Тише! Другой голос. Почему другой? Это его собственный голос, только живущий в другом человеке. В человеке, который принадлежит ему. Чье-то лицо склонилось над ним, источая пламя, причиняя боль, острую и неумолимую.
      Не тревожьтесь, сир, все хорошо. Голос, мягкий, как бархат, и холодный, словно вода горных ручьев, он существовал где-то за гранью мучения. Эсториан задыхался. Мир обретал черты. Он узнал Корусана. Да, без сомнения, это был Корусан, в черном плаще и вуали, откинутой в сторону. Ласково или осторожно? оленеец коснулся его щеки.
      Милорд, тихо произнес он, едва шевеля губами. Эсториан закрыл глаза.
      Боже, простонал он, какая мука!
      Вам хочется умереть? Эсториан разлепил веки.
      Все лучше, сказал он, чем так мучиться.
      Милорд... Он собрался с силами, стараясь говорить медленно и спокойно, чтобы не потревожить зверя, поселившегося в мозгу.
      Эта боль... она прабабушка всех головных болей на свете.
      Так всегда случается с теми, кто ведет себя неразумно, сухо сказал Корусан. Эсториан приподнялся на локте.
      Сколько вина я вчера выпил?.. И увидел округлившиеся глаза слуги.
      Боже! Он вспомнил все. Что с ней? Она умерла?
      Она мертва, сказал Корусан. Судороги рыданий сотрясли тело Эсториана. Но все слезы мира не могли бы потушить сейчас пламя отчаяния, в котором корчилось его сердце. Корусан деликатно молчал. Когда слезы иссякли и содрогание прекратилось, он коснулся губами щеки своего господина. Этот поцелуй не таил в себе чувственности, в нем ощущались поддержка и ободрение, живой помогал живому сопротивляться холоду смерти. Корусан выпрямился. Его щеки пылали, но глаза были угрюмы.
      Расскажи мне, сказал Эсториан. Расскажи обо всем. Оленеец нахмурился. Эсториан попытался взглянуть на себя со стороны глазами мальчишки. Жалкое зрелище для слуги господин, опухший от слез, хватающий воздух посеревшими губами. Он постарался взять себя в руки. Корусан заговорил. Леди Мирейн мертва. Айбуран жив, но ничем не лучше мертвого жрецы с помощью магии раздувают в нем искорки жизни. Враги мертвы. Двоих пытались допросить, но они умерли, не сказав ни слова.
      Маги Гильдии? спросил Эсториан.
      Да! Корусан помрачнел еще больше.
      В империи все спокойно, счел нужным добавить он, ваша жрица делает все необходимое для поддержания порядка в При'нае.
      Моя жрица? Эсториан недоуменно поморщился.
      Островитянка. Дочь рыбака.
      Ах, Вэньи! Он не предполагал, что сможет когда-нибудь улыбаться, но от воспоминания о маленькой жрице на него словно пахнуло теплом и на душе посветлело.
      Я рад, что не ошибся в ней. Из нее выйдет достойная императрица. Корусан промолчал.
      Но ты, сказал Эсториан быстро, ты часть моего сердца, и я никогда не расстанусь с тобой. Золотые глаза закрылись. Прекрасное, словно из выдержанной слоновой кости лицо искривилось, на скулах горели пятна румянца. Эсториан выпрямил усики своей силы, обхватил его боль и резким движением втянул в себя. Все получилось великолепно. По коже прошел легкий мороз, затем это ощущение исчезло. Корусан вздрогнул.
      Ты болен, сказал Эсториан. Мальчишка усмехнулся.
      Теперь меньше. Лихорадочный румянец сошел с его щек.
      Ты будешь здоров.
