- Вадин, мой господин. Вадин аль-Вадин из Асан-Гейтана. Мирейн снова облокотился о подоконник. - Гейтан? Это в Имехене, верно? Твой отец тоже, должно быть, аль-Вадин; мама говорила, что лорд Гейтана всегда Вадин, точно так же, как король Янона всегда Рабан, как мой дед, или Мирейн. Как этот выскочка. Вадин внутренне собрался. - Это так, мой господин. - Моя мать также научила меня говорить по-янонски. Боюсь, что говорю не слишком хорошо: чересчур долго я был на юге. Не станешь ли ты моим учителем, Вадин? Я и так уже позорю себя своим лицом и шлейнской князьковой шепелявостью. - Ты не останешься! Вадин прикусил язык, но слишком поздно. Аджан выпорет его за это, даже если чужеземец этого не сделает. Мирейн и глазом не моргнул. Он снял свою повязку странника, повертел ее в руках и легонько вздохнул. - Возможно, мне не следовало бы оставаться. Здесь я чужеземец; мое странствие длится всего лишь год. Однако, - сказал он, и глаза его сверкнули, захватив Вадина врасплох, - есть еще наложенный на меня матерью обет: рассказать ее отцу о ее славе и смерти; утешить его, насколько смогу. Это я сделал. Но затем она велела мне занять ее место, то место, которое судьба и обеты вынудили ее покинуть, для которого она родила и вырастила меня. - Она слишком доверяла крови и судьбе, - сказал новый голос. В наступившем молчании его владелица вышла вперед. Это была высокая и очень стройная женщина, одетая в серое платье с серебром у горла - наряд священной певицы. Лицо ее было столь же прекрасно, невозмутимо и непроницаемо, сколь и голос. - Верно, - сказал Мирейн так же спокойно, как и она. - Разве она не была вещуньей? - Некоторые скажут, что она была безумной. - Такой же безумной, как ее отец, вне всякого сомнения. Столь же безумной, как я. Незнакомка остановилась перед ним. Она была высокой для женщины, даже для женщины Янона; голова юноши доставала как раз до ее подбородка. - Мой господин отдал тебе ее комнаты. Его собственный сын никогда не имел такого. - Ты знаешь, кто я, - сказал Мирейн утвердительно. - Теперь большинство в замке знают это. У слуг есть уши и языки, а у тебя есть лицо. - Однако она была прекрасна. Даже милосердие не может назвать меня таким. - Вся красота Санелин была в се глазах и в том, как она двигалась. Никакой высеченный или написанный портрет не способен уловить это. - И никакой портрет во плоти. - Он обронил эту жалобу как нечто давно приевшееся и взглянул на женщину с редкой по великолепию улыбкой. - Ты, должно быть, Имин. Она, конечно, была сильна, но все же оставалась женщиной, а в улыбке Мирейна таилась могущественная магия. Глаза ее потеплели, лицо чуточку смягчилось. - Санелин говорила тебе обо мне? - И очень часто. Разве могла она забыть свою молочную сестру? Она надеялась, что ты добудешь себе крученое ожерелье, и говорила, что ты станешь прекраснейшей женщиной и нежнейшей певицей в Яноне. Она была истинной пророчицей. Имин почти улыбнулась. - Твое собственное крученое ожерелье, мой молодой господин, могло бы с таким же успехом быть из серебра, как и из золота. Неужели это наша острая на язык Санелин научила тебя такой учтивости? - Она научила меня говорить правду. - В таком случае твое сладкоречие, должно быть, получено в наследство от Хан-Гилена, который мы, певцы, называем Медовой Землей. - Сладкие речи, несомненно, являются искусством, которое там весьма ценится, хотя честь ценят больше. Худший из грехов - ложь, и у детей воспитывают отвращение к ней. - Мудрый народ. Здесь больше всего уважают силу, в основном физическую, и чуть меньше - силу воли. На севере нет места человеку мягкому или слабому. - В Хан-Гилене говорят: "Твердый, как камни севера". Мирейн повернулся к окну спиной. Имин села рядом с ним. Он не взглянул на нее. - Почему ты ушел оттуда? - спросила она. - Пришло время идти, хотя мой господин князь хотел задержать