е. разорением дороги, по которой они шли. Но они не учитывали другого: ведь по обе стороны дороги были места, где не побывала русская конница и которые она вовсе не затронула и не могла затронуть, потому что не хватило бы ни времени, ни сил, поэтому генерал-квартирмейстер Гилленкрок имел, казалось бы, основание рассчитывать на добровольный подвоз и продажу продуктов из этих подальше расположенных деревень. Но здесь уже начала сказываться народная борьба против агрессора. В Литве крестьяне еще доставляли шведской армии продукты, но в Белоруссии ни деньгами, ни насилием ничего почти добыть было невозможно. Значит, должно было рассчитывать исключительно на свой собственный обоз. Карл велел еще до выступления своего из Минска дать знать Левенгаупту, чтобы он, уже давно собиравший громадный, невиданный до той поры в шведской армии, обоз, шел из Курляндии и возможно скорее присоединился к армии. Расчет (так казалось) был правильный: запасов, имеющихся у армии в Минске, хватит на три месяца, т. е. с избытком на время, нужное для вторжения в Смоленскую область. А там, от смоленско-польской границы до Москвы, армию будет продовольствовать колоссальный "движущийся магазин" Левенгаупта, и, что еще важнее, Левенгаупт привезет артиллерию и боевые запасы, которых было желательно иметь в возможно большем количестве.
      Все эти расчеты оказались неверны. И минских запасов не хватило при полных рационах на три месяца, и Левенгаупт не пришел с обозом вовремя, а пришел с большим опозданием и без обоза, который попал отчасти в лесные чащи и топи белорусского Полесья, а отчасти в руки русского летучего отряда ("корволанта") под Лесной.
      6
      Петр с самого начала был уверен (и это было для того момента совершенно справедливо), что Карл не намерен тотчас идти на Украину. "О переборе неприятелском (чрез Сапежинскую Березину - Е. Т.) и что оной вас тем обманул.., о том я уже писал на прошлой почте; и преж сего говаривал, что конечно пойдет к сим места, а не на Украину, что уже и в самом деле явилось"{22} , - пишет царь Меншикову 28 июня 1708 г. и укоряет Александра Даниловича за легковерие, что он принял за чистую монету нарочито распространяемые неприятелем ложные слухи. Сидя в Нарве, Петр гораздо яснее видит всю обстановку, чем его генералы. Например, ему не нравится позиция Репнина в Могилеве, слишком далеко от Двины. Петр укоряет в допущенных ошибках не только Меншикова, но и фельдмаршала Шереметева в особом письме к нему, писанном в тот же день{23}.
      Петр ждал, что шведы нападут на Ингрию и Петербург и что военные действия разыграются на севере, в Ингрии, Пскове, и что главная шведская армия так или иначе свяжется с операцией Любекера. Но вот Карл перешел через Березину и двинулся дальше на восток, к Днепру.
      Петр с обычной своей проницательностью очень хорошо понял, что Карлу XII удалось пойти той дорогой, которая как раз и была предусмотрена, и что Меншиков напрасно думает, что шведы перейдут Днепр у Быхова и пойдут на Украину. Царь полагал, что даже если они двинутся к Днепру, то и в таком случае они пойдут не на юг, а на север: "Получил я другое писмо (пишет Петр Меншикову. - Е. Т.), что неприятель вас обманул и переплавливаетца в ыном месте (через - Е. Т.) Березу... А что тут же пишешь, ваша милость, что швед намерен Днепр перейтить ниже Бы.хова, и в том я также боюсь, дабы равным способом, как на Березе, нас не обманул, и ответчи к Днепру, а сам через Двину к Лукам и далее со всеми своими войсками случитца и отрежет Ингрию"{24}.
      И, действительно, в тот момент, в середине июня 1708 г., Карл вовсе еще не думал вести войну на Украине. Почти два месяца еще оставалось до того сентябрьского дня, когда, придя в Стариши, на вопрос Гилленкрока о дальнейшем плане король дал изумивший и испугавший генералов ответ, что "у него нет никакого плана", а затем внезапно отдал приказ поворачивать к югу.
