С 22-23 по 25-26 мая, записывает в своем дневнике Адлерфельд, "не произошло ничего замечательного. Осада тянулась довольно медленно". Шведы пытались подкладывать мины, "но они были открыты". Русские убили и ранили несколько человек при этом. "Что было хуже,- это редкие случаи выздоровления наших раненых вследствие быстро наступавшей гангрены". Страшная жара с трудом переносилась уроженцами Скандинавии.
      25-26 мая стала прибывать на Ворсклу армия Шереметева и располагаться укрепленным лагерем, соединясь с отрядом Меншикова. Русские "старательно укрепляли свой лагерь", закрывая болотистые берега Ворсклы фашинником и воздвигая укрепленные пункты, куда ставили артиллерию.
      В тот же день (25-26 мая), когда появились силы Шереметева, комендант Полтавы произвел вылазку, и русские напали на работавших в траншее шведов, перебили несколько человек и гнали остальных до расположения крупных шведских частей, после чего вернулись к себе. После этого случая шведское командование сделало одно неприятное наблюдение: "Запорожцы,. которыми раньше пользовались с успехом при рытье траншеи, стали отныне возвращаться в траншею с большой неохотой"{65}.
      Еще не получив известия о нападении Меншикова на шведов при Опошне и удачном его переходе через Ворсклу, Петр писал, что непременно нужно освободить Полтаву от осады, для чего он предлагает "два способа": "Первое, нападением на Опошню и тем диверзию учинить; буде же то невозможно, то лутче приттить к Полтаве и стать при городе по своей стороне реки". Царь писал это Меншикову 9 мая, не зная, что уже 7 мая Меншиков выполнил первое его желание и произвел удачное нападение на шведов у Опошни. Только 13 мая Петр получил известие о бое под Опошней и поздравлял Меншикова с победой "против так гордых неприятелей"{66}.
      Немедленно исполнил Меншиков и второе повеление и ускорил свое движение к осажденной. Полтаве.
      Русская армия постепеннно все ближе и ближе подходила к осадившей Полтаву шведской армии. "Неприятельское войско у города, а мы за рекою от степи. И мы уже шанцами своими самую реку и еще три протока перешли, а осталось токмо один проток перейти, перед которым они (шведы. - Е. Т.) вал сделали", - писал Брюс Т. Н. Стрешневу 20 мая. И опытный воин предугадывал, что именно тут произойдут очень серьезные события. "И мню, что не без великого труда и урону нам будет случение со осадными в городе"{67} , - соединение с осажденным полтавским гарнизоном. Но пока казаки, окрестные посполитые крестьяне и русские конные отряды очень успешно угоняли лошадей и скот, который шведы выгоняли пастись около своего лагеря, и, например, с 17 по 20 мая, за три дня, угнали полторы тысячи лошадей.
      5
      В шведском штабе давно ломали себе голову над вопросом, где Петр, почему он не едет к армии? Мы это знаем точно. Но мы знаем и причину этого.
      Петр всю весну готовил нужную политическую обстановку для предстоявшей решительной схватки с шведами. Он с лихорадочной поспешностью готовил флот, который должен был заставить Турцию воздержаться от враждебных выступлений против России. И это ему удалось вполне.
      Современники, вроде очень осведомленного царского писаря и "коммисара девятого класса по подрядам" П. Н. Крекшина, в записях которого наряду с неправильными или неточными сведениями находим немало нового и любопытного, склонны были считать, что организованная в марте - апреле - мае 1709 г. в Азове и Троицком и совсем готовая к войне на Черном море эскадра предотвратила турецкое нападение на Россию в этот критический предполтавский период войны. От великого визиря к адмиралу Апраксину прибыл специально посланный "курьер с письмами", в которых Оттоманская Порта запрашивала о причине таких военно-морских приготовлений. "Оному посланному приготовляемый флот объявлен" (т. е. был ему показан), и турок увидел "великость оного". Больше ничего не потребовалось. Турки уверили, что они преисполнены миролюбия. "Шведский король и изменник Мазепа из Царяграда получили неблагополучные ведомости, что Порта мир с царским величеством желает содержать нерушимо и от поможных войск им отказала. Шведский король и изменник Мазепа всей надежды лишился", и опасная в тот момент диверсия была, таким образом, предотвращена: "сие благополучие воспоследовало от вооружения флота"{68} , - подчеркивает Крекшин.