      Нет. Эсториан не стал возражать упрямцу. Когда они оба чуть-чуть окрепнут, он проведет полный сеанс очищения его сущности, от лихорадки не останется и следа. Теперь же... Он попытался сесть. С помощью Корусана это ему удалось, хотя голова закружилась и сильно заколотилось сердце. Но боль, раскалывающая черепную коробку, ушла. Свежий ветер промывал его дух, ветер, наполненный энергией возрождения. Он встал. Комната показалась ему незнакомой, хотя он уже ночевал здесь onqke въезда в При'най. Память стала избирательной, отбрасывая второстепенные детали, он помнил площадь, эшафот, смерть. Его руки отяжелели от вошедшего в него огня. Огонь стекал с пальцев, разбрызгивался по полу, сворачиваясь в мелкие пылающие капли. Он сжал кулаки. Огонь бил ключом. Он попытался унять пульсацию. Она не подчинялась его воле. Огонь вел себя своенравно, сердито. Он усмехнулся и увидел безумные, остекленевшие глаза Корусана.
      Эй, львенок, сказал он, очнись! Корусан моргнул и помотал головой, приходя в себя.
      Смотри, желтоглазый, шепнул Эсториан заговорщическим тоном, не проговорись никому.
      О чем? Эсториан потряс пылающими кистями. Огонь в них убывал, но очень и очень медленно.
      Об этом. Тут нет ничего особенного, но я не хочу, чтобы пошли слухи.
      Слухи и так идут. Эсториан замер.
      Твоя сила. Ты можешь ею управлять? Или нет?
      Нет. Эсториан сжал зубы. Пока еще нет. Но вскоре сумею, если того пожелают боги.
      Я слышал разговоры жрецов. Они опасаются, что твоя магия одолеет тебя и поглотит.
      Нет, сказал Эсториан, нет, я этого ей не позволю.
      Разве это в твоей власти: позволять или не позволять?
      Да! Он очень надеялся, что это именно так.
      Боги милостивы, сказал Корусан. Ему показалось, что мальчишка вздохнул. Он усмехнулся. Ему, видно, удалось разжалобить оленейца.
      ** * Корусан сдерживал толпу посетителей, пока император подкреплялся освежающим вином. Потом Эсториан показался ненадолго в дверном проеме спальни, улыбаясь, раскланиваясь и демонстрируя свою полную жизнеспособность. А когда дверь по коев была плотно прикрыта, он опять вернулся к столу с напитками и осушил чашу-другую, прежде чем погрузиться в глубокий целительный сон. Убедившись, что господин крепко спит, маленькая принцесса выскользнула из своего убежища и села в изголовье постели. Она была очень пуглива, эта асанианка, и пряталась за ширмами всякий раз, когда на лице больного появлялись малейшие намеки на пробуждение, предоставляя Корусану возможность действовать по своему усмотрению. Сейчас она не сказала ничего и, кажется, даже не замечала присутствия оленейца. Что она думает, о чем грезит в своих бдениях, Корусан не знал. Он выскользнул из покоев в дверь для прислуги. В глухом коридоре, освещенном тусклым светом единственной оплывшей свечи, его охватила дрожь. Лихорадка возвращалась. Он провел руками по ребрам и скривился от боли. Повреждены? Возможно. Человек не может ни за что поручиться, когда его кости грызет болезнь. Желудок свело судорогой. Корусан прислонился к стене, его тут же вытошнило, он едва успел откинуть вуаль. Боль волнами расходилась по всему телу, ему хотелось лечь и сжаться в комок, ожидая спасительной смерти. Сейчас появятся слуги и увидят жалкое трясущееся существо, которое было когда-то щенком Льва. Что заставило его выпрямиться? Гордость? Упрямство? Он не хотел задумываться об этом. Выучка солдата преодолела слабость плоти, движения его исполнились сдержанной грации, свойственной каждому тренированному бойцу. Он ступал твердо, как и положено оленейцу, спешащему по своим делам. Еще в Кундри'дж-Асане он получил необходимые сведения о расположении убежищ повстанцев в ключевых городках мятежного юга, поэтому без труда разыскал нужный ему дом. Его впустили молча и без вопросов, его знали; они казались lemee обеспокоенными, чем он предполагал. Вождь оленейцев стоял в комнате, напоминавшей караульное помещение, битком набитое отдыхающими охранниками, однако помимо оленейцев здесь находились маги и несколько незнакомых Корусану лиц. Верховный маг Гильдии выглядел раздраженным. Вся его обычная невозмутимость куда-то пропала. В воздухе висел кислый запах пота, побрякивало железо доспехов. Корусан не испытывал ни волнений, ни колебаний. Он был слишком сердит, чтобы бояться, и слишком измучен лихорадкой, чтобы действовать осторожно. Он шагнул в центр помещения и сдернул вуаль с лица. Кажется, его поведение повергло всех в шок, но ему некогда было размышлять об этом. Он быстрым взглядом обвел собравшихся, отметил, что незнакомцы разодеты, как лорды Двора, потом стегнул всю компанию вопросительной фразой:
      Кто вам позволил атаковать?! Лорды застыли, полуоткрыв рты, маги и оленейцы молчали. Мастер Гильдии выступил вперед.
