Всего два с небольшим часа длилась эта кровавая встреча, завершившая Полтавский бой: в 9-м часу утра она началась, к 11-ти все было кончено. Но предоставим слово Петру: "...однако ж то все далее двух часов не продолжалось ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали, и от наших войск с такою храбростью вся неприятельская армия (с малым уроном наших войск, еже наивяще удивительно есть), кавалерия и инфантерия весьма опровергнуты, так что шведское войско ни единожды потом не остановилось, но без остановки от наших шпагами и байонетами колоты, и даже до обретающегося леса, где оные пред баталиею строились, гнаны". Карл на носилках ("в качалке") был на месте боя, но распоряжался мало, и вовсе не только потому, что ослабел от своей раны и хирургической операции,- хватило же у него физических сил, присутствия духа, распорядительности, сообразительности и энергии, чтобы во всю прыть бежать сначала в карете, потом верхом прямо с места, где погибла его армия, к Днепру, а затем через Днепр, через пыльные турецкие степи, под жгучим солнцем, все дальше и дальше от русских пределов. Он потому был так инертен и бесполезен в бою, что русское командование и русское войско не дали ни ему, ни его генералам времени распоряжаться. Ведь и бывшие в вожделенном здравии испытанные и талантливые, не уступавшие своему королю в храбрости и превосходившие его выдержкой генералы вроде Реншильда, Левенгаупта, Шлиппенбаха, Рооса ровно ничего не сделали в этот страшный для них день непоправимого национального несчастья.
      Шведы сражались храбро. Был опаснейший момент для русской армии. Это произошло в самом начале "генеральной баталии", т. е. последнего двухчасового боя, решившего дело. Отборный, "учрежденной неприятельской полк шел наступным боем и приближался с великим дерзновением на Новогородской пехотный полк наступил". Яростная, неудержимая шведская атака сломила сопротивление первого батальона, смятого шведами, которые на этом пункте оказались в двойном количестве, и неприятель "на штыках сквозь прошел" через первый батальон. Еще немного - и все левое крыло было бы отрезано. В этот страшный момент примчался Петр, остановил начавшееся замешательство, и под его личной командой второй батальон того же полка и оставшиеся в живых немногие солдаты только что сбитого первого батальона, бросились в штыковую контратаку. Тут-то Петр и подвергся смертельной опасности: его шляпа была пробита пулей. Этот миг сражения уже после боя перед лицом солдат Меншиков описывал так: "Аще бы и не ты, благочестивый государь, предстал в самое лютейшее и погибельнейшее время, в которое неприятель Новогородского пехотного полку первый баталион сбил и уж начал отрезывать левое крыло от главной линии, на котором крыле он с 6-ю полками кавалерии находился, в оное самое лютое время огня к тому погибающему месту изволил прибыть и исправить, какового дела кроме Бога и тебя великого государя никто б мог исправить". Впоследствии было установлено, что опасность быть отрезанными в тот момент грозила не шести, а девяти полкам.
      Петр, подобно другим великим полководцам, обыкновенно, как уже было нами сказано, совершенно правильно избегал личного риска и бесполезного молодечества, которое может в случае смерти вождя очень дорого обойтись его солдатам и привести к поражению и гибели всей армии. Но Петр считал, что в исключительных случаях главнокомандующий имеет моральное право рисковать собой. Документы о Полтавской битве приписывают исправлению положения в Новгородском полку решающее значение: "ибо все щастие реченной баталии от единого оного исправления зависело".
      В этом сражении солдаты проявили полнейшее презрение к смертельной опасности. Они не давали и не просили пощады, и когда враг дрогнул и побежал, то русских нельзя было удержать ничем. Отогнав далеко врага, они преследовали его и в поле, на громадном расстоянии от Полтавы, и в лесу, где он прятался, ища спасения. Когда русская армия узнала о сравнительно не таких больших своих потерях, как ожидалось,- то чувство гордой радости еще увеличилось в войске, разгромившем опасного агрессора.
      Граф Пипер вбежал в шведский ретраншемент под самым городом Полтавой, уже зная, что русские разгромили армию и что короля либо куда-то увезли шведы, либо русские, если вообще он еще жив. Пипер решил выполнить последнюю свою службу: он хотел сжечь письма и бумаги, находившиеся в помещении короля. Но этого сделать уже не успел. Русская конница мчалась к шведскому ретраншементу. Пиперу с сопровождавшими его Седерьельмом, королевским секретарем, и Дюбеком пришлось, спасая свою жизнь, броситься с другого выхода прямо к полтавскому валу и здесь сдаться в плен. Весь кабинет Карла с находившимися в нем бумагами и двумя миллионами саксонских золотых ефимков, награбленными во время стояния шведского короля в Саксонии, попали в руки победителя.
