Поэтому он обратился, еще на походе, к населению Стародуба с увещанием ("прелесным письмом"), "чтоб жили в домех своих без опасения, никуда не выходили и мужики-б тако-ж, и чтоб были к ним для встречи ис Стародуба бурмистр и чтоб везли продавать хлеб". Но стародубцы остались тверды: "в народе застают крепко", "мужики все из деревень выбежали по лесам, також и в городы"{48}. Исполнилась и их "великая надежда": в Стародуб вошел генерал-майор Инфлант с драгунами. Лагеркрона повернул прочь от города.
      9 октября неприятельская кавалерия шла по стародубовскомy тракту, но Шереметев не мог выяснить в точности, идет ли Карл прямо на Стародуб. Шереметев приказывал стародубовскому полковнику "посылать под неприятельские войска шпигов" и просил у Меншикова, главноначальствующего всей кавалерией, чтобы он прислал кавалерийскую подмогу, потому что иначе ему, имея всего шесть конных полков, трудно разорвать кавалерийскую завесу, прикрывающую движение шведской армии{49}. Тут сказывалось вследствие отсутствия Петра неудобство установившегося двоевластия, при котором главным, вполне самостоятельным распорядителем действий кавалерии был Меншиков, а главнокомандующим всей пехотой являлся Шереметев. Петр, когда находился вблизи, умел прекрасно объединять все военные действия своей верховной безапелляционной властью.
      Но вот шведы прошли мимо Стародуба, не решившись на него напасть, и идут дальше в южном направлении. Сначала думали, что они, естественно, идут прямо к Новгороду-Северскому, однако уже 21 октября выяснилось, что они, будучи всего в двух милях от этого города, имели столкновение с генералом Инфлантом на речке Колосовке, после чего Инфлант отступил к Новгороду-Северскому и соединился с Шереметевым, а шведы за ним не пошли и вдруг повернули к Десне. При этом шел неприятель "днем и ночью на-спех"{50}. Как догадывались в русской армии, целью шведов отныне стал Чернигов. Но это было ошибочно: непосредственной целью шведского командования была гетманская столица Батурин.
      22 и 23 октября три дивизии русской армии перешли через реку Десну, но на всякий случай Шереметев оставил и на "стародубской стороне Десны" (как он выражается) дивизию Инфланта, придав ей еще некоторые силы для наблюдения над неприятелем в его движении от Стародуба (оставшегося в русских руках) до Десны. А, помимо чисто стратегических задач, были и еще серьезные мотивы, заставлявшие Шереметева перебросить крупные силы в глубь плодородной Гетманщины. Главнокомандующий, когда писал 23 октября свое письмо Меншикову, еще не знал, что в это самое время гетман уже помчался в шведский стан. Но Шереметев учуял.нечто подозрительное. Он находит, что нельзя "допустить войско шведское в расширение и в довольство", т. е. в богатый край, но прежде всего должно следить за смутой, которую сеют шведские прокламации: "паче же смотреть факцыи в малороссийском народе, понеже уже универсалы шведские являютца".
      Измена Мазепы поразила Петра полной неожиданностью. Редко к кому Петр питал такое безграничное доверие, как к старому гетману. Хотя не проходило, кажется, ни одного года в долгом гетманстве Мазепы, когда царь не получал бы доносов на него, но Мазепа всегда с полнейшим успехом и убедительностью оправдывался, и Петр спешил удостоверить своего любимца в непоколебимой своей милости.
      С тем большей энергией и готовностью на самые решительные меры начал Петр немедленно предпринимать действия для ликвидации ближайших последствий измены гетмана. Прежде всего необходимо было считаться с тем, что Карл XII повернул от стародубской дороги к Десне и стремится к югу.
      Казалось бы, у Карла XII должны были бы возникнуть весьма значительные сомнения относительно достоверности сведений и доброкачественности советов, исходивших от Мазепы, но он поддался на уговоры гетмана в один из самых решающих моментов этой войны, хотя гетман уже успел жестоко его обмануть, не .приведя к нему обещанной большой рати.
