Поклянись, Вадин аль-Вадин. - Не могу, - задыхаясь, выдавил Вадин. - Моранден - это еще куда ни шло, но Мирейн... - Король судорожно сжал пальцы. Он был безумен. Совершенно безумен. - Мой господин, я... Старик отпустил его. Вадгш упал на четвереньки. В голове у него гудело, он задыхался от злости. Дрожа и ненавидя за это самого себя, он поднял голову. Король стоял рядом с ним на коленях. И Вадин с горькой ясностью увидел в его глазах не безумие, а любовь. Король разрывался между ними обоими. Голос его звучал хрипло, но в нем не было и тени уступки. - Ты должен попытаться. Ты - все, что я имею. И ты единственный, кого они оба любят. Единственный, кому я могу доверять. Это было уж слишком. Мирейн, а теперь еще и король. Вадин сгорбился и дрожал. Король прикоснулся к нему, и он вздрогнул, точно пугливый олень. - Это цена, которую ты платишь за свое достоинство, - сказал король. Мало-помалу Вадин успокоился и заставил себя выпрямиться. Половина его косичек расплелась. Он отбросил их с глаз и взглянул на короля. - Мой господин, я сделаю все что смогу, даже если это будет стоить мне жизни. - Это может стоить жизни всем нам. - Король поднял его и обнял из последних сил. - Иди. Защищай своего господина. Даже от него самого, если понадобится.
      Холодный свет зари успокоил Мирейна, но воля его по-прежнему оставалась непреклонной. Вадин взглянул на него и сам не понял, что испытывает: отчаяние или бешенство. - Клянусь Аварьяном, - пробормотал он еле слышно, - если король разобьет свое сердце из-за этого безумца, то я... я... Рами напряглась под ним, встревоженная. Он подавил непрошеные слезы и сверкнул глазами на своего сумасшедшего хозяина. Мирейн не собирался показывать, что он королевской крови, и был вооружен мечом и копьем, как и все остальные. Кроме этого у него был щит, легкие доспехи и простой шлем. И тем не менее невозможно было ошибиться, что это именно он скачет на диком черном демоне без поводьев и узды и хохочет, глядя, как его зверь разгоняет солдатских меринов. Высокая фигура пешего человека приблизилась к нему. Бешеный замер и вскинул уши, блестя янтарными глазами в свете факелов. Мирейн поклонился в седле. - Доброе утро, дедушка. - Ты едешь, - сказал король. Это не было вопросом. Что-то от его бывшего холодного безумия отразилось на его лице. - Хорошо сражайся за меня, молодой Мирейн. Но не настолько хорошо, чтобы умереть. - Я не собираюсь умирать, - сказал Мирейн. Он склонился и поцеловал короля в лоб. - Жди меня, когда снова прибудет Ясная Луна. - И каждый день после этого. Король резко развернулся и оказался лицом к лицу с Моранденом. Старший принц, занятый осмотром своих отрядов, еще не сел в седло; конюх держал повод его сенеля. Он встретился взглядом с отцом, глаза его были спокойны, холодны и непроницаемы. - Возвращайтесь ко мне оба, - сказал король. - Живые и здоровые. Моранден ничего не ответил, но склонился в поклоне и взлетел в седло. Ворота распахнулись, чисто и звонко протрубил рог. Армия с шумом устремилась вперед.