      Петр от Полтавы был далеко, спешно снаряжая флот и ведя переговоры с турками. А Шереметев зорко следил за движением шведов и собирал очень усердно сведения о том, что делается в их лагере.
      Шведские дезертиры еще 20 марта 1709 г. сообщали Шереметеву: "В их войске все желают, чтоб из здешней стороны вытти, понеже все под сумнением, как им будет здесь живот свой спасти; а о намерении королевском они неизвестны". Но о "намерении королевском" поведал фельдмаршалу тогда же (18 марта) взятый в плен под.Решетиловской запорожец-изменник Федер Коломыченко: "Слух у них запорожцев обносится, что король имеет намерение с московским войском, где ныне стоит, дать баталию, также и к Москве хочет итти, а за Днепр итти не хочет"{69}.
      Все сведения, которые с тех пор в течение апреля и мая получались в русской армии, неизменно подтверждали правдивость этих двух показаний: король хочет и ищет битвы и ничуть не отказался от мечты о победе и о Москве, а его войско изнурено и сомневается, удастся ли унести ноги подобру-поздорову. Теперь, к концу мая, русская армия была собрана в кулак, в большую группу, готовую к бою. Сил было достаточно, чтобы с большой надеждой на успех попытаться спасти Полтаву. Для этого должно было перейти через Ворсклу и так или иначе сильно сблизиться с шведским лагерем, даже идя на риск подвергнуться общей атаке всех шведских сил. Приближалась развязка.
      Согласно приказу царя, Шереметев 27 мая пришел "под Полтаву", где и стала сосредоточиваться главная армия. Он подтянул к себе еще несколько полков от Скоропадского. 1 июня в третьем часу дня Шереметев получил известие от Петра о том, что царь скоро прибудет, и немедленно (в шестом часу того же-дня) ответил, что для облегчения положения осажденного полтавского гарнизона "иного к пользе мы изобрести не могли, токмо чтобы немалую часть пехоты и притом кавалерии чрез Ворсклу выше Полтавы в полуторе миле переправить и поставить в ретраншементе; а из того ретраншементу всякие поиски чинить и диверсии неприятелю делать". Мысль Шереметева была ясна: шведы должны были неминуемо оказаться между огнем ретраншемента, если бы они вздумали на него наступать, и огнем полтавских укреплений. "А когда неприятель с пехотою будет на нас наступать, из того Полтава пользу может получить; так же и в то же время от шанцов возможно немалой алларм и диверсию учинить неприятелю"{70}.
      Царь выехал из Азова 26 апреля, направляясь через Троицкое к Полтаве. В дороге, в Троицком городке, он получил разом сведения о том, что в последний месяц творилось под Полтавой. Меншиков сообщал о том, как неприятель "город Полтаву формально атаковал и несколько раз жестоко ко оному приступал, но с великим уроном всегда был отбиван (sic. - Е. Т.), и чрез вылазки от наших людей потерял немало"{71}.
      Меншиков сообщал и о своих действиях, предпринятых для облегчения . положения Полтавы. Чтобы "учинить, неприятелю какую диверсию" Меншиков решил, как мы видели, напасть на ретраншемент шведов у Опошни.
      Прибыв под Полтаву только 4 июня, царь на первых порах не считал, что приспело вполне благоприятное время для решительного сражения: "Между тем учинен воинский совет, каким бы образом город Полтаву выручить без генеральной баталии (яко зело опасного дела), на котором положено, дабы апрошами ко оной приближаться даже до самого города"{72}.