      23 июня 1708 г. в Могилеве состоялся большой русский военный совет, "генеральный конзилиюм". Вот как представляли себе ближайшие шаги Карла при твердо уже решенном скором вторжении в русские владения. Неприятель, "прошед трудные пасы", придет к Днепру и перейдет реку либо в Могилеве, либо в Быхове. Затем предполагалось, что шведы, переправясь через Днепр, пойдут или на Украину, или на Гомель и Смоленск. Тогда, отступя от Днепра "мили по две или по три", следить за "оборотами неприятельскими" и, отступая, пытаться задерживать его продвижение. А если он переправит лишь некоторую часть, которую возможным найдут атаковать, то напасть на нее. Если же неприятель, не переправляясь через Днепр, пойдет на Витебск, а оттуда "за Двину будет правитца", то и русским снова переправиться на правый берег реки и, "где случай позовет", пересекать ему по возможности путь. Если неприятель пойдет "на Поречье к Смоленску или мимо Смоленска на Дорогобуж", то и нашему войску идти к Поречью. Если неприятель "пойдет глубже к нашей земле", то гарнизонам Полоцкому, Быховскому и Полонному "борониться до крайней меры". Гетману Мазепе "быть при Киеве", а его войскам велено идти к Гомелю и ожидать указа из главной армии, и если неприятель пойдет к Смоленску иди к Витебску, то "итти... куда поволено будет"{25}.
      Этот краткий протокол ясно говорит, что, не зная точно, куда направится Карл XII, решено было отступать, обороняясь, и усилить "до крайней меры" оборону, когда швед "пойдет глубже к нашей земле". По-видимому, наше верховное командование-с самого начала подготовки шведов к вторжению больше учитывало, что Карл будет стремиться идти на Москву все-таки неюжным путем, а на Смоленск, и что войскам Мазепы нужно будет подняться к северу, к Гомелю и Витебску, чтобы искать. неприятеля, а не ждать его на Украине. Поворот круто к югу в огромный обход прямого (смоленского) пути к Москве не походил на обычную стратегию шведского короля. Когда переправа Карла состоялась 18 июня ниже Березины Сапежинской, Меншиков писал царю, что он ждал переправы у Быхова и что неприятель намерен "приниматься" на Украину. Но на военном совете об Украине помянуто было лишь один раз. Да и фактически король пошел вовсе не на Быхов, а именно через Березину с дальним прицелом на Смоленск.
      7
      Первое крупное столкновение шведов с русской армией состоялось под местечком Головчином.
      В ночь с 3 на 4 июля шведы напали на "корпус" Репнина, т. е. на отряд в 5-6 тыс. человек, являвшийся частью левого" крыла русской армии, расположенной между Климковичами и Головчином и находившейся под общим командованием фельдмаршала Шереметева. Битва продолжалась около четырех часов, причем Репнин и командовавший кавалерией генерал Голъц после упорного боя должны были отступить. Репнин был отделен от Шереметева примерно 3 километрами очень болотистой, трудно проходимой местности, и фельдмаршал не мог вовремя его поддержать. Русская кавалерия трижды ("тремя волнами", как пишут иностранные историки) атаковала конницу Реншильда, но успеха не имела. Вся армия Шереметева, не участвовавшая в этом бою при Головчине, отступила и соединилась с потерпевшим отрядом Репнина. Как всегда в те времена, обе стороны старались в своих показаниях преувеличивать потери врага и недооценивать свои собственные. Шведы утверждали, что русских погибло около 6 тыс. человек, а русские признавали лишь 547 убитыми, 675 ранеными и 630 пленными. Шведские потери русские исчисляли в 2 тыс. человек. Во всяком случае 6 тыс. человек отряды Репнина и Гольца, участвовавшие в бою, уже никак потерять не могли, так как в общей сложности с нашей стороны сражалось не более 8-9 тыс. человек, а что русские после упорного боя отступили в порядке, хотя часть обоза я несколько орудий было брошено в болотах, и что панического бегства, при котором больше всего теряют отступающие, не было, это явствует и из шведских, крайне всегда хвастливых, показаний. Но, конечно, победа была на стороне шведов.