      Пришло время, коротко бросил он, не добавив к своим словам титула человека, которому отвечал, и не выказывая иных знаков почтительности. Вождь оленейцев медленно опустил вуаль. Корусан заглянул в лицо, каждую черточку которого хорошо знал. Девять тонких линий, стекающих от скул к подбородку, были багрово-синими и покрыты испариной. Он почувствовал, что его собственные ритуальные шрамы словно подергиваются морозцем, хотя в помещении было душно от жаровен и разгоряченных тел.
      Ты санкционировал это?
      Я, мой принц, сказал Асади.
      Я не приказывал тебе, тихо промолвил Корусан.
      Время пришло, заносчиво повторил Мастер Гильдии, а тебя не было с нами. И потом, мы решили, что тебе лучше ничего не знать, ибо жрецы черного короля могли прощупать твою сущность.
      Иными словами, выдохнул Корусан, вы решили, что мне нельзя доверять? Вот он главный зачинщик того, что произошло. Руки оленейцев стиснули рукояти мечей, маги придвинулись к своему господину.
      Это правда, сказал Мастер Гильдии, презрительно улыбаясь, ты слишком приблизился к черному королю. Где ты был, когда мы погибали? Держал его сторону?
      Я был ошеломлен, сказал Корусан, как и многие мои братья. Его взгляд выхватил из толпы оленейцев Мерида.
      Ты знал?
      Мы хотели сказать тебе, пробормотал Мерид, но было уже поздно. Ты находился при нем. Прости, если можешь. Корусан обернулся к верховному магу.
      Итак, это ты решаешь здесь все? И надеешься управлять мною, когда я стану твоим императором?
      Разве ты уже стал им? поспешно спросил маг. Разве черный король мертв? Ты ведь ухаживаешь за ним теперь, когда он лежит без движения. Неужели ты поразил его и довершил то, что начали мы? Сотни кинжалов вонзились в легкие Корусана, раскаленные лезвия рассекли горло, язык его онемел.
      Он жив, сказал Мастер Гильдии, морщась от отвращения, но голос его был ровен и тих. Ты держишь его жизнь в руках, но ничего не можешь с ним сделать.
      Он обольстил тебя, принц, вмешалась в разговор женщина в одеждах светлого мага, но незнакомая Корусану. Ты угодил в его сети. Ты пал.
      Ты колебался и не знал, что делать, даже в Кундри'дж-Асане, добавил верховный маг, а ведь тогда ты еще не был его игрушкой. Теперь же, когда ты безраздельно принадлежишь ему...
      Кору-Асан не может быть чьим-либо рабом, заявил вдруг вождь оленейцев. В голосе его звякнул металл. Некоторое время предводители двух конкурирующих партий сверлили друг друга яростными взглядами. Секунда-другая, и чаша весов могла склониться в сторону большого скандала, если бы Корусан не обрел дар речи.
      Нет, маг, сказал он, медленно подбирая слова, я не убил его. И не sa|~ до тех пор, пока не найду это нужным. Уйми свои шкурные интересы и обдумай мои слова.