      4 июня 1709 г. на военном совете, собранном Петром, Яков Брюс объявил "свое простейшее мнение" на вопросные пункты Шереметева о необходимости перейти через Ворсклу с 8 или 10 тыс. пехоты, выше Полтавы, и устроить там ретраншемент, снабдив его не только пехотой, но и конницей. Это учинит неприятелю "великое помешательство". В случае нападения шведов на Полтаву или на ретраншемент - посылать подмогу в помощь атакуемым и если придется, то "прочим всем" неприятеля атаковать. Если атаке подвергнется Полтава, то помощь посылать из ретраншемента, а если атакуют ретраншемент, то посылать из главного ("большого") корпуса 10 батальонов на помощь. А если неприятель атакует шанцы, "то как всем, обретающимся в транжементе" (ретраншементе), так и коннице, стоящей ниже города, напасть на неприятеля.
      Таково было "сие простейшее мнение" Брюса, поданное "в обозе при Полтаве" в самый День прибытия царя под Полтаву 4 июня 1709 г.{73} Петр расширил и углубил этот план - и у пего переход через Ворсклу знаменовал наступление момента генерального сражения.
      По данным хорошо осведомленного генерала Алларта, Мазепа настаивал на скорейшем овладении Полтавой, где у него хранились "казна" и какие-то драгоценности. Но и без каких-либо настояний Карл твердо решил взять город еще до "баталии".
      Компетентный наблюдатель всей военной ситуации в эти последние предполтавские дни, Алларт считал, что, не имея достаточно сил и "удобных инженеров", осилить русскую оборону Карл не мог никак, но никакого другого выхода не было: русские войска в сущности уже отовсюду окружали шведов. С правой стороны стояли генерал-лейтенант Боур с шестью полками и генерал-лейтенант Генскин тоже с шестью полками кавалерии; с левого крыла в одной миле от шведского лагеря расположены были еще кавалерийские корпуса "сзади шведов до самого Днепра и по реке Ворскле, так что шведы со всех сторон обойдены были и повидимому кроме помощи божией оной армии никакова спасения ни убежать, ни же противустоять российской иметь было невозможно..." Таким образом, шведская армия "самым малым местом довольствоваться имела, где в пище и питье скудость имела не малую". Мудрено ли, что при подобных обстоятельствах резкий отказ Карла от обсуждения последних мирных предложений Петра, привезенных еще из Воронежа пленным шведским обер-аудитором, показался Алларту непосредственным путем "к великой гибели" шведской армии и самого Карла{74}. Но, конечно, уже ничего не могло спасти шведов, кроме капитуляции.
      Еще 3 июня полтавский гарнизон так осмелел, что стал строить редут под городом как раз напротив шведского "городка" на реке. Шведы пытались помешать работе, но Келин выслал из города две роты гренадер и две роты мушкетеров, и шведы были отброшены, потеряв около 80 человек. Наши потери были 26 человек{75}.
      Такие происшествия уже сами по себе показывали, что шведская армия не та, какой она была еще при блокаде Гродно в 1706 г. или под Головчином в июне 1708 г. Русское командование если и опасалось за Полтаву, то исключительно имея в виду недостаток в городе припасов. "Невозможно удобно верить, чтоб он (неприятель. - Е. Т.) сие место самою силою брал, понеже он во всех воинских принадлежностях оскудение имеет"{76} , - так писал генерал Алларт 5 июня на запрос фельдмаршала Меншикова. Русские апроши были "в добром обороненном состоянии", была налицо большая русская конница, была возможность атаковать шведскую главную квартиру в Жуках и постоянными нечаянными тревогами и нападениями можно было "последовательно (постепенно. - Е. Т.) короля шведского и его войска к совершенному разорению привести". Алларт решительно протестует против мнения тех генералов, которые предлагают дать шведам отступить за Днепр. Он считает, что это русскому интересу "весьма вредительно", потому что шведы еще могут потом десять лет продолжать войну. Нет, король шведский уже и сейчас находится "в утеснении, нужде и окружении меж двумя реками", и нужно тут покончить войну, не выпуская шведов отсюда никуда. Иначе и король французский потом поможет шведскому, "яко вечному своему приятелю", а, кроме того, Карл XII учтет свои ошибки ("погрешения в сей войне") и уже впредь с лучшим основанием знать будет атаковать, где чувственнее есть"{77}.
