Что он в сравнении с данным ею словом, которое держит ее уже столько лет? Если она откажется от своего слова, то станет клятвопреступницей: истинной и недостойной прощения. Если она уедет, то лишится Илариоса. И ради чего? Ради детской мечты. Ради мужчины, который теперь стал для нее совсем чужим. Взгляд ее заметался вокруг. Вот знакомая комната, сброшенный на пол наряд, зеркало. Вот ее отражение - мальчишеская, красиво очерченная фигурка с маленькой грудью. Спутанные волосы, яркие, как пламя. Элиан собрала их в руку и откинула с лица. У нее были тонкие черты, но в них чувствовалась сила, как у Халенана в юности. Она не просто хорошенькая, нет. Она красавица. И умница. И по-королевски горда. Сейчас Элиан прокляла все эти свои достоинства. Принц Илариос останется здесь на полный цикл Яркой Луны. Всего лишь час общения с ним перевернул все. Месяц же... На столике лежал кинжал, странно соседствуя с пузырьками духов и красками, футлярами для драгоценностей, гребнями, расческами и помадами. Мужской кинжал, остро заточенный: подарок Хала на день рождения. Элиан собрала волосы одной рукой, а второй потянулась за лезвием. Ради чести и клятвы. Яркая бронза сверкнула, метя в горло, но потом изменила направление. Одно резкое движение, второе, третье... Волосы, точно костер, упали к ее ногам. Посреди этого костра стоял незнакомый мальчик с яркой гривой, доходящей до плеч. Мальчик с явной округлостью груди. Элиан перетянула грудь, чтобы та стала совершенно незаметной под туникой из кожи, которую она надевала для прогулок верхом. В штанах и сапожках, с мечом и кинжалом за поясом и в охотничьей шапочке на голове, она стала точной копией своего брата в юности, вплоть до белозубой улыбки и присущего ему щегольства. Она подавила внезапный приступ дикого смеха. Узнай мать, что она затеяла, Элиан заслужила бы королевскую порку без оглядки на ее возраст.
      Хан-Гиленский дворец был древний, большой и запутанный. Когда Элиан была еще маленькой, то подговорила братьев поискать ходы, о которых никто не знал. Один из таких ходов начинался в ее покоях. Однажды она уже воспользовалась им, потому что он вел почти к самым почтовым воротам, рядом с которыми была запирающаяся на засов калитка, - тогда Мирейн надул княжескую стражу и исчез на севере. Теперь она шла по его следам, без света, как и он, замерзшая и дрожащая - точь-в-точь как тогда. Местами ход сужался, и ей приходилось пробираться боком; иногда потолок опускался так низко, что оставалось лишь ползти на четвереньках. Пыль душила ее, какие-то маленькие твари летели ей наперерез. Не раз и не два Элиан останавливалась. Ведь она может и не делать этого. Еще слишком рано. Уже слишком поздно. Она должна. Элиан произнесла это слово вслух, отправив эхо в долгое путешествие: - Я должна. Остриженные волосы щекотали лицо. Она убрала их назад, стиснула зубы и продолжала путь.
      Поскольку в городе гостил принц Асаниана, охранялись даже почтовые ворота. Элиан притаилась в тени, наблюдая за одиноким вооруженным стражником. Оттуда, где он стоял - а над головой у него горел факел, были отлично видны и ворота, и подходы к ним, включая потайную запирающуюся на засов калитку. Несмотря на малозначительность своего поста, стражник усердно его охранял. Он был начеку, бродил взад-вперед в круге света, бряцая мечом в ножнах. Элиан прикусила нижнюю губу. То, что она должна сделать, находится под запретом. Даже больше чем под запретом. Вне закона. Как и все, что она делала в эту безумную ночь. Элиан осторожно перевела дыхание. Стражник ничего не услышал. Очень тщательно она сосредоточилась на необходимости миновать ворота. Еще более тщательно и осторожно она сняла один за другим свои внутренние заслоны. Не так много, чтобы стать доступной любой чужой силе, но и не так мало, чтобы ее собственная сила оставалась связанной и бесполезной. На краю сознания закопошился целый ворох мыслей, неразличимых и неясных. Но одна из них была ближе других, ярче. Мало-помалу Элиан удалось сосредоточиться на ней; <Оставайся спокойным и смотри. Никто не пройдет. Все тихо; все так и останется. Вся опасность спит>. Стражник замедлил шаг, положил руку на рукоятку меча и остановился рядом с факелом. Глаза его обшаривали круг света. Они не увидели ничего. Даже фигурки, которая вышла из тени и прошла мимо, ступая мягко, но не таясь. Тьма снова поглотила ее, а разум стражника, освободившись, не сохранил ни малейшего воспоминания о чьем-либо воздействии.
