Глаза Эсториана вспыхнули и увлажнились. Это не слезы. Слезы не могут так обжигать. С огромным трудом он шагнул навстречу мальчишке и пошатнулся от резкого толчка в грудь. Железные руки оттолкнули его. Саревадин прыгнула на Корусана, изрыгая проклятия на каком-то неслыханном языке. Мальчишка сильно ударился об угол усыпальницы лорда Мирейна; он задыхался, с хрипом хватая губами воздух, но уклонился от нового удара, демонстрируя выучку настоящего воина. Блеснула сталь. Нож. Его сжимала худая, покрытая синими пятнами рука, обнаженная до плеча.
      Нет, беззвучно произнес Эсториан. Он ведь мог предугадать эту хитрость. Эту подлость, на которую идут трусы и заговорщики. Сладкое слово, дружеский поцелуй и железо, входящее в спину. Таков запад, такой Асаниан... но не Корусан. Нет, не Корусан, не его золотоглазый, словно выточенный из цельного куска слоновой кости принц, лучший в мире боец и танцовщик с мечами. Сколько раз он засыпал в этих объятиях, сколько раз, обнаженный, кружился в опасной близости от смертоносных клинков! Они боролись, как два пьянчуги в таверне, ругаясь и тяжело дыша, пиная друг друга ногами, похожие, как близнецы, в одинаковых черных рубахах и кожаных дорожных штанах, но больше, чем рост и одежда, их роднили коварство и ярость. Они скалили зубы, способные разгрызать железо, но Саревадин не была во оружена. Эсториан почувствовал, что вновь обретает способность двигаться. Он кинулся к драчунам. Тогда они с молчаливой яростью накинулись на того, кто осмелился им помешать. Но Эсториан не зря облазил все кабачки Эндроса до того, как стать владыкой обеих империй, он знал, как следует действовать в таких потасовках, и в два счета раскидал осатаневших бойцов в стороны, особо приглядывая за тем, кто вооружен. Корусан, казалось, не узнавал своего господина, хотя шарил по его лицу блуждающим взглядом. Дыхание мальчика было хриплым и резким, похожим на храп. Он кашлял, из кривящихся губ вылетали кровавые брызги. Эсториан ощутил у себя во рту горечь. Потом дурачок ударил. Резко, сплеча. Эсториан не успел отстраниться. Горячая боль затопила левую руку. Второй удар был направлен в сердце, но цели своей не достиг. Эсториан отскочил и встал в боевую стойку.
      Корусан. Кору-Асан! взмолился он. Бесполезно. В золотых глазах плавали смерть и безумие. Саревадин опять прыгнула на мальчишку. Эсториан перехватил ее на лету. Солнечная леди была столь же отважна, сколь ее безумный противник, но, не имея оружия, могла угодить в беду. Он обхватил ее обеими руками и держал изо всех сил. Она была очень сильна, царапалась и шипела, как кошка.
      Отпусти! Ты слышишь меня, сопляк! Он не ослабил хватки.
      Дай мне слово, что ты больше не тронешь его.
      Пусть он сперва поклянется, что не тронет тебя!
      Не лезь не в свое дело. Это касается лишь нас двоих. Корусан ждал, опустив смертоносное лезвие.
      Это не только ваше дело, красавчик. Империя не может осиротеть.
      О моей империи пусть заботится бог, но не ты, которая от нее отказалась. Она извернулась в его руках. Для своих древних лет она была потрясающе гибкой и скользила, как смазанная маслом змея. Он стиснул ее еще сильнее, но она ударила его локтем в живот и высвободилась, Вскочив на ноги, Скиталица тяжело перевела дух и замерла в двух шагах от Эсториана. Пока они боролись, Корусан успел отойти к постаменту и теперь с жадностью и каким-то безумным восхищением вглядывался в лицо Солнцерожденного. Саревадин не двигалась. Эсториан прислушался к боли в руке, Она была тянущей, но терпимой. Корусан меж тем переложил нож в левую руку и коснулся пальцем бровей спящего. Эсториан замер. Но ничего не произошло. Спящий не пробудился, не грянул гром, не разверзлись небесные хляби. Ясно было одно Корусан потерял разум. Это Замок зажег в его глазах безумный огонь. Эсториан мог стать таким же, если бы не имел собственной силы. Он сам притащил мальчишку сюда, он один виноват в том, что сейчас с ним происходит. Корусан подобрался. Его шепот ясно шелестел в магической тишине.