      Они миновали Башни Рассвета, когда уже наступило утро. Оставили за собой Дол, прошли высокое ущелье, а затем спустились по крутым извилистым тропам к дальним границам Янона. Долгий путь убаюкал Вадина, подарив ему некоторое успокоение. При расставании король был полон бодрости, а Мирейн далек от смерти, и Вадин отлично знал, что по крайней мере десятая часть воинов, окружавших его, принадлежала королю. Это только доказывало, что все так и есть, как кажется: подавление восстания, первая проверка наследника Янона в бою. Моранден был достойным человеком; он не мог допустить убийства, которое наверняка повлечет за собой смерть его отца. Вадин решил предоставить ход событий судьбе. А пока он старался быть мудрым: он распахнул душу навстречу чистому прозрачному воздуху, и людям, окружавшим его, и сильному животному, на спине которого сидел. Зеленый Аркхан расстилался под копытами Рами; Аварьян восходил к зениту и сиял на востоке над горными пиками. Мирейн оказался образцовым солдатом. Он держал свое место в ряду всадников, бок о бок с Вадином и чуть впереди оруженосцев на запасных сенелях; он сдерживал шаг Бешеного и не допускал вспышек буйства, характерных для нрава жеребцов. Когда все молчали, он тоже молчал, а когда все пели, то, казалось, нет песни, которой бы он не знал. Как подметил Вадин, даже акцент Мирейна изменился. По-янонски он говорил теперь не хуже самого Вадина, если не лучше: у него не было картавости имехени, зато в его говоре звучали свойственные лорду из Хан-Янона ясность и мелодичность, несколько преувеличенные, чтобы было хорошо слышно и в поле, и в зале. Его присутствие рождало магию. Человек, оказавшийся рядом с ним, подпадал под его чары; Вадин наблюдал это в течение пути. Люди пока еще не падали к его ногам. Но они согревались возле него. Они забывали о ненависти к нему; что касается того, чтобы остерегаться его, - эта битва была уже проиграна. Моранден знал об этом. Он не показывал вида, но Вадин чувствовал нарастающую в принце угрюмость. Она наваливалась на его плечи, отражалась на настроении его мышастого жеребца.
      - Ты же понимаешь, что это не поможет. Они встали лагерем на границах Медраса, пожертвовав удобствами королевской залы ради быстроты продвижения и бесшумности. Была прекрасная безоблачная ночь, и Мирейн решил расположиться возле своего коня, довольствуясь теплым одеялом и небольшим костром. Бешеный должен был служить ему стражем и защитой. Жеребец смирился с присутствием Вадина, считая безопасность Рами такой же важной, как и безопасность Мирейна; он проявлял интерес к кобыле, достаточно целомудренной, потому что ее время еще нс пришло, однако она не собиралась разочаровывать его. Больше никто не решался подходить к ним близко или даже думать об этом. - Это не поможет, - повторил Вадин. - Ты можешь ослеплять людей своим блеском, когда они приближаются к тебе, но когда они опять обретают возможность видеть, они всегда поворачиваются лицом к твоему дяде. Мирейн подкинул в костер хвороста, в изобилии имевшегося в зарослях, где они остановились. Язычки пламени, взметнувшись, преобразили его лицо: горбатый нос заострился, впадины на щеках стали еще глубже, глаза засверкали. - Ослеплять людей своим блеском, Вадин? Как я могу это делать? Нетерпение и раздражение заставили Вадина отмахнуться. - Нечего передо мной разыгрывать невинность, - огрызнулся он. - Ты переманиваешь людей на свою сторону под самым носом их господина. И он это видит так же хорошо, как и я. - Но я не... Мирейн резко вскочил. Бешеный фыркнул и задрал голову. Принц стал успокаивать его, сосредоточившись на этом, и не обращал внимания на Вадина. Но тот продолжал отстаивать свои позиции. - Конечно, переманиваешь. Ты разговариваешь с ними, как уроженец севера. Со мной же ты шепелявишь так же мягко и по-южному, как и прежде. Кто тут кого надувает? Даже