      Уже в половине десятого "вся неприятельская линия была сбита с места и по лесу прогнана", и пехота, тесня отступающих шведов, заняла постепенно место, на котором была перед этим вражеская линия, и двинулась дальше. Но довольно скоро отступление шведов стало превращаться в паническое бегство, и вся русская драгунская кавалерия бросилась преследовать и рубить бегущих. Русские кавалеристы устремились к лесу, где пытались спастись беглецы, и части помчались прямо к валу Полтавы, под которым был перед битвой расположен шведский лагерь.
      5
      В генеральной баталии, шедшей с 9 до 11 часов утра, участвовало русской пехоты всего 10 тыс. человек "в первой линии", а прочие "еще и в баталию не вступили". Этот факт, старательно замалчиваемый всеми без исключения западными историками Полтавской битвы, стоит подчеркнуть, так же как и другой факт, категорически опровергающий выдумку Нордберга (сдавшегося в плен в конце битвы), будто шведы начали свое "отступление", лишь пробыв несколько часов близ поля битвы. Наши источники отмечают, что сдавшаяся под Полтавой шведская армия "большая часть с ружьем и с лошадями отдалась и в плен взяты"{16}. Только на самом "боевом месте и у редут" пересчитано было 9224 неприятельских трупа. Русская кавалерия преследовала разбежавшихся в разных направлениях шведов: "В погоне же за бегущим неприятелем гнала ноша кавалерия болши полуторы мили, пока лошади утомились и иттить не могли", и "от самой Полтавы в циркумференции (в окружности. - Е. Т.) мили на три и болши на всех полях и лесах мертвые неприятелские телеса обретались". Пришлось разбросать кавалерию для преследования и добивания разбежавшихся. Поспешное бегство главной массы к Днепру отсрочило взятие их всех в плен на трое суток.
      Битва кончилась. К Петру приводили пленных генералов и полковников, принесли разломанные носилки, в которых был король во время боя. Привели пленного принца Вюртембергского. Царь принял его сначала за Карла. Узнав о своей ошибке, он сказал: "Неужели не увижу сегодня моего брата Карла?" Он обещал большую награду и генеральский чин тему, кто возьмет короля в плен или, если он убит, принесет его тело.
      В третьем часу дня в шатер Петра привели пленных шведских военачальников. "Князь Меншиков пленным объявил, чтоб шпаги его царскому величеству, яко победителю, приносили. Первый граф Пипер, встав на колени и вынув шпагу, держал в руках; великий государь повелел принять генералу князю Меншикову.., который по повелению е. ц. в. принимал шпаги у всего генералитета и у князя Витенбергского (Вюртембергского. - Е. Т.), а от штаб- и обер-офицеров принимал генерал Алларт, По отобрании шпаг, е. ц. в. спрашивал фельдмаршала Реншильда о здравии королевском, который его царскому величеству доносил, что король государь его за четверть часа прежде окончания баталии от повреждения раны в ноги в великой болезни изволил отбыть от армии, поруча оную в правление ему фельдмаршалу. Великий государь фельдмаршала Реншильда за то его объявления о здравии королевского величества Карла пожаловал шпагою российскою".
      Петр знал о хвастливой выходке Карла накануне битвы и сказал: "Вчерашнего числа брат мой король Карл просил вас в шатры мои на обед, и вы по обещанию в шатры мои прибыли, а брат мой Карл ко мне с вами в шатер не пожаловал, в чем пароля своего не сдержал, я его весьма ожидал и сердечно желал, чтоб он в шатрах моих обедал, но когда его величество не изволил пожаловать ко мне на обед, то прошу вас в шатрах моих отобедать". За этим обедом и последовал известный юмористический тост за здоровье "учителей" в ратном деле, шведов, и горько-иронический ответ Пипера: "Хорошо же ваше величество отблагодарили своих учителей!" За обедом Реншильд и Пипер сказали Шереметеву, что они многократно советовали королю прекратить войну с Россией и заключить с Россией "вечный мир", но король их упорно не слушал. Петр при этом воскликнул, обращаясь к шведам: "Мир мне паче всех побед, любезнейшие".