      Как ты похож на того, кого я люблю больше жизни, и как не похож. Он мягкая штучка, при всей своей внешней крепости. Он... Корусан рассмеялся глубоким гортанным смехом.
      Он звонкая бронза, ты закаленная в горне сталь. Восстанешь ли ты, чтобы править опять, великий король и лжец? Захочешь ли вновь завоевывать страны?
      Он уничтожит тебя, сказала Саревадин. Корусан нагнулся и поцеловал Солнцерожденного в губы. Потом выпрямился, насмешливо улыбаясь.
      Вот он лежит, король и мужчина, сумевший обмануть смерть. Но, возможно, именно я выпущу из его жил всю кровь, прежде чем сам умру.
      Вряд ли, усмехнулась Саревадин. Попытайся и увидишь, что будет. Эсториан ужаснулся. Он начинал понимать, что задумал безумный мальчишка. Но не двинулся с места, заразившись спокойствием Саревадин. Корусан положил руку на сердце спящего короля. Стало ли оно биться сильнее? Кажется, нет. Но в воздухе вдруг запахло озоном, словно перед грозой, и грани кристалла подернулись легкой дымкой.
      Да, сказал Корусан, это именно так. Сын Льва проник в твою собственную твердыню. Он может освободить тебя и может повергнуть в прах. Все здесь и все в моих руках, разбойный король! Солнце, тьма, Керуварион, Асаниан, лев и черный орел все. Ты только взгляни, он опять усмехнулся, кто сидит на твоем троне. Еще один сын Льва, детеныш жрицы враждебной тебе богини! Все, что он собой представляет, глубоко отвратительно тебе. Они предали твое дело, глупый и самовлюбленный король, твой сын, надругавшийся над собственной плотью, и твой правнук, и они стоят здесь, утверждая, что любят тебя. В воздухе пронеслось пение, тихое, как треск лопнувшего хрустального бокала. Кости Эсториана стали стеклянными, они могли разлететься вдребезги от любого толчка. Нет. Это была боль Корусана, это был его ужас, всепоглощающий ужас смертника, у которого нет и не будет потомства.
      Мне конец, сказал Корусан. У меня нет сына, семя мое бесплодно. Когда я умру, ты будешь торжествовать. И все же, добавил он, помолчав, и глаза его мстительно засверкали, я сумею испортить тебе торжество. Я заберу с собой последнего из твоих потомков. Львы исчезнут, но и твое Солнце закатится навсегда. Ну нет, машинально подумал Эсториан. Солнце тебе погасить не удастся. Не по зубам и не по чести. Есть в этом мире городишко При'най, и в нем сейчас находится некая женщина, ожидающая разрешения от бремени. Ее охраняют, и ты ничего не знаешь о ней. Или знаешь? Если ты смог отыскать новорожденные Врата, то... Эсториан вздрогнул. Он дошел до того, что перестал доверять своему оленейцу. Асаниан учит многому. Впрочем, от мальчика всего можно ожидать, пока он безумен. Сейчас, кажется, он всерьез вознамерился пробудить того, кого пробуждать не стоит. Эсториан медленно двинулся вперед. Очень медленно. Его сила яростно дергалась, пытаясь освободиться от сковывающих ее пут. Только Замок помогал держать ее в рамках. Его сущность срослась с бездонной толщей утеса, основание которого уходило к центру земли. Его тело сейчас было кончиком этого монолита, оно словно выдвигалось из скользкой мерцающей тверди по на правлению к черному кубу, на котором лежал человек, перечеркнутый нависшей над ним тенью. Глаза Эсториана сошлись на одной точке, она мрачно блестела над телом спящего короля. Момент и горячая сталь перекочевала в его руку. Узкий оленейский кинжал. Эсториан сунул его за пояс, рядом с ножнами, где болтался его личный клинок. Даже легкий скрип металла, задевшего тисненую кожу ножен, не привлек внимания оленейца. Корусан по-прежнему простирал руки над спящим и быстрыми движениями словно оглаживал неподвижную фигуру.
