Там она легла, задыхаясь, пока он не оттащил ее от края. - Дура! - закричал он. - Идиотка! Ненормальная! Ты погибнешь здесь! Его голос сорвался в истошный вопль. Элиан ничего не могла с собой поделать и засмеялась. В приступе веселья она перекатилась на самую вершину трона Аварьяна, и само солнце в изумлении уставилось на такое святотатство. Мирейн схватил ее в охапку и тряс до тех пор, пока она не успокоилась. Элиан взглянула на него, моргая и икая. Каким-то образом ей удалось выдавить: - Я не погибну. - Но проклятие... - Я не погибну. - Она знала это так же хорошо, как и то, что проклятие реально и исходит от камня. - Это не может повредить мне. Ведь я не мужчина. Внезапно он стал намного выше ее и переменился: его распущенные волосы оказались заплетенными в косичку, на шее появилось ожерелье жреца. Ее пронизали судороги памяти. Охваченная ими, не чувствуя времени, она видела Мирейна будущего и Мирейна настоящего, а над ним и вокруг него бились мрак и алмазный свет. Его руки схватили ее, удерживая. - Смотри, - сказала Элиан. - Башня. Но кто осмелился... - Башня? Он что, слепой? - Башня! Там, на Эндросе. Кто-то построил башню на... Голос ее затих. Все было ясно, так ясно. Башня, высокая и ужасная, словно скала из черного камня, отполированного и ровного как стекло, без дверей и окон, с солнечным диском на шпиле. Пока Элиан глядела на нее, башня стала мерцать и вдруг исчезла. Теперь перед ней были только скала, ветер и пустое небо. Внезапно холод охватил ее до самых костей. Мирейн молча обвернул себя и ее своим плащом. Ее воля требовала, чтобы она отстранилась, а тело льнуло к теплу. Вокруг нее витали чьи-то мысли, беспорядочные и беззащитные, внебрачные дети разумов без силы. Одни были забавны, другие - досадны, некоторые - даже завистливы. Они видели лишь то, что могут видеть глаза: две головы рядом - одна темная, другая рыжая и два тела под одним плащом. - Они мне завидуют, - сказал Мирейн. - А надо мной смеются. Элиан вздрогнула и замерла; видения исчезли. Ее тело снова стало ее телом. Она осторожно отстранилась от Мирейна. Он не стал ее удерживать, и от этого ее гнев почему-то возрос. Она размашисто зашагала сквозь толпу стражников, друзей и свиты, дерзко вглядываясь в их лица. Никто не осмеливался глядеть на нее. Все слишком старательно обсуждали будущий город. Илхари паслась на южном склоне, один или два жеребца пожирали ее глазами: это был золотой конь Илариоса и высокий серый, принадлежащий Кутхану. Серого жеребца Халенана, которому она явно отдавала предпочтение, здесь не было. Анаки пришло время рожать, и принц старался не уезжать от нее далеко. Даже Мирейн не просил его об этом. Элиан прижалась щекой к теплой густой шерсти, вдыхая запах ветра и травы и лошадиной шкуры. - Ох, сестренка, - сказала она, - повезло тебе. Никаких предвидений, никакого рока, никакой семьи, которая огорчала бы тебя. Кобыла подняла голову, скосила глаза на серого, дерзнувшего подойти слишком близко. Тот опасливо отошел подальше, и кобыла возобновила свое занятие. О да, у сенелей есть ощущения и чувства, хотя жеребцы могут быть ужасно надоедливы. Кто-то приходит в ярость, кто-то находит себе пару, ктото воспитывает жеребенка. Кто-то рожает его, кто-то кормит, кто-то приучает его пастись, и так было всегда. Никаких бесконечных безумств, свойственных двуногим. Но ведь люди прокляты, не так ли? Они никогда не наедаются и всегда в гневе. Сама того не желая, Элиан рассмеялась. - Прямо в яблочко, как всегда. А когда к этому прибавляется сила, то это хуже, чем проклятие. Это просто сущий ад. Илхари фыркнула. Глупости. Хороший галоп быстро излечит от них. Или скроет их. Элиан уселась в седло, и кобыла понеслась вперед. Они помчались наравне с ветром вокруг холма, на котором встанет город Солнцерожденного, и ворвались в открытую долину. Илхари взбрыкнула, всадница вскрикнула. Это была мудрость сенеля, звериная мудрость: рок и безумие будут прокляты, а с ними -города, короли и надежды династий. Кто бы ни правил, земля, и ветер, и солнце, путешествующее над ними по небу, будут вечны. Элиан запела.