      В конце потайного подземного хода, начинавшегося от секретной калитки, появился свет звезд и свежий воздух. Но тут дорогу Элиан преградила чья-то тень. И это в двух шагах от свободы... Элиан оскалилась и выхватила кинжал. Длинные сильные пальцы обхватили ее запястье, заставляя вложить кинжал обратно в ножны. - Сестра, - сказал Халенан, - нет никакой необходимости меня убивать. Вздумай она бороться с ним, он бы победил: он был сильнее, к тому же его обучали те же самые учителя, что и ее. Поэтому она не шелохнулась. Халенан отпустил ее. Элиан не пыталась сопротивляться. Глаза ее встретились с его глазами, впились в них. Он сдастся. Он позволит ей пройти. Он... В сумраке тихо прозвучал его голос: - Ты забылась, Лиа. Эти штучки проходят лишь с теми, кто не владеет даром проникновения в чужой разум. Я к их числу не отношусь. - Я не хочу возвращаться, - хрипло проговорила она. Он вывел ее из туннеля под свет звезд. Взошла Ясная Луна, и света было достаточно для их привычных к темноте глаз. Халенан провел рукой по ее обрезанным волосам. - Выходит, на этот раз ты решилась. Неужели асанианец внушил тебе такое отвращение? - Нет. Меня потянуло к нему. - У Элиан застучали зубы, и она крепко сжала челюсти. - Я не хочу возвращаться, Хал. Не могу. - Он приподнял бровь, и она заторопилась, пока он не завел старую песню: <Мирейн скачет на юг. Я перехвачу его. до того, как он вторгнется на землю Ста Царств. Если он хочет причинить нам страдания, я остановлю его>. - Я не хочу, чтобы он воевал с нашими людьми. - С чего ты взяла, что сможешь его отговорить? - А с чего ты взял, что не смогу? Он набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул. - Матери твое поведение будет более чем неприятно. Отца ты глубоко огорчишь. Принц Илариос... - Принц Илариос озабочен только тем, чтобы заключить союз, который ему жизненно важен. Отпусти меня, Хал. - Я тебя не держу. Он сделал шаг в сторону. За ним в лунном свете топталась какая-то тень. Теплое дыхание коснулось щеки Элиан: это ее собственная рыжая кобыла ткнулась ей в ухо. Кобыла была взнуздана и оседлана. На седле Элиан обнаружила знакомые предметы - лук и колчан, полный стрел. У нее на глазах выступили слезы. Она яростно смахнула их. Халенан стоял рядом в ожидании. Элиан подумала, что его следовало бы поколотить. За то, что он знал, черт его побери. За то, что помог ей. Она крепко обняла брата. - Передай Мирейну привет от меня, - сказал он, и это прозвучало вовсе не так беззаботно, как ему хотелось бы. - И скажи ему... - Голос его стал более грубым. - Скажи этому чертову дураку, что если он и ступит на мои земли, то пусть сделает это как друг, иначе, хоть он и божий сын, я насажу его голову на свое копье. - Я скажу ему, - пообещала она. - Сделай одолжение. Халенан переплел пальцы рук; она оперлась на них ногой и легко вскочила в седло. Не успела она подобрать поводья, как брат исчез, растворился во тьме туннеля.