меня до тех пор, пока я не подрасту и пока армия не сможет сопровождать меня. Но богу все равно, стал я мужчиной или еще нет. Я ушел тайком; шел тайком, пока не пересек границ Хан-Гилена. Это был очень длинный путь для пешего: близилась зима, а долгая жестокая война только-только закончилась. - В его голосе зазвучало что-то похожее на гордость. - Я участвовал в этой войне и хорошо проявил себя, как сказал мой господин. Я был его оруженосцем вместе с его сыном, наследным принцем Халенаном. Он посвятил нас обоих в рыцари и вооружил одинаково. Мне жаль было покидать их. И принцессу, сестру Халенана... она помогла мне ускользнуть. - Она очень красива? Мирейн воззрился на женщину, на миг потеряв дар речи. - Элиан? Ей было целых восемь лет! Неожиданный и сердечный смех Имин прозвучал как журчание ручья. Мирейн нахмурился; губы его невольно изогнулись. - Возможно, - признался он, - со временем она станет красавицей. Когда я видел ее в последний раз, она была одета как мальчишка, в старые потрепанные штаны и мою рубашку, слишком для нее большую, а волосы у нее никогда не будут держаться в косах. Однако они великолепны, как у ее отца и брата, и нс похожи ни на чьи во всем мире: рыжие, как огонь. Элиан старалась походить на бесстрашного заговорщика, но глаза ее были затуманены слезами, а нос покраснел, и она почти ничего не могла сказать. - Он вздохнул. - Эта девочка была живым кошмаром. Когда мы отправились на войну, то нашли ее в обозе. "Если Мирейн может ехать, - заявила она, - то почему мне нельзя?" Ей было тогда шесть лет. Отец задал ей царскую -- на словах, конечно, - трепку и отправил домой в немилости. Однако он отдал своим управляющим приказ учить ее обращаться с оружием. В некотором смысле она победила и знала это. - Похоже, ты любил, - сказала Имин, - и тебя очень любили. - Мне очень повезло. Она долго смотрела на него. Лицо се снова стало бесстрастным. - Мой господин, что ты будешь здесь делать? Его пальцы сжимались так сильно, что побелели косточки. - Я останусь. Когда придет время, я стану королем. Королем, который отгоняет тени, сыном Солнца. -- Для твоей молодости у тебя очень твердая воля. - Моя воля не имеет отношения к тому, что должно произойти. В его тоне звучала легкая горечь и усталость. - Любовь бога, - медленно сказала Имин, - это огненная пытка. - И проклятие для всех, кого любишь. Оставайся холодной со мной, певица, если хочешь быть мудрой. - Она прикоснулась ладонью к его руке. Глаза ее снова были ясными и спокойными, такими же спокойными, как ее голос. - Мой господин, воистину ли ты знаешь, что делаешь? Можешь ли ты? Твоя мать вырастила тебя, воспитала и повелела тебе стать тем, чем судьба помешала стать ей, - верховным правителем Я нона. Но то Место, для которого она тебя готовила, уж двадцать лет как не существует. - Даже в далеком Хан-Гилене известно, что у короля Янона нет избранного наследника. Он ждет возвращения своей дочери. - А известно ли там, что лишь он один и ждет ее? - Имин заговорила быстрее и с некоторым волнением. - За двадцать лет могут возникнуть и исчезнуть целые королевства. Не рожденные еще тогда младенцы уже произвели на свет собственных детей. И ни у кого из них нет воспоминаний о жрице, которая отправилась в странствие, да так и не вернулась. Однако они знают и помнят тех, кто оставался здесь. У твоей матери есть брат, мой господин. Он был ребенком, когда она ушла. Теперь он мужчина и принц, а его отец никогда не позволял ему забыть, что он считается недостойным звания наследника, что он незаконнорожденный; пусть он признанный, принимаемый, даже любимый, но никогда он не будет равным ушедшей. Для людей же, которым нет дела до королевских страстей, за исключением тех случаев, когда их результатом становится война или мир, принц этот - единственный наследник и принц по праву. Он всю жизнь прожил