затылок Мирейна выражал упрямство. Принц молчал. Лишь рубиновый глаз сверкал поверх его плеча возле смертоносно-острого рога. Рами мирно паслась возле костра, не обращая внимания на проблемы двуногих. Уже не первый раз Вадин проклинал всех этих магов и их бескомпромиссность. Разве простому человеку под силу пробудить в подобных созданиях какие-то чувства? Мирейн обернулся. - Чувства? Какие чувства? Ты обвиняешь меня в каких-то интригах, чего у меня и в мыслях не было. Ты придираешься ко мне за то, что я стараюсь изъясняться с ними на хорошем языке, и за то, что я расслабляюсь с тобой, кто все понимает и иногда даже забывает презирать меня. Я что, должен отказаться от общения с этими людьми, рядом с которыми мне предстоит сражаться? - Собирай свои вещички и отправляйся назад в Хан-Янон, там твое место. - О нет, - сказал Мирейн. - Тебе не удастся отправить меня назад. После того как мы с Моранденом встретились на рынке, это уже невозможно. - Вам бы следовало быть братьями, раз вы так страшно ненавидите друг друга. - Я не испытываю к нему ненависти, - сказал Мирейн, словно сам верил в это. Может быть, и верил. Может быть, в это верил и Вадин. - Он страстно желает заполучить все, что принадлежит мне. Но он никогда этого не получит. Возможно, в один прекрасный день я смогу научить его если не любить меня, то по крайней мере смириться с правдой. - Ты и впрямь до такой степени высокомерен или же настолько простодушен? Люди, подобные ему, никогда не отступают. - Но их можно убедить сделать шаг в сторону. Вадин сплюнул в огонь. - А луны будут танцевать танец мечей, а солнце будет сиять всю ночь... К его великому изумлению (а ведь он уже привык не удивляться словам или поступкам Мирейна), принц уселся рядом с ним и ухмыльнулся. - Еще одно пари, о недоверчивый? - На этот раз я не намерен грабить тебя, о безумец. Мирейн улыбнулся. Его зубы ослепляли белизной. Он вытянулся на земле, положил голову на седло, завернулся в одеяло и блеснул на Вадина глазами. - Я не стану убивать его. Это было бы слишком примитивно. Я просто одержу над ним победу. Я покорю его, и без всякой магии. - А я тогда кто? Мишень для тренировочных ударов? - Ты - мой друг. - Мирейн прятался в тени, даже его глаза па миг перестали блестеть. А потом они распахнулись, лишив Вадина сил протестовать. - Я сделаю это, Вадин. Вадин мог понять, каким Мирейну представлялся Моранден. Человека, страдающего помрачением рассудка, ненавидеть невозможно. Его можно лишь пожалеть или сделать безнадежную попытку вылечить его. Они оба сошли с угла, эти принцы. И поэтому они собирались умереть. Но что тогда будет с Яноном без короля? Мирейн уснул. Он мог себе это позволить: забыться между вдохом и выдохом, предоставив мучиться менее значительным личностям. Вадин склонился над ним. Принц не пошевелился. Не сдвинулся и более бдительный Бешеный. Вадин всмотрелся в лицо Мирейна. Огонь угасал, отбрасывая сумеречные тени, но его черты были освещены достаточно, чтобы запомнить их. Это лицо было невозможно забыть. Кто-то когда-то уже сказал: Имин или король. Это было и в песне. Мирейн расхохотался, услышав ее. "Да, - сказал он, - я достаточно безобразен, чтобы обратить на себя внимание". Он был слеп, как камень, и совершенно безумен. Издав звук, напоминавший не то рычание, не то стон, Вадин завернулся в одеяло. Боги хранят страдальцев, сказали жрецы. так пусть они и делают это, а бедным смертным подарят спокойствие.