      Он способен на это, почти беззвучно шепнула Саревадин. У него были хорошие учителя. Она опять одряхлела и безучастно поглядывала вокруг с явным выражением скуки на темном морщинистом лице. Казалось, ей смертельно все надоело и она ожидала только одного скорейшего окончания спектакля, чтобы наконец отправиться на заслуженный отдых. Эсториан не собирался отдыхать. Чего-чего, а именно этого он себе позволить не мог. Он обогнул грань постамента, потом подобрался, как кошка, и прыгнул. Корусан повернулся. Эсториан всем весом обрушился на него. Какое-то мгновение они качались над телом спящего. Боковым зрением Эсториан видел, как вздыбился мех шкуры, на которой лежал король, как зашевелились колечки его бороды. Он понял, что может сейчас произойти, он не желал превратиться в обугленные останки. Отчаянно извернувшись, он дернул мальчишку в сторону, и они покатились по полу, который на поверку оказался тверже алмаза. В нем мягко пульсировал разгорающийся свет. Эсториан сильно ушиб локоть. Корусан лежал недвижно. Оглушенный? Мертвый? Эсториан подполз к мальчику. Он волновался, руки его тряслись, ему еле удалось унять дрожь. Пауза. Потом дрожь возникла опять. Он уже не обращал на нее внимания, вглядываясь в прекрасное ненаглядное лицо. Правда, сейчас его трудно было назвать прекрасным. Огромное синее пятно наползало на скулу оленейца, подбираясь к надбровью, застывшие золотые глаза закатились под лоб.
      Корусан, позвал Эсториан, обмирая от страха. Желтоглазый, очнись, это я. Никакого ответа.
      Это я, вновь сказал Эсториан. Очнись. Я вылечу тебя. Только очнись, Золотые ресницы дрогнули.
      Ты не сможешь, вяло сказал Корусан. Он пошевелился, и его боль вошла в кости Эсториана. Оставь меня. Дай мне умереть. Слезы ослепили Эсториана. Так лучше, подумал он, он не хотел ничего видеть, он не хотел понимать правды, он не хотел знать, отчего так ноет его сердце.
      Если ты не дашь мне умереть, Корусан тяжело задвигался и сел, я разбужу его. Эсториан мотал головой. Она у него болела, ох как болела. Он был весь разбит душа, сила, сердце, все.
      Разбуди сначала себя. Ты спишь, малыш. Проснись и дай мне с тобой разобраться.
      Позволишь ли ты мне убить себя?
      Разве тебе будет от этого хорошо?
      Нет, сказал Корусан. Он затрясся, оглядываясь по сторонам, потом встал на колени, вытащил мечи. Один из них вспыхнул, вздымаясь. Эсториан не глядя перехватил руку мальчишки, вывернул кисть. Длинный основной меч зазвенел, падая на пол.
      Иди ко мне, желтоглазый. Корусан ударил с левой руки. Эсториан не мог в это поверить. Даже поймав глазом хищный блеск надвигающегося клинка. Даже чувствуя свежую рану в предплечье. Даже зная, насколько мальчишка возбужден. Он не мог поверить, что тот всерьез хочет убить его. В сердце. Точно. Без упреждающего замаха, без колебаний. И, что самое ужасное, без сожаления. Безоружный, недвижный, Эсториан заглянул в лицо своей смерти. И ощутил себя трусом. И дернулся в сторону. Меч просвистел возле его уха, ударился в пол. Корусан по инерции качнулся вперед. Руки Эсториана поймали хрупкое горло.
      Ну же, потребовал оленеец. Давай, чего ты ждешь? Малый асанианский меч свистнул еще раз и застрял в плотной коже доспехов. Эсториан большим пальцем правой руки надавил на нежный кадык.