      То же самое ты говорил нам в столице, прошипел главный маг, там мы оплели его нашими сетями, и черный король был готов к смерти. Теперь многие наши люди мертвы, и многие наши маги потеряли свою силу, а империя не только не пошатнулась, но, кажется, упрочила свою крепость.
      И кого же хочешь ты обвинить в этом? язвительно спросил Корусан. Ты не стал ждать подходящего часа. Ты на свой страх и риск отворил ваши Врата, известив о существовании Гильдии каждого мага от Вейадзана до Восточных Островов, ты умертвил леди императрицу, возбудив ярость ее сына, и ты осме ливаешься возвышать здесь голос, чтобы отвести от себя удар?
      Сколько нам ждать, принц? выкрикнул маг, брызнув слюной. Год? Два? Десять? А ты тем временем будешь барахтаться в его постели, замирая от блаженства всякий раз, когда он позволит тебе поцеловать его в черный вонючий зад! Корусан не стал убивать его. Это было бы слишком просто. Мерид выхватил меч, но затих, наткнувшись на грозный взгляд львиных пламенеющих глаз.
      Я никак не мог разобрать, сказал Корусан, в упор разглядывая Мастера Гильдии, чего в тебе больше, высокомерия или глупости? Теперь я понял, что ты законченный идиот. Одним движением он обнажил малый меч и поднес его к глазам стоящего перед ним человека. Лицо Мастера Гильдии посерело.
      Твоя жизнь принадлежит мне. Ты должен об этом помнить. Полоса стали вспыхнула дважды. Мастер Гильдии качнулся и вскинул руки к бровям. Широкая волна крови хлынула из порезов, заливая глазницы. Лезвие было острым. Оно рассекало плоть, не причиняя боли. Боль приходила потом. Карусель черных и белых плащей закружилась вокруг верховного мага. Корусан повернулся к чародеям спиной.
      Вы будете ждать, сказал он лордам и оленейцам, пока тело императрицы не будет погребено. Потом я приглашу вас закончить то, что вы сочли возможным затеять без моего разрешения. Головы оленейцев едва заметно качнулись, лорды опустили глаза. Корусан вытер клинок о складки плаща и вложил его в ножны. Потом сказал, обращаясь к магам, хлопочущим вокруг своего господина:
      Вы ошибочно полагаете, что имеете дело не с воинами, а с детьми. Солнечный лорд, считали вы, слаб и не имеет собственной силы, сын Льва подточен болезнью и легко станет марионеткой в ваших руках. Черный король преподал вам хороший урок, со мной, я надеюсь, вы поняли, тоже шутить не стоит. Отныне вы будете знать свое место. Негодование, ненависть, ужас и гнев.
      Собаки, сказал Корусан. Ждите свистка. Нехотя, одна за другой, головы опустились. Он усмехнулся и повернулся к дверям. Никто не осмелился преградить ему путь. Дав волю своему раздражению, он почти бегом пронесся по лабиринту комнат и коридоров мрачного здания и выскочил на не менее мрачную улицу, скудно освещенную светом редких масляных фонарей. Пройдя пару кварталов, он обнаружил, что за ним крадучись следует маленькая, почти незаметная фигурка, сливаясь с темным камнем глухих заборов и стен. Он замедлил шаги, потом споткнулся, оступившись на скользком снегу. Он спешил во дворец, но, кажется, потерял ориентацию. Он вздрогнул, но не от страха от боли. Болезнь, предоставив ему короткую передышку, снова вступила в свои права. Он не хотел умирать, он не мог себе этого позволить. Он шел, медленно переставляя ноги, цепляясь за мокрые стены. Они помогали ему, когда отступала воля. Он шел. Это не более трудно, чем бежать сквозь зачарованный лес, говорил он себе. Или обнажаться перед парой пламенеющих глаз. И то, и другое он делал. Так что aeqonjnhr|q не о чем. Он выживет, он победит. Тень настигала его. Он попытался свернуть в переулок, но ноги не слушались, они стали тяжелые, как бревна. Они не сгибались, и он стал падать лицом вниз. Он ждал удара, рассекающего мускулы беззащитно склоненной шеи. Но кровь не хлынула, и он не упал.