среди них; он один из них, он силен и красив, и он достаточно хорошо справляется со своим высоким положением. Они любят его. - Тогда как я, - сказал Мирейн, - чужеземец и выскочка, чужак с амбициями. Слово в слово мысли Вадина! Оруженосец ощутил приступ сверхъестественного ужаса, а затем досаду. Все это должно быть очевидно даже ребенку, каковым Мирейн вовсе не был. Казалось, его это не смущает. Вадин был уверен, что Мирейн не глуп; вероятно, он безумен. Это у него в крови. Он вышагивал по комнате, но не потому, что ему не сиделось на месте; казалось, это помогает ему думать. И снова этот колдовской фокус: Мирейн заполнил собой все пространство, он возвышался над этими двумя людьми, которые наблюдали за ним. Стоило ему остановиться и повернуться к ним лицом, росту в нем поубавилось. - Предположим, я незаметно уйду, певица. Ты подумала о том, что будет с королем? Это легко может убить его. - Его убьет твое присутствие здесь. - Значит, выхода нет. - Мирейн наклонил голову набок. - Ты говоришь словно бы от имени моих врагов. - Если это так, - невозмутимо произнесла Имин, - они двинулись на тебя с удивительной быстротой. - Такое со мной уже случалось. - Был ли ты когда-нибудь ребенком, мой господин? Он качнулся и застыл, невинно округлив глаза. - Но, госпожа, разве я и сейчас не младенец, у которого молоко на губах не обсохло? Имин отбросила маску и рассмеялась. Пожалуй, это уже была не насмешка. В этом смехе звучало искреннее веселье, и, когда она отсмеялась, в глазах ее все еще плясали веселые искорки. - Мне кажется, - произнесла певица, - ты достойный противник. Ты можешь даже противостоять всему Янону. - Теперь она была совершенно серьезна. Когда ты станешь королем, мой господин, и более чем королем, позволишь ли ты мне сочинять для тебя песни? - А если бы я запретил, это помешало бы тебе? Имин потупилась, затем бросила на пего быстрый ясный взгляд. - Нет, мой господин. Он с некоторым усилием рассмеялся. - Посуди сама, на какое царствование я могу претендовать, если даже певица не хочет повиноваться мне. - Когда дело доходит до песен, я повинуюсь только богу. - И собственной воле. - Несомненно. - Она отошла от окна. - Бог призывает меня сейчас петь ему службу. Ты пойдешь? Мирейн помедлил всего одно мгновение. - Нет, - сказал он. - Не теперь. Имин слегка склонила голову. - В таком случае пусть он дарует тебе удачу. Доброго тебе .дня, мой. господин.
      Когда она ушла, Мирейн отослал Вадина. Оруженосец не слишком скоро обрел спокойствие духа. Он был счастлив вернуться к своему привычному, нормальному человеческому существованию, был рад истощить свое тело упражнениями так, чтобы оно превратилось в сплошную боль без единой мысли. Вадин довел себя до того, что, когда Аджан вызвал его из бань, он только и думал о допущенной промашке, которую совершил, вероятно, где-то на учебном поле. Что ж, это довольно серьезно, но ему и раньше приходилось подвергаться наказаниям старого солдата. Это была всего лишь боль - она проходила, и все о ней забывали. Аджан рассматривал его мокрую голую персону так, что невозможно было понять, о чем он думает. Помимо своей воли Вадин начал испытывать страх. Когда Аджан рычал от ярости, все было нормально. Но когда он молчал, самым мудрым было спасаться бегством. Вадин не мог быть мудрым. Он не догадался даже прикрыть свою наготу. Спустя целую вечность начальник оруженосцев сказал: - Вытрись и явись ко мне. В полном облачении. - И ядовито добавил: -- Без копья. Вадин вытерся и оделся со всей тщательностью, какую позволяли его трясущиеся руки. До некоторой степени он снова обрел способность думать. Ему постоянно мерещилось лицо Мирейна. Черт побери, чужеземец его выставил! Совершенно недвусмысленно приказал уйти и закрыл дверь на засов. Что еще мог натворить этот маленький ублюдок, сварив похлебку из заклятий над очагом