      Не надо, выдохнул он. Не заставляй меня делать все это. Глаза Корусана подернулись пленкой. Он улыбался. Меч выпал из безжизненно повисшей руки. Упал, покатился по полу. Эсториан чуть ослабил нажим. Улыбка Корусана сделалась шире, но в ней не было жизни. Только радость освобождения, только предвкушение возможности нанести новый удар. Ненавижу тебя. Люблю. Ненавижу... Тайный кинжал, спрятанный в рукаве оленейца, обрел свободу. Вспыхнул над грудью черного короля и опустился. И скользнул вдоль ребра, рассекая мышцы. Бок стал липким. Если клинок мальчишки отравлен, то... Он всхлипнул. Не от рыданий. Он просто хотел поглубже вздохнуть. Щеки его увлажнились. Это испарина, думал он. И шептал, глядя в золотые глаза:
      Остановись, дурачок. Заклинаю, остановись. Корусан ударил еще раз. В голову. Узкое лезвие вошло в щеку. Эсториан не ощутил боли. Умри со мной. Так я люблю тебя. И так хочу. Умри. Пальцы словно окаменели. Видит бог, он не мог раздавить это горло, он не мог причинить мальчику вреда. Корусан торжествовал. Рука с ножом переместилась ниже. Эсториан почувствовал, что сейчас это произойдет. Кончик ножа ковырял доспехи, отыскивая щель между пластинами. Сейчас острый клинок пронижет плоть, зазубренный коготок тронет сердце и дернется, подцепив его, словно рыбу, на крюк. Сейчас. Настолько сильна любовь дурачка, настолько яростна его ненависть.
      Нет, прошептал Эсториан. Они лежали, сомкнув объятия, как часто делали во время любовных битв. Корусан напрягался. Нож, вожделея, раздвинул складки тисненой кожи, они оросились чем-то липким и вязким, сейчас... Тело Эсториана сделало выбор. Оно сжалось, пытаясь изгнать иглу из груди. Боль не имела значения. Большие пальцы каменных рук чуть шевельнулись. И сломали мальчику шею. И вновь затихли в удовлетворенном спокойствии камня.
      ГЛАВА 50
      Вэньи осталась в пещере одна. Ей вдруг жутко захотелось пить. Несоразмерность этого ничтожного желания с грандиозностью происходящего была настолько абсурдной, что она, закашлявшись, рассмеялась. Кашель больно обжег пересохшее горло. Врата, в которых исчез Эсториан, закрылись. Огонь Сердца Мира выглядел обычным костром, казалось, в нем даже можно рассмотреть питающие его поленья. Экраны миров успокоились и мерцали в обычном цикле, неторопливо текли, сменяя друг друга. Она чувствовала, что может легко пройти сквозь их завесы и даже двинулась к ним. Соблазн был велик. Забыть о своих головных болях, заботах, гоноре, жречестве, отринуть все и стать никем и ничем в пространстве, свободном от человеческих существ. Ей следовало бы сейчас изнемогать от истощения, ибо выращивание новых Врат и путешествие по колдовской дороге должны были забрать у нее все силы. В любой другой точке мироздания все так бы и произошло. Но в этом месте, вобравшем в себя энергию всех миров, она абсолютно не чувствовала усталости. Ankee того, Вэньи знала, что сможет бесконечно долго выполнять любую работу, какой бы тяжелой она ни была, находясь возле огня, пылающего сейчас мирно и ровно. Путь в Замок был закрыт, но не замкнут. Может быть, оленеец помешал Эсториану поставить магический заслон на Вратах, а может, сам Эсториан решил не запирать их, рассчитывая на то, что Вэньи очнется и поспешит вслед за ним. Глупец. Там, где может пройти она, могут проскользнуть и другие. Почему она вдруг подумала о других? Пока они ничем не выдавали своего присутствия. Она призвала к себе силу и чуть не упала, переполненная притоком бурной энергии. Честный огонь, он щедро возвращал ей то, что отобрал какое-то время назад. Она постаралась успокоить дрожь, охватившую все ее тело, утешаясь тем, что даже более опытный маг на ее месте был бы не менее удивлен. Ей удалось чуть приоткрыть Врата и просочиться в них краешком силы. И тут она ощутила в душе нарастающую тревогу. Наблюдатели. Нет, не волки с волшебной дороги эти звери были двуногими, сильными, хищными, искушенными в магии. Они жаждали... нет, не ее крови... они жаждали большего. Они двигались быстро, но все-таки не с такой скоростью, чтобы опередить Вэньи. Оградив себя мощным магическим валом, она принялась изучать пляшущие вокруг нее существа. Она чувствовала их злобность, их застарелую обиду, их уверенность в скором своем торжестве. Император взял с собой оленейца в Замок. Это большая удача. Руками мальчишки они уничтожат черного короля и подберутся к спящему. Пусть Мирейн спит, они не станут будить его. Они просто воспользуются его мощью, чтобы унизить Керуварион и завладеть Золотым троном.