      Это мнение еще раньше высказал Петр. Оно возобладало. И, в частности, множились признаки катастрофической слабости шведской артиллерии, вызванной недостатком пороха. Шведы лишены были возможности деятельно отстреливаться. Вот, например, что произошло 16 июня, по свидетельству запорожца-мазепинца, перебежавшего на нашу сторону: "Сего дня швецкое войско выходило на поле и хотели бить на войско царского величества, чтоб с горы конечно сбить, и увидели, что зделан редут и пушки, и из оных пушек почали по них бить и убили швецкого капитана оного Реткина и назад вернулись и боятца сами, чтоб на них не ударили"{78}.
      Плохо было для шведов и то, что уже с начала4 июня стало не хватать пищи в лагере. Если еще лошадей можно было выгонять на пастбище, хотя бы с постоянным риском, то добыть хлеб оказывалось невозможным.
      "Припасы становились крайне редкими. Со всех сторон только и слышны были жалобы и ропот, и слышалось такое, чего никогда не слыхали раньше...", свидетельствует тот же ближайший спутник Карла XII Нордберг.
      Обнаруживались крайне обеспокоившие этого наблюдательного капеллана симптомы большой предприимчивости и бодрости духа у "московитов". 16-17 июня произошло крайне встревожившее генералитет и всю шведскую армию событие.
      В "Журнале" Петра это происшествие неправильно отнесено к кануну Полтавского боя, и вот как там о нем рассказано.
      Карл XII самолично с немногими провожатыми подъехал к русскому лагерю "и поехал ночью на российскую казацкую партию, которая стояла неосторожно, и некоторые из оной казаки сидели при огне, что он, усмотря, наехал с малыми людьми и одного из них, сошед с лошади, сам застрелил; которые казаки, вскоча, из трех фузей по нем выстрелили и прострелили ему в то время ногу, которая рана ему весьма жестока была".
      В таком виде узнал об этой новой любопытной выходке Карла XII Петр.
      Это происшествие передавалось с большими и очень отличающимися один от другого вариантами как русскими, так и шведскими источниками, причем, конечно, русские варианты могли быть, по необходимости, лишь в той или иной степени отголосками шведских. Вот как рассказывает об этом Нордберг. 16 - 17 нюня король ночевал не в ретраншементе, как всегда, а в лагере. Ему доложили о каких-то движениях в русском расположении, и он, вскочив на лошадь, в сопровождении нескольких драгун помчался к месту. Русские скрылись, а когда драгуны с королем во главе возвращались в лагерь, русская пуля пробила ступню левой ноги короля и застряла в кости, раздробив ее{79}. Последовала мучительная операция, перенесенная Карлом с очень большим мужеством, - и его шведские хвалители не перестают до сих пор умиляться (как умилялся и Нордберг) терпением и выдержкой короля, обходя деликатным молчанием тот факт, что вся эта ночная разведка, самолично предпринятая королем, была одной из абсолютно ненужных, ужасавших его окружение, выходок, которых так много было в жизни этого странного человека, избалованного безграничной властью и долгим счастьем. В данном случае последствия оказались для шведов вреднейшими. Фактически с этого момента Карл XII как верховный вождь армии, ведущей далекую, опаснейшую, уже явно наполовину проигранную войну, выбыл из строя.