в спальне? Он туго заплел косу, больно стянув волосы, набросил на плечи алый плащ и отправился к своему учителю. Аджан стоял в помещении, которое служило ему одновременно рабочей комнатой и спальней. На видавшем виды табурете, прозванном оруженосцами судным троном, сидел король. Вадин почувствовал, что может опозорить себя и весь свой род. Он чуть было не удрал, и сделай он это, не остановился бы, пока нс добежал до Имехспа. Только гордость его и удержала, гордость и угрюмый темный взгляд, который не сводил с пего Аджан. Тело Вадииа напряглось да так и застыло, пока король не отвел от него взгляд. Вадин был раздражен всеми этими осмотрами и начинал злиться. Разве он ценный бычок-производитель, что им понадобилось запоминать каждую его линию? Его величество поднял бровь - о боги, точь-в-точь Мирейн! - и сказал Аджану: - Согласен, он подает надежды. Но тут требуется дело. - Он способен действовать, - ответил начальник оруженосцев ничуть не вежливее, чем обычно. - Или вы сомневаетесь в моем мнении? - Я подчеркиваю, это задание будет испытанием и для закаленного бойца, не то что для юноши на первом году службы. - А я говорю, что в молодости его преимущество. Он продолжит обучение; просто ему будет определено другое задание. - Днем и ночью, капитан. Что бы ни случилось. - Возможно, ничего и не случится. - А может быть, смерть. Или нечто похуже. - Он молод, он умнее, чем кажется, он гибок. Где мужчина постарше сломается, он согнется и выпрямится, став сильнее, чем прежде. Я утверждаю, что это самый лучший вариант, ваше величество. За то время, которое отпущено вами, лучшего вы не найдете. Король поглаживал бороду, хмурился, глядя на Вадина. Вряд ли он рассматривал его иначе, чем инструмент для выполнения своей задачи, какой бы она ни была. Сердце Вадина колотилось. Что-то возвышенное и опасное, какой-то великий и славный подвиг, как поется в песнях. За этим отец и послал его сюда. Об этом он молился. Он больше не боялся, он был готов петь. - Вадин из Гейтана, - сказал наконец король, и голос его прозвучал, словно бой барабана, - твой командир убедил меня. Ты будешь продолжать свое обучение вместе с моими оруженосцами, но ты больше не на моей службе. Отныне ты вассал принца Мирейна. Вадину показалось, что он ослышался. Больше не служить королю и служить принцу... Морандену? В замке только один принц. Не может ведь... - Мирейн, - неумолимо продолжал король, - нуждается в хорошем и преданном человеке. Он пришел поздно и совершенно одинок; он божественно мудр, но не думаю, чтобы он хорошо представлял себе, что его здесь ждет. Я призываю тебя быть его советчиком и охраной. Возвышенно. Почетно. Опасно. Вадину хотелось смеяться. Нянька для незаконнорожденного сына жрицы. Ему придется бросить вызов смерти, о да, смерти от камней или от яда, когда Янон восстанет против самозванца. Король не предлагал ему выбора. Он был вещью, слугой. Полунатасканный пес, бессловесный и беспомощный, в то время как его хозяин передает поводок новому владельцу. "Нет, - подумал Вадин. - Нет". Сейчас он заговорит. Он уйдет прочь, уедет домой. Нет, он не должен этого делать ради своего отца или своей бедной матери, но, может быть, его возьмет принц. Настоящий принц, человек, находивший время улыбнуться часовому или поговорить с оруженосцем на рынке, приветить юношу, недавно прибывшего и тоскующего по дому, испуганного городом, который оказался больше, чем он мог себе представить. Именно Моранден сделал так, что Вадин перестал бояться, именно принц помог ему почувствовать себя лордом и родственником и, даже более того, не забыл его. Моранден будет рад взять его к себе на службу. - Теперь иди, - произнес король. - Охраняй моего внука. Вадин собрался с силами, чтобы возразить. Но вместо этого обнаружил, что кланяется - низко, бессловесно, покорно. И пошел, куда ему было приказано.