      Русская армия стала в Горках (Шереметев со всей пехотой, кроме нескольких полков) и в Шклове (вся конница и те пехотные полки, которые отделены были от всей пехоты, стоявшей в Горках).
      Победа Карла XII при Головчине была победой тактической. Шведский король, высоко талантливый тактик, в трудных условиях искусно провел и сосредоточил все свои силы против Репнина, миновав главные русские воинские соединения, удачно распоряжался в бою, обнаружил, как всегда, личное полное бесстрашие. Все это так. Но, как всегда, наступил момент, когда стратег должен был решать, как использовать одержанную победу в общих интересах всей кампании, т. е. когда тактик должен был уступить место стратегу. И тоже, как всегда, обнаружилось, что выдающийся, талантливый тактик и решительный, бесстрашный воин Карл XII оказался совсем плохим политиком и что поставленная им себе и своей армии основная политическая цель нереальна, недостижима при имеющихся в распоряжении шведов силах. А при такой постановке невозможной политической задачи найти хорошее стратегическое решение было мудрено, даже если бы шведский король был так же щедро одарен от природы стратегическими талантами, как был он одарен талантом тактика. Самые восторженные шведские почитатели Карла XII всегда признавали, что все чисто военные ошибки и неудачи шведского короля случались с ним в области именно не тактики, а стратегии. Но, повторяем, при роковой, порочной и непоправимой ошибке в постановке основной политической цели даже и гениальный стратег не может иметь окончательного успеха. Это спустя сто лет после Северной войны доказал на своем примере Наполеон.
      Вот Карл в Могилеве, который он занял после битвы при Головчине, он велит навести мосты через Днепр, переходит через реку. А что же дальше?
      Выбраться из болот, идти прямой дорогой на Смоленск - Можайск - Москву. Так ожидали и в русской ставке. Петр приказал царевичу Алексею немедленно ехать в Дорогобуж и Вязьму, организовать там склады провианта для армии и укрепить подступы к этим городам. И Алексей уже 11 августа выехал туда. Конечно, подобное движение к цели по прямой линии, движение молниеносное, больше всего соответствовало тому, что можно называть стратегией Карла XII. Победа при Головчине окрылила и короля и его штаб. Если удалось отбросить русских, загораживавших путь к Днепру, и затем перейти со всей армией беспрепятственно на левый берег реки, то почему же нельзя идти дальше, одним-двумя сражениями отбросив в сторону русских, если они попробуют заградить путь к Москве? Но тут представилось затруднение. Русские создадут пустыню и до Смоленска, и за Смоленском, и шведская армия погибнет от голода, если идти, не дождавшись Левенгаупта с его колоссальным обозом.
      Хотя победа под Головчином досталась шведам довольно дорого, Петр был крайне недоволен командным составом, винил Репнина и Чамберса в важных недосмотрах, ошибках и небрежностях и даже предал их военному суду, который и признал их виновными. Репнин и Чамберс были разжалованы{26}. Но Петр впоследствии помиловал обоих, и они выслужились. Царь обоих ценил как храбрых и дельных генералов, но не желал оставлять без внушительного урока начальников, оплошавших в той или иной мере в такую грозную военную годину.
      "Головчин оказался тем местом, над которым в последний раз взошла звезда счастья Карла XII", - признает шведский историк Кнут Лундблад{27}. Дальше короля ждал долгий, мучительно трудный осенний, зимний и весенний поход, с бесконечными отступлениями русских малых кавалерийских партий, причем каждое такое отступление Карл и его штаб спешили регистрировать как победу. Но после Головчина Карл XII встретился с русской армией в настоящем большом бою, где он лично командовал, лишь спустя одиннадцать месяцев - под Полтавой.
