Мальборо очень обнадежил Матвеева, обещал "крепко говорить со шведом". Вообще Мальборо заявил Матвееву твердое желание "чинить все к угодности его царского величества" и простился с русским послом крайне любезно: "разъехался с несказанно какою любовью!",- доносит Андрей Артамонович Головкину 11 апреля 1707 г. Перед отъездом Мальборо написал из Гааги 9-10 апреля ответ царю на упомянутое пропавшее для нас письмо Петра от 4 февраля того же года, переданное ему Матвеевым. Письмо полно выражений благодарности царю и обещаний сделать у королевы все желательное Петру, но составлено в самых общих выражениях. Оно было на латинском языке, но сохранилось у нас в русском переводе. Джон Черчилль подписался своим именем ."Иоанн" (Джон) и титулом князя ("принца") и герцога: "Вашего царского величества препокорный, благожелательнейший и препослушный раб Иоан, принц и дука де Марлборог"{124}.
      Но ничего реального из всех этих переговоров не получилось, если не считать царского "клейнота", но не рубина, попавшего в родовую сокровищницу фамилии Черчиллей авансом. Даже не удалось достигнуть, чтобы Англия отказала в признании Лещинского, ставленника Карла XII, польским королем. Англии казалось желательным в тот момент все, что могло отвлечь Карла от нападения на Австрию, главную союзницу Англии в бесконечно затянувшейся войне ее против Франции за испанское наследство. Поэтому шаги в пользу России были совсем нежелательными с английской точки зрения.
      Джону Черчиллю, герцогу Мальборо, не пришлось ни стать вассальным русским князем, ни получить со своего русского княжества по 50 тыс. ефимков в год, ни, наконец, овладеть рубином, которого во всей Европе не найти. Карл XII не хотел и слышать ни о каком мире вообще и твердо решил мир подписать в Москве. А Петр и не пошел бы на такой мир, который отнял бы у России Ингрию.
      Самое любопытное во всей этой истории заключалось в том. что Мальборо именно за тем и был командирован из Лондона к Карлу, чтобы всячески отговаривать Карла от вторжения в Австрию и, напротив, указывать ему на поход против России, как на самую подходящую цель, что и было им сделано. А по дороге он специально заехал в Гаагу, чтобы обмануть Матвеева...
      Еще проезжая Саксонию, Мальборо узнал в Берлине, что ему хлопотать особенно не придется в Альтранштадте и не нужно будет тратить английские деньги, данные ему в Лондоне на подкуп шведских сановников и генералов. Ему сказали, что Карл думает только о походе на Россию и что окружение Карла всецело разделяет эти мысли "даже в еще большей степени, чем король", и никто из них не советует поэтому вмешиваться в германские дела. Это было именно то, что желательно было и королеве Анне, и британскому правительству, и самому Мальборо. Эти отрадные для герцога известия вполне подтвердились его личными наблюдениями в Альтранштадте: "зоркий глаз старого царедворца и испытанного воителя распознал очень скоро, что Карл обнаруживает известное равнодушие по отношению к войне в Западной Европе, но что его глаза метали молнии, и щеки краснели, как только упоминалось имя царя, да и стол короля был покрыт картами России". Герцог Мальборо умозаключил, что "не требуется никаких переговоров и никакого ходатая, чтобы побудить Карла оставить Германию и обратить шведское оружие против России". На всякий случай герцог все-таки дал кое-какие подарки графу Пиперу и Седерьельму, хотя Фриксель подчеркивает, что это стало известно только от самого же британского полководца и государственного деятеля, который частенько, когда это было возможно, не передавал таких английских подарков тем, кому они были предназначены, но предпочитал дарить их самому себе. Фриксель полагает, что англичанин поступил именно так и в данном случае{125}.
      Но на этот раз дело обстояло, по-видимому, иначе.
      По английским документальным данным, за содействие английским планам министры Карла XII получили через посредство герцога Мальборо крупные (по тому времени) взятки: граф Пипер - ежегодную пенсию в 1500 фунтов стерлингов, Гермелин и Седерьельм по 500 фунтов ежегодной пенсии, а Гермелин еще и единовременное пособие в 500 фунтов. Зато успех был полный, и в своем докладе Королевскому историческому обществу 17 марта 1898 г. историк Стэмп от души поздравляет своих слушателей с успехом ловкого Джона Черчилля, герцога Мальборо: "Его визит имел полный успех... после нескольких месяцев откладывания дела Карл, к облегчению союзников (Англии и Австрии. - Е. Т.), снялся с лагеря и пошел на Россию"{126}.
