- А что его искать? Я его знаю, - произнес Сифлиц. - Это Айзенберг из личного штаба рейсфюрера. Носит серебряный перстень с черепом и кортик. Следовательно, состоит в "Аненербе".
      - Вот и поговорите с ним, убедите спасти это копье для потомков. В крайнем случае, прикиньтесь американским шпионом. На доллары он клюнет. На те ваши доллары, которые вы мне только что предлагали. И не только на доллары. Скажете ему, что выполнение этого поручения для него своего рода индульгенция за пребывание в СС. На какой козе к нему подъехать и как потом выйти из разговора, не мне вас учить. Вы же все-таки опытный разведчик. Мне только нужен результат. И этот результат - копье, находящееся в моих руках.
      ***
      Вольдемар, Игорь, Елена и Граммофон вернулись в две тысячи шестнадцатый поздно ночью. Егор Исаевич ждал их в своем подвале.
      - Ну, как дела? - волнуясь, спросил он.
      - Копье у нас, - ответил Вольдемар. - Молодой Игорь тоже. А вот того Игоря, который с нами уходил, мы потеряли. Убил его один из подручных Ротова. Правда, тот его тоже успел застрелить.
      - А другого убил я, - похвастался Игорь.
      - А Ротов?
      - Ротов пока цел.
      - Это плохо, - сделал вывод Егор Исаевич. - Ведь пока существует Ротов, он будет идти за вами по пятам. Да и за мной тоже. А мне даже деваться некуда. Я к этому месту прирос. Здесь меня все мои заказчики знают. Да и подо мной такой же подвал, как и в Армянском, даже лучше, в чем вы смогли уже убедиться. Допустим, убьете вы Ротова. Но Хозяин-то, в смысле, начальник этого Ротова, из более раннего времени вновь его достанет и снова против вас же и пошлет.
      - Так ведь мы же его серебряною пулей убьем, - возразила Елена.
      - Хорошо, пусть серебряной. Но, что вы думаете, у него другого Ротова не найдется? У него ж целый спецотдел. Яшка Блюмкин и тот у него служит. А уж тот и рожи может менять, и на любом языке разговаривать.
      - Блюмкин? Да он же инкуб! - воскликнула ведьма.
      - Вот именно. Поэтому, убив Ротова, вы ничего не решите. Надо убрать его Хозяина. Тогда у них будет потеря преемственности. Начнется подковерная борьба между замами за его место. И некоторое время им будет не до вас. И не до меня. Кстати, отсюда до того места, где этот человек служит, рукой подать.
      - А где же он служит?
      - В доме No 1 по Фуркасовскому переулку.
      - Так это же это... - недоговорила ведьма.
      - Правильно, - подтвердил Егор Исаевич, - это и есть это. А моим подвалом вы можете снова воспользоваться и выйти в подвале дома No 16 по Малой Лубянке.
      Человек, о котором говорил Егор Исаевич, личностью был реальной и, можно без преувеличения сказать, исторической. Родился он в городе Тифлисе центре одноименной Тифлисской губернии - в одна тысяча восемьсот семьдесят девятом году июня двадцать первого дня и происходил из старинного дворянского рода. Первый его предок упомянут был еще в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским. Прадед этого человека был известным математиком, который в тысяча восемьсот двадцать шестом году решил важную задачу о распространении волн на поверхности жидкости, заключенной в бассейне, имеющем форму круглого цилиндра. Отец же его, действительный статский советник, ученый и преподаватель, был автором учебника "Основания химии", по которому училось не одно поколение гимназистов. Старший его брат и сестра пошли по стопам отца. Брат окончил Петербургский горный институт, стал инженером, а потом преподавал в том же институте и считался одним из основоположников отечественного горного дела. Сестра же выбрала специальность историка и не один год преподавала в Сорбонне. Казалось тогда, что такая же блестящая карьера ожидала и самого этого человека, и поначалу в девяносто шестом году, после окончания реального училища, он, вслед за старшим братом, поступает в Петербурге в Горный кадетский корпус имени императрицы Екатерины Великой. Но в следующем уже году он неожиданно для всех становится членом петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". В год тысяча восемьсот девяносто восьмой герой наш участвует в студенческой демонстрации, попадает в полицию, и батюшка его, не выдержав такого позора, скончался сердечным ударом. Виновником смерти отца герой наш посчитал жандармов, правительство и самого государя. Поэтому решил он бороться с последним самым что ни на есть решительным образом. Все, что было связано с государем и государством, которым он управляет, стало ему ненавистно. Вот тут-то его и повстречала Нинель в образе барышни-революционерки. Она-то и объяснила ему, что целью его должно стать счастье всего человечества. Достигнуть же этого счастья можно единственным способом - уничтожением христианства в мировом масштабе. А для этого необходима мировая революция. Со временем Нинель проникла в его подсознание и стала его частицей. Говоря словами средневековых инквизиторов, он стал одержимым. Все его таланты и дарования, вся его энергия и воля достались Нинель и стали ее инструментом.