      Дело в том, что шведы с самого начала не весьма разобрались в истинных мотивах, которыми руководствовался Мазепа. Им представлялось, что он представитель союзной отныне Украины, которая сделает от себя все зависящее, чтобы стать обильной и прочной продовольственной базой для дальнейшего похода на Москву. Поэтому и шведы и украинцы заинтересованы прежде всего в том, чтобы Карл поскорее шел от Пануровки прямым путем на Сейм, где находилась столица гетмана, богато снабженный город Батурин, и на Десну, чуть западнее Батурина, в город Макошин, прикрывающий Батурин. Эти два места должны были стать опорными пунктами для распространения шведской армии к югу, по Украине, где и можно было бы, спокойно проведя наступавшую зиму, весной двинуться через Полтаву и Харьков на Москву.
      Но Мазепа вовсе не желал, чтобы его новые союзники шведы шли к его Батурину и зимовали бы на Украине. Мазепа был хитер, но никакой настоящей широты политического кругозора у него не было. Он полагал, что хорошо бы Карла с его шведами отправить поскорее на восток, в Московскую землю. Он боялся, как и всегда, не за Украину, а за себя, и понимал, что Украина будет сначала опустошена русскими, которые, не пожалев своей Смоленщины, не пощадят и подавно Украины и выжгут и разорят все, отступая от шведов. А вслед за ними наступающие шведы приберут к рукам и истребят для собственного прокормления все, что останется после русских.
      Карл не разобрал своекорыстных побуждений Мазепы, когда тот убеждал его идти не к Макошину и не к Батурину, а взять Новгород-Северский и идти дальше к востоку. Карла всегда легко было соблазнить, ставя перед ним цели, географически приближающие его к Москве. Но и он и Мазепа жестоко ошиблись. Во-первых, оказалось, что Новгород-Северский, куда прибыл 27 октября царь, укреплен, и местечко Погребки, куда царь переехал из Новгорода-Северского, тоже укреплено. Карл не решился напасть на эти укрепления, чтобы не тратить людей, пороха и снарядов: он любил обходить крепости и не задерживать стремительного движения вперед. Но тут и особой стремительности развить было нельзя: идти по опустошенной дороге, без базы, зиме навстречу было немыслимо. Потеряв даром несколько дней из-за этого неудачного и вредного совета Мазепы, король пошел к югу правым берегом Десны, направляясь, как и хотел раньше, к Батурину. Но дорога была не близкая, нужно было еще и Десну переходить на левый берег. И не такой у него был противник, который пропустил бы случай воспользоваться этой ошибкой Карла XII, потерявшего несколько драгоценных дней: участь Батурина была решена. Расплата с предателями началась с гетманской столицы.
      Еще 21 октября Волконский, со слов приведенного казаками стародубского жителя Павла Черняка, уведомлял Меншикова, что Карл XII находится в Пануровке, т. е. в полпути между Стародубом, мимо которого шведы прошли, будучи не в силах его взять, и Новгородом-Северским, на который они намеревались напасть. Волконский по приказу Меншикова обследовал пути, по которым двигалась шведская армия. Но не сразу могло установить русское командование, что Карл признал неисполнимым также прямое нападение на Новгород-Северский и что он повернет к Десне и к Батурину{51}.
      Приходилось спешить: Карлу XII удалось очень искусно организовать и удачно осуществить крайне трудный переход всей шведской армии с боем через Десну.
      Жестоко подвел Петра Александр Гордон, один из многих приглашенных иноземцев, которые изменять не изменяли, но особенно усердствовать и рисковать собой отнюдь не были склонны. Даже и далекие от злого умысла (а были и такие и в немалом количестве) наемники оставались наемниками, и Россия была для них страной, где дают чины и платят жалованье, но и только. Генерал-майор Гордон должен был сделать все возможное, чтобы любой ценой воспрепятствовать переходу Карла через Десну или хоть задержать его. Но Гордон отошел. "Нерадением генерал-майора Гордона шведы перешли сюда",- писал Петр Меншикову. Конечно, Гордон прислал потом реляцию, в которой утверждал, что "хотя наши крепко стояли" и "трижды обивали" неприятеля, но дальше держаться будто бы было невозможно. Во всяком случае выручили (отчасти) другие командиры, а не Гордон.