      Во всяком случае Мальборо, который только что успокаивал Андрея Артамоновича Матвеева и уверял, что сделает все-зависящее для скорейшего заключения мира России с Швецией,- теперь уехал из Альтрапштадта, вполне сам успокоенный, удостоверившись, что Карл XII непременно нападет именно на Россию и ни на кого другого. И он помчался в Лондон, торопясь в свою очередь поделиться этой отрадной вестью с королевой Анной.
      Мальборо виделся с Карлом XII в апреле, но у нас есть доказательства, что даже еще до вторжения в Саксонию и Пипер, и Гермелин, и Седерьельм единодушно поддерживали намерение короля напасть на русские владения. Показание Мальборо не оставляет никаких сомнений в твердом решении короля предпринять завоевание Русского государства.
      28
      Петр искал в то время посредников не только в Англии.. Но тут его продолжали преследовать неудачи.
      Еще когда Карл вступал из Польши в Саксонию, Петр рекомендовал Шафирову, чтобы он обратил внимание посланников ("паче же дацкого") на серьезное приращение материальной силы Карла XII, который "Саксонию выграбит... и когда многие миллионы в сей богатой земле достанет и войско зело умножит"{127}.
      Предположение Петра оказалось совершенно правильным. Терроризованное саксонское торгово-промышленное и очень зажиточное в известной своей части сельское население Саксонии безропотно дало себя систематически грабить. Можно сказать, что саксонскими ефимками шведский король в значительной мере финансировал начало своего похода на Россию, т. е. военные действия в Польше и Литве. Эти саксонские фонды, быстро и беспрепятственно в течение года (от осени 1706 г. до осени 1707 г.) переходившие в распоряжение Карла, позволили ему с полным успехом обмундировать и вооружить новобранцев, которых он усиленно выписывал в 1706-1708 гг. из Швеции, и сильно поправить материальную часть потрепанных в прошлых битвах полков. Не забудем, что Саксония уже тогда была одной из самых промышленных и торговых стран в мире и, например, саксонские ярмарки первенствовали во всей Центральной и Северной Европе. Поживиться там шведам было чем. И недаром Петр писал Меншикову 19 октября 1706 г.: "О входе неприятелском в Саксонию не без великой печали нам" и возмущался, не понимая, "для чего в Лепцих так скоро шведа пустили"{128}.
      Один за другим покидали Петра союзники. Уже были получены достоверные сведения, что Карл выступил из Саксонии, идет в Силезию, направляется в Польшу, угроза русским границам растет, казаки плохо прикрывают юго-запад, из пяти тыс., бывших у племянника Мазепы (Войнаровского), пятьсот человек уже успели разбежаться, и остальные не весьма благонадежны: "уже 500 человек побежали, а досталные, чаю, недолго подержатца"{129}.
      Крайне нужна диверсия, и может она воспоследовать только от датского короля. Но Фридрих IV боится и медлит. Успехи Карла XII в Польше и Саксонии привели его в полную растерянность. Петр уже не дает ему никаких советов, не уточняет своих желаний: лишь бы король датский согласился "коим-нибудь образом приступить и против неприятеля нам вспомогать..."{130}. Едет с этим посланием в Копенгаген князь Василий Долгорукий, но не достигает ничего.
      В тот же день, когда Петр пишет в Данию, подписывается им и "Грамота к Голландским штатам", очень ласково убеждающая голландское правительство, что царь не сомневается во "к нам всегда сохраняемой дружбе и приязни", а посему очень просит хотя бы впредь не пропускать "таких и иных купечеств в неприятельские пристани", а пока - приходится "уважить" голландскую просьбу о пропуске в Ригу строевого леса, закупленного голландским купцом в России для шведских военных судов{131}. Ничего нельзя было тогда поделать: ведь уже самая дерзость голландского домогательства показывала, что союз с Голландией висит на волоске.
      Петр обещал тогда же и поддержку "воеводе Седмиградскому Франциску Ракочи" в его попытке добыть королевский престол и ждал посредничества Баварии и Франции для начала переговоров с Карлом XII. Новые попытки разбивались об упорство и самонадеянность шведского короля.