      Конечно, и хозяева-победители и "гости"-побежденные были очень взволнованы грандиозным историческим событием, свидетелями и участниками которого они были всего несколько часов тому назад. И говорили многое, чего не сказали бы в другое время так откровенно. Еще веянье смерти было над ними, еще только садясь за стол, Петр снял с головы шляпу, простреленную шведской пулей, и еще не снял с груди медный крест, погнувшийся от другой шведской пули. И пленники еще явно не могли прийти в себя от ужаса страшной катастрофы, так внезапно оборвавшей навсегда их боевое поприще. После стольких усилий, таких многолетних побед и испытаний кончилось могущество их родины, и померкла слава их вождя. Реншильд и Пипер сказали тогда же за обедом графу Шереметеву, что они не подозревали, что у России такое регулярное войско. Они признали, что только Левенгаупт утверждал, что "Россия пред всеми имеет лучшее войско", но они ему не верили. Оказалось, что после сражения у Лесной Левенгаупт "секретно им (шведским генералам. - Е. Т.) объявлял, что войско непреодолимое, ибо он чрез целый день непрерывный имел огонь, а из линии фронта не мог выбить, хотя ружье в огне сколько крат от многой пальбы разгоралось, так что невозможно было держать в руках, а позади фрунтов не видима была земля за множеством падших пуль". Но генералы не верили, считали, что это небылица, выдумка: "но все то не за сущее, но в баснь вменено было". Они все, кроме Левенгаупта, думали, что под Полтавой встретятся с войском, вроде того, что было при Нарве в 1700 г., "или мало поисправнее того".
      Наибольшее, может быть, впечатление и на Россию, и на Европу произвела эта губительная паника, овладевшая шведской армией, закаленной в боях, бесспорно храброй, строго дисциплинированной, в тот момент последней ее встречи с вышедшей из ретраншементов русской пехотой, когда артиллерийский бой стал быстро уступать место штыковому, рукопашному. По реляции Петра, так называемой "обстоятельной реляции", разосланной 9 июля в списках Нарышкину, Ивану Андреевичу Толстому, вице-адмиралу Крейсу, Кириллу Нарышкину и Степану Колычеву, выходит, что, собственно, окончательный бой, где сшиблись главные силы обеих армий, после жестокого русского артиллерийского огня был решен не через два часа, а уже через полчаса, и, следовательно, в остальные полтора часа уже происходило лишь яростное преследование и истребление охваченного полнейшей паникой неприятеля. Вот что пишет Петр об этом решившем все моменте битвы, причем царь и сам не скрывает своего удивления по поводу столь быстро сломленного сопротивления шведов: "И как войско наше, таковым образом в ордер баталии установись, на неприятеля пошло, и тогда в 9 часу пред полуднем атака и жестокий огонь с обеих сторон начался, которая атака от наших войск с такою храбростию учинена, что вся неприятельская армия по получасном бою с малым уроном наших войск (еже притом наивяще удивительно) как кавалерия, так и инфантерия весьма опровергнуты, так что шведская инфантерия ни единожды потом не остановилась, но без остановки от наших шпагами, багинетами и пиками колота, и даже до обретающегося вблизи лесу, яко скот гнаны и биты". Дальше ясно подчеркивается, что сдача в плен всего командного состава и тысяч вооруженных солдат последовала в начале этого последнего боя: "притом в начале генерал-майор Штакельберк (sic. - Е. Т.), потом же генерал-майор Гамельтон, також после и фельдмаршал Реншильд и принц Виттембергской, королевский родственник, купно со многими полковниками и иными полковыми и ротными офицерами и несколько тысячь рядовых, которые большая часть с ружьем и с лошадьми отдались и в полон взяты, и тако стадами от наших гнаны". А уже после этой решающей катастрофы бой превратился в преследование и истребление побежавшей с поля разгромленной шведской армии: "В погоню же за уходящим неприятелем последовала наша кавалерия больше полуторы мили, а именно пока лошади ради утомления итти могли, так что почитай от самой Полтавы в циркумференции мили за три и больше, на всех полях и лесах мертвые неприятельские телеса обреталися, и чаем оных от семи до десяти тысячь побито"{17}. По точному смыслу петровской реляции время в этом двухчасовом бою (от 9 до 11 часов утра) распределяется так: полчаса решительного столкновения, когда русские сломили окончательно и безнадежно и физически, и морально сопротивление шведской армии, и полтора часа, когда длилось преследование и добивание беглецов русской конницей, причем ни разу шведы уже не сделали даже и попытки остановиться и оказать боевое сопротивление. Ясно также, что шведы бежали не сомкнутой массой, а врассыпную, потому что Петр подчеркивает это словом "циркумференция", говоря о покрывающих поля вокруг Полтавы шведских трупах. Бегство и преследование шли, очевидно, по разным направлениям, как бы радиусами от Полтавы во все стороны, и концом сражения был тот момент, когда лошади русской конницы, преследовавшей бежавших шведов, уже "ради утомления" не могли дальше идти.