      Когда Илхари вознесла Элиан назад на вершину холма, королевская свита скрылась от ветра в небольшой выбоине, уничтожая остатки принесенной с собой еды. Аджан, мастерство которого доходило почти до колдовства, сумел разжечь костер. Мирейн передал Элиан вино в своем собственном походном кубке, оно источало пар, горячий и острый от пряностей. Едва она сделала глоток, как Илариос положил рядом с ней салфетку с хлебом и мясом. Плохой это был день для ее мысленной защиты. Она поймала представление стражника о ее судьбе. <Вот ей прислуживают императоры, а по справедливости, покинув свой пост, она не заслуживает ничего, кроме строгого осуждения>. Она криво усмехнулась. Зиад-Илариос улыбнулся в ответ. Мирейн этого не видел: он отвернулся поговорить с Кутханом. Пальцы Элиан крепче сжали резную поверхность кубка. Настроение ее сегодня менялось, как весенний ветер. Может, начинаются месячные?.. Она сделала щедрый глоток остывшего вина. Нет, нс станет она обвинять себя за эту слабость. Ей и так уже досталось с тех пор, как армия двинулась к Хан-Гилену, а здесь стало еще хуже. - Да, - говорил Мирейн Кутхану, - вот и началось. Он знал, что это случится сегодня. Молодой лорд рассмеялся. - Можно подумать, что он сам собирается рожать. - Думаю, что, если бы мог, он сделал бы и это. Но Анаки знает свое дело. Она рожает благополучно и легко и так же спокойно, как делает все остальное. - Действительно, замечательная женщина. - Она даже лучше, чем о ней думает большинство людей. Если бы она захотела, то могла бы стать королевой. - Императрицей? Мирейн отбросил назад свою тяжелую косу и улыбнулся. - Ее отец мог бы добиться и этого, если бы принуждал ее. Но она никогда бы не подчинилась. Элиан осторожно поставила пустой кубок. Она почувствовала, о чем говорит Мирейн. Начинались роды. Много времени это не займет, все будет как обычно. С Анаки так было всегда. К тому времени, когда Мирейн со своей свитой подойдет к городу, над его стенами уже будут развеваться флаги в честь рождения королевской дочери. Тепло от выпитого вина улетучилось, и Элиан внезапно задрожала от холода.
      Когда последние лучи Аварьяна коснулись башен города, над ним не развевались никакие флаги: ни золотых цветов принца, ни зеленых принцессы. Ах вот как, подумала Элиан, значит, еще рано. Она сглупила, так много думая об этом. Какое ей дело до того, сколько времени потребуется Анаки? Она в этом не участвует. Она отделила себя от своего рода. Ни князь, ни княгиня не пришли ужинать в зал. Мирейн, все еще сияющий от мыслей о своем городе, был склонен подождать, развернув на убранном столе большие пергаментные свитки и наклонившись над ними с пером и кисточкой в руках. Когда Элиан вышла, он был погружен в беседу с маленьким человечком в голубом, архитектором ее отца. - Когда он спит, - сказал Илариос, оказавшийся рядом с ней, - ему снится его цель. Она шла вместе с ним по коридору, освещенному лампами. - Мирейн спит без сновидений. Его посещают только пророческие видения. Даже когда он был ребенком, он никогда не произносил слово <если>. Он всегда говорил <когда>. - Этот парень великолепен в своей уверенности. - Высокородный принц заложил руки за спину, внимательно глядя на Элиан. - Госпожа, у вас неприятности? Ее брови сдвинулись. - С чего бы это? Илариос слегка пожал плечами. Элиан повернулась с резкостью, свойственной ее темпераменту, и ринулась в боковой проход. После мгновенного замешательства принц последовал за ней. Она не смотрела в его сторону, но прекрасно видела краем глаза его золотое одеяние. - Почему вы всегда одеваетесь в золотое? Таков закон? - Я думаю, это идет мне. - Идет, - согласилась она. -Может быть, мне стоит попробовать другой цвет, для разнообразия? Зеленый? Или алый? - Черный. Это будет потрясающе. Илариос полонился, явно