      
      3
      
      
      Элиан уже не оглядывалась назад. Оставив Ясную Луну по правую руку, она повернула на север. Она быстро скакала по дороге, доверившись темноте и своей кобылке. Одинокие всадники в мирном Хан-Гилене были довольно-таки обыденным явлением: путешественники, гонцы, посыльные князя. Насчет погони Элиан не беспокоилась: об этом позаботится Халенан. Первые проблески зари застали Элиан на лесистом склоне холма в созерцании оставшегося далеко позади родного города. На самой высокой башне храма Солнца догорал огонь, зажигаемый на ночь. Элиан почудилось, будто она слышит перезвон проснувшихся колоколов и высокие голоса жриц, взывающих к богу. Она с трудом проглотила вставший в горле комок. Мир внезапно стал очень широким, а дорога - очень узкой, и на другом ее конце беглянку ждал плен. Восток, запад, юг - всюду, кроме севера, она была бы свободна. Кобылка забеспокоилась, почувствовав неожиданно натянувшиеся поводья. Элиан резко развернула ее и пустила ее в галоп. На север, прочь от асанианца. На север, во имя исполнения клятвы. На восходе солнца кобыла перешла на шаг. Склон холма и лес скрыли город из виду. Элиан задремала в седле. Кобыла споткнулась, и Элиан тут же пришла в себя. На мгновение память отказала ей, и она стала лихорадочно озираться вокруг. Кобыла, ощутив замешательство хозяйки, остановилась на поляне и принялась щипать траву. Элиан спрыгнула на землю. Позади нее высилась огромная скала, с вершины которой бурно падала вода прямо в заводь у ее подножия. Кобылка осторожно вошла в воду, фыркнула и стала пить. Спустя мгновение Элиан последовала ее примеру. Но перво-наперво сняла с лошади удила, сбрую, седло, а затем уже опустила лицо в воду и принялась пить. Кобылка ухватила губами ее волосы. Элиан отвела от себя мокрую морду, засмеявшись, когда вода попала ей за шею. С внезапной безрассудностью она вдруг окунула голову в заводь, подняв облако ледяных брызг. Сон тотчас улетучился, и его место занял голод. Седельные сумки оказались полнехоньки. Элиан нашла в них вино, сыр, свежий хлеб, фрукты, мясо и пакетик медовых леденцов. Увидев леденцы, она засмеялась, но потом резко оборвала смех. Кто, кроме Хала, вспомнил бы об этой ее слабости? <Он знает меня лучше, чем я сама>. Между тем кобылка облюбовала заросли папоротника и перестала обращать на хозяйку внимание. Элиан как следует подкрепилась, запив завтрак вином. Солнце согрело ее мокрую голову. Она прилегла на сладко пахнущую траву и закрыла глаза. Приснившийся ей сон поначалу казался солнечным и безмятежным. Ей привиделась женщина в саду под солнцем. На женщине было обыкновенное белое одеяние жрицы Хан-Гиленского храма, волосы ниспадали на спину, крученое ожерелье золотилось на шее. В ее черных волосах белым пятном выделялся цветок. Женщина с редкой грацией изогнулась, пытаясь воткнуть в волосы еще один цветок, и Элиан увидела ее лицо, поразительное лицо чужестранки, поорлиному острое и очень темное лицо женщины с севера. На груди у нее красовался золотой диск Высшей Жрицы Аварьяна. По тропинке прибежал мальчик в рубашке и штанах, которые не мешало бы постирать, его нестриженые кудри совсем спутались. - Мама, пойди посмотри! Быстроножка принесла жеребенка, он весь белый, а глаза голубые. Конюх сказал, что это дьявольское отродье, а приемный папа сказал, что это чепуха. Я тоже сказал, чепуха. В нем нет ничего темного, кроме непонятных жеребячьих мыслей. Конюх хочет отдать жеребенка храму. Пойди и посмотри на него! Жрица рассмеялась и пригладила его взлохмаченные