      Возможно, боги все-таки выполняли свой долг. Никто не пытался подлить яду в походные кушанья Мирейна или вонзить ему в спину кинжал. Моранден уделял ему внимания не больше и не меньше, чем любому другому воину; Вадин ни разу не слышал здесь тех слов, которые были сказаны принцем на рынке Хан-Янона. Старший принц владел собой и управлял своими людьми. На третий день погода испортилась. Утренняя заря была блеклая, восход солнца - алый с серым; к полудню на них обрушились потоки дождя. Воины обернули свое оружие в промасленную кожу, а сами спрятались в складках тяжелых плащей с капюшонами и поспешили вперед, не останавливаясь на привалы. Хотя стояло раннее лето, дождь этот был обычным северным горным дождем. Холод пробирал до самых костей. Люди ворчали сквозь зубы, заключали пари, прикажет ли им принц закаляться и дальше, разбивая лагерь под открытым небом. У Мирейна было на этот счет свое мнение. - Он не прикажет, - сказал юноша. - Сегодня вечером мы будем отдыхать в тепле и сухости. Он вынул кинжал с серебряной рукояткой. Потому что когда серый свет начал меркнуть и сменяться темнотой, Моранден повел свой отряд по тропе, которая вилась в направлении какого-то замка. Он был меньше, чем Асан-Гейтан, и еще беднее, но там была крыша, под которой они могли укрыться от дождя. Воины радостно закричали, когда ворота распахнулись им навстречу. Мирейн с удовольствием расположился бы в помещении для стражи вместе с остальными. Но едва он двинулся в угол, позвав за собой Вадина, Моранден окликнул его: - Лорд принц! Моранден был оживленным и приветливым, он даже улыбался. Хозяин замка, худой пожилой человек, казалось, вот-вот потеряет сознание. Когда Вадин вместе с Мирейном пробрался через толпу, он с трудом подавил смех. Бедняга был слишком напуган, чтобы изображать гостеприимного хозяина перед величайшим лордом Янона, а теперь еще этот лорд знакомил его с самим наследником трона, который выглядел как ребенок, дрожащий и промокший насквозь. Но вот он поднял голову и внезапно вырос, точно башня, полный божественной силы. Он разговаривал с бароном на местном грубом диалекте, и его слова проникали в самую душу. Вадин тащился за ними словно в оцепенении. Причиной этого в основном были сырость и усталость, но в какой-то степени - чары. Прежде он никогда так близко не сталкивался с магией Мирейна; во всяком случае, ему не доводилось видеть ее столь сокрушительного действия. Только это было не совсем магией: заклинания и колдовство тут были ни при чем. Дело заключалось в самом Мирейне. В его лице, осанке, в его присутствии. В его безошибочном знании, что говорить, когда и как. И в его ни с чем не сравнимых глазах. Им предоставили то лучшее, чем располагал замок: Моранден получил комнату для гостей, а Миренн - спальню самого хозяина. Рабы разожгли огонь в очаге, от чего комната наполнилась дымом, зато стало тепло. Даже оруженосец получил теплую и довольно чистую одежду и чашу подогретого, почти кипящего вина, а рабы не позволили ему прислуживать его господину. Вадин сам стал здесь господином. Рабы были крайне запуганы, а перед Мирейном они так благоговели, что вообще с трудом могли двинуть рукой или ногой. Наконец принц одарил их словом и улыбкой; тут они чуть не передрались за право угождать ему. Постепенно Вадин высох и согрелся, вино бежало по его жилам, и он стал выходить из заторможенного состояния. После Хан-Янона этот замок казался жалким, запущенным и не совсем чистым, но здесь было уютно; здесь пахло домом. Рабы были грязноваты, но пребывали в сытости; вино было хорошее; на кровати лежало великолепное покрывало. Вадин обратил на него внимание, и Мирейн улыбнулся. - Работа вашей госпожи? - спросил он человека, который подкидывал дрова в огонь, стараясь, чтобы дым попадал не в комнату, а в дымоход. Раб принялся прилежно и низко кланяться, и тем не менее его ответ прозвучал достаточно внятно. - О да, мой господин, его сделала леди Гитани. Боюсь, это не такая уж хорошая работа для столь великого человека, как вы, но зато эта вещь теплая, а шерсть мы получили от наших собственных стад. - Это прекрасная, великолепная вещь. Смотри, Вадин, какой чистый голубой тон, он похож на цвет зимнего неба. И где же ваша госпожа взяла такие краски? - Вам следует спросить об этом у нее, - сказал