испытывая удовольствие. - Пусть будет черный. Цвет тайны. Вы замечали это? Если мужчина предпочитает в одежде один цвет и один фасон, ему стоит только сменить их, и его никто не узнает. - Вас узнают все. - Да? Предлагаю пари, госпожа. Ставки назначаются вами. Элиан остановилась. Он смеялся, довольный собой. - Что вы предлагаете, мой господин? - Я, моя госпожа... я осмелюсь поставить топаз из моей короны против... - Он замялся, сверкая глазами. - Против поцелуя. Она скривила губы. - В таком случае вы глупец. Если я выиграю, то получу драгоценность, если проиграю, то ничего не потеряю. - Тогда два поцелуя и прядь волос. - И этот нож, которым она будет отрезана. -- Согласен, моя госпожа. - Он поклонился галантно и в то же время насмешливо. - Могу ли я проводить вас в вашу комнату? - Благодарю, - сказала она, - не надо. Теперь он хорошо знал ее и не пытался давить. Элиан посмотрела ему вслед, повернулась и пошла, куда несли ее ноги. Она не знала, куда ей хочется идти. Некоторые из дворцовых переходов кишели людьми; она пыталась попасть туда, где народу было поменьше, и бродила по лабиринту, теперь, правда, не страшась заблудиться. Ни один из детей Халенана не осмеливался делать это, тем более здесь, в покоях, построенных Красными князьями. Наконец Элиан остановилась. Дверь, находившаяся перед ней, отличалась от других, она была украшена богатой резьбой, изображавшей птиц и зверей. Стоило толкнуть ее, и она с легкостью поддалась. Внутри было темно и пусто, как в любом помещении, которым никто не пользуется. Элиан зажгла в ладони колдовской огонь и медленно двинулась вперед. Ничего не изменилось. Кровать с зелеными драпировками, ковер, похожий на цветочные луг, стол и большое серебряное зеркало, ее доспехи, в этом неясном свете похожие на стражника. Поверх них висела шелковая вуаль, которая была здесь с незапамятных времен и которую Элиан повесила сюда, повинуясь капризу. Установив огонек так, чтобы он парил над ее головой, она взяла вуаль. Огрубевшие пальцы ощутили тонкость ткани. Элиан накинула вуаль, прикрыв ею щеку. В зеркале отразилась странная картина: королевский оруженосец с девичьим лицом. Элиан хрипло засмеялась. Ее платья лежали в своих футлярах и пахли сладкими травами. Зеленое, золотистое, голубое, белое. А вот алого не было. Красное платье и красные волосы - неудачное сочетание. Элиан достала темно-зеленое платье, роскошное, но вместе с тем простое, сшитое из асанианского бархата и украшенное крошечными сверкающими камнями. Князь Орсан приказал сшить его для нее, а княгиня и ее дамы расшили его множеством драгоценностей, - это был подарок ко дню рождения Элиан. Платье все еще хорошо сидело на ней. Рост ее остался прежним, и уж ясно, что она не пополнела, а вот лиф почему-то оказался теснее, чем в те времена, когда она его носила. Теперь несоответствие между короткой прической мальчика и телом цветущей девушки еще более усилилось. И ее лицо с натянутым, недовольным выражением, конечно, больше подходило девушке, нежели парню. - Кажется, - сказала Элиан своему отражению, - твоя жизнь не слишком ладится. Она села. Юбка широкими складками спадала с ее коленей. Словно птичка, которая чистит перышки даже в клетке, Элиан бессознательно расправила юбку, глядя на алую ткань своей формы, валявшейся беспорядочной кучей на полу. Здесь, именно здесь она все это начала. И сюда в конце концов она вернулась. Чтобы посмеяться над тем, во что она превратилась, чтобы порадоваться своей победе, чтобы скорчиться на полу. Душа ее была слишком холодна, чтобы плакать, и слишком опустошена, чтобы испытывать ярость. Вот, значит, в чем заключается исполнение ее присяги. Закрытая дверь и темная комната, и нет никого, кому было бы дело до нее. Не у кого спросить, некому рассказать... Она вскочила на ноги. - Будь они все прокляты!