волосы. Лицо мальчика было такое же смуглое, как у нее, такое же поразительное, с такими же огромными черными глазами. - Приди и потребуй жеребенка, ты хочешь сказать. Именно такого белого боевого коня ты и хотел, не так ли? - Не для меня, - возразил ребенок. - Для тебя. Для лучшей наездницы в мире. - Подлиза. Все еще смеясь, она позволила ему подтолкнуть себя к воротам сада. Они внезапно распахнулись. Мать и сын остановились. К ногам жрицы бросился человек. Одеяние и лицо выдавали в нем простолюдина, земледельца Хан-Гилена, к ногам его пристали комья земли. - Госпожа, - выдохнул он. - Госпожа, страшная болезнь... моя жена, мои сыновья... все разом... как гром с ясного неба... Веселость слетела с лица жрицы. Она взволнованно выпрямилась, как бы прислушиваясь к голосу, находящемуся за пределами слышимости. Лицо ее исказилось, потом успокоилось. Это спокойствие на только что таком оживленном лице страшно было видеть. Жрица посмотрела на мужчину. - Чего же ты хочешь от меня, свободный человек? Проситель обхватил ее колени. - Госпожа, говорят, что вы целительница. Говорят... Она подняла руку. Он застыл. На какое-то мгновение он стал другим. Разница была едва ощутимой и исчезла прежде, чем приобрела название. Жрица наклонила голову. - Веди меня, - сказала она. Он вскочил. - О госпожа! Хвала богам, что я нашел вас здесь и никто не помешал мне вас найти! Поедемте прямо сейчас, поедемте скорей! Но сын ухватился за нее со всей своей юной силой. Она обернулась к нему и на мгновение стала сама собой, предостерегающе сдвинула брови. - Мирейн... Он еще крепче стиснул ее, широко раскрыв испуганные глаза. - Не ходи, мама. - Госпожа, - проговорил проситель. - Ради бога... Жрица стояла между ними, неотрывно глядя на сына. - Я должна идти. - Нет. - Он силился остановить ее. - Там темно. Все темно. Нежно, но решительно она высвободилась. - Ты останешься здесь, Мирейн. Меня позвали, и я нс могу отказать. Ты еще увидишь меня. Обещаю. - Она протянула руку просителю. - Показывай, куда я должна ехать.
      После ее ухода Мирейн довольно долго стоял не шевелясь и только сверкал глазами. Жрица подозвала своего гнедого жеребца, приказала дать сенеля просителю, и они поскакали прочь от храма. Никто не придал особого значения се отъезду. Настоятельница храма часто выезжала кого-нибудь лечить, сопровождаемая отчаявшимися женой или мужем, родственником или родственницей, деревенским священником или старостой. Деяния ее были широко известны и почитались, поскольку умение лечить даровал ей бог, который избрал ее своей невестой. Наконец ее сын вновь обрел способность двигаться. Неуклюже спотыкаясь, не замечая никого и ничего, он вбежал в ворота княжеской конюшни. Князь был там. Этот смуглый человек с огненной шевелюрой внимательно осматривал жеребенка Быстроножки. Едва не налетев на князя, Мирейн посмотрел на него невидящим взглядом и нашарил задвижку стойла. Из стойла показалась сначала черная морда, затем и все туловище злобного, с кинжалоподобными рогами и быстрыми ногами пони. Князь не испугался ни рогов, ни копыт и схватил Мирейна за плечи. - Мирейн! - Это прозвучало как-то по-особенному. - Мирейн, что это на тебя нашло? Мирейн не шелохнулся. - Мама, - отрешенно произнес он. - Предательство. Она знает о нем. Она поехала туда. Они убьют се. Князь Орсан отпустил его. Мальчик вскочил на пони и пришпорил его. Когда он вылетел на солнечный свет, то услышал позади себя топот рыжего боевого коня, невзнузданного и неоседланного, но зато в руке у всадника сверкал вытащенный из ножен меч.
