалости, вызванной индейцем.
      Она забыла и о зароках, данных поутру. Влюбленная девушка наслаждалась весельем, молодостью, близостью Вольского. Тот не отходил от нее ни на шаг, решительно оттеснив Алексеева. И только на обратном пути, неожиданно для себя оказавшись в экипаже Вольского и проезжая мимо площадки, где выступал дикарь, Вера увидела его сидящим прямо на земле и жадно глотающим прозрачную жидкость из бутылки. Взгляд индейца был мутным и бессмысленным. Опять девушку охватила печаль и болезненная жалость. Что-то общее было у нее с этим заблудшим сыном Америки…
      Возвращаясь, кавалькада вынуждена была задержаться, поджидая Арсеньева. Евгений увлекся беседой с высоким светловолосым господином, окруженным детьми в сопровождении миловидной дамы. Юный поэт был непривычно оживлен, на щеках его появился румянец. Евгений пылко говорил, а высокий господин с мягкой улыбкой внимал ему.
      – Кто это? – полюбопытствовала Вера.
      – Знаменитый поэт Баратынский, – ответил Андрей, разглядывая его прищурив глаза и выпятив нижнюю губу.
      – Как?! – подскочила Вера.
      Она только вчера выудила из библиотеки княгини последний двухтомник Баратынского и упивалась его стихами. Совпадение поразило девушку, но она уже выучилась принимать чудеса как должное.
      – А он бывает на четвергах княгини? – спросила Вера у Вольского.
      – Баратынский вообще нигде не бывает. Извольте видеть, – насмешливо усмехаясь, продолжил Вольский, – почтенный отец семейства и примерный муж. Встают с петухами, как в деревне, а спать ложатся в девять часов, когда мы с вами, сударыня, идем к обеду. Куча детей, подмосковное имение, хозяйство – ничего романтического.
      Вера с удивлением взглянула на Вольского, чтобы понять, откуда эта желчь и ирония. Тем временем поэты раскланялись. До Веры донеслись слова Баратынского:
      – До встречи в зеленом клубе!
      Конечно, вчерашняя провинциалка не утерпела, чтобы не спросить у спутника:
      – Что такое «зеленый клуб»?
      – Очевидно, Баратынский имеет в виду Тверской бульвар, где вы изволите проживать, сударыня, а полгорода – прогуливаться.
      Весь обратный путь Вольский был задумчив и молчалив. Впрочем, все устали, хотели есть и мечтали об отдыхе. Когда прощались, Вольский едва взглянул в сторону Веры. Очевидно, в тот момент происходил неприятный разговор с княгиней. Девушка вернулась к экипажу в поисках выпавшего из кармана томика стихов и нечаянно услышала, как княгиня выговаривала молодому мужчине:
      – Приберегите свои приемы для более искушенных, Андрей Аркадьевич. Вера еще слишком юна и неопытна, эта победа не делает вам чести.
      Девушка напряглась, чтобы услышать ответ, но Вольский молчал. Княгиня продолжила после паузы:
      – Польстились на провинциальную свежесть и чистоту?
      Вера не знала, обнаружить себя или незаметно удалиться. Она тихонечко высунулась из-за кареты и разглядела хмурое лицо Андрея. Ноздри его трепетали, верхняя губа закушена, но Вольский молчал, не глядя на княгиню. Ее Вера не видела, только слышала.
      – Я знаю вас давно, вы никогда не женитесь на воспитаннице. На что она вам? Есть менее хлопотные и вполне досягаемые цели, одна из них перед вами.
      Девушка увидела, как насмешливо блеснули глаза Вольского, но он опять промолчал.
      – Прошу вас, Андрей Аркадьевич, держитесь подальше от Веры, у меня на нее свои планы.
      Княгиня щелчком захлопнула веер и, не оглядываясь, пошла к дому.

      Дни полетели с ошеломляющей быстротой, и однажды утром Вера со стыдом припомнила, что ни разу не написала письмо в маленький уездный городок, где осталось родное семейство Свечиных. Об этом напомнил ей неожиданный утренний визит. Всегда чем-то недовольная Малаша грубо вторглась в Верины покои и сухо изрекла:
      – Вас там какой-то мужик дожидается. Полы истоптал, я только их натерла.
      И Малаша удалилась, всем своим видом демонстрируя оскорбленную добродетель. Вера показала ее спине язык и быстренько сбежала вниз. Узнав визитера, она обрадовалась и смутилась одновременно: перед ней мял шапку купец Прошкин.
      – Велели узнать, как поживаете-с, волнуются очень: писем не шлете. Вот я с оказией, за товаром приехал…
      Он говорил, а сам мерил девушку восхищенным взглядом, что та сразу отметила с женской чуткостью. Однако, увидев Прошкина, Вера вдруг поняла, как далека она уже от прежней жизни простых, немудреных людей. И вспомнился сон, который часто тревожил ее в первые дни в Москве. Вере снилось, что ее почему-то вернули в бедный домик Свечиных, и она терзается тоской по Москве, по княгине и… да-да, что уж тут скрывать, по Вольскому.
      «Как же так? – плакала Вера во сне. – Ведь я только-только привыкла, начала учиться. У меня уроки, я разливаю чай. Я начала вязать кошелек в подарок Евгению, мне и платье заказано к первому балу. Почему же все это кончилось, почему?»