      Князя не было в его комнате, княгини - в ее беседке; кровать, которую они делили, была пуста, их слуги встретили разгоряченную Элиан с озабоченно-вежливыми лицами. Раз уж она унизилась так сильно, ей была нестерпима любая помеха. - Где они все в конце концов? - взорвалась она. Ей ответил камердинер отца. Он всегда держался с большим достоинством, но когда Элиан была совсем маленькой девочкой и он играл с ней в прятки, глаза его, устремленные на нее, были теплыми и до краев наполненными сияющей радостью. - Разумеется, моя госпожа знает, где они. Они у моего господина Халенана. Халенана, который находился подле своей жены в своем большом доме, в скорлупе молчания. Ни один ребенок правителей Хан-Гилена не должен был подвергнуться зловредному действию вражеского . колдовства, поэтому каждого новорожденного прикрывал щит силы всего его рода. Элиан так сильно была поглощена собственными переживаниями, что напрочь забыла об этом. Она застыла в нерешительности. Конечно, ее дела могут подождать. К ней вернулись страх, и робость, и что-то похожее на ее прежнее упрямство. Утро станет хорошим временем, благословенным временем, намного лучше и радостнее, чем этот вечер. Сейчас она никому не нужна. Ей остается только держаться в сторонке. Каким-то образом на ней оказалась мантия, паж нес перед ней лампу, а стражники давали ей дорогу и кланялись, завидев ее. Дом Халенана, под лучами солнца казавшийся высоким и красивым, был построен с подветренной стороны храма и окружен садами, посаженными по берегам реки. В эту темную ночь он нависал, как скала Эндроса, ворота были затворены и заперты, а все вокруг погрузилось в полнейшую тишину. Стражник долго не шел на зов Элиан, еще дольше отпирал ворота. Но он не посмел запретить ей войти, хотя внимательно смотрел на нее, и в его взгляде она почувствовала подозрение. Внутри этой защиты была другая. То, что задержало ее на пороге, имело темный отблеск и принадлежало ее отцу. Элиан зажгла в ответ свой краснозолотой огонек. Защита медленно отступила, но только на мгновение; позади Элиан вновь встал прочный заслон против любого предательства. Даже в своем меховом плаще она замерзла. Но разве не так было всегда? Она еще находилась снаружи, а ее сердце уже присоединило свою силу к могуществу остальных. Элиан подобрала юбки и ускорила шаг. Еще дважды ее останавливали, и дважды ей приходилось заявлять свое право на проход. Наконец перед ней открылась дверь, которую охраняла женщина, - а за ней находилась комната роженицы. Отец Элиан сидел на подоконнике у закрытого ставнями окна, закрыв глаза и тем не менее наблюдая за всем, что творится вокруг, при помощи своего волшебного могущества. Ее мать, как всегда красивая и элегантная, сидела рядом с ним, держа в руках какое-то рукоделие. Анаки лежала в кровати, над ней склонилась яркая голова Хала, а повитуха суетилась вокруг них. Это напоминало видение в воде: все было тихо, только слышалось дыхание Анаки; разум тоже ничего больше не слышал. Глаза князя открылись. Княгиня повернула голову. Халенан взглянул на дверь. Элиан переступила порог и пошатнулась. Боль - но в таких случаях боль всегда есть. Это было хуже... хуже... Она сама не поняла, как прошла через комнату, как оказалась возле постели. Нежное лицо Анаки, покрытое потом, исказилось от боли, но она