      Уведомляя об этом несчастье Меншикова, Петр очень хорошо понимал, в какое отчаянное положение попал именно Меншиков, который спешит к Батурину, а шведы теперь могут прийти туда раньше и, вконец разгромив Меншикова, засесть в богатой столице Гетманщины. "Того для извольте быть опасны!" Карл перешел через Десну в шести милях от Батурина. Но Меншиков опередил.
      В это время, т. е. в конце октября 1708 г., у Карла были еще и артиллерия, и порох, когда он двинулся к Десне и у селения Мезина с боем перешел на левый берег Десны, переправя свою армию на паромах. Несколько хорошо снабженных батарей (28 орудий) и прикрывали эту переправу. Карл уже знал от Мазепы, что в Батурине он найдет не только колоссальные запасы продовольствия, но и огромную артиллерию, по некоторым сведениям, очевидно, сильно преувеличенным, до 300 орудий, по другим - до 70-80 мортир и тяжелых пушек. Значит, шведам в этой надежде можно было не жалеть пороха и орудий при переправе. Свезенная в Батурин заблаговременно Мазепой артиллерия была во всяком случае более многочисленной, чем та, которая оставалась в руках шведского короля после потери под Лесной обоза Левенгаупта. Шведы спешили к Батурину и, форсировав перенраву через Десну, убеждены были, что если они задержались у переправы, то и русские, бывшие под начальством Гордона, тоже задержаны этой шведской операцией. Однако они очень скоро узнали о страшном ударе, их постигшем: русские оказались несравненно оперативнее, чем Карл о них думал. Меншиков, отрядив Гордона к Десне, сам двинулся не к Десне, а к Сейму, именно затем, чтобы, опередив шведов, захватить все запасы в Батурине и дотла уничтожить столицу изменника.
      С большим опозданием, только 4 ноября, Шереметев, будучи в Воронеже, узнал, что шведы уже переправили всю свою армию через Десну между Мезовом и Псаревкой. Никаких наступательных действий с русской стороны не предполагалось, и все ближайшие распоряжения Шереметева были направлены к тому, чтобы, отступая, "закрыть пехоту" от неприятеля кавалерийской завесой. Инфланту и Флюгу посланы были соответствующие распоряжения. Драгунские полки должны были "смотреть на неприятельские обороты". Обо всем этом Шереметев сообщил и не подчиненному ему князю Меншикову{52}.
      В своем рассказе о разорении Батурина Георгий Конисский утверждает, якобы Меншиков вывез оттуда (из арсенала) 315 пушек. Это повторяют и позднейшие историки Батурина{53}.
      Немудрено, что Петр так беспокоился в эти тяжкие дни, после 28 октября, когда он в Погребном (Погребках) получил поразившее его, как громом, абсолютно нежданное известие об измене Мазепы, вплоть до 2 ноября, когда Меншиков сообщил ему, что он овладел Батурином. Громадная батуринская артиллерия явилась бы серьезнейшим приращением шведской военной силы.
      Но уже вечером 2 ноября 1708 г. Петр получил от Меншикова "зело радостное писание" о взятии и полном разгроме и сожжении Батурина и о колоссальной добыче, доставшейся русским. Прежде всего, конечно, царь озаботился, чтобы "такую великую артилерию", захваченную в Батурине, переправить поскорее в Глухов. Царь повторно указывал Меншикову на опасность, как бы шведы, уже перешедшие через Десну и спешившие к Батурину, не помешали вывозу "такой великой артилерии"{54}. Опасения Петра были напрасны. Меншикову удалось вывезти все, что не сгорело в Батурине при его полном разгроме. Шведы опоздали, и Батурин стал в истории нашествия Карла XII одним из последовательных этапов на роковом пути его армии к полной гибели.