      За эти одиннадцать с лишком месяцев между Головчином и Полтавой у шведов была лишь одна очень крупная битва, но Карл в ней не участвовал лично: это было тяжкое поражение Левенгаупта под Лесной. Один из военных историков, писавших о Головчине (фон Галем), сказал по поводу этой битвы: "Это была настолько дорого купленная победа, что Карл мог бы догадаться, что он имеет (в лице русских. - Е. Т.) прилежных учеников, которые вовсе не заслуживают его презрения".
      Тут можно было бы возразить, что русские "учились" у Карла вовсе не военному искусству, напротив, с этом отношении они шли путями, очень мало общего имеющими с тактикой шведского короля. Но русские "учились" в том смысле, что они изучали тактику и стратегию Карла и тем самым овладевали уменьем пользоваться его ошибками, и если как тактик он и одолел их (в последний раз) при Головчине, то как стратег он оказался в начинавшемся походе ниже Петра и его генералов, которые потому и одержали решившую все сокрушительную победу над Карлом в конце похода, что в самом деле прилежно учились побеждать его, именно наблюдая его опрометчивые действия.
      Но так как Карл и его окружение, в полную противоположность русским, абсолютно ничему не хотели "учиться" и даже ни разу и не попробовали хорошенько поразмыслить над стратегией и тактикой врага, которую они не удостаивали наблюдением, то они продолжали тешить себя иллюзиями вплоть до дней разгрома под Полтавой и позорнейшей сдачи под Переволочной.
      И эта последняя в жизни Карла победа в открытом поле под Головчином в большом бою лишь укрепила его презрение к врагу, медленно, но верно, готовившему шведам полную гибель.
      После Головчина наступил перерыв в военных действиях. Петр стоял в Горках (с 13 июля по первые дни августа), "а знатных действ не было, ибо король шведский в то время с войском своим стоял у Могилева безо всякого действа".
      Отступление русских войск после Головчина в течение всего июля и августа продолжалось планомерно, с "оголожением" территории, куда вступал неприятель, время от времени тревожа шведов внезапными нападениями. Так было в начале вторжения, когда шведы производили рекогносцировки у Березины, продираясь "сквозь непроходимые леса и болота на 15 миль и понеже те места повсюду были разорены и опустошены, то не токмо провианта, но ниже фуража тамо обреталось где великую скудость они имели, и в лесу, во многих местах учинены были засеки".
      8
      В начале августа Петр в Горках впервые получил точное сведение, что часть неприятельских войск направляется к Пропойску. Тотчас же, 8 августа, Мазепе велено было посылать конные полки к угрожаемому пункту. Отныне с каждой неделей положение тайного изменника становилось все труднее. Его интересы требовали под каким угодно предлогом не посылать украинские войска на север, а оставлять их при себе на Украине, в то же время действуя так, чтобы не возбуждать подозрения в Петре. Отвечая Петру 16 августа из Русанова, он ссылается на то, что "уже" отправил "давно" нужные силы к Пропойску, а сам он будет стоять "недалече от Киева за одиннадцать миль в средине Украины". И притом еще просит "доземным челобитном", чтобы царь разрешил ему "воспять с походу возвратить" два полка: Переяславский и Нежинский, уже было отправленные к Смоленску{28}. В таком же роде Мазепа действовал еще больше двух месяцев и ухитрялся не возбуждать сомнений ни в царе, ни в Шереметеве, ни в Меншикове.