      Милосердный Аварьян! Он узнал этот голос и перевел дыхание, опираясь на маленькое, вовремя подставленное плечо. Островитянка для своего роста была удивительно крепкой. Наверное, таскать с детства из моря тяжелые сети нелегкий труд. Одной рукой она обвила торс Корусана, вцепившись в ремень, на котором болтался кинжал, другой обхватила его запястье, фиксируя руку оленейца на своих плечах. Шатаясь, как подгу лявшая парочка, они побрели к дворцу, мрачному, угрюмому зданию, в стенах которого было заключено тело убитой императрицы, и умирал жрец, и вздрагивал в беспокойном сне едва пришедший в себя император. Ему на миг показалось, что приступ прошел, однако островитянка имела на этот счет свое мнение. Она втащила оленейца в свою комнату и уложила на узкую кровать. Он попытался сесть.
      Я не могу... Я должен... Она толкнула его обратно. Он отшвырнул ее руку и задохнулся от боли. В груди опять зашевелились крючья и шипы. Правду говорят люди, кашлянешь выплюнешь легкое. Он уже лежал лицом в таз, вуаль его была откинута, поднимая голову, он натыкался на пристальный взгляд серых глаз.
      Теперь ты должен убить меня, не так ли? вопрошала она. Ты сделаешь это сейчас? Или подождешь, пока приступ пройдет?
      Я не... сказал он. Вернее, пытался сказать. Гортань саднило, голосовые связки словно покрылись коркой.
      Помолчи, дуралей, приказала грубая, невоспитанная рыбачка. Как ты выдерживаешь такое? Это чудо, что ты все еще жив.
      Я... доберусь до тебя, прошептал он с придыханием. Ты можешь убить меня сейчас, но... я доберусь.
      Убить тебя? Она бросила на него насмешливый взгляд. Ну нет. Ты собственность императора. Только он волен в твоей жизни и смерти.
      Почему? Разве он для тебя бог? Ее холодная улыбка была подобна опасному лезвию.
      Я думаю, это именно ты молишься на него каждый вечер. Она смеется над ним, она оскорбляет бессильного. Вновь тысячи кинжалов вонзились ему в грудь, но он уже не боится их. Он выживет. Он обязательно выживет, чтобы отомстить. Спокойным движением, без видимого отвращения, она отставила таз в сторону и вновь склонилась к нему. Ее ладони поплыли над его телом, от головы к ступням. Магия? Он напрягся, но, кроме легких покалываний, ничего не ощутил. Потом пришла боль, сладкая, очищающая.
      О Небо, бормотала она, кропотливо, без суеты совершая свою работу, ты словно скреплен из разных лоскутков. Варвары! Что они собирались сделать с тобой? Уничтожить как можно скорее? Или наоборот растянуть твои мучения? Боже, какие нелюди! Корусан молчал. Она словно не замечала этого.
      Это еще полдела, ты нуждаешься в более основательном очищении. Вот погоди, закончится наш поход... Она длинно выругалась, наткнувшись на чтото сильно ее возмутившее. Вонючие деревенские колдуны! Почему, во имя ада, ты еще не развалился на части?