      Чужеземец исчез. Какой-то благословенный миг Вадин думал, что тот изменил свои намерения и сбежал, пока это еще возможно. Затем он догадался подойти к окну, которое Мирейну так полюбилось, и опять увидел знакомую косу, и крученое ожерелье, и по-девичьи гладкое лицо: Мирейн исследовал сад. Вадину потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки. Наконец он спустился вниз. Мирейн стоял на коленях в траве, склонившись над сложенными чашей ладонями. Когда тень Вадина закрыла солнце, чужеземец поднял глаза вверх. - Смотри, - сказал он, осторожно приподнимая руки. В них что-то трепыхалось, блестело ярко-голубыми крыльями и алым пятном у горлышка. Дракончик вскарабкался на верхушку указательного пальца и свернулся там в клубок, слегка шевеля крыльями, чтобы удержать равновесие. Мирейн тихонечко рассмеялся. Существо вторило ему, только на четыре октавы выше. Внезапно дракончик взмахнул крыльями и метнулся в заросли терновника. Мирейн потянулся, вздохнул и улыбнулся своей неожиданной улыбкой. - Никогда бы не подумал, что северяне увлекаются садами. - Мы и не увлекаемся. Вадин пытался дерзить; он опустился на траву рядом с юношей, невзирая на полное облачение. Мирейн не счел нужным обращать на это внимание. - Король сделал это для желтой женщины, для королевы. Она чахла среди наших голых камней. Ей было мало пастбищ, а женские дворы с их травами были для нее слишком суровы. Ей понадобились цветы. Когда он это сказал, губы его слегка скривились. - Желтая женщина, - повторил Мирейн. - Бедная госпожа, она умерла прежде, чем моя мать узнала ее. Я представляю ее очень красивой, но хрупкой как цветок. - Так говорят певцы. Мирейн сорвал алый цветок. Руки у него были маловаты для мужчины, длинные пальцы касались вещей нежно, как девичьи. Они сомкнулись над цветком. Когда пальцы вновь раскрылись, в них лежал твердый зеленый плод. Он быстро созревал, темнея и наливаясь, мерцая золотом. Мирейн поднес плод терновника к носу Вадина. Его поразил сильный сладкий аромат, исходивший от плода с румяным бочком. Он был настоящий, созревший весной. - Да, - сказал Мирейн, - я маг, прирожденный мастер; мне не нужны заклинания, чтобы вершить свое колдовство, только твердая воля. В его руке зажглось солнце. Плод исчез. Мирейн обхватил колени и начал раскачиваться, в ожидании глядя на Вадина. Чего он ждал? Низкопоклоннического повиновения? Всепоглощающего ужаса? - Обыкновенного признания, - сказал маг, словно прошелестел сухой листвой. Вадин ответил ему раскаленной яростью: - Убирайся из моего мозга! Мирейн захлопал в ладоши. - Браво, Вадин! Повинуйся моему отцу, терпи меня, но не смиряйся. Не выношу раболепных слуг. - Почему? - спросил Вадин. - Одно твое слово - и я твой околдованный раб. - Почему? - эхом повторил Мирейн. - По приказу короля ты уже мой. - Он сел прямо, внезапно помрачнев. - Вадин аль-Вадин, я не приемлю неохотного служения. Во-первых, у меня от него болит голова. Во-вторых, оно ведет к предательству. Но я не унижусь до того, чтобы завоевывать твое искреннее служение с помощью своей силы. Если твоя преданность принадлежит другим, иди к ним. Я с королем сам разберусь. Пока Мирейн говорил, гнев Вадина приобрел новое качество. Теперь он скорее ненавидел Мирейна. И все же внешне Вадин оставался спокоен. Он не взревел, не взвыл, не ударил, он услышал, как холодно произносит: - Ты - надменный маленький ублюдок, знаешь ли это? - Я могу себе это позволить, - ответил Мирейн. Вадин невольно засмеялся. - Конечно, можешь. Ты ведь собираешься стать королем всего мира. - Он встал, уперев руки в бока. - Что позволяет тебе думать, будто ты можешь от меня избавиться? Я хороший оруженосец, мой господин. Я преданно служил своему хозяину, мой хозяин отдал меня тебе. Теперь я твой человек. Твой преданный слуга, мой господин. Глаза Мирейна расширились и застыли, подбородок вздернулся. - Я отказываюсь от ваших услуг, ваше величество. - Я отвергаю твой отказ, мой господин. "Я идиот, мой очень нежеланный господин". - Таков ты и есть, вне всякого сомнения. Вадин опешил. Мирейн ухмыльнулся жуткой волчьей улыбкой. - Очень хорошо, ваше величество Неповиновение. Ты мой слуга, да смилуется бог над твоей душой.