заставила себя улыбнуться и сказать: - Сестра, я так рада... Халенан ласково велел ей замолчать. Ему улыбка далась еще труднее, чем его жене, но голос звучал громче. - Да, сестричка, мы рады. - Что, - еле выговорила Элиан. -- Что это... - Наша дочь, - ответил он почти радостно, - похожа на тебя. Все делает наперекор и спорит с нами. Действительно наперекор. Элиан, распрямляя такие, как у нее завитки, увидела, что головка ребенка поднята вверх, а ножки напряжены. Будучи от рождения наделена магией, девочка не только всем своим телом, но и всем своим детским могуществом сражалась с насилием, вынуждавшим ее выйти на этот безжалостный свет. Ослепленная ужасом, она нападала на свою мать. Анаки имела собственную силу, мощную и спокойную, но она была изнурена; она больше не могла терпеть боль и одновременно успокаивать ребенка. - Ей нужен лекарь более могущественный, чем я, - сказал Красный князь. Он подошел к Элиан и взял ее за руку, спокойно, как будто между ними ничего и не происходило. Ее холодные пальцы легли в его теплую сильную ладонь. Она почувствовала вялость и безволие, словно ей пришлось долго плакать. Конечно, иначе и быть не могло. Так должно быть. Хотя... - Мирейн, - сказала она, - у него есть сила. Он сможет... Брат взглянул на нее. Просто посмотрел, без мольбы или осуждения. Элиан отвела глаза. Анаки напряглась в руках акушерки, извиваясь и натужно крича. Удар необузданной силы, действовавшей внутри нее, превратил крик в пронзительный вопль. Сила Элиан без ее приказа, чисто инстинктивно протянулась к ребенку, обнимая его и заставляя подчиниться. И зазвучали слова: <О нет, дитя. Неужели ты убьешь свою мать? Пойдем со мной. Пойдем... вот так...>
      - Элиан. Она уставилась на то, что дал ей в руки Халенан. Темно-красный комочек, слабо корчащийся и отчаянно орущий. Над ним парила ослепительная улыбка счастливого отца. - И еще одна Элиан, - сказал он весело. - Ну разве можно подобрать лучшее имя для твоей точной копии? - Моей точной... - Элиан прижала к себе свою тезку и ответила брату поначалу неуверенной, а затем все более смелой улыбкой. - Она прекрасна, правда? - Просто дух захватывает. Халенан забрал своего новоявленного отпрыска, чтобы передать его в руки матери. Анаки была очень бледна и утомлена, но улыбалась. Колени Элиан подогнулись. Ее подхватили чьи-то руки. Много рук: отца, матери, Мирейна. Она моргнула. - Откуда... как... - Сначала отдохни. Она высвободилась, во все глаза глядя на Мирейна. - Ты знал! Ты все это затеял. Ты заставил меня... - Да, - согласился Мирейн. - Позже, если тебе будет угодно, можешь продолжать вести себя как трусиха. Но сегодня тебе придется соблюдать приличия. И это приказ, сударыня. Его глаза блеснули. В них искрился смех,- но вместе с тем они были серьезны. Элиан посмотрела поверх его плеча. Она воспитывалась в гордом семействе. Ее родные никогда не стали бы жаловаться и просить, даже не намекнули бы на это. И тем не менее глаза, устремленные на нее, были полны теплоты и обещаний. Ей же оставалось только решить, соглашаться или нет. У нее перехватило горло. Она протянула руки. - Раз уж... раз уж мой король приказывает... и раз уж... Все, кто только мог, и Анаки, принялись обнимать ее. И в этом кругу она, которая мечтала показать им свою твердость, не выдержала и расплакалась как ребенок.