      Многое способствовало этой неудаче шведов, потерявших такие богатые возможности в Батурине. И при более внимательном анализе мы должны будем прийти к заключению, что одной из причин была народная война, повелительно вторгавшаяся во все расчеты шведского командования.
      Почему опоздали шведы к спасению Батурина? Потому что они вплоть до 21 октября 1708 г., когда эмиссар Мазепы шляхтич Быстрицкий явился к Карлу XII в Пануровку с письмом от гетмана, вовсе не знали, исполнит ли или не исполнит Мазепа свои давние обещания. А почти ежедневно в ставку короля приходили весьма недвусмысленные известия: там крестьяне зарубили отделившийся от главных сил шведский отряд, тут перехватили и уничтожили пикет, там черкасы (т. е. северские украинцы) ушли из своих деревень, спрятав куда-то или утащив с собой все запасы. Как-то непохожа была в сентябре и октябре 1708 г. Украина на страну, готовую по сигналу Мазепы перейти вдруг на сторону шведов. А если так, то шведам казалось нужным непременно устроиться на зимние месяцы в Стародубе и Новгороде-Северском, исправив неудачу генерала Лагеркроны. И Карл идет из Костеничей к Стародубу, к Новгороду-Северскому, но взять их не может, и круто поворачивает от Новгорода-Северского на юго-запад к Десне, потеряв на этой оказавшейся решительно бесполезной и неудачнейшей прогулке много драгоценных дней. Здесь, в Пануровке, он узнает, что все-таки Мазепа сдержал свое слово, и 28 октября уже не в Пануровку, куда приезжал Быстрицкий, а в село Горки является сам Мазепа с 2 тыс. казаков (остальные разбежались) к королю с верноподданническими уверениями. Но шведы были неправы, укоряя Мазепу в опоздании. Та же народная война, то же все более обозначавшееся решительное нежелание украинского, как сельского, так и городского, населения изменить России, т. е. именно те явления, которые заставили генерал-квартирмейстера Карла XII Гилленкрока тщетно стремиться прочно и безопасно устроить армию в Стародубе и Новгороде-Северском на зиму, не позволили Мазепе действовать более решительно и открыто перейти на сторону шведов не в конце, а в начале октября. Не мог он этого сделать, потому что знал, до какой степени немыслимо будет с успехом выдержать неизбежную осаду Батурина русскими войсками при помощи только своих, мазепинских, украинских сил. Будто мог он хоть три дня держаться против русских без шведской помощи! Он-то ведь еще яснее видел, что если у него есть какая-либо реальная сила, то она не в горсти его сторонников, а в шведском лагере, и, пока шведская армия описывала этот громадный, столько драгоценных дней поглотивший, оказавшийся совсем неудачным и ненужным зигзаг от Костеничей на восток к Новгороду-Северскому, а от Новгорода-Северского в обратном направлении к Пануровке, Мазепа должен был ждать и никак не мог начинать действовать, потому что твердо знал, что единственное для негл и его сторонников безопасное место будет не в Батурине, а в свите короля Карла XII, и это соображение было подтверждено, когда он увидел, как быстро тает от дезертирства казачий отряд, который он вел к шведскому королю.
      Итак, вовсе не случайным было опоздание шведов и мазепинцев к Батурину, так много и так непоправимо утерявших эти первые два ноябрьских дня 1708 г. Столица изменника, богатая, снабженная обильнейшими боевыми припасами, оказалась одиноким островом в море народной вражды. На зиму глядя, шведская армия совсем для себя неожиданно осталась без обещанного обильно снабженного пристанища, без полных доверху складов продовольствия и боеприпасов, без погребов прекрасного русского пороха, без многих десятков, если и не сотен, исправных пушек. Если мы вспомним, что впоследствии, в день Полтавы, в бою у шведов действовали лишь четыре пушки (из тридцати двух еще у них тогда бывших) именно вследствие отсутствия пороха, то мы поймем, чем оказалась в конечном счете для шведской армии потеря Батурина.