      <Усадьба находится очень далеко от города> - так сказан жрице земледелец, жестоко погоняя сенеля. Ее жеребец, более породистый и к тому же менее нагруженный, бежал одинаково легко и по равнине, и по холмам. Они мчались по широкой Северной дороге; те, кто ехал по ней, поспешно уступали им путь. Некоторые, узнав жрицу, кланялись ей. Дрога ушла в глубь леса. Мужчина вовсе не собирался снижать скорость. Он неплохо ездил верхом для человека, который не так уж часто садится на сенеля и не может потратить лишнюю монетку на урок верховой езды. Жрица же позволила своему жеребцу бежать медленнее, потому что тут росли могучие деревья с огромными ветвями и корнями, норовшшими схватить за ноги. Проводник понесся по тропинке, на которой то и дело попадались камни. Его сенель скользил, спотыкался; жрица слышала его тяжелое дыхание. - Подождите! - закричала она. - Вы что, хотите загнать бедное животное? В ответ мужчина хлестнул скакуна поводьями, посылая его вверх по склону. Впереди обозначился просвет, и всадник исчез в нем. На мгновение жрица придержала сенеля. Здесь, где никто не мог этого увидеть, в ее глазах появился страх. Никто, кроме бога и спящей Элиан. Но бог не стал бы говорить, а Элиан не смогла бы. Впрочем, в этом не было нужды. Жрица уже предвидела, чем закончится ее путешествие. Но она сама решилась на него. Она не должна сворачивать назад теперь, перед лицом опасности. Губы ее сжались, глаза загорелись. Она легонько тронула пятками бока своего скакуна. Деревья расступились, открыв поляну, бурный поток, водоем, нависшую скалу. Возле водоема ее ждал проводник. Она направилась к нему. Что-то засвистело. Ее жеребец вдруг отпрянул назад, взвился на дыбы и рухнул в конвульсиях на траву. В шею ему впилась черная стрела. Жрица спрыгнула и упала, покатившись по траве. Хотя она владела боевым искусством и ее трудно было упрекнуть в медлительности, ей помешало длинное платье; прежде чем она успела подняться на ноги, на нее навалилась груда тел. Она инстинктивно попробовала сопротивляться, но вскоре поняла бессмысленность своих попыток и затихла. Ее подняли. Жрица увидела руки в латных рукавицах, маски жителей лесных земель, зеленые и коричневые, с поблескивающими из-под них глазами. Проводник спешился. Теперь, когда его миссия закончилась, он перестал притворяться простым земледельцем. Губы его изогнулись в ухмылке, когда он, приостановившись, смотрел на жрицу, - широкая фигура в серокоричневом одеянии среди банды <лесных людей>. Жрица встретилась с ним взглядом и слабо улыбнулась. Глаза его на мгновение задержались на ней, потом он отвел взгляд. - Если кому-то из ваших людей нужна помощь лекаря, - проговорила жрица, - я бы оказала ее и так, не нужно было прибегать к предательству. - Не нужно, говоришь? - раздался новый голос. Чистый, холодный, презрительный голос с акцентом, который можно услышать лишь в высшем обществе Хан-Гилена. Его обладательница протиснулась сквозь кольцо вооруженных людей и остановилась возле водоема. Некогда стройное тело стало изможденным от мытарств, рыжеватозолотистые волосы превратились в серые, но лицо по-прежнему оставалось прекрасным, точно отлитое из бронзы. И глаза были красивы, несмотря на бушующий в них черный холод. Жрица не выказала ни удивления, ни страха. - Уважаемая госпожа, - произнесла она, отдавая дань высокому происхождению своей собеседницы, - вы находитесь в пределах ХанГилена. Для вас подобные прогулки смертельно опасны. - Смертельно опасны? - Женщина злобно расхохоталась. - Что смерть для мертвой? - Она придвинулась ближе, высокая бесполая фигура в пятнисто-зеленом наряде, и с неизмеримых высот, слишком далеких даже для ненависти, взглянула на жрицу. - Мертвой и сгнившей, с проклятием, довлеющим над моей могилой, потому что я осмелилась на немыслимое. Высшая жрица Аварьяна в Хан-Гилене, встретившись со скитающейся посвященной с севера, я приняла ее в свой храм. Она поклялась всем святым, рукой самого бога поклялась, что не нарушит данные ею обеты. Служить богу - вот смысл ее существования, отправляться по его приказу в странствие, чтобы скитаться