      "Выходцы" из шведского войска, чаще всего волохи и раскаявшиеся мазепинцы, в мае и июне 1709 г. доставляли довольно однообразно звучащие сведения о шведском лагере под Полтавой. Шведы не хотят переправляться через Ворсклу ( т. е. наступать на русскую армию) и, напротив, сами очень опасаются русской переправы на полтавский берег и вообще "живут в осторожности". С провиантом дело обстоит у шведов плохо, с фуражом для лошадей - лучше{80}.
      5 июня 1709 г. Меншиков получил очередную записку от Келина, коменданта Полтавы (помеченную 4 июня). Келин сообщил, что он приступил к устройству редута под городом и что шведы, заметив работу, явились, чтобы помешать, но комендант выслал две гренадерские роты и две роты мушкетеров и в происшедшем сражении "сбил" неприятеля. Шведы были прогнаны и бежали, а "с оного места наши кололи штыками сажен с пятнатцать", после чего вернулись в город. Русские потеряли ранеными 1 капитана и 19 солдат и шестерых убитыми, а шведы "человек с восемьдесят"{81}. В этом письме есть зашифрованное (и тут же над строкой расшифрованное) известие о том, что, по словам перешедшего от шведов к русским "волошского хлопца" Сидора Гришенко, в шведском лагере к 10 июня ждут орду (т. е. крымских татар) на помощь.
      Настроение шведской армии было неспокойное. И тяжелая рана короля, и всем известное отсутствие пороха, наперед уже лишавшее пехоту и конницу всякой надежды на существенную артиллерийскую поддержку, и уменьшающиеся рационы пищи, и растущая дерзость лихих русских конных рейдов вокруг шведского лагеря - все это не располагало к большой бодрости. Приходилось для поднятия духа рассказывать солдатам разные басни, будто выступает на помощь шведам Крым ("орда" или "арда") и что татары уже в Кобеляках и в Белгороде.
      Приведем показания Сидора Гришенко:
      "1709 г., июня 21 дня выехал из шведского войска будицкой житель мужик Сидор Гришенко.
      Сказал в войске швецком служил брат ево... а он в службе не был, еще хотел принять службу. Король и Мазепа под Полтавою, войско все под Полтавою и ныне войско все вкупе на поле потревожась от царского величества войска; сего ж дня пришли до короля от арды (sic. - Е. Т.) послы, а слышно, что всеконечно есть четыре тысячи арды в Кобыляке (Кобеляках. - Е. Т.), а другие перебираютца через Днепр, а пришла арда крымская и белагородская, а другая половина арды пошла до польского короля, а когда арда прибудет к Полтаве, в те поры Полтаву добудут, а слышно, что Полтава и так хочет сдатца. А ушел от шведского войска, что есть нечево и купить негде"{82}.
      По личному распоряжению Петра от 11 июня 1709 г. генерал-лейтенант Генскин напал на Старые Сенжары с полным успехом.
      Даже и самый близкий тыл у шведов был необеспечен ни в малейшей степени. В Новых и Старых Сенжарах стояло несколько сот человек, но они сами были почти в осаде от непрерывных русских разъездов и нападений. По всей этой полосе до самой Переволочной, т. е. именно по той дороге, по которой бежала впоследствии от Полтавы преследуемая русской погоней шведская армия сейчас же после разгрома, еще в течение всего мая и июня разъезжали русские регулярные кавалеристы и казаки гетмана Скоропадского. Они успели даже заблаговременно уничтожить почти все перевозочные средства у Переволочной, предвидя, что шведам понадобится уходить за Днепр. И здесь тоже крестьяне и горожане деятельно помогали русским вооруженным силам, и, например, по Невхорощей сотник Данило разбил неприятеля, "собравшись с тутошними обывателями"{83}. Как плохо держались шведы, заброшенные в эти места, и как мало походили эти Новые и Старые Сенжары на сколько-нибудь серьезно укрепленный тыл, показало замечательное нападение (14 июня) кавалерийского генерала Генскина на Старые Сенжары, где были перебиты многие из шведского гарнизона и освобождено около 1200 русских пленников, забранных в Веприке и в других местах{84}.