      Первая реляция, полученная в шведском штабе спустя несколько дней после прибытия Мазепы, сообщала о полном разгроме и сожжении Батурина.
      Мазепа не скрыл своего отчаяния от Орлика. "А когда переправившиеся Мазепа с войском шведским через Десну получил первую ведомость о взятию и спалению Батурина, жалосным был, и сказал тые слова: злые и нечастливые, наши початки! Знатно, что бог не благословит моего намерения, а я тем же богом засвидетельствуюся, что не желалем и не хотелем (sic. - Е. Т.) христианского кровопролития...", и дальше Мазепа говорил Орлику о том, будто он хотел из Батурина писать царю, благодарить за прошлое ("за протекцию"), хотел заявить, что украинцы, "как свободный народ", переходят "под протекцию короля шведского" и т. д. и т. п. И тут впервые определенно высказал, что Украина не пойдет, вероятно, за ним: "уже теперь в нынешнем нашем нещастливом состоянии все дела иначе пойдут, и Украина, Батурином устрашенная, боятися будет едно с нами держать".
      Из свидетельства Орлика (а ему не было в данном случае причины лгать) мы видим, как мало был уверен Мазепа в том, что украинский народ пойдет за ним, как он терзался сомнениями в успехе, еще только пускаясь в эту опаснейшую авантюру. Его погубило преувеличенное мнение о военных силах шведского короля.
      Но если он был разочарован на самых первых порах тем, что шведы не успели спасти Батурин, то и шведы не могли не видеть; что Мазепа и в своих латинских письмах и в своих устных латинских приветствиях наговорил и наобещал гораздо больше, чем дал на самом деле. Гетманская столица Батурин была взята совсем небольшим отрядом Меншикова, ве испытавшим в сущности сколько-нибудь серьезного сопротивления. Деревни и города враждебны, люди убегают, исподтишка нападают, не дают ничего даже за деньги, прячут или жгут припасы. Кто же собственно этот "старик с польскими длинными усами" (как его обозначают шведы)? "Государь Украины", "потентат запорожцев", новый могущественный вассал и союзник или беглец, ищущий с маленькой кучкой спутников пристанища? Обе стороны имели основание быть разочарованными. Таково было начало. Продолжение оказалось несравненно хуже.
      И все это "разорение" Батурина произошло, когда в нескольких переходах от места действия уже была на походе вся шведская армия и гетман Мазепа со своими казаками. Нельзя было себе представить более яркой и убедительной демонстрации слабости, даже полного бессилия мазепинского движения. Не было объяснением то обстоятельство, что Батурин был плохо укреплен. А какие города на Украине, да еще в начале шведского вторжения, были сколько-нибудь хорошо укреплены? Ведь очень характерно свидетельство Адлерфельда, что во всей этой стране были такие же плохие укрепления, как в Батурине, и что "самая сильная здешняя крепость в других странах могла бы сойти самое большее за малый домик (une bicoque)"{55}. А ведь оруженосцу Карла XII, прославляющему на каждой странице своего героя, очень не хотелось признать, что ни Стародуба, ни Новгорода-Северского, ни Полтавы (долгую безуспешную осаду которой он еще видел) шведам так и не удалось взять, а ничтожный, будто бы совсем почти неукрепленный Веприк им стоил, как увидим, тяжких людских потерь. Ему хотелось бы, напротив, скрыть, что даже таких жалких укреплений на Украине шведы не могли взять, те самые шведы, которые победителями входили в Варшаву, Краков, Лейпциг, Дрезден, перед которыми трепетал Копенгаген, перед которыми унижалась Вена. Если Батурин сдался без боя при таких благоприятных для него условиях, значит Украина за Мазепой не идет, и те, кто будто бы стоит на его стороне, на самом деле толком не знают, чего от них хочет пан гетман и к чему он затеял переход на сторону вторгшегося врага.