      
      Королевский вызов пришел вечером, а вместе с ним - почетное платье королевского белого цвета, вышитое алым с золотом. Кому-то пришлось постараться, покорпеть над кроем и шитьем: платье сидело на Мирейне замечательно. Он красовался в нем, тщеславный, как птица солнца; но, надо отдать должное, выглядел он хорошо. Его волосы были заплетены по-другому, в косу японского принца, хотя он и не позволил слуге добавить в нее перекрут, являвшийся знаком королевского наследника. - Пока что я не наследник, - сказал он, - и, возможно, никогда им не буду. Вадин издал тихое фырканье, которое Мирейн предпочел не услышать. Слуга сражался с его густой черной гривой. Освобожденная от прически, она была столь же непокорной, как и нрав ее владельца; эти вьющиеся волосы жили собственной жизнью, не желая подчиняться настойчивым пальцам, и безудержно струились по спине Мирейна. Еще одно клеймо его асанианскои крови наряду с маленьким ростом и грацией танцора. Наконец слуге удалось выиграть эту битву. Мирейн одобрил его работу, и на лице слуги, совсем еще молодого человека, вспыхнула улыбка, поспешно подавленная. Было почти забавно наблюдать, как легко эти вилланы попадались в руку Мирейна. В его сверкающую золотую руку.
      Король сидел на троне в большом зале, а внизу перед ним собрались на вечерний пир лорды и военачальники его двора. Когда Мирейн вошел, король встал; остальные были вынуждены сделать то же самое. Мирейн не дрогнул и встретился глазами со взглядом старого короля, темным, проницательным и спокойно-ликующим, исполненным приветствия столь же пылкого, сколь и радостного. -- Мирейн из Хан-Гилена, - произнес король звенящим голосом, - сын моей дочери. Иди, садись рядом со мной, раздели честь пира. Мирейн поклонился и пошел через длинный зал сквозь повисшее молчание. Его спина держалась прямо, подбородок приподнят. Вадин, следуя за ним, неосознанно подражал его осанке и невозмутимости. Рука короля сжала руку внука и усадила его справа от трона в кресло, которое было лишь чуточку ниже королевского. Место наследника. Глаза присутствующих засверкали, уста зашептались: уже трижды по семь лет это место оставалось пустым. Мирейн сидел на нем очень скованно, словно боясь взлететь от малейшего движения. Вадин почти физически ощущал его напряжение. Конечно же, Мярейн планировал все это. Но теперь, когда он это получил, божественное уступило человеческому и сомнение закралось ему в душу. Рука, лежащая на колене, сжалась в кулак; узел мышц проступил на скуле. Мирейн вздернул подбородок еще выше, имперски-повелительно, и больше не опускал его. Король сел рядом с ним. По залу пробежал вздох, и придворные вернулись на свои места. Их господин поднял руку. Дверь зала распахнулась, пропустив целую группу людей. Вместе с ними вошел принц Моранден, великолепный в своих алых одеждах и горной меди. Высокий даже для северянина, к тому же широкий в кости, он сильно возвышался над сидящими дворянами. Бывшие с ним люди - лорды, воины, слуги - проходили неприметно, словно тени. Но глаза их сверкали. Моранден прошел к возвышению и остановился перед королем. - Прошу прощения за опоздание, ваше величество. Охота задержала меня дольше, чем я рассчитывал. Король был слишком спокоен и отвечал слишком мягко: - Тогда садись, и начнем пир. - Ах, отец, - сказал Мораиден, - вы ждали меня. Это очень любезно, но в этом не было необходимости. - А мы этого и не делали. Ты садишься? Принц все еще медлил. Будто только сейчас его глаза нашли Мирейна. Остановились, расширились. Взгляд их выражал невинное удивление, но все же кровь Вадина замедлила свой бег от сердца до сжатых кулаков. - Как, отец! У нас гость? Вы оказываете ему большую честь. - Глаза принца сузились, губы сжались. - Ах да, я и забыл. Маленький жрец с юга, прибывший сегодня утром с новостями, которых мы все так долго опасались. Может, нам больше пристало плакать, чем пировать? - Никто не оплакивает жрицу, которую бог взял к себе. Голос