раб, еще раз поклонившись. - Она сама скажет вам. Это женское искусство, мой господин, но вы принц, и она скажет вам. Он снова поклонился и убежал. Мирейн взял в руки покрывало, все еще слегка улыбаясь знакомой улыбкой. - Да, перед принцем они ведут себя совершенно иначе. Когда я был простым жрецом, меня помещали в хлеву или, если семья была набожной, вместе со слугами; никто и не думал заикаться, когда я заговаривал с ними. Но ведь тогда я был тем же Мирейном, что и теперь. Так в чем же дело? - Тогда у тебя не было власти. Тогда ты не мог вынести им смертный приговор, который был бы исполнен. Мирейн перевел взгляд на Вадина. - Вот, значит, какова отличительная черта принца? Возможность безнаказанно убивать? - Это одна из возможностей применения власти. - Нет, - сказал Мирейн. - Власть может гораздо больше. - Конечно, если только ты не поваренок в таверне на горе. Принц завернулся в великолепное покрывало, сдвинул брови, упер подбородок в кулаки. Присутствие рабов больше не мешало Вадину выполнять обязанности оруженосца, и он принялся чистить и сушить доспехи Мирейна и его оружие. Когда он снова поднял глаза, Мирейн сказал: - Я не желаю быть всего лишь высокомерным палачом. Я собираюсь показать людям, каков должен быть настоящий король. Это вождь, страж. Защитник слабейшего перед сильнейшим. Вадин возвел глаза к небу и затем, прищурившись, еще раз оглядел меч Мирейна. Лезвие слегка затупилось. Вадин потянулся за точильным камнем. - Все посмеиваешься, - произнес Мирейн скорее грустно, чем гневно. Только это ты и знаешь? Страх и сила - в этом все могущество сильнейшего? - А что же еще? - Мир. Спокойствие. Жизнь без страха. Закон, который управляет каждым человеком, от низшего до высшего. - Какие странные у тебя мечты, мой господин! Это что, проявление южной болезни? - Ты опять издеваешься. - Мирейн глубоко вздохнул. - Я понимаю. Если король надеется править, он должен воспользоваться силой, иначе его скинут с трона. Ну а если сила смягчится милосердием? Если правитель может научить другому, более мягкому образу действия всех, кто хочет и может научиться? Если он захочет отбросить свои сомнения и не поддаваться соблазнам силы? Представь это, Вадин. Представь и скажи, что ему придется делать. - Он долго не продержится в Яноне, мой господин. Мы все здесь дикие варвары. Мирейн фыркнул. - Ты такой же варвар, как князь из Хан-Гилена. - Не совсем, - сказал Вадин. - Можешь меня убить, но штаны носить я не буду. - Князь Орсан просто пожал бы плечами при мысли о килте. Ведь сидеть в седле в килте страшно неудобно. И чрезвычайно нескромно. - Должно быть, он такой же нежный, как женщина. - Он не нежнее меня. Вадин вопросительно взглянул на Мирейна. - Не ты ли опасался собственной тени всего день или два назад? - Ему удалось увернуться от подушки, запущенной в него с устрашающей силой. - А как насчет милосердия, мой господин? - У меня есть милосердие. И я берегу его. - Да ну? - усомнился Вадин. - Превосходство силы - вот что делает тебя принцем, а меня оруженосцем. - Святые небеса, да ты философ! Один из этих новых логиков. Что ж, придется научить тебя читать, и тогда ты станешь величайшим наставником в Девяти Городах. - Упаси боже, - с чувством сказал Вадин.
      Вадин ужинал в зале, поневоле оказавшись среди принцев, в то время как менее значительные персоны располагали временем по своему усмотрению. По крайней мере ему позволили сидеть рядом с Мирейном; никому не пришло в голову по, глупости или от избытка храбрости запретить ему это. Он подозрительно посматривал на Морандена и еще подозрительнее - на своего подопечного, который пробудил в семье хозяина замка такое восхищение, словно был их родственником. Особенно влюблены были женщины, хотя юноша с глазами лани - Вадин предположил, что это младший сын хозяина, - тоже явно потерял голову. Он прислуживал Мирейну