      "Батурин достали не со многим уроном людей", - отмечает в своем "Журнале" Петр, и он не удостаивает даже говорить о штурме, потому что сопротивление было очень уж слабым. Ни малейшего признака сопротивления царским войскам со стороны несчастного, обманутого населения не было, да немного его оказалось и со стороны единомышленников "первых воров полковника Чечеля и генерального есаула Кенигсена" (по ошибке вместо Кенигсека).
      Допрошенный спустя несколько дней после взятия Батурина Меншиковым сотник Корней Савин рассказал, как "король и Мазепа пришли к Батурину и стали над Сеймом и ночевали по разным хатам. И Мазепа, видя, что Батурин разорен, зело плакал". Но вместе с тем сокрушающийся изменник тут же приказал, чтобы сотники (какие случились, очевидно, спасшиеся при разгроме Батурина) "со всем борошнем в готовности (sic. - Е. Т.) к походу к Москве были по празднике Рождества Христова"{56}.
      После гибели Батурина шведская армия оказалась в чужой стране, окруженная ничего ей не доставляющим населением, ищущая, где бы укрыться на зиму, и не имеющая почти никакой возможности, брать города ни штурмом, ни активной осадой.
      Слабы и плохи были наскоро создаваемые укрепления большинства украинских городов, но и шведская артиллерия к концу похода становилась все хуже и слабее. Мало было пороху у гарнизонов этих городов, но у шведов пороху было еще меньше.
      Князь Борис Куракин, возвращаясь из-за границы, попал в армию Шереметева как раз накануне раскрытия измены Мазепы. Будучи в Погребках, он одновременно с Петром узнал об этой тревожной новости. Петр послал Куракина в Глухов для участия в организации выборов нового гетмана, и он был свидетелем восстания народа против мазепинцев: "Во всех местах малороссийских и селах были бунты и бургомистров и других старшин побивали"{57}.
      От обгорелых развалин Батурина шведы пошли в Ромны в начинавшуюся уже лютую зиму того года. Шли они полуголодные в своих потертых мундирах и шинелях из некогда награбленного в Саксонии сукна. Порох очень экономили, и все больше приходилось пускать в ход холодное оружие. А казачьи отряды, наблюдавшие в отдалении за идущими колоннами, уже так осмелели, что в самом центре шведской армии, "прокравшись между двумя колоннами", как пишет Адлерфельд, убили генерал-адъютанта короля Линрота и несколько человек его свиты и умчались безнаказанно.
      Еще в первый период наступления, до начала ноябрьской стужи, положение в шведской армии было не весьма утешительное. "Взятой швецкой полоняник", захваченный 21 октября (1708 г.), показал о крупной части (два полка конницы и три полка пехоты), что в тех полках осталось 40 или 50 человек на роту, половина нормального состава: "а больных в тех полках многое число, на возу по четыре и по пяти человек везут, а подвод нет, весть не на чем. А провианту хлеба никакова нет, мелют и горох варят, тем кормятца"{58}.
      5
      В эти очень неспокойные дни быстро множились, однако, благоприятные признаки, указывавшие на беспочвенность ц обреченность изменнического предприятия Мазепы. Не успел Петр порадоваться успеху Меншикова в разгроме Батурина и, главное, в необычайной легкости, с которой удалось уничтожить это изменническое гнездо, едва только после глуховской церемонии анафематствования Мазепы царь прибыл в Ржевку, как ему сообщили и другую многознаменательную новость: "черкасы мужики в некотором местечке, при Десне стоящем, с полтараста человек шведов порубили и в полон взяли". Этот крупный факт активного украинского народного сопротивления шведскому агрессору был, конечно, особенно отраден и показателен в первые буквально дни после открытия измены Мазепы{59}.