      Наступали критические дни этой начальной стадии похода. 21 августа Шереметев перешел с тремя дивизиями через реку Сожу, а спустя два дня он донес царю, что неприятель повернул от Черикова к местечку Кричеву. С этого момента велось пристальное наблюдение за неприятелем, потому что речь шла, очевидно, о намерении Карла идти намеченным раньше путем - на север, на Смоленск. "С конным казацким войском переправились реку Сожу и стоим под местечком Чериковым, от неприятеля в 2 милях, и смотрим на неприятельский оборот, куда повернетца"{29} , - доносил Петру капитан-поручик Петрово-Соловово 28 августа. 26 августа генерал Верден получил приказ Петра идти с пехотными полками к Смоленску. 31 августа Верден со своими семью полками уже стоял в 2 верстах от Смоленска.
      Карл стоял в Могилеве, куда вошел после головчинского боя, и его стоянка не могла назваться очень спокойной.
      Шведский капрал, взятый уже после занятия Могилева Карлом, показал, что в шведской армии свирепствуют голод и болезни от недостатка провианта, и люди питаются тем, что выкопают из-под земли, в полках нет комплекта ни людей, ни лошадей, припасов не хватает по неделям. В войске говорят, что король идет на Смоленск, и "буде войска наши не дав бою отступят, то намерены будто разложить войска около Смоленска в квартеры для отдыхания... А чтоб итить на Украину о том он не слыхал". Важно отметить, что в шведском стане начали смутно догадываться, до какой степени русское отступление не позволяет непрерывно наступать и углубляться в Россию. И, по-видимому, Смоленск, а вовсе не Украина представлялись ближайшим этапом и остановкой для отдыха{30}.
      Казаки умудрялись по ночам переплывать через Днепр и угонять у шведов лошадей. Производились беспокоившие шведов смелые налеты на правом берегу Днепра, который вовсе не был во власти шведов, если не считать очень близких окрестностей Могилева. Например, в Смольянах внезапно был атакован в замке генерал-адъютант Карла генерал Канифер, его охрана была разгромлена, а сам он был уведен казаками и 3 августа 1708 г. был доставлен к Петру в Горки{31}. Допрос Канифера не выяснил ближайших намерений Карла. Пленный генерал Канифер был лифляндец родом, сначала служивший в бранденбургской, потом в польской службе, а оттуда перешедший к шведам. Это был, очевидно, представитель характерной для того времени прослойки дворянского класса, кондотьер в штаб-офицерских чинах, нанимавшийся то к одной державе, то к другой. Он рассказал, что у короля только 30 пушек, что провианта очень мало, конницы 15 полков, пехоты 12 полков. Больных очень много, свирепствует кровавый понос. Показал он также: "Миру де в войске у них все и генералы гораздо желают, только королевской склонности на то не видать и не чает он, чтоб тот миф учинен быть мог чрез медиаторов (посредников. - Е. Т.), но разве де чрез пересылку меж обоими государи". Он дал характерную (и вполне согласную со всеми известными нам источниками) картину положения в главной ставке шведского короля: "О королевском намерении ничего он подлинно не ведает, для того что король ни с первыми генералами, ни с министрами о том не советует, а делает все собою и генералу квартермистру повелит о всех дорогах разведав учинить и подавать росписи себе... а консилиума (совета. - Е. Т.) он ни с генералами ни с министрами никогда не имеет, а думает он все один, только в разговорах выспрашивает и выслушивает, кто что говорит". Канифер все же прослышал, что король хотел пойти из Могилева на Москву прямым путем, но "понеже ныне слышит, что везде все вытравлено", то Канифер думает, что Карл пойдет к Украине{32}.