за столом с каким-то благоговением, просто таял от каждого слова и взгляда и дрожал, если слузгай или долг позволял ему оказаться достаточно близко к Мирейну. - Хорошенький, - заметил Вадин, когда мальчик отошел наполнить вином опустевший кувшин. Мирейн приподнял бровь. - Он хочет упросить меня взять его в поход. Что мне делать? - Почему бы не взять? Кажется, он вполне способен к обучению. Бровь поднялась еще выше, но тут Мирейну задали какой-то вопрос, и он отвернулся. Предоставленный сам себе, Вадин продолжал краешком глаза следить за мальчишкой. Оживление угасло. Мирейн, конечно, не собирался брать с собой этого мальчика. Слуг вокруг него было больше чем достаточно. Но паренек оказался на редкость хорош собой. Даже красив, если говорить честно. Гибкий, изящный, с огромными влажными глазами; бороды у него еще не было лишь легкий пушок на гладкой коже щек, и хотя волосы уже достаточно выросли с тех пор, как в детстве обрили его голову, он еще не начал заплетать их в косички, как принято у взрослых мужчин. Задрапированный в мягкую шерсть, увешанный драгоценностями, он походил на восхитительную девушку. И вел он себя как девушка, замирающая при виде Мирейна. У Вадина разболелась голова. Он вдруг понял, что хмурится. Но кто он такой, чтобы проявлять неодобрение? Пару раз и с ним случались подобные интрижки, хотя, безусловно, он предпочитал в постели женщин. Мирейн улыбнулся мальчику. Как его звали? Итхан, Истан или что-то вроде того. Это была одна из любимейших улыбок Мирейна, теплая, но не обжигающая. Мальчик наклонился к нему и тут же поспешно отпрянул, охваченный трогательной стыдливостью. Встретившись глазами с Вадином, он отступил назад и исчез. Сидя среди вздыхающих и обмирающих, Вадин спокойно наблюдал, как Мирейн выходит из зала, трезвый, без всяких происшествий и, главное, без намерения задерживаться здесь. Быть может, его, как и Вадина, утомила чрезмерная назойливость юного влюбленного. Мирейн уснул сразу же и очень крепко, как всегда. Вадин, деливший с ним слишком широкую кровать, не мог сомкнуть глаз. Мысли не тревожили его; чувствуя теплое тело рядом с собой, он мечтал, чтобы это была Лиди. Одна или две рабыни бросали на него взгляды; быть может, если бы ему удалось незаметно уйти... Мирейн повернулся во сне и прижался к Вадину, как щенок к своей матери, пытаясь зарыться в его длинное гибкое тело, потом пару раз вздохнул и затих. Вадин вздохнул гораздо глубже. Мирейн не имел ничего общего с женщинами, кроме разве что кожи. И волос. Своими волосами он заткнул за пояс этого Итхана или Истана. Косички Мирейна расплелись, к утру они все перепутаются, и голова будет похожа на воронье гнездо. Вадин бессознательно пригладил волосы принца. И продолжал гладить их, осторожно распутывая непокорные пряди и пытаясь не разбудить Мирейна. Это успокаивало, словно он гладил любимую собаку. В Яноне схватились бы за оружие, знай они, о чем он тут думает. Мирейн бы только рассмеялся. Ему нравилось и удавалось выглядеть величественно, однако, несмотря на это, он был убежден в своем уродстве. Да, его нельзя было назвать красивым и тем более смазливым. Но он был прекрасен. Странно, потрясающе и неумолимо прекрасен. Рука Вадина застыла. Он услышал медленное мощное дыхание, посмотрел на руку, перекинутую через его грудь. Внезапно ему захотелось вырваться на свободу и сбежать. И так же внезапно возникло желание стиснуть Мирейна в объятиях и бормотать ему на ухо бесконечный поток глупостей. Разбудить его таким образом и бросить вызов его буйному характеру. Вадин лежал очень тихо, не шевелясь, и заставлял себя вспоминать правила дыхания. Вдох выдох; вдох - выдох. Вот так. Выдох. Вдох... Но пари свое он еще не проиграл. Там речь шла только о дружбе и ничего не говорилось о любви. "Будь он проклят, - думал Вадин, продолжая сосредоточенно дышать. Проклят, проклят, проклят".