      Никакого мирного посредничества Петр ни от кого не добился. Военные действия должны были теперь уже направиться непосредственно против России.
      В самые последние дни декабря 1706 г. Петр прибыл в Жолкиев (в русских источниках "Жолква"). Меншиков с армией находился там уже с ноября.
      Петр решил пока не выводить из Польши русское войско. Решено было выждать, соображая свои дальнейшие действия с дальнейшими движениями Карла в Саксонии и Польше.
      Польша оказалась в руках шведов и их ставленника Станислава Лещинского. И все-таки Петр не считал целесообразным окончательно отказаться от низложенного Августа.
      Что король Август II прозван "сильным" только потому, что у него крепкие мускулы и что он гнет серебряные тарелки. но что на самом деле он робок, готов на предательство, необычайно алчен и попрошайка, склонный прибегать к политическому шантажу при ходатайствах о субсидии,- это Петр знал очень хорошо. В ноябре 1706 г. царь писал о нем Меншикову: "...от короля всегда то, что дай, дай, денги, денги"{132}. Но приходилось до предательской истории с Альтранштадтским миром и даже после этого делать вид, что Петр считает Августа союзником верным, но только попавшим, к несчастью, в беду. Приходилось верить нелепой комедии, будто бы Август вовсе не хотел подписывать позорный мир, но что его уполномоченные Имгоф и Пфингстен напутали и, превысив свои полномочия, без ведома короля согласились на вое условия Карла XII и что, например, Август совсем не знал, что Паткуля выдадут Карлу на пытки и колесование и т. д. Но что же было делать? Где искать более подходящего короля?
      Есть одно замечательное высказывание Петра, касающееся этого вопроса. Прусский король интересовался, как думает поступить Петр в случае, если шведы уйдут "в свои земли" и "покинут" Польшу и Станислава. Петр решает вопрос так: он намерен будет признать польским королем того, кто может продержаться без помощи иностранцев. "А о признании такое средство положить: которой без помощи протчих останется собственною своею силою, того и признать"{133}.
      Это было по существу наиболее рациональное решение, но несчастье Речи Посполитой было в том, что уже прошли времена, когда она могла распоряжаться своим престолом по собственной воле, не считаясь с другими державами. Пришлось и Августом не брезгать, хотя он и изменяет и, даже изменяя, все-таки попрошайничает: "зело скучает о деньгах". Хуже всего было, что король Август, он же курфюрст Саксонский, отдал без боя свое богатое курфюршество шведам, и Петр видел, как разгорается пожар, и понимал, что "лучше сей огонь скорей угасить, пока швед не подопрется саксонскими деньгами". Но никто не мог тогда угасить "сей огонь". Он погас не в 1706 г., а только в 1709 г. на полтавском поле. А подкрепиться ("подпереться") саксонским золотом Карлу удалось так обильно, что когда петровские кавалеристы ворвались 27 июня 1709 г. в шведский ретраншемент у полтавского вала, то в личном помещении бежавшего с поля битвы Карла они еще нашли два миллиона саксонских золотых ефимков.
      Но до этой развязки еще много должно было утечь и русской и шведской крови. Пока материальная возможность вести очень долгую войну у Карла XII была.
      29
      С 28 декабря 1706 г. до 30 апреля 1707 г. Петр провел в Жолкиеве. Конница (драгунские полки) находилась при царе,. в Жолкиеве и Яворове, а пехота стояла в Дубно и окрестных местах.
      В Жолкиеве Петр созвал свой главный генералитет во главе с Меншиковым и графом Шереметевым. Время было неспокойное.
      Дипломатическая изоляция России с каждым месяцем становилась все явственнее. Оскорбительные выходки и прямые-провокации со стороны шведского короля следовали одна за другой. Варварская расправа с Паткулем произвела тогда в политических кругах Европы особенно сильное впечатление.