      Злобные дураки, сказала Вэньи. Она не боялась быть обнаруженной. Который раз вы пытаетесь на него напасть и который раз терпите неудачу. Опыт вас ничему не учит. Неужели вы всерьез думаете, что сумеете победить? Щит ее трясся от ударов, но она удерживала его.
      Вы жалкие трусы, говорила она, и всегда были такими. За вас всегда трудились рабы, вы привыкли загребать жар чужими руками, прячась в убежищах, сотканных из вашей ублюдочной магии. Как вы могли доверить больному ребенку то, на что едва ли отважится и здоровый мужчина? Они наступали, они были сильны. Сила ее местами стала расслаиваться. Но Вэньи не хотела бежать. Она должна высказать все в лицо этим псам.
      Вы безумно боитесь Замка и спящего в нем короля. Вы надеетесь, что сможете управлять его мощью, но этого никогда не случится. Разве вам по силам вырастить Касар или хотя бы сравняться в магии с теми, кто носит его тяжесть? Жалкие людишки, болваны и трусы. Вам не хватит духу атаковать твердыню Мирейна. Да, он бессмертен, но где сказано, что его нельзя подавить? Да, он могучий маг, но любую магию можно в конце концов обуздать.
      Ты знаешь, как? Он выступил из стены, затмевая собой остальных, как луна затмевает ночные созвездия, в чем-то красно-зеленом поверх белой накидки. Он выглядел, как купец, спесь которого возрастает по мере того, как растет его капитал. Он был хорошо упитан, глаза лучились самодовольством, смешанным с раздражением, над одной из бровей темнел свежий шрам. Этот маг смотрелся весьма внушительно, но Вэньи почему-то показалось, что вся эта пышность не имеет под собой почвы. Искусство его, пожалуй, было не велико. Желание обладать явно довлело в нем над стремлением достигать, понимая. Впрочем, первое впечатление могло оказаться ложным. Вэньи и сама предпочитала маскировать свою истинную суть. Правда, в манере несколько противоположной не только не пытаясь ослепить окружающих роскошью, но, наоборот, подчеркивая свое низкое происхождение, облачаясь при каждом удобном случае в грубую одежду островитян, удобную в носке, но вызывающую усмешки даже у метельщиков улиц. Магу всегда выгоднее скрывать, чего он стоит на самом деле. Маги, атакующие Вэньи, почтительно расступились перед Мастером Гильдии. Все они кутались в серые и фиолетовые плащи, но желтые лица врагов явственно указывали на то, какая страна породила их и воспитала. Что удивительно, ondsl`k` Вэньи, ведь Гильдия поначалу была рождена в Девяти Городах и не имела никакого отношения к Асаниану. Они толпились напротив дерзкой, осмелившейся бросить им вызов жрицы, но старались не соваться в пространство между ней и огнем. Возможно, они боялись ее. А возможно, копили силы для решительного броска. Сама же Вэньи умирала от страха, но в еще больший ужас ее повергала мысль о том, что Гильдия может завладеть Замком. Она была плохой охранницей Врат. Ее сила предназначена для сражения. Она умела созидать и не могла разрушать, и, кажется, враждебные маги стали осознавать это. Она вспомнила балладу, которую спел однажды у ночного костра один из асанианских евнухов Шон'ая. Его чистый голос врезался в ее память. Баллада рассказывала о том, как враждующие маги сошлись в Сердце Мира, сражаясь с помощью магии. Потом, когда силы бойцов иссякли, они пустили в ход мечи и ножи. Схватка закончилась в Замке Солнца. Тогда они заключили перемирие Саревадин и молодой львенок. Теперь это перемирие нарушено. И нет надежды на то, что оно возобновится. Вэньи встряхнулась, освобождаясь от гложущей сердце тоски, в которую ввергли ее маги Гильдии даже сквозь стену защиты. И вновь услышала голос Мастера.
      Наш раб сделал все, что от него требуется. Вряд ли тебе удастся остановить его.
      Он не раб, возразила Вэньи.
      Он служит нам, сказал Мастер Гильдии.
      Не думаю. У нее заныли колени. Она села, скрестив ноги, устроилась с максимально возможным комфортом. Оленейцы не могут служить никому, кроме законного императора, наследника Золотого трона.