      По позднейшим данным, у генерал-лейтенанта Генскина было всего 2500 драгун и один пехотный Астраханский полк, когда он подошел к Старым Сенжарам. В городе находился шведский генерал-майор Круус с войском в 3500 человек. Русские "штурмом город счастливо взяли и шведов в городе порубили и обоз и королевскую многую казну и знамена и офицеров и солдат взяли и невольников, взятых в Веприке, освободили"{85}.
      Шведов в Старых Сенжарах не спасло и очередное гнусное зверство: они, собираясь уйти из Старых Сенжар, решили перебить всех русских пленных. Успели они убить лишь 170 человек, Генскин явился, когда его в этот день еще вовсе не ждали, и как раз прервал шведов в разгаре их "работы" по убийству пленных. Во время переполоха, вызванного нападением, русские разбили оковы, которые на них были надеты, этими же оковами перебили всю свою стражу и присоединились к русскому отряду.
      Это событие произвело такое впечатление на шведов, что уже 17-го генералу Генскину донесли разведчики ("из Сенжарова шпиги пришли"), что шведы, стоявшие в Сенжарах, отправили к Полтаве (т. е. к главной армии) весь свой обоз и большую часть своего отряда{86}.
      Уже после Полтавы к русским перебежал из шведского отряда, стоявшего в Новых Сенжарах, капрал Роленц-Вейц, сообщивший, что в Новых Сенжарах стоит драгунский полк численностью 1050 человек и, кроме того, 300 человек казаков (мазепинцев). А в Старых Сенжарах стояло тогда же три драгунских полка. И все эти силы так и простояли до сдачи в плен, не принимая участия в битве под Полтавой. В русский лагерь приводили после битвы людей, посланных еще до сражения шведами "для хлеба и для добычи", а также для поджога хуторов ("для зажигания"). Их ловили и приводили жители местечка Жуки и других окрестных местечек и деревень{87}.
      6
      Еще 8 июня 1709 г. Петр дал знать князю В. В. Долгорукову и гетману Скоропадскому, что он намерен "всеми силами неприятеля с божиею помощию атаковать". Он приказывал Долгорукову изготовить мосты ("не один") через реку Псел. Нападение будет начато конницей, а пехота будет до поры до времени сидеть в ретраншементе. Петр приказывал: "секретно сие дело держи", чтобы не дошло до неприятеля{88}. Но дожди помешали делу, точнее, отсрочили его{89}.
      9 июня 1709 г. гетман Скоропадский получил непосредственно от Петра указ, повелевавший ему со всеми войсками, регулярными и нерегулярными, быть готовым в поход "легко без обозу на вьюках"{90}.
      Одновременно Скоропадскому было приказано устроить "мост не один, с ретраншементами на реке Псле, к переходу".
      Однако, отложив дело вследствие неудобств почвы после дождей ("за великими болоты не могли исполнить"), Петр со дня на день ждал случая и пригодных обстоятельств и уже 19 июня сообщает Долгорукову, что намерен 20-го числа перейти через реку и "искать над неприятелем щастия"{91}.
      Предприимчивость среди русских возрастала. Несмотря ни на какие "великие болоты", русский небольшой отряд внезапным нападением потеснил неприятеля, стоявшего в Старых Сенжарах. О приключившейся там "неприятельской конфузии" и о "великом убытке" шведов при этом "изрядном деле" царь узнал как раз перед тем, как вновь собрался напасть на шведов, назначая атаку на 20 июня. Но и 20-го нападение не состоялось, а совершился переход русской армии через Ворсклу.
      Петр поспешно стягивал войска и, дорожа каждым часом, приказывал 23 июня Долгорукову и Скоропадскому, уже спешившим к Полтаве, сокращать маршрут, приказывал идти не на Лютенку, ибо это "зело в бок", а лучше всего "прямо сюды на обоз"{92}.