      Паткуль, сидевший с конца 1705 г. в заключении в саксонской цитадели в Зонненшейне, был по специальному о нем условию, внесенному, согласно желанию Карла XII, в Альтранштадтский договор, выдан шведам, перевезен в г. Казимир в Польше и здесь предан в октябре 1707 г. мучительнейшей казни. Сам Карл лично дал очень подробную инструкцию: Паткуля сначала колесовали, причем ему было дано с долгими промежутками шестнадцать ударов кованной железом дубиной, переломавшей ему последовательно все кости рук, ног, позвоночника, затем, когда он подполз к эшафоту и умолял поскорее отрубить ему голову, то палач лишь на четвертом ударе топора покончил с ним. Труп затем был четвертован. И Карл XII был еще в большом гневе на офицера, командовавшего при выполнении казни, за то, что Паткуль не получил еще нескольких ударов, и офицер был за излишнее милосердие разжалован{134}. Все это со стороны Карла XII, знавшего, сколько раз царь хлопотал перед Августом о присылке арестованного Паткуля в Россию, проделывалось с целью как можно больнее уязвить и оскорбить царя в лице его полномочного посла, каковым числился Паткуль перед своим арестом.
      Русские дипломаты именно так и поняли варварскую расправу с Паткулем как оскорбление, прямо направленное против царя, именно в виде ответа на протесты Петра перед Европой по поводу ареста его посла. Головкин и Шафиров, узнав о казни, разослали по иностранным дворам новый резкий протест и грозили репрессалиями, о чем сообщали Петру: "Да писали ж мы ко всем своим министрам, дабы, будучи при дворах, объявили, протестуя о жестокосердии короля швецкого" показанном в ругательной казни министра вашего Паткуля, несмотря на протестации ваши, и что тем он подает вашему величеству довольные причины ко взаимному отмщению"{135}.
      Приходилось привыкать все больше и больше к мысли, что вторжение Карла в пределы России совершенно неизбежно.
      У русского командования уже был в основных чертах выработан знаменитый в военной истории России "жолкиевский план", приведший русскую армию и русский народ после долгих и тяжких испытаний к сокрушительной победе над высокомерным и жестоким врагом.
      После Альтранштадтского мира Польша или часть (и самая значительная часть) ее перешла в шведский стан, и лишь местами, например в Литве, можно было рассчитывать при случае на благоприятное к русским отношение. С другой стороны, как мало ни полагался Карл XII на своих новоявленных польских союзников и их боеспособность и верность шведскому знамени, царь имел все основания опасаться, что отныне при энергии, предприимчивости, неукротимой отваге шведского короля грозный шведский враг воспользуется полным подчинением Польши его воле и двинется из Саксонии прямо на Украину, в Киев. Петр не думал, что это будет очень скоро. Мало того: в начале января 1707 г., т. е. в первые дни пребывания в Жолкиеве, он полагал, что Август II, оставшийся курфюрстом саксонским, вступит в союз со своим суровым победителем Карлом и шведы с саксонцами вторгнутся во владения австрийского императора, и, значит, подтверждаются слухи, что "швед софсем (sic. - Е. Т.) не мыслит выходить из Саксонии в Полшу"{136}.
      Извещая о том же Апраксина, Петр не скрывает своего удовольствия: "Писма приходят, что швед конечно намерен против империум (Австрии. - Е. Т.); дай боже, чтоб правда то было"{137}.
      Эти слухи явно очень сильно занимали царя. Во-первых, Россия в случае похода Карла XII из Саксонии в Австрию получала немалую передышку в тяжкой войне. Во-вторых, являлась возможность привлечь к тесному союзу не только Австрию (что уж само собой сделается, конечно), но и Англию. Петр рассуждает совершенно логично. В случае вторжения победоносного шведского короля во владения австрийского "цесаря" Австрия фактически выходит из войны за испанское наследство и Англия остается почти в одиночестве лицом к лицу с Людовиком XIV. И тогда Карл может заставить Англию пойти на все уступки и заключить невыгодный мир с французами. Петр приказывает Шафирову узнать: что же англичане предпочтут. - вступить в союз с Россией или покориться угрозам Карла? "Того для... с Аглинским (послом. - Е. Т.) и протчими поговори и уведай как возможно, ежели с устращиваньем принуждать их станет швед (что уж и починаетца) к миру с Францией, тогда будут ли они нас желать в союз или по воле ево зделают (sic. - Е. Т.)"{138}.
      К слову заметим, что англичане в это самое время, весной и летом 1707 г., вели большие торговые операции в Архангельске.
      Торговля с англичанами и голландцами ширилась, и никакие превратности и русские неудачи в затянувшейся борьбе не уменьшали торгового обмена. Как самое обыденное явление Витворт сообщает, например, своему правительству 30 июля 1707 г., что в Архангельск благополучно прибыли шестьдесят четыре английских купеческих корабля под специальной охраной трех английских военных судов. И должны были прибыть. туда еще тринадцать или четырнадцать, но есть опасение, что они попали в руки французов. И еще ждут тринадцать судов из Гамбурга и несколько судов из Голландии и еще из Англии{139}.