      Золотой трон по праву принадлежит тому, кто служит сейчас нам.
      Мальчишка с разжиженной кровью? Львенок из боковой женской ветви Золотого Семейства? Мужчина, чье семя мертво? Если он сядет на трон, кто придет после? Какой-нибудь ублюдок, бастард? Она видела, что уязвила его самолюбие. Прекрасно, гнев ослабляет магию, разжимает тиски.
      Он император.
      Император не стал бы прислуживать вам. Скорее наоборот, он постарался бы вас уничтожить. Маги подбирались к ней с обоих боков. Несомненно, у них есть ножи. Нет, драться они не станут. Они ударят исподтишка, в спину. Те, что были способны сойтись с противником в честном бою, пали в При'нае. У Вэньи тоже был кинжал. Маленький для разрезания мяса. А также сила, которая была уже на исходе. Ее самое острое в данной ситуации оружие язык, кажется, исчерпал все ресурсы. Мгновение-другое, и маги поймут, что она не представляет для них серьезной преграды, и кинутся на нее. И тем не менее... Она медленно встала, грациозная и невозмутимая, и мгновенным выбросом силы перетрогала все Врата. Она действовала наугад, повинуясь наитию. Стены не шелохнулись, огонь пылал ровно. Маги переглянулись. Она чувствовала, как скачут их мысли, как крепнет и утолщается паутина, которую они вот-вот должны на нее набросить. Бить следовало туда, где сеть толще, где они не ожидают удара. Боль. Она отшвырнула ее прочь. Агония. Она задушила ее. Мука. Она ринулась ей навстречу. Эсториан стоял на коленях. Тело оленейца корчилось в его сильных руках. Смертная мука нет жизни, нет чувств, только разрушение, только подрагивающий, разваливающийся каркас, выигрыша нет и не будет. Он прижал чернеющие останки к груди и заплакал. Гибкая фигурка вылетела, вращаясь, из уплотнившегося воздуха, пошатнулась, обрела равновесие. Врата мгновенно захлопнулись, энергетические засовы плотно вошли в магические пазы. Он изумился. Фигурка имела имя. И голос, сладкой музыкой отозвавшийся в его воспаленном мозгу.
      Что, во имя всех демонов ада, здесь происходит? Вэньи смотрела не на него. И даже не на мертвого мальчика, в смерти которого он был повинен. Эсториан проследил за ее взглядом. Это было легче, чем созерцать мертвеца. Саревадин стояла над спящим Мирейном. Она склонилась к грозному королю. Губы ее шевельнулись, шепча заклинания. Звенящую тишину рассек изумленный возглас:
      Он просыпается! Саревадин усмехнулась и запела песнь сбора плодов. Если женщина хочет умереть так сильно, что уже не заботится о том, кто или что уйдет вместе с ней, потому что долгие годы жизни лишили ее разума, можно ли рассчитывать на спасение? Можно ли предполагать, что магия, из которой она соткана, сумеет ее удержать? Замок был создан, чтобы исцелять детей Солнца. Но если исцелением является сама смерть, следует ли ожидать, что Замок станет способствовать ей? И можно ли противостоять Замку? Вэньи задвигалась, собирая лохмотья света, торчащие из тускнеющих Врат. Она искусно и быстро связывала обрывки, поглядывая на Саревадин. Та уже простирала над спящим колеблющиеся руки. Если она дотронется до него, если произнесет вслух его имя, Мирейн проснется. Проснется, гневаясь, исторгая потоки огня. Вэньи забросила сеть. Она оказалась слишком короткой, она легла на пол, пульсируя и дрожа. Эсториан пошевелился. Тело Корусана мягко выскользнуло из его рук. Он заставил себя встать и двинуться к черному постаменту. Медленно, очень медленно для себя и неуловимо быстро для стороннего взгляда. Пол и стены кристалла словно пульсировали, и дыхание спящего подстраивалось под этот все учащающийся ритм. Пальцы рук короля изгибались, начиная царапать грудь. Одна из бровей Мирейна шевельнулась в грозном изломе. Вэньи рванулась вперед, но упала. Она всю себя вложила в бесполезную сеть и теперь слабо ворочалась на полу, как опрокинутая на спину божья коровка. Саревадин плавно раскачивалась над спящим. На ее лице светилось восхищение. Эсториан обхватил Скиталицу обеими руками и крепко сжал. Вот так же какое-то время назад он удерживал Корусана. Однако в отличие от оленейца Саревадин была надежно защищена. Ее сумасшествие, казалось, лишь помогало ей. Он стиснул зубы. Его тело дергалось, но он держал. Его кровь кипела и грохотала в висках, а мозг распух, грозя разломить череп. Он держал. Она не могла закончить работу, пока он впивался в смертельно опасный щит, сковывая ее движения. Она тянула из спящего силу, вливая ее в свой барьер, он выливал эту энергию в плотный сгустившийся воздух. Кожа его горела, ломило в костях, Касар распух и начинал шевелиться. Предохранительные кольца слетали с него одно за другим. Он не знал, как ему удалось это, но радовался такой удаче. Он был воин, а воин в битве идет до конца.