      
      17
      
      
      С крытой галереи можно было смотреть вниз на зал и оставаться незамеченным. Вот почему этот узкий балкончик назывался женской беседкой или будкой часового. Элиан считала, что является отчасти и тем и другим. Хотя она снова носила форму Мирейна, несколько платьев нашли приют в ее сундуке среди плащей и штанов. Во взгляде ее матери не было и тени подозрения. Радость от воссоединения была еще слишком сильна и смешана со страхом нового расставания. Не так давно Элиан радовалась бы, что мать пытается говорить без осуждения, принимая ее такой, какая она есть. Но теперь, одержав победу, она считала, что это не имеет значения. Победы всегда таковы: пресные на вкус и даже вызывают слабое чувство стыда. Элиан встряхнулась. Эта победа не заслуживала сладости. Лучшим в ней была радость, что Элиан снова обрела семью, что битва с родными оказалась вовсе не битвой и все дело было только в ее трусливом упрямстве. Даже в эту минуту разум ее отца касался ее разума; она чувствовала теплоту его улыбки, хотя он казался занятым разговором с просителем, стоявшим перед его троном. Ее брат стоял рядом с ним. Мирейн, вопреки своему положению короля и императора, не вмешивался в текущие дела правящего князя и предпочел затеряться в толпе придворной знати. Точнее сказать, попытался сделать это. Здесь не было человека, который бы не знал, где находится тот, кто и без трона, красоты и пышных императорских одежд все равно оставался Солнцерожденным. Элиан всмотрелась в толпу. Сегодня Илариос намерен выиграть пари: сдерживая свою силу, она искала его одними глазами. Кто бы мог подумать, что в Хан-Гилене столько светловолосых людей? И что многие предпочтут одеться в темные тона именно в этот день? Некоторые из них были женщинами. Одни - слишком высокими, другие - слишком толстыми или худыми, многие - смуглолицыми, с коричневатой или бронзовой кожей. Вот кто-то с копной волос настоящего золотистого цвета - но нет, это женщина, одетая в темно-голубое. Кажется, нашла наконец. Возле группы одетых в темное переписчиков, почти среди них. Этот поворот головы не узнать невозможно. Каким-то образом ему удалось отделаться от своих телохранителей, или же они сумели очень хорошо спрятаться от ее глаз. На Илариосе было темное устаревшее одеяние переписчика, в руках он держал ящичек с письменными принадлежностями; волосы зачесаны назад и завязаны узлом на затылке. Без этого золотистого обрамления лицо каталось круглее и моложе. И тем не менее он выглядел по-королевски. По-императорски. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. К нему подошел лорд из его свиты, конечно же, знавший, кто перед ним, и о чем-то заговорил. Илариос склонил голову, что считалось признаком унижения. А дворянин принялся жестикулировать с повелительным видом. Высокородный принц Асаниана сел, скрестив ноги, в самом конце ряда переписчиков и начал что-то писать под диктовку дворянина. Была ли улыбка в уголках его губ? Когда Илариос покинул зал, Элиан уже ждала его. Прижимая к груди свой ящичек, он почтительно поклонился ей, затем выпрямился и засмеялся от радости и удовольствия. Элиан рассмеялась вместе с ним и поцеловала его, ничего в это не вкладывая. Поцелуй был очень нежным, и принц смутился, что сделало его лицо еще милее. Он взял ее за руку. - Госпожа, - сказал он, задыхаясь, - о госпожа... - Хотя он выглядел и говорил так, словно был моложе ее, он по-прежнему оставался Илариосом. Здесь есть места и получше, чтобы я мог получить остаток своего выигрыша. Мимо них прошла леди со своей свитой. Увидев, что в проходе стоят переписчик и оруженосец, она требовательно позвала: - Эй, писец! Мне нужны твои услуги. Элиан замерла. Но глаза Илариоса искрились. Господи, эти люди даже более слепы, чем она думала, если они принимают его за покорного простолюдина. - Да, сударыня, - сказал он, - сию минуту. Элиан на миг удержала его, схватив за рукав. - Когда закончите, в южной башне. Улыбка была его единственным ответом.