      Из Саксонии Карл XII все не выходил. Для англичан это становилось в тот момент (весной 1707 г.) тревожным, потому что из Саксонии Карл XII грозил вторгнуться в Габсбургские владения, что имело бы последствием фактическое устранение Австрии из войны за испанское наследство, так как все вооруженные силы австрийский император должен был бы отозвать для защиты Вены и своей империи. Если бы это случилось, то англичанам пришлось бы в несравненно большей степени, чем до той поры, участвовать непосредственно в сражениях против французов. А герцог Мальборо привык одерживать свои английские победы немецкой кровью, и в его расчеты вовсе не входило лишиться в разгаре тяжкой войны австрийских союзников. Но так как и для поддержки Августа в Саксонии пришлось. бы там лично воевать и тратить войска, чего тоже англичане не хотели, то они ограничились широким распространением слухов, что вот не сегодня-завтра Мальборо явится в Саксонию, чтобы выгнать шведов: это уже одно могло заставить шведского короля воздержаться от нападения на имперские австрийские владения.
      Верил ли Август этим английским посулам или умышленно" лгал Петру, но вот что прочел царь в письме, написанном саксонским придворным служащим Шпигелем Г. И. Головкину и П. П. Шафирову 28 апреля 1707 г.: Шпигель сулит царю "превеликие удовольствия", потому что случилась "знатная причина и великая польза": "Милорд Марлборук за два дня совершенно в Лейпциге будет и подлинно шведов в мае месяце из Саксонии вон выпроводит". Но зная, как мало Петр имеет основания полагаться на обещания англичан вообще, а герцога Мальборо в частности, Шпигель обещает доставить подробности о том, что уже на этот раз все будет сделано на совесть: "Я о Марлборукове исправлении все обстоятельную ведомость с собою принесу!"{140}
      Задержка шведского короля в Дрездене и его окрестностях была очень на руку царю. Даже и не веря в "исправление Марлборуково", царь знал, что самый слух о приходе англичан задержит Карла XII.
      Вообще никакая статистика движения торговли между Англией и Россией, если бы ома существовала, - а ее не было и в помине для этих лет - не могла бы дать более яркого представления о громадном значении для англичан русского сырья, чем дает общая дипломатическая переписка английских послов, сидевших в Москве, с их правительством. Послы постоянно уверяют свое правительство в том, что они очень хорошо понимают, до какой степени вредно для жизненных интересов английской торговли раздражать царя и как заботливо поэтому должно скрывать и маскировать от русских такие шаги британского кабинета, которые могут вызвать неудовольствие России и экономические репрессалии. Дело об оскорблении посла Матвеева (задержанного "за долги" якобы по оплошности полиции и сейчас же выпущенного с большими извинениями) вызвало какую-то панику: министерство и сама королева Анна не щадили самых горячих, самых сердечных выражений, чтобы засвидетельствовать перед царем свою "скорбь", и шли на какие угодно извинения. Нужно заметить, что выполнение затеи с арестом Матвеева оказалось большой оплошностью и причинило англичанам много ненужных и досадных неприятностей. При этом и послы и министры знали, что чисто политическими репрессалиями Россия мстить им не станет вследствие необходимости считаться с Англией в разгар войны против Швеции. Но мстить средствами экономическими, стесняя вывоз сырья из России в Англию или давая преимущества голландцам, было возможно, и это очень пугало английское правительство. Вот почему затеянное с явно провокаторскими целями, но неловко выполненное нападение на А. А. Матвеева пришлось заглаживать извинениями. Таково было объяснение подобных "колебаний" и противоречивых поступков. "Александра Даниловича здесь ждут со дня на день, а это в самом деле необходимо для окончания некоторых дел, которые вполне зависят от его усмотрения, - и прежде всего дело о дегте", пишет посол Витворт статс-секретарю Гарлею 13 февраля 1706 г. И посол доносит о важном событии: он узнал два дня назад от одного лица, которое в курсе