Мирейна, мягкий и спокойный, звучал выше, чем следовало бы, как будто говорил юноша, едва вышедший из отрочества. Придумано было отлично: незнакомый человек услышит юношеский тенорок с ноткой неуверенности, готовый вот-вот Сорваться наследующем слове, увидит безбородое лицо с чистой кожей и примет все как есть. Похоже, Моранден так и сделал. Его напряженность ослабла. Пламя ярости опало до угольев, быстро покрывающихся пеплом. Он непринужденно обошел возвышение, чтобы сесть рядом с наследником. Это было нс то место, которого он желал. Даже сидя в более низком кресле, принц возвышался над сыном своей сестры так, что тот казался карликом. - Ну, парень, - сказал он с добродушным юмором, - нравится тебе гостеприимство Хан-Янона? - Я вполне доволен, - ответил Мирейн все так же бесхитростно, - и рад наконец приветствовать тебя, дядя. - Дядя? - спросил Моранден. - Мы что, родственники? - По моей матери. Твоей сестре Санелин. Разве я сижу не на ее месте? Моранден взял полкаравая хлеба и начал его разламывать. Хлеб раскрошился в его напрягшихся пальцах, и крошки, тотчас забытые, упали ему в тарелку. -- Так, - сказал он, -- значит, вот что ее там держало. Кто же был ее любовником? Принц? Нищий? Какой-нибудь сотоварищ-пилигрим? - Ни один смертный мужчина. - Я полагаю, в это все верили. По крайней мере пока она не умерла. Или ее убили? - Нет. Мирейн чуть повернулся с едва заметным напряжением, взял кусочек мяса и принялся жевать. - Значит, она тебя оставила одного, - сказав Моранден, - и ты пришел к нам. Прием бастарду жрицы не слишком радушен, где бы этот бастард ни оказался. Так, парень? - Я не бастард. Голос Мирейна был все так же спокоен, но опустился на октаву ниже. Слева от него шевельнулся король. - Довольно, - сказал он тихо и резко. - Я не позволю вам затевать драку у меня в зале. Моранден откинулся в кресле. - Драку, отец? Я только обменялся любезностями с сыном моей сестры. Если, конечно, он таковым является. Янон - богатый приз для честолюбивого бродяги. - Я не лгу, - произнес наконец Мирейн своим настоящим голосом, раздувая ноздри орлиного носа. - Довольно! - выкрикнул король. Внезапно он хлопнул в ладоши. Хотя Имин и сидела среди придворных, она с ними не ела. Теперь она с плавной грацией встала и подошла к низкой скамеечке, которую слуги поставили перед возвышением. Когда она села, ей подали инструмент - маленькую арфу из золотистого дерева с серебряными струнами. Все привыкли, что она часто поет в зале, но на этот раз зазвучала новая песня. Она началась тихо, как гимн восходящему солнцу. Затем, когда придворные притихли, захваченные мелодией, Имин сменила стиль: теперь это был мощный речитатив, который рассказывал о деяниях богов и героев. Сегодня Имин пела о боге, высшем боге, Аварьяне, лицо которого было солнцем; о жрице, рожденной в королевской семье; о сыне, который произошел от их любви, родился на восходе дневного светила, дитя бога, принц, лорд Солнца. Мирейн оставил слабые попытки поесть. Его руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки, лицо утратило всякое выражение. После долгого пения воцарилось сдержанное молчание. Его нарушил голос короля, который больше не скрывал своей глубокой радости. - Дварьян мне свидетель, - сказал он, - что так оно и есть. Смотрите, вот принц Мирейн аль-Аварьян, сын моей дочери, Сын Солнца. Смотрите, вот наследник Янона! Едва стихли раскаты его голоса, вскочил молодой лорд Хаган, готовый поддержать любое новое дело, способное возбудить его воображение. А это дело было делом самого короля. - Мирейн! - крикнул он. - Сын Аварьяна, наследник Янона, Мирейн! Сначала поодиночке, затем все вместе придворные присоединились к его восклицаниям. Зал загудел выражениями почтения. Мирейн встал, чтобы ответить на них, подняв пламя своей руки, высвобождая свое внезапное яростное ликование. Старый король улыбался. Только Моранден мрачно скривился: исчезли все его надежды, разбитые вдребезги этим шквалом восклицаний.