      Из всей "Обстоятельной реляции о главной баталии меж войск его царского величества российского и королевского величества свейского учинившейся неподалеку от Полтавы сего иуня в 27 день 1709 лета", переведенной на голландский, немецкий, а затем уже на некоторые другие иностранные языки,наибольшее впечатление на военных людей и дипломатов, конечно, не могло не произвести известие, на котором особенно настаивал этот документ: "При сем же и сие ведати надлежит, что из нашей пехоты токмо одна линия, в которой с десять тысяч не обреталось, с неприятелем в бою была, а другая до того бою не дошла, ибо неприятели, будучи от нашей первой линии совершенно опровергнуты и побиты и прогнаны".
      Итак, выходило, что в те два часа сражения от 9 до 11 утра, которые в русских документах часто называются по преимуществу "генеральной баталией", русские разгромили шведов, пустив в бой всего 10 тыс. человек против значительно большего количества стоявших в начале боя против них в шведской линии{18}. А, с другой стороны, в резерве у Петра были тут же наготове еще около 30 тыс. человек пехоты, кавалерии и артиллерии. Эта громадная резервная сила в русском стане была свежа, прекрасно вооружена, готова к бою, потери ее, понесенные в утренние часы боев за редуты и при ликвидации отрядов Шлиппенбаха и Рооса, были совсем незначительны. Оба эти факта - 10 тыс. в бою и наличность громадного резерва - неопровержимо доказывали, во-первых, моральное и материальное боевое превосходство, какого достигла русская армия после тяжкой почти десятилетней борьбы, а во-вторых, как большое военное искусство русского командования, которое сумело в решающей битве собрать в кулак у Полтавы крупнейшие силы, так и полное, блестящее оправдавшееся доверие Петра к стойкости и одушевлению солдат, к тому, что 10 тыс. русских бойцов хватит, чтобы справиться на поле боя с 16 тыс. шведов, стоявших непосредственно перед этими 10 тыс. Наличие же могучей резервной, совсем не принимавшей участия в бою, армии делало конечный разгром шведов неотвратимым, даже если бы почему-либо выставленные Петром 10 тыс. бойцов потерпели поражение. И надо быть таким безмятежно и бессовестно лгущим трубадуром славы Карла XII, как его духовник Нордберг, чтобы писать о "спокойном отступлении" короля, когда был дан "приказ" отступать. Более полный, уничтожающий разгром очень редко переживала где-либо какая-нибудь армия.
      На другой день, 28 июня 1709 г., состоялся торжественный въезд Петра в освобожденную Полтаву. Освобождение пришло вовремя: в крепости оставалось только полторы бочки пороху и восемь ящиков с патронами.
      Тут только царь и русская армия узнали в точности, что выдержал этот город. Четыре раза неприятель доводил штурм до такой силы, что врывался через низкий вал в город, и его приходилось с большим трудом выбивать оттуда. Войска в Полтаве было в момент начала осады 4182 человека, потом подбросить удалось с Головиным 900 человек, но главная помощь пришла от мирных жителей Полтавы, пожелавших принять участие в обороне: "градских жителей" набралось 2600 человек. Им было дано оружие, и они сражались наряду с регулярным войском. Из всего этого числа сражавшихся здоровых оказалось 4944 человека, раненых и больных - 1195, а перебито неприятелем и умерло от болезней за два месяца осады 1634 человека. Полтавская осада, по русским данным, не вполне проверенным, стоила шведам за два месяца до 5 тыс. человек. Ядер и картечи в Полтаве давно не имелось, рассказывали полтавцы, и пушки заряжали обломками железа и камней{19}.