дела, что срубили много деревьев и что весной будет готово пятьдесят тысяч бочек смолы, правда, по чрезмерной цене. И вот какое несчастье: голландцы проведали и уже поспешили согласиться на всякую цену и выплачивают ефимками. Посол не может скрыть своего огорчения и слагает вину за эту прискорбную неудачу на британское правительство, а не на себя: "Если бы я вовремя знал, как морское ведомство серьезно заинтересовано в сделке, я мог бы предупредить такое повышение цен". Но посол все же хочет хоть немного утешить британское правительство: "Во всяком случае я все-таки попытаюсь достать двадцать пять тысяч бочек, если возможно, по более разумной цене и надеюсь дать вам лучшее сообщение об этом деле!"{141} Вот типичный тон английской дипломатической переписки в годы Северной войны. Не только могущественное купечество, но и непосредственно английская государственная власть были очень живо заинтересованы в получении русского дегтя, мачтового леса, пеньки, льна и льняной пряжи, кожи и т. д. И не только в русском экспорте в Англию, но и в английском импорте в Россию была заинтересована английская торговля. Достаточно проследить по переписке послов о том, как живо интересовались в Англии вопросом о ввозе в Россию из Англии табака и табачных изделий. Британские дипломаты очень ухаживали за "Александром Даниловичем", как они ласково называют Меншикова, и за Шафировым, от которых очень зависели эти дела внешней торговли. Какое в посольстве ликование было, когда в середине апреля 1706 г. удалось через Шафирова не только уладить дела о ввозе табака в Россию, но, что было гораздо важнее, добиться разрешения царя на вывоз из Архангельска "десяти тысяч бочек смолы для флота королевы" и обещания царя и дальше отпускать этот драгоценный товар. Посол ликует: "Я уже совсем считал дело пропащим!"{142}
      В России хорошо понимали, какая услуга оказывается англичанам, и настаивали (именно во время таких торговых переговоров) на том, чтобы Англия оказала содействие по заключению мира России с Швецией. Трудная полоса войны начиналась в 1706 г. и не скоро она окончилась, а мир с сильным врагом был желателен.
      Заметим, что если, как мы видели, в 1707 г. Англия была заинтересована в том, чтобы Карл XII из Саксонии, где он стоял, ринулся не на Австрию, а уж лучше на Россию, то отсюда не следует, что желателен был открытый разрыв с Россией. Напротив, Англия тогда стремилась такого разрыва избежать. Достаточно прочитать систематические донесения Витворта статс-секретарю Бойлю за 1708-1709 гг., чтобы убедиться, какую громадную важность придавали англичане торговле с Россией. Посол очень беспокоится о том, что военные действия могут затронуть Стародуб и другие города, откуда идет пенька, и что при опустошении русскими территории сжигается многа пеньки, и, пожалуй, зимним путем на этот раз не доставят ее, как всегда, в Архангельск к весне. Когда случилась неприятная история с задержанием и оскорблением посла Матвеева, которая долгими месяцами не могла уладиться, так как царь не удовлетворялся предлагаемыми извинениями, то Витворт писал с тревогой, что если у царя останется чувство неудовольствия, то от этого может очень пострадать торговля Великобритании с Россией, которая "в будущем до такой степени важна специально для сбыта наших шерстяных мануфактурных изделии в России"{143}. Таким образом, Россия для англичан крайне важна не только как рынок сырья (пеньки, мачтового леса, смолы, сала и т. д.), но и как рынок сбыта изделий английских мануфактур.
      Таким образом, англичанам приходилось действовать очень осторожно и исподтишка: всеми мерами вредить России, поддерживать и подстрекать ее врагов, но делать это так, чтобы русские не получили о том сведений и не прекратили торговых отношений. И у русской дипломатии поэтому были, казалось, некоторые надежды, что в конце концов Англия все-таки возьмет на себя посредничество. Были и утешительные известия, что Карл расположился в Саксонии надолго. Но успокаиваться на этих благоприятных предположениях и слухах было невозможно.