      А между тем положение осажденных в Полтаве становилось совсем критическим. У них порох иссякал еще в большей степени, чем у шведов, у которых его тоже было в обрез. Но на предложение сдать город с угрозой перебить всех находящихся в Полтаве людей, в случае если Полтава будет взята штурмом, комендант Келин ответил презрительным отказом ("...тщетная ваша похвальба!") и напоминанием о жертвах, понесенных шведами на бывших до той поры приступах. Келин так осмелел, что выстроил вне городских укреплений два редута на берегу реки, т. е. фактически прорвал осаду города. Мало того: он отбросил шведов, посланных специально затем, чтобы помешать созданию этих редутов. И одновременно осажденные произвели новую вылазку, разрушившую часть шведских саперных работ. Эта вылазка стоила шведам новых жертв. Но Карл XII и его штаб уж ни в каком случае теперь не могли отказаться от мысли взять Полтаву. Все действия русского командования ясно говорили о возможности нападения всей русской армии на шведов буквально каждую минуту, после того как русские перебросили свои главные силы на правый берег Ворсклы и стали постепенно приближаться к шведскому лагерю. Не взяв города, шведы рисковали подвергнуться комбинированному нападению и очутиться между двух огней: между главными русскими силами, идущими от деревни Яковцы (в пяти примерно километрах от шведского расположения), и полтавским гарнизоном. 21 июня произошел новый сильный штурм Полтавы. Он снова должен был начаться со взрыва мин, которые, однако, опять не взорвались. В этот день было два штурма, а 22 июня - третий. Шведы уже людей своих нисколько не щадили, и казалось, что в самом деле городу конец. И снова штурмующие были отбиты.
      Келин со своим гарнизоном защищался отчаянно. Русские за два дня, по позднейшим подсчетам, потеряли 1319 человек из гарнизона и деятельно участвовавших в бою жителей города, а шведы, тоже сражавшиеся с большим упорством, потеряли до 2200 человек: 21-го - около 500 и 22-го - около 1700. 22-го они, например, уже побывали на верху вала, и всякий раз их после яростного боя сбрасывали вниз. Осажденные полтавцы били ядрами, а когда не хватало ядер, то швыряли камнями, которые подносили мужьям, сражавшимся на валу, их жены и подростки-дети. К ночи 22 июня шведы прекратили бой, ничего после тяжких потерь не добившись.
      Таковы были заключительные штурмы в эпопее полтавской осады. Геройское население города ждало нового штурма и твердо решило погибнуть, но не сдаться. Толпа в эти дни растерзала человека, заговорившего о сдаче.
      24 июня был день некоторого перелома в истории осады Полтавы. Петру снова показалось невозможным осуществить "главное наше намерение", т. е. ударить на шведов с двух сторон одновременно (от реки Псел и от Ворсклы). И мысль царя обращается к саперным работам, к рытью ретраншемента и подготовке редутов для предстоящего боя. 24 июня отправляется приказ С. А. Колычеву изготовить "восемь тысечь лопаток, да три тысечи кирок", и первую же партию (три тысячи лопаток и одну тысячу кирок), "не мешкав", доставить в лагерь под Полтавой{93}.
      Приближалось время отчаянной схватки с неприятелем, время "генеральной баталии". Царь надеялся битвой спасти город, но еще за восемь дней до сражения не был уверен, что удастся успеть сделать это.
      Еще 19 июня Петр писал коменданту Полтавы Келину: "По неже, как сами вы видите, что мы всею силою добивались камуникацию зделать з городом, но за великими болоты i что неприятель место захватил, того ради за такою трудностью того учинить невозможно..." А потому царь уведомляет коменданта, что если русскому войску не удастся пробиться открытой силой к городу через "окоп", который шведы "паче чаяния" устроят, то должно будет, выведя все население из Полтавы, взорвать дома, сжечь город, взорвать пушки или побросать их в колодцы, а самим добираться до русского стана.