      Начались похороны жертв боя. Образовывались высокие курганы.
      "Дневник военных действий" настаивает, что "по достоверному исчислению" собрано и предано погребению 13 281 "побиенных неприятельских тел"{20}. Если эта цифра точна, то, считая с пленными, взятыми при Полтаве и Переволочной (16 тыс. с небольшим), вся армия Карла оказалась ликвидированной.
      Пушек у шведов было забрано под Полтавой и у Переволочной всего 32, но из них 28 не были в бою вовсе в этот день. Ряд свидетельств подтверждает этот, казалось бы, невероятный факт, что у Карла XII в день сражения, от которого зависела его участь, его репутация, судьба его государства, почти вовсе отсутствовала артиллерия. "Мы взяли (в бою. - Е. Т.) только четыре пушки, так как неприятель озаботился оставить всю свою артиллерию со своим большим обозом, которого (мы. - Е. Т.) взяли три тысячи повозок", - читаем во французской рукописи, адресованной Бельскому воеводе, приверженцу России, коронному гетману (т. е. Синявскому). Рукопись не подписана. Она хранится в нашем Архиве древних актов и почти совпадает в основном с общеизвестными описаниями Полтавской битвы{21}.
      У Нордберга, взятого в плен в день Полтавы, записи которого долгое время были единственными, из двух главных шведских источников по истории Полтавской битвы (потому что другой автор, участник и очевидец похода, Адлерфельд, был убит ядром в самый день сражения), мы читаем, что русские "не осмелились" преследовать шведов, и те, после сражения, отступив "в расстоянии четверти мили, построились вновь и в продолжение четырех часов оставались в вооружении, но враг не осмелился показаться"{22}. Это - классический образчик того, как курьезно и без зазрения совести лжет Нордберг всякий раз, когда ему уж очень хочется унизить ненавистных ему русских и показать, что совсем не свойственно было шведам терпеть поражения вообще, а от русского войска в особенности.
      Выдумка о четырехчасовом стоянии в боевом строю шведских беглецов не имеет и тени основания и смысла.
      В дополнение к показаниям русских источников приведем слова тоже всячески преуменьшающего в своем повествовании русские успехи старинного шведского историка Фрикселя, обильно пользовавшегося не только государственными, но и частными семейными архивами Швеции и многими документами, которые теперь уже исчезли. Считая, что из-под Полтавы часть армии с королем во главе успела спастись (на два дня) исключительно потому, что царь не сейчас же после боя приказал всей своей армии пуститься догонять шведов, Фриксель пишет, что бежавшие шведы были оставлены на несколько часов в покое, "и это было для них счастьем, потому что весь остаток шведского войска, очистившего поле битвы, находился в полном рассеянии. Уже не было никакого порядка, никакого повиновения, каждый продолжал отступление по своему благоусмотрению, потому что это отступление превратилось в самое настоящее бегство даже и в тех частях, которые не побывали в бою. Если бы русские использовали свою победу немедленно для сильного преследования, то, по всей вероятности, как сам король, так и уцелевшая бегущая часть его армии были бы уже в тот момент взяты в плен или изрублены"{23}. Приведенная выше выдумка Нордберга не стоила бы, чтобы на ней останавливаться, если бы она не была доказательством, насколько недоверчиво, строжайше критически должно вообще пользоваться этим источником. Он местами фантазирует и путает не меньше Гилленкрока, а между тем к нему западные историки, игнорируя русские свидетельства, проявляли всегда гораздо больше совсем незаслуженной доверчивости; чем, например, к генерал-квартирмейстеру Карла. Без Нордберга вовсе обойтись нельзя, но, изучая его, должно быть очень настороже. И Нордберг и Адлерфельд, другой соратник Карла XII в течение всего русского похода, часто лгут, но к сожалению иной раз нет возможности их окончательно уличить, потому что нет третьего очевидца и соучастника, который бы тоже писал изо дня в день историю похода, не разлучаясь ни на один день с Карлом.
      6
      Трудному испытанию подверглась в день Полтавы русская армия, и выдержала она его с изумительным успехом. Ее моральная доблесть, организованность, способность к маневрированию, дисциплина, железная стойкость - оказались на очень высоком уровне.