      Есть данные, что уже в самом начале шведского похода, когда неприятель имел в виду вторжение не через Украину, а из Белоруссии через Смоленск и Можайск на Москву, он заблаговременно рассылал прокламации на русском языке, а не на украинском, как позже, и направлял их в города, лежащие на линии Смоленск - Москва. Оказывается, что в Гданьске (Данциге) была типография, "цело друк слов словенских", которая печатала "множество всяких возмутительных писем", и эти письма шведы хотели "чрез шпионов посылать в край нашего государства". Поэтому Петр велел "везде сие объявить всем" и, в частности, послал в марте 1708 г. наказ именно в Можайск, воеводе Шишкину, чтобы он приказал эти "возмутительные письма" приносить, а воевода чтобы чинил строжайший розыск шпионам, которые хотят "тем обманом народ привести в возмущение"{33}. Ясно, что в это время с точки зрения шведов Можайск был одним из русских городов, который в сравнительно непродолжительном времени должен подвергнуться нашествию.
      Нужно отметить, что русские военачальники с самого начала войны обнаружили понимание, какая ставка в игре. Всякие столкновения и споры из-за компетенции сократились. Едва только выяснилось от разведчиков Боура, что Левенгаупт пойдет не в Ингерманландию, а на соединение с королем, как Апраксин, получив об этом известие, не дожидаясь никаких специальных распоряжений свыше, приказывает Боуру, "чтобы немедленно шел со всей своей дивизией в случение нашей армии и смотрел пути Левенгоуптова и держал сколько возможно". Апраксин знал, что Боур теперь для него потерян до конца войны и что ему, Апраксину, придется в дальнейшем бороться против Любекера, не рассчитывая ни на какую поддержку. Но он знал также, что отныне главная опасность грозит на московском направлении, и он не колебался и торопил присоединение Боура к Шереметеву. Как не похоже это на поведение фельдмаршала Огильви, перешедшего на русскую службу за прекрасное вознаграждение, даже и принесшего некоторую пользу в 1703- 1705 гг. по части организации русской армии (хотя наши военные историки вовсе не склонны преувеличивать эти заслуги): когда же шел вопрос о жизни или смерти русской армии в Гродно, то Огильви нашел время злобно ссориться с Меншиковым, докучать этой ссорой Петру, обижаться за нарушение его полномочий и разводить какую-то долгую полемику явно личного характера, не очень вспоминая об интересах страны, куда он нанялся на три года.
      Шведского короля с главной армией ждали на Двине, Левенгаупта в Пскове, Любекера в Петербурге. Во главе северной обороны царь поставил Федора Матвеевича Апраксина с подчинением ему Нарышкина, командовавшего в Пскове, генерал-поручика Боура в Дерпте{34}.
      В мае и июне на Дону разгоралось грозное восстание Булавина, с которым предстояла явно гораздо более опасная борьба, чем с только что бывшим астраханским{35}. Так мстила историческая Немезида, "неизбежный рок", так проявляло себя логическое развитие событий, так отвечал от времени до времени народ, расплачиваясь за гнет, за жестокое крепостное рабство, за эксплуатацию со стороны помещиков, за произвол приказных, за бесправие, за лихоимство - за долгие и жестокие неправды, от которых страдали массы.
      В этой обстановке английское правительство, по существу неизменно враждебное России, решилось на определенно недружелюбный шаг. Королева Анна поздравила шведского ставленника Станислава Лещинского с восшествием на польский престол. Уведомляя об этом Витворта, статс-секретарь Бойл предлагает послу "смягчить" (of softning) всякими способами неблагоприятное впечатление, которое будет произведено на царя этим поступком Англии, и тут же приказывает послу уверить Петра в "величайшей дружбе и уважении", которое королева "продолжает" питать к царю{36}.
      Вообще британское правительство в это время в полном соответствии с настроениями, порождавшимися противоречивыми слухами о военных действиях в Литве и Белоруссии и о булавинском деле, то вело себя вызывающе, то сейчас же извинялось, то опять позволяло себе самые дерзкие выходки. Как уже упоминалось, русского посла Матвеева арестовали на улице в Лондоне и отвезли в тюрьму якобы за какие-то частные его долги. Статс-секретарь Бойл распорядился его освободить и принес извинения. Он называет происшедшее "несчастным случаем" (an unhappy accident) и "вопиющей дерзостью" (a crying insolence) и приказывает Витворту всячески уверить царя в "глубоком сожалении" королевы и в том, что Матвееву будет дано полное удовлетворение{37}.