      Потому что я хочу жить, ответил он. Она вскинула брови. Казалось, ее удивляло, что он произносит простые человеческие слова, а не каркает как ворона. А ты штучка, сказала она, растягивая слова. Теперь я понимаю, почему он так увлекся тобой. Он прикусил язык. Он ощущал в себе силу, способную победить ее магию, он видел эту девчонку насквозь. И всю ее ревность, и магический пыл, и какие-то огромные пласты ее сущности, принадлежащие черному королю. Почему она так рьяно принялась за его лечение? Потому что так же, как и маги Гильдии, впала в ошибку, воображая, что он раскрыт перед ней до дна, что связь оленейца с черным королем исключает возможность предательства и коварства с его стороны. И все-таки дело свое она знала неплохо. Она сводила в единое целое все его разрушающиеся части, она дарила ему жизнь. На несколько дней или циклов, а может быть... лет. Он чувствовал это костями. Он сел. Осторожно, придерживая дыхание, но в этом не было надобности. Он двинул плечами. Они побаливали, но не больше, чем обычно, и эта боль затихала. Островитянка откинулась на пятки, наблюдая за ним. Теперь он мог без помех уничтожить ее одним движением руки, одним искусным ударом. Она была безоружна и казалась очень уставшей. Она даже не двинулась бы с места, если бы он выказал намерение напасть на нее. Черный король очень любит ее, в этом нет никаких сомнений. За что? Она не из тех девиц, что сводят мужчин с ума движением бедер, и не из тех барышень, красоту которым заменяет знатность происхождения и благородство манер. Рыбачка, простолюдинка, грубая, дерзкая дрянь.
      Я дарю тебе жизнь, сказал он заносчиво, во-первых, из благодарности за твою службу, а во-вторых, потому, что ты принадлежишь ему.
      Нет. Она вспыхнула и прижала кончики пальцев к пылающим щечкам. И сделалась вдруг так хороша, что он невольно залюбовался ею. Некоторое время оленеец и жрица молча сверлили друг друга взглядами.
      Я тоже понимаю, сказал он наконец, что он находит в тебе. Она наградила его легким шлепком по сущности. Он не принес ему боли, но весьма удивил. Как потомок Золотого Семейства, он считал себя огражденным от вторжения магических сил, он позволял магии проникать в себя, но лишь на ту глубину, которую сам отмерял, и каждое постороннее вмешательство в его внут ренний мир сопровождалось болью. Островитянка с легкостью проделала то, чего не удавалось магам хваленой Гильдии. Глупцы. Они презирали эту девчонку. Он готов был дорого заплатить за то, чтобы посмотреть, как вытянутся их рожи, когда они сойдутся с ней в открытом бою. Он уже предвкушал это удовольствие.
      ГЛАВА 44
      Эсториан пробудился в одиночестве. Он тут же почувствовал, что атмосфера опочивальни словно пропитана слезной печалью. Кто мог разводить вокруг него сырость? Скорее всего Галия. Он чуть сдвинул брови, мысленно прошел по ее следу через путаницу коридоров и комнат и обнаружил беглянку на женской половине дворца среди фрейлин императрицы. Он не стал смущать ее сущность прикосновением: Галия была в безопасности, пора подумать о других неотложных делах. Ни с чем несравнимое чувство собственной полноценности радостно шевельнулось в нем, но тут же было подавлено бременем вновь навалившегося горя. Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего с этим поделать. Он застонал, припомнив, сколько раз ссорился с ней, сколько раз бывал беспричинно груб, вызывая ее ярость. Как императрица и жрица она многого могла бы не спускать ему с рук, но как мать всегда прощала выходки своего глупого сына. Одевшись в жреческую тогу, он накинул на плечи малиновый плащ и прошествовал в зал, где лежало ее тело. Они уложили леди Мирейн в богато убранный гроб и укрыли расшитым золотом покрывалом, соответствующим ее императорскому званию. Она лежала в абсолютном безмолвии, недвижная и холодная, ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по обычаю се верных королевских домов. Тяжелые золотые украшения покрывали ее грудь, золото мерцало на запястьях и длинных пальцах, массивные золотые подвески наползали на брови, крупные золотые серьги прижимались к посеревшим, немного ввалившимся щекам. Моя амуниция, так она называла все это убранство, а сама любила, распустив bnknq{ по плечам, ходить в поношенной домашней накидке и носила одноединственное украшение простенький браслет, который по ее просьбе ей подарил перед свадьбой отец. Медь, обвитая золотой ниткой, такие браслетики были в ходу у служанок и бродячих танцовщиц; эта вещица повергала в шок многих леди двора. Но мать, как истая