      
      4
      Вадин открыл глаза с ударом рассветного колокола. Какое-то мгновение он не мог понять, где находится. Было слишком тихо. Ни следа приглушенного шума казармы оруженосцев, который становится не таким уж приглушенным, когда более крепкие начинают выбивать лентяев из постелей. Это было и не теплое гнездышко его братьев в Гейтане, где Керинво сне бросал на него руку, а Кутхан, словно переросший щенок, пытался зарыться ему в бок, и тут же дремала собака, а то и четыре, заменяющие одеяла, которые младшенький, Силан, повадился стаскивать на себя. Вадин был в совершенном одиночестве, он ощущал холод там, где сползло одеяло, и окружали его чужие стены. Стены, которые светились, как тучи, закрывающие Ясную Луну. Он вгляделся в них. Перед ним кто-то стоял. Память сразу вернулась к Вадину. Он лежал в постели в своей новой комнате, находившейся между спальней принца и наружной дверью, и на него смотрел Мнрейн. Ваднн хмуро ответил на взгляд принца. Его сеньор был одет в килт и короткий плащ, подпоясан перевязью южного меча. На нем не было никаких украшений, кроме крученого ожерелья, которое он не снимал даже во время сна. Как бы много принц ни выпил, как бы поздно ни засиделся за пиршественным столом, он казался таким же свежим, как если бы спал от захода до восхода солнца. - Вставай, - сказал он. - Или ты собираешься проспать до полудня? Вадин вскочил, протирая глаза. Мирейн протянул ему килт и королевскую алую ливрею. Вадин выхватил их у него. - Ты не должен этого делать! Мирейн позволил ему завернуться в килт и застегнуть пояс, но когда Вадин снова посмотрел на своего господина, он увидел в руках принца гребень, а в глазах его - подозрительный блеск. Вадин прыгнул вперед, но Мирейн с легкостью животного увернулся от него и затем совершенно лишил его дари речи, вложив гребень ему в руку и сказав: - Давай быстро, не то оставлю тебя без завтрака. Оруженосец никогда не ел со своим господином, тем более из одной посуды. - Слугам надо еще кое-чему научиться, - заметил Мирейн, передавая ему чашку. - Мой господин, ты не должен... Ясные глаза принца вспыхнули. - Ты, кажется, приказываешь мне, Вадин из Гейтана? Вадин чопорно выпрямился. - Я оруженосец. А ты, - сказал он, - наследный принц Янона. - Вот как? - Голова Мирейна наклонилась набок. - Формальные отношения легче, верно? Слуга не обязан испытывать чувств к человеку, которому он служит. Достаточно уважать титул. - Я верен своему господину. Ему нет нужды опасаться предательства. - И нет надежды связать тебя узами дружбы. Вадин сглотнул ком в горле. - Дружбу надо заслужить, Мой господин, - сказал он. Принц медленно поднялся. В его ладном теле не было ни одного лишнего дюйма; он двигался с грацией и собранностью танцора Ишандри. Сейчас его лицо и голос были несколько напряжены. - Я хочу осмотреть замок деда. Может ли принц трона позволить себе такую вольность? - Принц трона может поступать как захочет. Брови Мирейна взлетели вверх. Без дополнительных предупреждений он шагнул к двери. Вадину пришлось поспешно схватить плащ, меч и кинжал и уже на бегу нацеплять их на себя. В этот час бодрствовали только оруженосцы и слуги. Высокородные предпочитали поспать после плотного угощения, а король никогда не покидал своих комнат до последнего колокола перед рассветом, когда он поднимался на стены. Правда, в это утро ему не было необходимости нести сторожевую службу, но Вадину хотелось бы знать, будет ли он продолжать это делать по привычке.