      Остановись, бешено заорала она, ты сгоришь заживо! Но разве он не сгорит, когда Солнцерожденный проснется? Она извернулась и вонзила ногти в его лицо. Гордая принцесса, наследница лорда Мирейна, Солнечная леди и грозная императрица опустилась до того, что дралась, как уличная потаскуха, оберегающая свой кошелек. Он рассмеялся. Ее коготки даже не причинили ему боли. Но глотка его горела. Он больше не мог да и не сумел бы себя сдержать. Сейчас он разрушится, сейчас он умрет. Последнее кольцо лопнуло, разлетаясь на части. И он стал шире и выше того, кем только что был. Так раскрываются цветы и растут дети. Их рост заложен в них самой природой, его можно прервать, но невозможно остановить, и горе тому, кто попытается повернуть вспять естественные процессы жизни. Его тело стало совершенно здоровым, но дух все еще трепетал, обожженный горем, исцелить которое могла только полная потеря памяти. Противостоящая ему сила словно опала. Она уходила из Саревадин, из щита, который ее окружал, и о всемогущее Небо! из облака заклинаний, которым Скиталица окутала спящего. Эсториан вдруг похолодел, осознав собственную ошибку. Это облако вовсе не пробуждало, оно, наоборот, усыпляло спящего короля, а Эсториан только что пытался поменять направленность его действия. Что это на него нашло, он не мог бы сказать, но Саревадин, кажется, основательно вышла из строя. Сила все еще пребывала в ней. Она не могла исчезнуть полностью, покуда Саревадин жила, но для борьбы ее явно не хватало. Взбешенная старуха толкнула Эсториана в грудь и отошла от постамента. Она казалась весьма раздраженной. Вэньи, сидя на полу, продолжала плести сеть. Словечки, слетавшие с ее губ, не были похожи на заклинания. Она выдергивала, морщась, нити энергии из своей сущности и связывала их с волнами набегающего от стен света.
      Помоги ей. Эсториан вздрогнул. В широко открытых глазах Саревадин не было ни насмешки, ни гнева.
      Она не сможет сделать это одна. Помоги. Он помотал ноющей головой.
      Я боюсь. Я опять что-нибудь натворю. Я чувствую себя словно в посудной лавке. Не так повернусь и обязательно что-нибудь разобью. Саревадин сердито нахмурилась и вздохнула.
      Конечно, ты еще не очень-то ловок, но время не ждет. Иди к ней и учись, и как можно быстрее. Она может полностью истощить себя. Разве ты этого хочешь?
      Но я...
      Заткнись и делай, что тебе говорят. Он не маг. Он не знал, как. Саревадин цеплялась за него, как утопающий за соломинку. Ее руки были обжигающе холодны.
      Делай, она скрежетала зубами, делай же, дьявол тебя раздери! Он выбросил робкие стрелы силы. Они вернулись, столкнувшись с защитой Вэньи. Саревадин трясла его, как мальчишка фруктовое дерево.
      Делай! Он не мог. Его касания были слишком сильны. Они рвали в клочья тонкую паутину.