      Ссориться с Россией серьезно и вполне открыто англичане еще пока ни в каком случае не хотели. Война с Францией была в разгаре, поползновения дипломатии Людовика XIV переманить Россию на свою сторону были в Англии давно известны. Да и слишком много экономических интересов англичан было связано с Россией. Возвращаясь снова и снова к случаю с Матвеевым, Бойл пишет Витворту: "Я боюсь, что этот необычайный случай может создать большое смущение и затруднительное положение для вас и для всех подданных ее величества, находящихся во владениях царя. Поэтому вы должны сделать все от вас зависящее, чтобы отвратить бурю самыми сильными уверениями в великом почтении и дружбе ее величества к царю..."{38} Бойл возвращается к этому случаю с Матвеевым, выражая очень серьезное беспокойство, давая самые формальные "удовлетворения" и принося самые горячие уверения в истинной "дружбе" королевы к царю.
      Это тем более характерно, что британский кабинет получал в это самое время от своего московского посла Витворта неблагоприятные для России сведения.
      У Витворта были свои агенты, и, отчасти пользуясь излишней откровенностью офицеров, бывших на русской военной службе иностранцев, отчасти же прямым подкупом он добывал стороной такие подробности происходящих в Литве и в Белоруссии сражений, которые могли бы убедить англичан в слабости русской армии. "Вы видите, что дела царя в очень опасном положении вследствие недостатка в способных генералах и офицерах... Бедный царь никогда не узнает истины"{39} , - такой припев в том или ином виде постоянно умудряется ввернуть Витворт в свои донесения.
      9
      В донесениях Витворта мы нашли ценнейшее указание, что еще в середине августа 1708 г. русский инженер, которому было поручено обследовать пограничную местность от Великих Лук до Гомеля, высказывал мнение, что шведам почти невозможно будет прямое движение на Москву через эту границу и что они скорее двинутся к Черниговской области и к Украине.
      Значит, еще в середине августа, т. е. еще до поражения Левенгаупта при Лесной, и до перехода Мазепы на сторону шведов, и до возникновения нового плана Карла XII, в России видели, что Карл XII так или иначе принужден будет пытаться идти на Москву не прямой смоленской дорогой, но непременно через Украину. Восторженные хвалители Карла говорят о "гениальном" плане похода через Украину на Москву, плане, который, по их убеждению, непременно удался бы, если бы не постигшая короля крупная полтавская неприятность. Но цитируемый английский документ неопровержимо доказывает, что Карл буквально сослепу, не имея ни малейшего представления о границе, через которую желал вторгнуться в Россию, дошел со своей армией до этой границы, толкнулся, так сказать, об нее, увидел всю неисполнимость своего намерения и повернул к югу только потому, что в противном случае ему оставалось бы лишь идти на запад, к Днепру, в Литву, где ему делать уже было нечего, либо к северу, т. е. в Прибалтику. Но одержимый мыслью, что все решится в Москве, Карл XII уже давно считал прибалтийский театр военных действий второстепенным. Значит, оставалось идти па Чернигов и Полтаву. Но русские знали, что он этим непременно кончит, еще в середине августа, а Карл XII об этом "узнал" лишь в середине сентября 1708 г. Его разведка в 1708 г. решительно никуда не годилась. Всякий историк, изучающий вторжения, которым подвергалась Россия, без колебаний скажет, что, например, Батый безусловно перед нашествием знал несравненно лучше, куда он идет, чем Карл XII, когда он, посадив Лещинского на польский престол, собрался в "московский" поход и велел Левенгаупту организовать такой обоз, чтобы всего хватило до самой Москвы{40}.