      Выборы нового гетмана в Глухове прошли совершенно спокойно. Повторилась обычная картина вступления русских войск в город: "Гарнизон как наш сюда вступил, то вся чернь зело обрадовалась, токмо не гораздо приятен их приход был старшине здешней, а наипаче всех здешнему сотнику, который поехал к господину фелтмаршалу Шереметеву купно с Четвертинским князем. И сказывают многие здешние жители, что он весьма мазепиной партии... и про Четвертинского сказывают, что тех же людей", - пишет Петру Яков Брюс 31 октября 1708 г.{60}
      Народная война и появление партизанских отрядов были тем опаснее для шведов, что им приходилось разбрасывать свои очень уменьшившиеся силы по большому пространству.
      В конце ноября 1708 г. в Москве были получены сведения, что у Карла налицо 26 тыс. человек, потому что Левенгаупту удалось в свое время спасти от разгрома под Лесной меньше, чем сначала сообщалось, а именно, будто всего 3 тыс. человек (это было неверно, спаслось 6700 человек). Эта армия была разбросана на зимних квартирах между Батурином и Нежином. Но каковы были эти "квартиры" после того, как местность вокруг Батурина была почти так же опустошена, как и сам сожженный Батурин, - этого мы в точности не знаем. В Нежине шведов не было, главная их квартира в это время была в Ромнах. По сведениям английского посла, эта зазимовавшая на Украине шведская армия очень нуждалась не в провианте, но в артиллерийских снарядах и в боевых припасах вообще. Витворт уже знал, что шведы очень рассчитывали на артиллерию и боеприпасы, собранные Мазепой в Батурине, и знал также, что все это добро попало в руки русских войск{61}.
      Народная ненависть сначала в Белоруссии, потом в Северской Украине, потом в Гетманщине, потом в Слободской Украине лишила шведов материальной базы (и до такой степени, что доводила местами и временами шведских солдат до голодной смерти). Она выставила против агрессора невидимых, внезапно появляющихся и внезапно исчезающих бойцов, которых в случае плена ждала смерть с предварительными пытками, но которые этим все-таки устрашались мало. Гарнизоны укрепленных пунктов получали огромную поддержку со стороны населения, принимавшего деятельное участие в обороне. Борцы народной войны истребляли шведов, которые по какой-либо своей оплошности попадали в засады, против них сооружаемые крестьянами. Наконец, никогда бы официальная военная разведка Шереметева, Меншикова, Боура, Репнина, Скоропадского не могла доставлять так исправно, так часто и так точно сведения о всех передвижениях врага, как это делало дружно население тех мест, через которые проходило шведское войско и где оно располагалось хотя бы на короткий срок. О таких сравнительно более долговременных стоянках, как, например, Ромны, или Гадяч, или Будищи, нечего и говорить. Колоссальную, незаменимую политическую роль, в частности, сыграла народная война украинского населения в роковые октябрьские и ноябрьские дни мазепинской измены. Последствия этой измены были ликвидированы именно народным сопротивлением, которое в Левобережной Украине сделало столицу изменника Батурин как бы одиноким островком среди моря народной ненависти, лишило изменников всякой поддержки и осудило на полную гибель. И разве только уничтожение этого изменнического гнезда ликвидировало измену Мазепы? Батурин был лишь одной, правда, очень крупной и яркой, иллюстрацией общего положения.