      Глупец! выругалась Саревадин. Она прикрыла глаза. Он едва успел подхватить ее и понял, что попался. Она довольно крепко держалась на собственных ногах. Смешение энергий закружилось, потрескивая, вокруг них, не давая ему опомниться. Он поймал брошенную стрелу и пропустил ее сквозь свое сердце. Потом еще одну и еще. Стрелы связывались в узлы, где-то мелкие, где-то совсем грубые. Ячейки текли и текли. Делай их прочными. Наращивай там, где слабо. Пошевеливайся, ибо лежащий человек может в любой момент встать. Мирейн дернулся, пытаясь сбросить набегавшие на него петли. Его руки поднялись над грудью, пальцы зашевелились, как ноги морского паука. Он все еще спал, но гнев его пробуждался. Саревадин тихо пела о себе и о том, что могло быть, о рыбаках, умеющих делать крепкие сети, о том, как сладко спится под шум прибоя на морском берегу. Она черпала энергию из силы Эсториана, брала сколько нужно и плела сеть заново, вместе с ней изменяя себя, обретая молодость, бодрость и свежесть. Вэньи работала отстраненно от предмета своей работы, Саревадин вкладывала в него душу. И преображалась, поскольку только сила поддерживала в ней жизнь. Она менялась, как тогда, на волшебной дороге, становясь то женщиной, то мужчиной, то девицей, то юношей, то вообще без формы и пола, но неуклонно продолжала тянуть свою песнь. Спящий боролся с ней в сонном оцепенении, которое в любой момент могло полыхнуть огнем. Саревадин пела. Она охлаждала Мирейна сумраком ночных рощ, снегом северных гор, легким дождем, стучащим по раскаленным крышам. Надо спать, говорила она, надо усмирить ярость, и тогда сон станет совсем глубоким. Солнцерожденный не хотел покориться. Правая рука его рухнула на покрывало и вытянулась вдоль тела. Пальцы были сжаты в кулак. Он вновь готовился взяться за переустройство мира, этот человек, более привычный к тропам войны. Но он был уже крепко связан. Саревадин тяжело вздохнула, все еще не отпуская Эсториана. Она уже стала собой, хрупкой, но аппетитной штучкой без возраста, глаза ее стали спокойными и почти счастливыми. Наверное, она и была именно такой до тех пор, пока Хирел не умер. Она улыбалась. Ее голос казался ниткой, едва выдерживающей вес слов.
      Это остановит его на некоторое время. Ну, теперь ты веришь мне хоть немного, малыш?
      Я всегда верил тебе!
      Не лги. Ложь делает людей суетливыми, а суетливость тебе не идет. Она изменялась, худея на глазах, ноги ее подкосились. Он придержал ее, намереваясь усадить на пол.
      Нет-нет, лучше положи меня рядом с ним. Не волнуйся, я не оскверню величия спящего. Пройдет совсем немного времени, и я обращусь в пыль.
      Ты не умрешь, сказал Эсториан, но сердце его сжалось. Она уже весила не больше ребенка и увядала быстро, как срезанная лоза.
      Они говорили, что я не смогу умереть. Я и сама не предполагала, что мне это удастся, пока не подключилась к нему. Он гложет силу, словно точило булат. Мы славно поработали, я ни о чем не жалею. Она усмехнулась. Не кисни, малыш. Наше путешествие было весьма приятным. Оно подарило тебе себя, а мне... мне...
      Смерть, сказала Вэньи. Она уже поднялась с пола, но была мертвеннобледной и вся тряслась. Она протянула руку к Саревадин, но так и не осмелилась коснуться ее щеки, вернее скулы, обтянутой темной, утончающейся на глазах кожей. Скалы прочнее моря, но все-таки море стирает их в порошок и уносит прочь. Саревадин уже не могла ничего сказать, но глаза ее улыбались. Куб, на котором лежал Солнцерожденный, был достаточен для двоих. Эсториан уложил дочь рядом с отцом и устроил ее поудобнее. Он поискал глазами, чем бы укрыть Скиталицу, но Саревадин уже стала настолько хрупкой, что любое покрывало могло ее раздавить. Жизнь вытекала из Солнечной леди медленно и спокойно, словно вода из треснувшей чаши. Одежда истлела первой, затем мышцы Саревадин срослись с костями, а кости рассыпались в прах. Ни боли, ни страха не было в этой кончине, только тихая радость, как будто в воздух вдунули веселящий порошок. Что-то крылатое и яркое пронеслось над ними и растаяло в толще магического кристалла.