      
      Как и предсказывал Мирейн, Истан принялся умолять взять его с собой. Мирейн был с ним добр, но непреклонен. - Я отправляюсь на битву, - сказал он, - и у меня есть оруженосец, избранный самим королем. Оставайся здесь, чтобы возмужать и научиться всему, чему тебя может обучить наставник. А когда твои волосы будут заплетены в косички, если ты сможешь и захочешь, приезжай в Хан-Янон, и мы рады будем встретить тебя. Огромные глаза Истана наполнились слезами, но ему удалось сдержать их. Так он меньше походил на мальчика и совершенно перестал напоминать девушку. Когда Мирейн уезжал, Истан поднялся на надвратную башню и смотрел, как принц удаляется. Вадин знал, что он не двинется с места, пока они не исчезнут из вида. Мирейн не забыл о нем: это было для него несвойственно. Просто он сосредоточился на маячивших впереди горных вершинах, где и находились Окраины, а также на голубом покрывале, принесенном ему в дар и упакованном среди прочих вещей. Ехавший рядом с ним Вадин хранил молчание. Его пробуждение было мучительным, но вовсе не потому, что большую часть ночи он провел без движения и сна; это Мирейн, поднявшись с кровати, заставил Вадина в испуге проснуться. Без тени смущения принц выпутался из его объятий, будучи в мрачном настроении, как всегда в ранний час, однако старался держать себя в руках и демонстративно не замечал краски стыда, залившей лицо Вадина. Вадин взглянул на него, все вспомнил, понял, что ненавидит себя, и замер, охваченный леденящим ужасом. Мирейна, единственного из всех людей, волшебника и сына бога, путешественника по чужим разумам, невозможно было обмануть. Вадин мог бы изобразить самое истинное безразличие или проявить мудрость и повести себя так, будто ничего не случилось, но Мирейн все равно узнал бы. Понял бы. И будь ему действительно до этого дело, Вадин умер бы от стыда; но если Мирейна это не интересовало, значит, все обстояло еще хуже. Пока Вадин продолжал лежать под покрывалом, Мирейн принес ему вина и при этом вел себя как обычно. Его глаза не светились божественным огнем, они все еще были туманными и сонными, но взор постепенно прояснялся и становился сосредоточенным. Вадин хлебнул теплого сладкого вина, и это успокоило его. В конце концов, возможно, ему нечего бояться. Не такие у него глаза, чтобы по ним можно было что-то прочесть, а Мирейн никогда не станет проникать в глубины сопротивляющегося разума. И не важно, был Аварьян его отцом или нет, но утром Мирейн чувствовал себя не лучшим образом. К тому времени, когда принц привел в порядок свои мысли, Вадину удалось овладеть собой. Ветер бил ему в лицо, свежий и холодный от нерастаявших снежинок. Он знал, что справится с этим. Он же не Истан. И не тело Мирейна было ему нужно, или, если уж на то пошло, не до такой степени, чтобы бредить им. Ему требуется нечто иное. Может быть, что-то неощутимое. - Смотри! - крикнул Мирейн, вытягивая руку. Раздалось хлопанье огромных крыльев, и прямо на плечи Мирейна с неба упал орел, словно сокол, приученный к путам; это был белый горный орел, королевская птица Янона, спутник королей. Взгляд встретился со взглядом, солнечный огонь соприкоснулся с пламенем Солнца. Издав пронзительный крик, орел взмыл к Солнцу. Вместе с ним устремилась душа Мирейна, оставив опустевшее тело в высоком боевом седле. Глаза Вадина защипало, и он уткнулся в холку Рами. Боги и демоны, он и в самом деле спятил. Ревновать к птице! И все из-за странствующего колдуна, который захотел стать королем и которому это желание, вероятно, сулит смерть. Глаза Вадина наполнились слезами. Порыв ветра унес его ругательства.