северянка, мало внимания обращала на мнение посторонних людей, а отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие вещи носить. Теперь они соединились там, в заоблачных далях, а их сын рыдает у материнского гроба, сжимая край погребального покрывала в пылающем кулаке. Он всхлипнул, совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно размножился и отозвался в углах зала. Эсториан поднял голову. Охранницы старались не смотреть на него, но по щекам рослых янонок катились крупные слезы. Он выбросил их из своей сущности. Император должен действовать, а не ожидать неизвестно чего. Горе горем, но оно дотла растворяется в ярости, ярости жгучей, раскаленной, словно солнечные лучи, проникающие в этот зал сквозь запыленное окно. Он тронул одну из сияющих струн. Она несла в себе свежесть морозного утра. Он увидел площадь, заполненную гомонящим народом, услышал ржание сенелей и даже различил одинокую птицу, сидящую на крыше храма. Итак, повстанцы выступили и были отброшены, однако не следует считать, что ему удалось окончательно разгромить врагов. Не следует забывать о Вратах и о силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он будет думать потом. Сейчас ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя было предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи и ей надлежало скользнуть в уже обнимающую ее дух темноту. Он мог похоронить матушку здесь, сделав весь При'най огромной ее усыпальницей, сумасшедшая, но не такая уж невыполнимая идея. С другой стороны, леди Мирейн ожидало место в Эндросе Аварьяне, рядом с останками ее мужа, погребенного в толще увенчанного Черным Замком утеса. Но... путь в Керуварион долог, Асаниан на грани гражданской войны, мятежники поднимают головы, к тому же долг чести обязывает отомстить за ее смерть. Солнечный лорд никогда никому не мстил. Он усмехнулся. Матушка опять пытается воздействовать на него с помощью хитрой уловки. Еще немного, и он угодил бы в расставленные силки. Солнечный лорд никогда никому не мстил по той единственной причине, что у него не было в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами в обоих своих обличьях, вела с ними открытую войну. На войне умирают и убивают, но никому не приходит в голову мстить пленным за раны, полученные в честном бою. Он же имел дело с ядом, предательством и убийцами. Они уже забрали его отца, слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого и в юности, и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.
      Милорд. Жрец, маг крученое ожерелье, желтые волосы, перетянутые золоченым шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
      Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
      Зачем? спросил Эсториан. Что стряслось? Опять измена, интриги, предательство? Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин с узким скуластым лицом кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах полукровки вспыхнули искорки гнева.
      Можно сказать, что так, сир. Верховный жрец храма Аварьяна в Эндросе умирает. Похоже, именно предательство сгубило его. Вы желаете повидаться с ним? Нет, подумал Эсториан. В этом визите нет смысла. Долгие проводы лишние слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.
      Я никогда не позволил бы себе обеспокоить вас, сир. Но милорд Айбуран... просит. Как странно. Его ненавидели, его любили, на него обижались, его отвергали, но никто никогда не относился к нему с презрением. Странное, непривычное и малоприятное ощущение.
      Веди меня, жрец, сказал он. Судя по всему, эта комнатушка принадлежала прислуге. Узкая простая кровать, ни подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во всех этих вещах не было нужды. Жрецы и жрицы поддерживали своего лорда магией. Он лежал в лихорадочном жару, прикрыв распухшие веки, абсолютно нагой, потому что каждое прикосновение посторонних предметов причиняло ему страшную боль. Даже собственный вес был теперь для него наказанием. Ожерелье, ох ватывающее шею, пылало и словно бы плавилось, но никто не пытался его снять. Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь. Эсториан преклонил у постели умирающего одно колено. Тяжелый запах ударил в ноздри, тело жреца было раздуто и покрыто язвами, лицо превратилось в безобразную маску. Так умирал отец, подумал он, и произнес вслух:
      У них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны. Как ты чувствуешь себя, Айбуран? И мысленно выругал себя за нелепый вопрос. Темные глаза приоткрылись. Они потеплели, узнав того, кто стоял рядом.
      Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня? Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев.
      Нет, сказал Эсториан, теперь уже не сержусь. Глаза Айбурана наполнились слезами. Эсториан с бесконечной осторожностью промокнул их кончиком шелкового платка. Даже это прикосновение причинило боль умирающему. Он застонал, но тут же попытался сложить распухшие губы в улыбку.
      Я отобрал у тебя силу, быстро сказал Эсториан и изумился: он вовсе не собирался этого говорить. Я убил тебя. В одно мгновение он возненавидел себя, ибо осознал, что сказал правду. И понял, что имел в виду гордый скуластый жрец.
      Нет, прошелестел Айбуран. Это моя ошибка. Я пытался встать на твоем пути.
      О боже! воскликнул Эсториан. Это я должен был умереть. Почему умираешь ты?
      Перестань, сказал Айбуран, люди все равно умирают. Одни раньше, другие позже, поэтому не убивайся и послушай, что я скажу. Пока ты расправлялся с враждебными магами и еще не коснулся моей скромной персоны, я успел кое-что заметить. И это кое-что сильно тревожит меня. Он сделал паузу и осторожно набрал в грудь воздух.
      Присмотрись к оленейцам, сынок. Если они даже только частично замешаны в этой истории, все равно этого достаточно, чтобы проклясть их и предать суду. Эсториан поморщился. О чем толкует умирающий жрец? Ему надо готовиться к встрече с вечностью, а не сводить межклановые счеты. Он попытался заговорить о чем-то другом, но Айбуран с неожиданной силой схватил его за руку.
      Послушай меня, Эсториан. Берегись их. Особенно одного, того, молодого... с глазами льва... он шпион, он хочет твоей смерти...
      Он не шпион! выкрикнул Эсториан, вмиг утратив сочувственный вид, но Айбуран не обратил на это никакого внимания.
      Он убьет тебя, как только выберет подходящий момент. Он думает лишь об этом.
      Он любит меня, твердо сказал Эсториан. Айбуран вздохнул и некоторое время боролся с приступом кашля.
      Он ненавидит тебя. Берегись его, мальчик. Глаза жреца потускнели, рука, сжимавшая запястье Эсториана, ослабла. Он просто бредит, говорил себе Эсториан, он бредит и пытается в бреду выдать желаемое за действительное.
      Послушай, малыш, Айбуран вновь поднял тяжелые веки, когда начнешь петь погребальные молитвы, вспомни, как она любила солнечный гимн. Вспомни и пропой его для нее... и для меня.
      Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть! Он призвал на помощь свою силу. Это был белый огонь, сильный, чуть золотой, как лучи полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно отвернулись и выставили защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло это пламя по площади, как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.
      Нет? Этот возглас был простым и не таил в себе магии. Но его хватило, чтобы qbeqrh на нет усилия Эсториана. Никакая магия не может помочь, когда человек отказывается от помощи.
      Нет, мальчик, нет. Я зашел слишком далеко. Не трать напрасно времени и усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я пытался тебя поучать, я накидывал на тебя цепи и этим чуть не разрушил твою сущность. Я ухожу, так будет лучше для нас обоих. Я не боюсь темных земель. Она ожидает меня там, и ее муж Ганиман, мой лорд, которому я служил и кого любил всей душой.
      Ты утверждал, что любишь меня больше. Глупые, недостойные слова, но Айбуран воспринял их с пониманием. Он улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.
      Именно поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне сына от собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным. Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.
      Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...
      Нет, улыбнулся жрец, не Асаниан. Только Небо, только всемогущее и справедливое Небо... Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил их и стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя. Улыбка верховного жреца Эндроса словно окаменела. Он ушел как-то незаметно, легко. Между двумя вздохами. Только что он был здесь, и тут же его не стало. Он выскользнул из разрушенной плоти спокойно, без сожалений, как ребенок из пришедшей в негодность одежды, и дух его уже поднимался к солнцу по стебелькам горячих лучей.