      Но этот план должно было исполнить лишь в случае отступления русского войска (т. е. его поражения в бою). Самое письмо свое царь приказывал держать в строжайшей тайне{94}. Надеясь на победу, Петр на всякий случай делал распоряжения, которые должны были, даже при неудаче русских в бою, лишить шведов их главной добычи - города Полтавы.
      К счастью, городу Полтаве не суждено было в 1709 г. сгореть так, как в 1812 г. сгорела Москва, и Келину не пришлось выполнить посланный ему приказ "в две недели от сего дня", т. е. считая от 19 июня. Прошло всего восемь дней, и грянул Полтавский бой. Но уже через неделю после письма от 19 июня Петр очень сильно приободрился и счел необходимым написать Келину (26 июня) новое совсем иное письмо: "Понеже, когда мы с прежнаво места сюды за реку пошли, тогда для всякого случая вам дали указ, что ежели на сих днях вас за какою причиною не можем выручить, чтоб вам iз города вытить. Но ныне iнако вам повелеваем, чтоб вы еще держались, хотя с великою нуждою до половины июля i далее, понеже мы лутчаю надежду отселя, с помощию божиею, iмеем вас выручить..."{95}
      Прошло всего несколько часов после отправления этого письма. Наступала ночь с 26 на 27 июня, и Петр отдал свой знаменитый приказ: "Ведало бо российское воинство, что оной час пришел, который всего отечества состояние положил на руках их: или пропасть весма, или в лучший вид отродитися России. И не помышляли бы вооруженных и поставленных себя быти за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за народ всероссийский, который доселе их же оружием стоял, а ныне крайнего уже фортуны определения от оных же ожидает. Ни же бы их смущала слава неприятеля, яко непобедимого, которую ложну быти неоднократно сами ж они показали уже. Едино бы сие имели в оной акции пред очима, что сам бог и правда воюет с нами, о чем уже на многих военных действиях засвидетельствовал им помощию своею силный в бранех господь, на того единого смотрели бы. А о Петре ведали бы известно, что ему житие свое недорого, только бы жила Россия и российское благочестие, слава и благосостояние"{96}.
      Таков первоначальный, основной текст этого приказа, передававшегося впоследствии в нескольких вариантах. И сам Петр, говоря с частями армии перед боем, излагал свою мысль не в строго одинаковых выражениях. А эта мысль была ясна: наступала грозная минута, когда решалась участь России. Эта мысль была понята и умом, и чувством русской армии{97}.
      7
      У нас есть свидетельства о том, что делалось, о чем говорилось в шведском лагере и, в частности, в королевской ставке в последние дни перед Полтавским сражением. Эти свидетельства исходят от того же королевского камергера Густава Адлерфельда, которого мы уже цитировали. Он и всегда был при короле, а со времени раны, полученной Карлом, можно сказать, не отходил от него. Заметки свои он заносил ежедневно на бумагу вплоть до 26 июня, когда написал последние строки. 27 июня, в день Полтавы, он был убит наповал русским ядром, когда находился близ носилок короля, разбитых почти в тот же момент другим русским ядром. Его заметки, изданные в 1740 г. в Амстердаме впервые на французском языке спустя тридцать один год после смерти автора, дают ясное представление о последних днях шведского завоевательного похода на Россию. Для читателя этих беглых заметок становится ясно, в каком мире самовнушений и утешительных выдумок жил шведский штаб и шведский король{98}.
      Тяжелая рана, полученная 16 (по шведскому счету 17) июня, и необычайно мучительная операция, перенесенная вечером,- все это ничуть не уменьшило несокрушимого оптимизма короля. Уложенный хирургом Нейманом в постель, он все последующие дни выслушивал самые бодрящие доклады. Вот 17 июня русские в количестве 1200 человек напали яростно (avec beaucoup de furie) на шведов, но шведский гвардейский полк принудил их вскоре повернуть обратно. Вечером остальная часть московской армии перешла через реку и вошла в свой новый лагерь, а полтавский русский гарнизон продолжал работать над укреплениями.