      Ко всему сказанному должно прибавить еще одно. Когда Карл XII обретался в феврале и марте 1708 г. в Сморгони и в Радашкевичах, то ведь одним из тех предположений, которые окончательно заставили короля решиться идти прямо в Москву, была мысль, что когда шведский король будет совершать свой достославный поход на Смоленск-Можайск-Москву, то в подмогу ему произойдет вторжение союзной польской армии по линии Днепр-Киев-Чернигов-Белгород-Курск. И ведь на этой линии была также непосредственная заманчивая цель: Белая Церковь, т. е. другая столица Мазепы, так же богато снабженная, как был снабжен Батурин. Что же сделало абсолютно невозможным даже начать это движение из Польши на Правобережную, а оттуда на Левобережную Украину? Не только присутствие небольших сил Д. М. Голицына, но опять-таки народное раздражение и негодование, которыми в Правобережной Украине готовились встретить польское вторжение. Не забыта была и та ярость, с которой Палий, народный вождь правобережных украинцев, столько лет воевал против польской шляхты. Сдача без попытки сопротивления укрепленной, великолепно снабженной провиантом и боеприпасами Белой Церкви генералу Д. М. Голицыну наглядно показала полнейший, безнадежный провал мазепинско-шведского дела в Правобережной Украине. Всякая мысль о походе на помощь Карлу, которая сидела в скорбной голове Станислава Лещинского должна была быть после этого оставлена. Мало того. Все поведение населения Правобережной Украины говорило о том, что поляков в случае их вторжения ждет такая яростная всеобщая, истинно народная война, которая даже превзойдет своими размерами и озлобленностью ту упорную борьбу, которую встретили шведы на Левобережной Украине. Традиции совсем недавней палиивщины были живы, и даже не требовалось встреченного ликованием на всей Украине известия о том, что .Палий возвращен из ссылки и едет с Енисея к себе на Киевщину, чтобы еще более подогреть все эти стародавние чувства классовой вражды к польской шляхте, осложненные к тому же национальной и религиозной рознью.
      Судя по всему, в случае окончательной шведской победы Украина становилась в вассальные отношения не непосредственно к Швеции, но к Польше. Как и в других случаях, крайне трудно уловить в точности намерения Карла XII. Конечно, в интересах Мазепы было стать вассалом Карла XII, а не польского короля Станислава Лещинского. Но слишком ничтожной была помощь, которую он оказал Карлу XII, и слишком важно было для Карла укрепить авторитет в Польше посаженного им на польский престол подставного, "соломенного" короля. И, очевидно, на походе именно Мазепе король шведский приказал писать письмо Станиславу Лещинскому с просьбой спешить к шведам, чтобы не опоздать к окончательной развязке, к генеральному бою.
      Но Карлу и Мазепе не повезло: посланный к Станиславу с письмом Мазепы тайный лазутчик был по дороге перехвачен русскими в начале января 1709 г. и привезен в Киев, откуда Голицын и послал об этом Меншикову в русский лагерь "приятнейшее писание" о поимке "шпига (sic. - Е. Т.) и с копиею с писма мазепина, к Лещинскому, писанного", и с результатами допроса ("роспросными речьми пойманого шпига"){62}.
      В этом (перехваченном и поэтому дошедшем до нас) письме Мазепы к Станиславу Лещинскому гетман поминает прежде всего, что это уже второе письмо: "Juz to powtorny list". Письмо написано по-польски в перемежку с латинскими вставками, так как Мазепа любил щеголять знанием латинской грамоты. Ссылаясь на это первое свое письмо, гетман пишет о "выражении своего подданического подчинения" королю Станиславу{63}. Письмо писано из Ромен 5 декабря 1708 г. Изменник говорит, что от имени всей Украины (caley Ukrainy voto) просит польского короля "при таком смутном положении вещей (in hoc turbido rerum statu) двинуть победоносной рукой" для защиты украинцев. По-видимому, в самом деле Карл XII уже успел убедиться в том, что особой пользы переход Мазепы на его сторону шведскому походу не принес и что край остался верен России. А поэтому главную пользу, которую король мог еще извлечь из измены гетмана, он уже стал усматривать в том, чтобы Мазепа приманил к участию в войне Речь Посполитую. Но этого можно было достигнуть, пообещав присоединение Украины к Польше. Нет никакого сомнения в том, что и Мазепе было гораздо выгоднее объявить себя вассалом Швеции, а вовсе не ненавистной украинцам Польши, и Карлу XII тоже не было расчета отдавать полякам богатую Украину, завоевываемую с такими страшными трудностями шведской кровью.