      Окраины медленно приближались. Холмы вздымались все выше, превращаясь в горы, вокруг простирались пустоши, где зелень не устояла под натиском камня, деревья зачахли и изогнулись под постоянно дующими безжалостными ветрами. Кажется, стопа лета не касалась этой земли. Там, где могла пробиться трава, стояла весна, задержавшаяся из-за поздно сошедших снегов; горные пики все еще были покрыты ими, соперничая в своем сверкании с самим солнцем. Но далеко внизу царили зелень, тепло и покой, а когда они поднялись выше, Вадин, окинув взглядом всю страну, смог увидеть стены Дола Янона, хотя Башен или замка не было видно. Башни находились слишком близко к восходу солнца, замок же оказался хорошо защищен окружавшими его горами. Теперь они передвигались с большей осторожностью, опасаясь вражеских разведчиков или шпионов и чувствуя себя чужаками в этом краю, восставшем против своего властелина. Однако они и не крались, словно воры. Моранден решил выдать свое присутствие в Окраинах, но не желал обнаруживать точное место нахождения. Он не скрываясь мог проехать через деревню какую-нибудь горстку лачуг под нависающими скалами, - затем словно ветер пронестись по тайным тропинкам на большое расстояние и разбить лагерь на целый день, или на ночь, или же только на час. - Беспорядок, - сказал Мирейн Вадину, - сбивает бунтовщиков с толку. Они не так уж могущественны, как им хотелось бы; а колеблющимся приходится напоминать, и часто в присутствии их господина, что приносили присягу верности до самой смерти. Один из мелких вождей вспомнил об этом и попытался ублажить обе стороны. Он поселил у себя зачинщика беспорядков, устроил пир в его честь, потом арестовал его прямо в постели и послал донесение о пленнике принцу Морандену. Моранден приехал, улыбался, наблюдал за казнью бунтовщика. А когда палач принес ему окровавленную голову, он поднял руку. Его люди схватили незадачливого вождя, и под холодным взглядом Морандена палач снова выполнил свою работу. Вадин не был чужд скоропалительного правосудия. Он в нем вырос. Однако именно Мирейн, который воспитывался среди мягких нравов юга, смотрел на все это, не отводя глаз, в то время как Вадину. пришлось отвернуться: вместе со стыдом и отвращением он почувствовал дурноту. - Я могу убивать, - прошептал он, задыхаясь. - Я могу убивать в бою. Я знаю, что могу. Но я никогда... никогда бы не мог... Господи, как он смотрел, когда попал к ним! Как смотрел! Мирейн не оскорбил его проявлением жалости или сочувствия. - Он знал, чем рискует, но отказался в это верить. Предатели всегда так делают. Им отвели отдельную уборную, и они ненадолго удалились туда. На пороге Вадин повернулся, встав спиной к кожаному занавесу, который падал на ступеньки. - А ты поступил бы так же, как твой дядя? Мирейн не спеша облегчился. Факел над его склоненной головой наполнял помещение тусклым мерцанием, но Вадину удалось заметить, что губы Мирейна плотно сжаты. Наконец принц произнес: - Не знаю. Я... я не знаю. - Он затянул пояс на своем килте. - Меня никто не предавал. Пока. Непроизнесенное слово тяжело повисло в воздухе.
      Моранден восстановил свое положение. Его вассалы слали ему многочисленные уверения в преданности. Но вожди, зачинщики восстания, знали, что они не могут надеяться на милосердие. Собрав все .оставшиеся силы, они устремились в безопасные места. - В Умиджан, - сказал капитан разведчиков Морандена, который загнал сенеля, чтобы настигнуть своего господина на дороге из Шуана в Керат. Вадин слышал это, так как Мирейн, которого, возможно, вело предвидение, проехал в голову колонны, и стража старшего принца пропустила его. - Да, - тяжело дыша, повторил разведчик, принял из рук самого Морандена флягу и сделал жадный глоток. - Они прятали в Керате человека, умирающего от лихорадки. Прежде чем умереть, тот человек кое-что сказал. Умиджан даст укрытие бунтовщикам, если они сумеют быстро туда добраться и если принесут там присягу. Лицо Морандена хранило суровость. Умиджан был сердцем Окраин, а его властелин - ближайшим родственником принца. Единокровный брат, как шептали те, кто распускал слухи, что он вообще не сын короля Рабана. За исключением громадных построек Хан-Янона, Умиджан был самым мощным и неприступным укреплением всего королевства. Запершись внутри его стен, беглецы могли выдерживать осаду сколь угодно долго. Или же столько, сколько решил бы барон Ус-тарен, а он не отступил бы так просто, ибо сам был потомком длинной череды бунтовщиков, сопротивлявшихся своему властелину. - А если мы доберемся туда первыми? - привлек всеобщее внимание голос Мирейна. По крайней мере один клинок обнажился перед ним. Принц взглядом заставил его опуститься. - Что, если мы успеем добраться в Умиджан прежде них? Что тогда будет делать Устарей? - Это невозможно, - проскрипел один из самых приближенных к Морандену капитанов. - Если они миновали Керат целый день назад или даже раньше, значит, к рассвету завтрашнего дня окажутся в крепости. Нам их ни за что не догнать, а уж о том, чтобы перегнать, и говорить нечего. - Но если нам это удастся, - продолжал настаивать Мирейн, - то пойдет ли лорд на государственную измену?