семь лет, оставаться верной его законам. Не знать мужчин. О да, она служила ему исправно, какое бы поручение ей ни давали, пусть даже достойное лишь служанки, рабыни, а ведь она была дочерью короля. Некоторые думали, что она станет святой. Но святые не бывают беременными, у них не вырастает живот. Даже у простых жриц не растет, разве что раздувается после смерти, когда их приковывают над железным алтарем на самой вершине башни храма и они принимают смерть от солнца под кристаллом Аварьяна. Я спохватилась слишком поздно. Я была настоятельницей храма, она же работала на кухне, а одеяние жрицы скрывает многое. Но только не живот беременной женщины, когда она склоняется над лоханью, чтобы надраить котел. Однако никто из работавших на кухне не выдал ее, сговорившись против своей госпожи, бросив вызов установленным порядкам. Я осмелилась придать это огласке. Я устроила суд. Меня не остановил данный мне ответ, но подействовали оправдания: дескать, негодяйка не нарушала обетов. Ее тело свидетельствовало против нее. Я осудила ее, поступив так, как должна была поступить по закону. <Я не нарушала обетов>, - без дрожи в голосе сказала мне она. И кто бы вы думали заявился к нам, как не сам князь Хан-Гилена?.. Он бросил мне вызов, хотя и был сыном моего брата, а следовательно, должен был покориться заведенному порядку, выказывать послушание в стенах моего храма. Его охрана освободила узницу, а мои жрецы стояли рядом, вложив мечи в ножны, потому что она и их околдовала. Я прокляла их всех. Именем закона я сама взяла меч, чтобы произвести казнь. Но они, мои жрецы, помешали мне, а мой родственник учинил суд надо мной. Меня обязали благословить богом избранную невесту и ее непорочно зачатое дитя, наследника Аварьяна и трона. Мой закон не стал для меня защитой. Князь обладал тем, что он называл состраданием. Он не предал меня смерти, а только лишил меня моего крученого ожерелья и сана, обрезал косу и обрек на изгнание. И все это - на глазах у негодяйки, осмелившейся носить в своем чреве ублюдка. Слова изгнанницы были похожи на удары молота, силу которым придавали долгие годы мучений. Жрица выслушала их молча. Когда изгнанница закончила, молодая женщина заговорила: - Вы сами избрали себе наказание. Вы могли бы смириться с правдой и сохранить свой сан или с честью уступить мне свое место, уйдя в монастырь. - С честью? - Изгнанница была само презрение. - И это говоришь ты, опутавшая империю ложью? - Не ложью, а божьей правдой. Лицо изгнанницы стало похоже на маску. - Ты нашла правду здесь, о предательница собственных обетов. Весь ХанГилен, повинуясь твоему заклинанию, лгал. Но я избежала этой участи. Высылка дала мне свободу, я собрала людей, способных противостоять колдовству и укрепить пошатнувшийся закон. Закон остался, он действует. Он ждет, чтобы забрать тебя. Жрица улыбнулась. - Не закон, а бог. Неужели вы не слышите, как он зовет меня? - Бог отвернулся от тебя. - Нет. Даже от вас он не отвернулся, хотя вы этого очень боитесь, боитесь до такой степени, что готовы пойти против него и пасть в ноги его темной сестре. Когда я впервые подошла к вам, когда вы увидели меня и возненавидели за ту любовь, которой он одаривал меня, мне стало вас ужасно жаль, потому что вы совершенно не знали, что есть его любовь. Вы обладали саном, властью, но там, где вы искали бога, его невозможно было найти. Вы отчаялись, но по-прежнему продолжали искать там, где его не было. Он терпеливо ждал, взывая к вам, ждал, когда ваш взор обратится к нему. Даже сейчас он взывает к вам. Неужели вы так и не услышите? Неужели так и не увидите? В глазах жрицы стояли слезы, слезы сострадания. Руки изгнанницы потянулись к ее лицу, но она уронила их и закричала: - Заставьте ее замолчать! Сверкнули клинки. Жрица улыбалась. Даже боль не омрачила бы ее радости. Послышался цокот копыт по камням. Низкий, сильный голос прокричал: - Санелин! Ему вторил другой, более высокий, близкий к воплю: - Мама! На поляну вылетели черный пони и рыжий боевой сенель. Жрица лежала на спине возле воды, там, где ее бросили бандиты. Яркая кровь залила траву. Она не слышала и