      Илариос задерживался. Элиан долго ждала его в башне. Но это место было приятным: башня возвышалась над городом, в нижней ее части располагалась библиотека отца. Выбрав наугад книгу, Элиан поднялась по длинной винтовой лестнице. Наверху находилась комната, которая не так давно была учебным классом и снова станет им, когда дети Халенана вырастут настолько, чтобы сменить няню на наставника. Мебель была старая и порядком износившаяся, но крайне удобная. Обстановка вызывала у Элиан множество воспоминаний. Самый высокий стул принадлежал ей, потому что она была самой маленькой, а также потому, что только у него было обитое сиденье, хотя обивка давно, затвердела и выступала буграми. Усевшись на него, Элиан вспомнила своим задом каждую впадинку и выпуклость. Она облокотилась на тяжелый, потемневший от времени стол. Его потрескавшаяся поверхность была покрыта вырезанными именами утомленных учеников, в основном княжеских отпрысков. Надпись <Халенан> повторялась чаще всего и была вырезана не одной рукой, а девятью разными, как всегда утверждал Хал, хотя первый из Халенанов вряд ли учил здесь буквы: этот бродяга пришел в Хан-Гилен, не имея ничего, кроме своего имени, меча и дара колдовства. Хал еще раз вырезал старинное имя, доведя число до десяти и сломав при этом свой не лучшего качества кинжал. Пальцы Элиан пробежали по буквам, затем скользнули по изрезанной деревянной поверхности к яркому блеску чуда. Оно было похоже на удивительную инкрустацию в виде золотого солнца. Но ни один золотых дел мастер не мог поместить его здесь, ибо подобный блеск выглядел неуместно среди детских каракулей. Сам того не желая, его сотворил Мирейн спустя недолгое время после смерти матери, когда сила и вспыльчивость кипели в нем и делали его горе ужасным. Задетый за живое какой-то незначительной мелочью - репликой Халенана или выговором наставника, он восстал, и сила его взыграла и воспламенилась. В последний миг ему удалось совладать со своей яростью, но сила, которая натолкнулась на препятствие, была настолько велика, что не могла более находиться в нем, и оставила свой след, вырвавшись наружу. Элиан стремительно встала и отошла от стола. Высокие узкие окна прорезали стену, впуская холодный солнечный свет. Она опустилась на колени возле крытого очага, в котором были аккуратно сложены дрова, словно в них ежедневно нуждались. Хотя кремень и огниво по-прежнему находились в нише, Элиан призвала искорку силы, задержала ее в руке, пока не почувствовала жжение, и положила ее на дрова. Красно-золотые, как ее волосы, язычки пламени взвились вверх и заиграли красными, желтыми и голубоватыми огоньками. Теплая волна омыла лицо Элиан. Она забыла про книгу, лежащую на столе; глаза ее неотступно следили за танцем огня. Язычки пламени сплетались, образовывая картины прошлого, настоящего и будущего. Какой-то уголок ее разума сопротивлялся, протестовал. Остальная часть пребывала в спокойном ожидании. Это были мирные видения, без тени страха. Анаки и новорожденная Элиан - маленькая головка, покрытая светлым пушком, и гладкая темноволосая. Анаки глубокомысленно и таинственно улыбалась, прекрасная в своей простоте. Князь Орсан и его супруга, отбросив свое княжеское высокомерие, смеялись, постепенно пододвигаясь все ближе друг к другу и забыли о смехе, когда их тела соприкоснулись. Илхари с серым жеребцом Хала на зеленом лугу, серебро на огненно-золотом. Элиан покраснела не только от жара, исходящего от очага. Это, конечно, были видения, но ее всегда учили тому, что пророк может воплощать в форму то, что он видел. Даже нечаянно. Резко, почти гневно она прогнала видение сенелей. Огонь был огнем, не более того. Никаких видений. Никаких страстных желаний. <А чего страстно желаешь ты?