      Много шведов погибло на запоздалых разведках в белорусских чащах и топях. Русское командование приписывало эту совсем неосновательную трату людей не штабу неприятельскому, а лично Карлу XII: "...и хотя королю шведскому его генералы о таком худом марше не советовали, однакож он, несмотря на то, что те места от болот непроходимые и в пропитании разоренные, по тайному согласию с черкасским гетманом Мазепою марш свой продолжал"{41}. Так было и в конце августа, когда русские отступали к Мстиславлю, а оттуда к Мигновичам: "...а неприятель за нами следовал, пред которым наша кавалерия по деревням провиант и на полях стоячий хлеб и строение всякое жгли для оголожения неприятеля, и чтоб не было оному пристанища"{42}.
      Перед рассветом 30 августа Голицын с восемью батальонами пехоты "по груди в воде" перешел Черную Наппу и атаковал неприятеля. Сражение было успешным для русских, и генералов Рооса и Крууса спасло от полного поражения лишь то, что русская конница не успела пройти через болота и подоспеть к Голицыну. Это не помешало историку Брикнеру поверить патриотическому лганью преданного барда короля Карла XII Адлерфельда и назвать этот бой "победой шведов"{43}.
      Это сражение русские называют чаще боем у с. Доброго, а шведы и англичане, писавшие о нем, боем у речки Черной Наппы или Натопы. Это было первое столкновение между шведами, вышедшими из Могилева и устремившимися на восток, не дождавшись Левенгаупта, и русскими, которые стремились, не вводя в сражение всей армии, избегая генеральной битвы, задерживать по мере возможности неприятеля отдельными частичными нападениями.
      Карл XII стоял в нескольких верстах от русских в так называемой Черной Наппе. Князь Голицын, которому приказано было атаковать шведов, напал на отряд, далеко выдвинутый по направлению к Белой Наппе, где стояли русские. Этот отряд, составлявший правое крыло шведской армии, был разгромлен Голицыным, и шведы потеряли, по первоначальным данным, больше трети участвовавших в деле войск: около 2 тыс. убитыми и 2 тыс., приблизительно, ранеными. Нужно заметить, что по показаниям пленных шведских офицеров и по другим свидетельствам, собранным Шафировым, шведские потери были гораздо значительнее и простирались до 3 тыс. убитыми и столько же ранеными. Три пехотных полка шведов были полностью уничтожены. Голицын, одержав эту победу, отступил, согласно приказу, раньше, чем на помощь погибавшему правому крылу успела подойти вся шведская армия. Карл XII, опередив шедшую к месту боя армию, только издали смотрел на происходившее, так как при нем, кроме сорока драбантов, никого не было{44}. Русские вернулись в свой лагерь на Черную Наппу, а король туда пойти не посмел. Если даже усомниться в строгой точности этих цифр и в особенности в слишком малой цифре потерь русских (375 убитыми и тысяча ранеными), все-таки факт русского успеха должно признать бесспорным.
      Главная квартира Карла находилась в с. Добром и отделена была от русской армии двумя речонками (Белой и Черной Наппой) и топкими болотами. Продолжая свою тактику активной защиты с использованием всякого удобного случая к наступлению, на русском военном совете ("генеральном консилиуме") "решено было с помощью вышнего атаковать". Князь Голицын с восемью батальонами пехоты и генерал-лейтенант Флюк с тридцатью эскадронами драгун атаковали неприятеля 29 августа. Но главный бой произошел не 29, а 30 или 31 августа 1708 г., считая по шведскому календарю.
      По данным петровского "Журнала", нападению подверглась часть неприятельской армии численностью в 5 тыс. человек пехоты и "несколько тысячь" кавалерии. После "жестокого боя", продолжавшегося 2 часа "с непрестанным огнем", русские "сбили" шведов "с поля", причем шведы потеряли убитыми более 2 тыс. человек и ранеными столько же, после чего русские, забрав шесть неприятельских знамен, вернулись на Черную Наппу, не желая завязывать на этой позиции общего сражения со всей неприятельской армией{45}.