не видела, как взвыли мужчины, которых топтали копыта и разил князев меч. Тенью нависла над нею ее противница. Высоко поднялась рука изгнанницы, в которой сверкнул кинжал, но прежде, чем опустить его, женщина подняла глаза. Копыта ударили ее изящно и жестоко, узкая злобная голова нагнулась и пырнула сбоку острыми рогами. Изгнанница отшатнулась, корчась от боли. Нож ее взметнулся вверх, целясь в седока. Санелин вскрикнула. Мирейн вскинул вверх руку, и тотчас из нее ударили молнии. Нож все-таки нашел плоть, но сила удара была уже не та. Его владелица громко закричала, зажав ладонью глаза, и отлетела прочь. Пони, фыркая, остановился. Ошеломленный Мирейн в нерешительности замер, махая обожженной рукой. Огонь в его ладони горел уже не так ярко, остались лишь золотые угольки. Санелин не могла отвести от него глаз, не могла говорить. И тут чей-то могучий кулак сбросил мальчика наземь. Воцарилась полная тишина. На поляне не осталось ни одного живого врага. Человек, сбивший Мирейна, обернулся и увидел, что он совершенно один, беззащитен, а позади него - черный пони. Не раздумывая, он бросился наутек. Тут и там на траве корчились фигуры, облаченные в пятнисто-зеленые платья. Рыжий жеребец стоял над человеком в темно-зеленой одежде, сжимавшим в руке окровавленный меч. Конь принюхивался к яркой шевелюре, вдыхая запах крови. Ноги Санелин отказывались служить ей. Медленно, то и дело останавливаясь, она подползла к сыну. Тот неподвижно лежал, откинув руку, по которой от локтя до запястья тянулся длинный, но неглубокий порез. Ладонь пламенела, как будто на нее вылили расплавленное золото. Санелин упала рядом и припала к ней губами. Ладонь излучала жар, - то был знак, которым бог отметил своего сына. И которым сразил изгнанницу. От жестокой боли, испытываемой жрицей, содрогнулась земля.
      Элиан содрогнулась вместе с ней и, задыхаясь, проснулась. В траве что-то шептал ветер. Рыжая кобылка паслась на поляне; горделивые боевые рога не венчали ее голову, раненый князь не лежал у ее ног. Никаких убитых, никакого мальчика и его пони, никакой умирающей жрицы. Элиан была одна и очнулась как раз в том месте, где умерла святая и где ее собственный отец едва не нашел свою смерть. Он выжил лишь благодаря Мирейну, который пришел в себя, исцелил князя дарованной ему богом силой и доставил обратно в город. Это было самое первое ясное воспоминание Элиан: истекающий кровью князь, перекинутый через седло своего боевого коня и поддерживаемый сзади мальчиком, и пони, плетущийся следом как собачонка. А к спине пони привязано обрывками пятнисто-зеленой ткани тело невесты Аварьяна. Элиан села, вся дрожа. Видение исчезло, но вместо него возникло другое, от которого она готова была закричать. Лицо убийцы, ужасное своей красотой, точно сделанный из золота и серебра череп. Глаза, из которых ушло все человеческое, - огромные, слепые глаза демона, блеклые, как потускневшие жемчужины. Даже слепые, они рыскали вокруг, пытаясь определить того, кто их уничтожил. - Нет, - прошептала Элиан. Она едва отдавала себе отчет в том, что именно сейчас отвергает. Ненависть - да; угрозу Мирейну, а через него - Хан-Гилену и его князю. Но больше всего, вероятно, сам этот сон. Такие сны ниспосылает бог как дар властителям Хан-Гилена во имя защиты царства. Но Элиан покинула свою страну. Она не может быть пророчицей. Во рту у нее пересохло. Она опустилась на колени, чтобы напиться из водоема, но в изумлении отпрянула. В чистой воде одно за другим возникали видения. Власти, пророчества, судьбы, богатства и вердикты королей. Они затягивали ее душу и взор, затягивали в глубины, уготованные для прирожденной провидицы. Их было так много... так много... Сквозь чары пробилась вспышка гнева. Боги и демоны, да как они осмелились мучить ее? Элиан наклонилась, крепко зажмурив глаза, и стала пить. В глубине души она почти ожидала, что у воды будет привкус крови и железа, но та оказалась чистой и очень холодной и утолила ее ужасную жажду. Элиан осторожно открыла глаза. Никаких видений. Только блики солнца на воде да еле видимые очертания камней на дне заводи. Она присела