      Приходили и совсем другие вести. То пишут о подозрительных движениях шведов на севере ("того я зело боюсь, чтоб оные не напали на Псков, которая крепость как слабая"){144} , то надо беспокоиться о Полоцке, которому может грозить приближение неприятеля{145} , то одолевает забота о возможном весной вторжении Карла на Украину. Царь пишет в конце января 1707 г. Мазепе, напоминая ему, что необходима теперь особая осторожность и "вящее приготовление", потому что теперь (т. е. после измены Августа) "уж сия война на однех осталась", т. е. на одних русских выпала необходимость ее вести. А поэтому он приказывает гетману: "чтоб заранее к походу изготовитца и чтоб по самой первой траве в мае под Киевом стать". Необходимо кончать постройку киевской фортеции, "а паче для обороны от неприятеля своих краев, о котором сказывают, что конечно намерен в первых числах майя итти к нашим краем, чего для надлежит вящее приготовление в войсках иметь". На войска украинские Петр не очень надеется, потому что он верит лишь в то стоящее на высоте тогдашней военной науки регулярное и обученное воинство, которое он сам с таким трудом и таким, как показало будущее, блестящим успехом упорно стал создавать после первой Нарвы. Царь считает, что необходимо поспешить с укреплением рубежей саперной работой: "И понеже ваша милость можете знать, что войско Малороссийское не регулярное и в поле против неприятеля стать не может, того для советую вам доволное число лопаток и заступов велеть взять с собою, також и добрую полковую артиллерию", чтобы укрепиться у Днепра "шанцами или окопами... и тем возбранить неприятелю ход в свою землю", и вообще "в украиных городах" должно строить палисады и другие укрепления{146}.
      Петр уже в ноябре 1706 г. предвидел, что Украина рано или поздно может стать театром военных действий. Он ждал до поздней осени 1706 г., что шведское нашествие на Россию начнется непосредственно после вторжения Карла в Польшу, т. е. что шведы пройдут через Литву и Белоруссию, не гоняясь за Августом. Но когда обнаружились намерения Карла покончить с Августом и он вошел в наследственное саксонское курфюршество,. то царь написал Меншикову: "А на Украине что делать теперво нашему войску, не знаю, понеже дело инако первернулось,. как мы думали". И уже у Петра намечается новая стратегическая задача: занять Литву и отбросить подальше от русских пределов северную группу шведских сил, отбросить к северу, где русские уже чувствуют себя довольно твердо: "Мне кажетца,. не хуже б пехоте всей по доброму пути вступить в Литву в удобное место, а часть послать на Левенгоупта (sic. - Е. Т.) знатную, и паки бы загнать его в Лифлянды", где весной, когда можно начать бомбардировку Риги, "також и Левенгоупту будет великая теснота". В тот же день, 4 ноября 1706 г., Петр дает знать и по дипломатической части П. П. Шафирову, что уже нельзя ждать немедленного похода Карла на восток и что наша конница потому только так глубоко "подалась", "что сперва хатели тем ево (sic. - Е. Т.) походу помешку учинить", а теперь все повернулось по другому и "нынече инако будем поступать"{147}.
      Когда обнаружилось, что Левенгаупт все-таки задерживается в Литве, то у Петра является новая мысль: "где случай позовет, и чтоб ево по времени отрезать от Риги подшитица". Карл XII далеко, и "случай изрядной, что оной (Левенгаупт. - Е. Т.) так далеко и от Риги и от короля зашел"{148}. Но это намерение оказалось неисполнимым.
      30
      В некоторых старых работах совершенно неверно говорится, на основании неточного сообщения в "Журнале" Петра, будто царь получил впервые в декабре 1706 г. "неожиданное" известие о "тайном" заключении мира между королем Августом и Карлом XII{149}. Мы видели, что Петр узнал об этом уже очень скоро после события, и в декабре 1706 г. ровно ничего "неожиданного" в этой устаревшей новости для царя не было. Если бы у Петра могло остаться какое-нибудь сомнение относительно того, что отныне польская шляхта враждебна не только в тех местах, которые признают королем Станислава Лещинского, но и там, где "можновладство", магнаты стоят на стороне России, то были происшествия, чувствительно напоминавшие об этом царю.
      Шляхтич Вяжицкий (из дружественной шляхты) "зазвал в гости едучих" двух русских офицеров Семеновокото гвардейского полка, сержанта и девять человек солдат "и потом ночью спящих побил до смерти". Так донес Петру 11 февраля фельдмаршал Шереметев, а Петр уже 13 февраля пишет князю В. Л. Долгорукому, что этих семеновских офицеров и солдат он "с молодых лет с собою ростил" и "зело печално" царю это злодеяние. Петр приказывает Долгорукому обратиться к польским властям ("дружественным" России не меньше шляхтича Вяжицкого) и сообщить, что если русских "так здесь станут трактовать, то наперет контровизит зделаем и чтоб посланы были немедленно указы везде, чтоб того не дерзали, iбo ежели бы сего убойцу (sic.