      Воинский устав Петра был издан лишь в 1716 г., но уже в то время, которое нас тут занимает, перед Полтавой, русская регулярная армия существовала на прочной основе ежегодных рекрутских наборов, систематического обучения и по своему однородному национальному составу и национальному самосознанию была выше европейских регулярных армий, раньше ее возникших, но пополнявшихся наймом и вербовкой. Выше, чем где-либо, в русской армии оказывался и другой моральный фактор: чувство товарищества. Поддержка товарища в бою требовалась не только формально, но и фактически, уже в первые годы петровской армии существовала сплоченность кадров. Конная артиллерия, созданная Петром, сливалась в бою в единое, слаженно действующее целое и с пехотой, которую она охраняла и поддерживала, как это было под селом Добрым (у Черной Натопы), и с кавалерией, которой артиллерийская подготовка так облегчила действия во втором фазисе Полтавского боя, когда русские конники ликвидировали отброшенных к лесу шведов, бывших под командой Рооса и Шлиппенбаха. Полковая конная артиллерия, таким образом, докончила дело, начатое тяжелыми и легкими орудиями русских артиллерийских сил, встретивших в первом фазисе боя убийственным огнем шведскую кавалерию, бурно устремившуюся на редуты в самом начале дела. Эта полная слаженность дружных действий всех трех родов оружия сказалась очень ярко и в третьем, окончательном фазисе боя, т. е. в столь роковой для шведов "генеральной баталии", завершившей разгром шведской армии. Сказывалась она и раньше.
      В течение всей Полтавской битвы обнаруживалось неоднократно удачное взаимодействие всех родов оружия. На рассвете, в первые часы битвы, артиллерия полевой фортификации (шести параллельных редутов и только двух перпендикулярных) жестоко потрепала шведскую кавалерию, атаковавшую эти укрепления, а русская конница довершила- разгром и взятие в плен отчасти загнанных в лес, отчасти отогнанных к шведскому лагерю кавалерийских эскадронов и отрезанных от армии шести батальонов пехоты. Шведы снова атаковали редуты и понесли урон, еще больший, чем прежде. Когда в 9 часов утра началась "генеральная баталия", то здесь уже сильно ослабленный противник разом встретился с могучим натиском пехоты, которую очень оперативно поддержал артиллерийский огонь. Смятение в шведских рядах усилилось, когда кавалерийские полки начали обходить шведов с флангов, где с самого начала "генеральной баталии" Петр поставил конницу. Но пушечный огонь довершил катастрофу дрогнувшей шведской армии. "Трудно переоценить огромную роль русской артиллерии в разгроме шведов под Полтавой",- справедливо говорит генерал-лейтенант артиллерии И. С. Прочко, особенно отмечая, что наша артиллерия находилась все время "в самых горячих местах боя и с малых дистанций поражала неприятеля"{24}. К этому необходимо прибавить, что ведь и спустя три дня после Полтавы безусловная и немедленная сдача в плен всей значительной бежавшей с поля битвы части шведской армии была обусловлена непосредственно именно тем, что возвышенности у Переволочной были заняты подошедшей артиллерией Меншикова, а полное отсутствие орудий сделало положение шведов абсолютно безнадежным и не позволило им даже и думать о новом бое{25}.
      Отсюда не следует, однако, что мы вправе забыть о громадном значении конницы во все утренние часы Полтавского сражения, кончившиеся разгромом и капитуляцией отрезанных от главной армии шведских частей,- и о том, как затем во время "генеральной баталии" главная тяжесть победоносного боя выпала на долю пехоты. Под Полтавой победило целесообразное, дружное, тактически совершенное взаимодействие всех трех родов оружия. Эта слаженность и своевременность выступлений всех частей явились одним из замечательных достижений петровской стратегии. Большой путь оказался пройденным от "детского играния" под первой Нарвой, т. е. от отсутствия воинского искусства, о чем так иронически поминал сам Петр, до высокого, заслуженного успеха русской стратегии и тактики под Полтавой...