> - издевался над ней внутренний голос. Огонь усилился и сам принял форму. Один раз и еще один. Темное и золотое. Император и будущий император. Да, она - истинное дитя Халенанов. Следуя девичьим капризам, она посягнула на самое высокое. Одного она могла бы получить, сказав всего лишь слово. А второй... Второй исчез. Возле очага стоял на коленях Илариос, все еще в платье переписчика, бледный, словно отбеленная кость; его глаза горели по-кошачьи желтым огнем. С тщательно контролируемой яростью он сорвал повязку с волос, и они рассыпались по плечам, упали на лицо. Зубы Элиан сжались, прикусив губу. Она почувствовала вкус крови. - Мой господин, - сказала она, - вас кто-то оскорбил? Илариос не ответил. Она продолжала: - Вы легко выиграли пари. Быть может, слишком легко. Если кто-нибудь был с вами невежлив, вы должны простить его. Он ведь не мог знать... Принц откинул назад волосы. Несмотря на сдерживаемую ярость, его голос звучал мягко, и это тревожило Элиан. - Никто не выказал мне неуважения. Идея быть писцом, а не высокородным принцем... интересна: ты видишь многое, а тебя никто не замечает. Пока... - Его голос дрогнул. - Пока что-то не происходит. Она ждала. Илариос смотрел на свои кулаки, прижатые к бедрам. Дыхание успокоилось, но напряжение не покидало его. - Мы получили послание. Я получил их множество с тех пор как Солнцерожденный прибыл в Хан-Гилен. Это, последнее, было коротким и деловым. И прислал его мой отец. - Он взглянул на Элиан, обжигая ее вспышкой золота. - Со всем должным уважением к его божественному величеству он считает, что господин Ан-Ш'Эндор имеет множество последователей. И он не нуждается в наследнике Асаниана. - Когда? Элиан едва могла говорить, даже одно это слово далось ей с трудом. Он горько улыбнулся. - О, мне не нужно уезжать немедленно. Это было бы неподобающим поступком. Мне отведено три дня на устройство дел. - А если вы не поедете? - Мне следует помнить о том, что, хотя у меня нет родных братьев, у моего отца пятнадцать сыновей от наложниц. Все они взрослые, все честолюбивы и рвутся служить моему царственному отцу. Элиан сидела без движения. После долгого молчания она сказала: - Вы знали, что это случится. -- Знал. -- Илариос разжал кулаки, сначала правый, потом левый. -- Это мои единокровные братья. Есть еще четыре родные сестры. Две не замужем, они жрицы тысячи жадных божеств. Две вышли за принцев. Честолюбивых принцев. Один богат, но не сказочно, другой вообще считает себя бедным. А трон Асаниана сделан из чистого золота. Элиан коснулась его. Под ее рукой дрогнуло живое золото, потом теплая плоть. Быстрый и сильный как барс, он схватил ее. - Госпожа, - сказал он. - Элиан, поедем со мной. Еще никогда в своей жизни она не была так близка с мужчиной. Тело соприкасалось с телом. Сердце прижималось к отчаянно бьющемуся сердцу. Она высвободила руки и обвила его шею. - Поедем со мной, - повторил он. Огненно-горячий, принц дрожал, но весь его гнев исчез. Элиан смотрела в его глаза, ставшие теперь солнечно-эолотыми, одновременно горящими и нежными. - Во имя всех богов, во имя вашего сияющего Аварьяна, Элиан, владычица Хан-Гилена, я люблю тебя. Я всегда любил тебя. Поедем со мной, и будь моей невестой. Ее зубы сжались. Тело горело, бедра свела сладострастная судорога. Она ощущала каждый изгиб его тела. - Я сделаю тебя своей императрицей, - сказал Илариос, - или, если ты не захочешь этого, если золотой трон покажется тебе слишком холодным и слишком высоким, я откажусь от него. - Он возбужденно хохотнул. Неволя томит тебя, и меня тоже. Давай переоденемся и сбежим, на север, или на восток, или на юг, или даже на запад, где мое лицо будет выглядеть самым обычным. Мы сможем идти куда нам захочется, и жить как нам захочется, и любить, как любят простые люди, не думая о судьбе, гордости или династиях, думая только друг о друге. - Его руки крепче сжали ее. - О госпожа! Ты будешь? Ты будешь любить меня? Его страсть была как ветер и огонь; его красота пронзала ее сердце. И тем не менее в каком-то отдаленном уголке ее разума возникла мысль: <Какой он юный!> Ему было всего девятнадцать лет. Хладнокровный, сдержанный высокородный принц казался взрослым мужчиной. Таким же взрослым, как Мирейн, Халенан или... иди даже как ее отец. А он был просто мальчиком. Красивым, пылким, отчаянным мальчиком. Голос не повиновался ей. Но тело молчать не желало. Этот поцелуй длился вечность и был полон обжигающей нежности. Наконец они отстранились друг от друга. Элиан в смущении заморгала. Ее глаза увлажнились, по щекам потекли слезы. - Я... - начала она, замялась, потом с усилием продолжала: - Я люблю тебя. Но... я недостойна трона. Илариос вспыхнул от радости и засмеялся, не переставая дрожать. - Трон ничего не стоит, если ты не разделишь его со мной. - Я люблю тебя, - повторила она настойчиво, - но.