      Но, просыпаясь в слезах, она вновь оказывалась в прекрасной действительности, более похожей на сказочный сон.
      – Что прикажете передать? – тем временем вопрошал купец.
      – Передайте, что я жива-здорова и всем довольна.
      – Оно видно по всему, – одобрительно кивнул Прошкин. – Уж больно волновались за вас. Да вы бы написали!
      – Да-да, конечно, – краснея, поспешила заверить она.
      – Ну, повидал вас, пора и честь знать, – заторопился Прошкин, чувствуя себя неловко в роскоши княжеского дома. – Ох ты, чуть не забыл главное-то!
      Он достал из-за пазухи письмо и передал его девушке. Малаша без всякой надобности сновала туда-сюда и пялилась на русого богатыря. Вере сделалось вовсе неловко, и она поспешила распрощаться с любезным гонцом. Прошкин низко поклонился, еще раз восхищенно оглядел нарядную барышню и, безнадежно махнув рукой, вышел вон, так и не приметив заинтересованных взоров Малаши.
      Маменька писала, что в доме стало пусто без любимой девочки, а Сашку просто не узнать. Он рьяно взялся за книги, чтобы подготовиться в Московский университет. Теперь больше не надо напоминать ему об уроках, Марья Степановна даже встревожилась: не перезанимался бы. Все развлечения Сашка забросил, в сторону Акульки и не глядит. На этих строчках Вера почувствовала, что вот-вот расплачется, и пробормотала:
      – Ну слава Богу, взялся за ум!
      Перечисление хворей Марьи Степановны, которым раньше девушка не придавала особого значения, теперь вызвало истинную тревогу. Ей сделалось совестно: маменька одалживается у аптекаря, у Прошкина, бьется одна по хозяйству, когда Вера купается в роскоши.
      Одних новых платьев накуплено – куда столько! Вера обошлась бы и третью всего, но княгине доставляло удовольствие рядить воспитанницу да баловать. Теперь же княгиня и ее воспитанница были озабочены платьем, которое готовилось у мадам Лебур к первому балу Веры. Это случится через месяц, когда начнутся сезоны. Именно первый бал определит дальнейшую карьеру Веры в свете, говорила Браницкая.
      Так невольно мысли девушки перескочили с письма на предстоящие веселья и наслаждения. Она с удовольствием представила себя в бальном наряде, увитую живыми цветами…
      После необычно раннего обеда Браницкая объявила:
      – Веринька, одеваться! Идем гулять на бульвар, пока светит солнце. Сегодня на Тверской съедется вся Москва, больно уж день хорош.
      В последние дни княгине нездоровилось, она хандрила, никуда не выезжала, гостей не принимала. Понятно, почему сердце Веры дрогнуло при этом известии: если вся Москва, то, возможно, и он.Молодые друзья уже неделю не посещали дома княгини, а вот Алексеев, этот вездесущий Алексеев, являлся каждый вечер и надоедал Вере своими скучными ухаживаниями. Как-то она пожаловалась княгине на это. Браницкая сочувственно улыбнулась и ответила:
      – Признаться, мне с ним тоже смертельно скучно. Впрочем, я всегда предпочитаю общество людей молодых. В наш век мужчины быстро утрачивают пыл стремлений, старятся. Они сухи и педантичны либо непереносимо глупы. Пожалуй, только мой муж составляет исключение, но он предпочитает Петербург… – При этих словах в чертах княгини появилась тень печали. Она вздохнула украдкой, но больше ничего не произнесла.
      Тверской в эту пору был уже гол, только кое-где на кленах застряли в ветках золотые трилистники, а под ногами шуршали ворохи резных дубовых и березовых, похожих на золотые монеты листьев. Солнце уже шло к закату, но, казалось, все московское общество прогуливалось по бульвару. Мужчины кланялись по сторонам, приподнимали шляпы, шли дальше, поигрывая тростями и заглядывая под шляпки дам. Впрочем, дамы сегодня были особенно привлекательны и приветливы, даже несколько игривы. Пора бабьего лета, как и весна, пробуждает в человеке порывы, влечения, неясные желания в последний раз перед спячкой долгой русской зимы.
      Многие бульварные лица показались Вере знакомыми – возможно, они бывали у княгини. Однако глаза ее невольно искали в пестрой, движущейся толпе только одно лицо. Браницкая тотчас была окружена военной и светской молодежью. Несколько важных господ присоединились к ее кружку. Вера в который раз поразилась тому, как умеет княгиня преображаться в мужском обществе. Только что это была ленивая, несколько брюзгливая, уставшая, не очень молодая дама, и вот – будто искра пробежала: черты разгладились, щеки заалели, глаза засияли, посыпались остроты, прикрывающие тонкое кокетство, – вся прелесть хорошенькой женщины проявилась вдруг.
      – Вы слышали, как поддели семинаристов, дерзающих писать критику на наших поэтов? – спросил кто-то из молодых людей. – Вольский, перескажите!
      Вера вздрогнула при упоминании этого имени. Наблюдая за княгиней, она не заметила, как рядом вдруг оказалась кучка франтоватой молодежи, шумливой, распивающей шампанское прямо на бульваре.