на корточки. Солнце высоко стояло в чистом небе, воздух был теплый и ароматный. Кобылка мирно паслась. Когда Элиан на нее посмотрела, она остановилась и лениво согнала с бока муху. Какие бы силы света и тьмы ни завели принцессу в эту потаенную лощину, беспокоить ее они пока не намеревавшись. Крохотная часть существа Элиан уговаривала ее поскорей сесть в седло, скакать, спасаться. Но холодный рассудок удерживал от этого шага. Даже на таком расстоянии от города любой крестьянин узнал бы княжескую кобылу и всадницу и любая погоня настигла бы их. Здесь они в надежном месте, в эту лощину никто не заглянет; а когда опустится темнота, они отправятся в путь. Элиан обвела взглядом поляну: ее красота теперь казалась обманчивой, а уединенность - ловушкой. Как сам Хан-Гилен, окруженный и осажденный, как сама Элиан. Она заставила себя присесть, расположившись на траве подальше от воды. Солнце ползло по небу. - Я не могу вернуться, - говорила она себе снова и снова. - Пусть видения посещают отца и Хала. Я не могу вернуться! Вода смеялась над ней. <Пророчица, - говорила вода. - Князева пророчица. Ты наделена божьим даром и не можешь отказаться от него>. - Могу! - Она вскочила на ноги, нащупывая уздечку и седло. <С тех пор как умерла жрица, у Хан-Гилена нет пророчицы. Ее мантия лежит на Алтаре Видений над живой водой. Вернись. Откажись от своей детской глупости. Возьми то, что тебе предназначено>. Кобыла увернулась из рук хозяйки, с притворной тревогой взглянув на уздечку. Это была старая игра, но у Элиан не хватило терпения включиться в нее. Она послала мысленный приказ, хлесткий, как удар хлыста. Кобыла остановилась как вкопанная. <Вот и ты должна остановиться. - Этот тихий голос сейчас уже не был голосом воды. Глубокий, спокойный, чарующе знакомый. - Ты играешь в обязанность. Неужели то, что ты сбилась с пути, не отрезвило тебя?> Элиан надела уздечку на голову кобыле и пригладила длинный хохолок у нее на лбу. Руки ее и до того тряслись, а теперь и вовсе вышли из повиновения. - Нет, только не это, - проговорила она. - Все что угодно, но только не это. <Неужели?> Она знала этот голос. О да, она знала его. И ненавидела. Ненавидела? Или любила? Она водрузила потник и седло на спину кобылы, потом приторочила к седлу свою поклажу и, наконец, забралась сама. <Элиан. - Голос пробил все барьеры, добираясь до самого сердца. Элиан>. Она ответила ударом на удар: - Это ты послал мне видение. Ты пытался поймать меня в ловушку. Но я не попалась. Ложью меня не возьмешь. <Это не ложь, и ты прекрасно это знаешь. Бог протянул к тебе руку и раскрыл тебя мне>. Руки потянулись за ней. Она пришпорила сенеля и понеслась рысью. Под деревьями прятались черные тени, кроваво-красное небо проглядывало сквозь ветви. <Элиан, вернись. Вернись назад. - Перед ее глазами встала высокая темная фигура, увенчанная короной огня. - Дочь, то, что ты делаешь, это безумие. Вернись к нам>. - Чтобы стать клятвопреступницей? <Чтобы соединиться с теми, кто любит тебя>. - Я не могу. Его мысль принесла печаль и обещание простить. Теперь она ожесточитесь. Что бы там ни говорила мать, князь Орсан Хан-Гиленский совсем не собирался потакать дочери. Он вырастил ее так, как она пожелала, - как мальчика, не только в смысле образования, но и в смысле наказаний, которым она подвергалась в той же степени, что и братья. <Элиан>. Ее тряхнуло в седле, но она еще настойчивее послала сенеля вперед. <Это не детские игры. Ты вернешься, или мне заставить тебя?> Ее мозг воздвиг стену. Теперь в нем не было ни одной мысли, кроме мысли о бегстве, и отец вошел туда. Даже сейчас в глазах его было больше горя, чем возмущения. Он простер руки. <Дочь, вернись домой>. С безмолвным криком она увернулась. Тело ее с головокружительной скоростью неслось по темнеющему лесу. Но мысленно она забилась в крепость неповиновения, а над ней нависал отец, окутанный красно-золотым пламенем собственной магии. Он был значительно сильнее ее. <Ты - плоть и кровь Хан-Гилена. Эта авантюра - горькая насмешка и над твоим происхождением, и над твоей властью. Так может поступить или ребенок, или трус.