      За разгромом шведской армии под Полтавой 27 июня 1709 г. последовало быстрое бегство шведов и короля Карла XII к Днепру. Но русское преследование уничтожило все надежды шведов спастись переправой через реку, и по первому же требованию преследовавшего шведов Меншикова, настигшего их под Переволочной, вся шведская армия принуждена была сдаться на милость победителя. Карл XII и Мазепа успели бежать через Днепр за три часа до прихода Меншикова к Переволочной. И материальная часть разгромленной под Полтавой шведской армии и полный упадок духа как солдат, так и командного состава были таковы, что генерал Левенгаупт, которому король, убегая, передал верховное командование, человек очень храбрый и опытный, счел всякое сопротивление совершенно немыслимым. По окончательному, позднейшему подсчету, сдавшихся под Переволочной шведских пленников оказалось больше: не 14 030 человек, а 16 264. Эту цифру находим в письме Петра царевичу Алексею от 8 июля 1709 г.{26} Когда постепенно впоследствии выловлены были шведы, разбежавшиеся по лесам и полям еще до сдачи всей армии, то общий подсчет пленников дал цифру около 18 тыс. человек.
      7
      Что Полтава непоправимо разрушила шведское великодержавие, этот вывод некоторые иностранцы, отдававшие себе отчет в случившемся, сделали буквально на другой день после катастрофы Карла XII: не только Украина, но вся Европа оказалась избавленной от угрозы "шведской державы, которая своим честолюбием сделала себя страшной для всей Европы"{27} , - читаем во французской реляции иностранца, участника боя.
      Если в двух словах, ограничиваясь основным, грубым в своей беспощадности фактом, характеризовать это событие, то должно сказать так: бежавшая с поля битвы в полном смятении половина шведской армии, почти 16 тыс. человек, примчавшаяся из Переволочной, где Ворскла впадает в Днепр, остановилась тут, и когда преследовавший беглецов Меншиков послал требование немедленной, безусловной сдачи, то все они, не пробуя вступить в бой, сдались, хотя у Меншикова было в отряде всего 9 тыс. человек, т. е. лишь немного больше половины стоявшей перед ним шведской армии. Если принять во внимание, что в Полтавском сражении шведов было убито около 9300 человек{28} , а взято в плен под Полтавой 2864, то неопровержимые цифры, относительно которых в общем шведские показания на этот раз не расходятся с русскими, говорят нам недвусмысленно, что больше половины шведской армии было ликвидировано не 27 июня под Полтавой, а 30 июня (1 июля по шведскому календарю) 1709 г. под Переволочной. Под Полтавой шведы сражались очень храбро, и русские, хоть и одержали победу "с легким трудом и малой кровию против гордого неприятеля", по выражению петровского "Журнала", но все-таки потеряли 4635 человек убитыми и ранеными. А под Переволочной уцелевшая от полтавского разгрома и все еще крупная шведская армия сдалась без боя и без всяких условий неприятелю, который был гораздо малочисленной, и уж этот огромный, окончательный успех не стоил русским ни одного человека.
      С точки зрения политических последствий, с точки зрения воинской чести эта капитуляция под Переволочной была для шведов фактом несравненно еще более страшным, чем полтавский разгром. Немудрено, что не только шведские, но отчасти и немецкие, и английские, и французские историки с давних пор либо старались наскоро обойти это событие, так как не были расположены признавать во всей полноте успех русских над вооруженными силами лучшей из тогдашних европейских армий, либо пытались подыскивать смягчающие и оправдывающие шведов обстоятельства. Нельзя сказать, чтобы эти попытки отличались особенной убедительностью.
      Начать с того, что эти старания направлены прежде всего к спасению воинской репутации Карла XII, успевшего бежать с Мазепой и с немногими спутниками-шведами из ближайшего окружения и несколькими сотнями казаков-мазепинцев за Днепр, причем Меншиков опоздал всего на три часа и только поэтому не взял короля в плен. Один из последних шведских историков, посвятивших целую книгу возвеличению Карла XII, Артур Стилле, дал сводку этой аргументации, крайне плохо "объясняющей" поведение короля, его генералов и его армии под Переволочной{29}. По позднейшим шведским показаниям, дело рисуется так. Еще в первые часы бегства, когда Карла XII везли в карете его главного министра графа Пипера (сам Пипер сдался в плен в конце битвы), к нему подъехал Гилленкрок (его фамилию часто произносят: Юлленкрук) и спросил: куда направиться? Карл ответил, что надо снестись с генералом Функом, который был в местечке Беликах, а потом уж можно будет решить, куда бежать дальше.
      28 июня добежали до Кобеляк. Но тут сломалась карета, и Карла вынесли из нее и посадили на лошадь, которая вскоре в пути пала от утомления. Рана Карла снова открылась, да и перевязана была плохо, после того как король выпал на землю из разбитых русским ядром носилок. Его пересадили на другую лошадь, задерживаться было совершенно невозможно.