      С одна тысяча девятисотого года стал наш герой членом Российской социал-демократической рабочей партии. В девятьсот втором сослан он был в Восточную Сибирь за подготовку демонстрации, а в девятьсот четвертом введен был в состав Петербургского комитета РСДРП как организатор объединенного комитета социал-демократической фракции высших учебных заведений. Всего наш герой подвергался арестам двенадцать раз, полтора года провел в одиночной камере, два с половиной года - в сибирской ссылке. Но каждый раз, оказавшись на свободе, он вновь включался в борьбу за дело революции.
      Давно исчезла та барышня, в физическом теле которой тогда обитала Нинель. Теперь та оболочка ей была не нужна, ведь ныне она обладала человеком волевым, талантливым и честолюбивым. Но этого человека она все равно вела и контролировала не только изнутри, но и снаружи. В один прекрасный момент появился у нашего героя наставник, можно сказать, учитель. Звался этот учитель Павел Васильевич Мокиевский. Был этот Мокиевский и врач, и теософ, и гипнотизер. Столичной публике известен он был и в качестве заведующего отделом философии научного журнала "Русское богатство". Но был он одновременно и членом ложи масонов-мартинистов.
      Когда в девятьсот шестом полиция арестовала нашего героя в очередной раз, учитель внес за него залог в три тысячи рублей, после чего молодого революционера вновь временно выпустили на свободу. И наконец, в девятьсот девятом году учитель ввел его в ложу. Там он стал понимать мир как огромную информационную систему, из которой посредством манипуляций с человеческой психикой можно черпать самую тайную информацию.
      И вот наступил Октябрь. Герой наш в первых рядах революционеров. В восемнадцатом он становится заместителем главы Петроградской ЧК.
      Утром 30 августа 1918 года петроградский студент Леонид Иоакимович Каннегисер у самого входа в дверь подъемной машины в здании Петроградской ЧК в доме номер шесть на Дворцовой площади выстрелом в голову убил председателя ЧК, наркома внутренних дел Северной Коммуны Моисея Соломоновича Урицкого. С этого момента председателем Петроградской ЧК становится наш герой. Как вы уже наверняка догадались, звали его Глеб Иванович Бокий.
      В девятнадцатом-двадцатом годах Бокий возглавлял Особые отделы Восточного и Туркестанского фронтов, был членом Турккомиссии ВЦИК, а через год, в двадцать первом, постановлением Малого Совнаркома от пятого мая создается самый секретный из всех спецотделов - Восьмой спецотдел ВЧК. Задачей этого спецотдела официально считалось слежение за радиоэфиром Москвы и шифровка дипломатических сообщений. И действительно, сотрудники второго отделения спецотдела занимались теоретической разработкой вопросов криптографии, выработкой шифров и кодов для ВЧК-ОГПУ и всех других учреждений страны. Перед третьим отделением стояла задача ведения шифроработы и руководства этой работой в ВЧК. В задачу четвертого отделения входила расшифровка иностранных шифров и кодов и дешифровкой документов. Пятое отделение занималось перехватом шифровок иностранных государств, радиоконтролем, выявлением нелегальных и шпионских радиоустановок. Однако на самом деле Восьмой Спецотдел был призван защищать новую власть от колдовства, порчи и оккультного противодействия. И это неудивительно, ведь новая власть объявила войну и Богу, и Дьяволу, а посему служители и того и другого, хотя никогда и не объединялись, вели с этой властью борьбу каждые своим способом.
      Номер свой Восьмой Спецотдел имел лишь до 6 февраля 1922 года. После того, как ВЧК была переименована в ГПУ, отдел окончательно засекретили, оставив его вообще без всякого номера, и о самом его существовании стали знать лишь члены коллегии сначала ГПУ, потом ОГПУ, а потом и НКВД. Сам же Бокий получил право отчитываться не перед Дзержинским, а только перед Политбюро.
      Но самым главным в деятельности Бокия было, конечно, отлавливать и привлекать на свою сторону всю неконтролируемую нечистую силу, которая имелась тогда в стране в изобилии. Для этого в том самом доме No1, что в Фуркасовском переулке, и устроил Бокий свою Черную комнату. То, что творилось в этой комнате, не снилось даже заплечных дел мастерам из расположенных по соседству лубянских подвалов. В этой комнате, как и во времена инквизиции, теми же самыми способами раскалывали ведьм, колдунов, медиумов и гипнотизеров. Однако, в отличие от Средних веков, их не сжигали потом на кострах, а, расколов, вынуждали поступать на службу к Бокию. В этой комнате, например, был расколот и перевербован знаменитый тогда в Москве барон Виктор Теодорович Майгель. Там же был расколот и перевербован профессор Казаков, ставший впоследствии главой токсикологической лаборатории.
      Специальные же задания и особые поручения Бокия выполняли особые агенты. Одним из таких агентов и был Ротов. В тот день Ротов пришел к Бокию с отчетом. В кабинете, куда пригласили Ротова, присутствовали еще несколько чекистов: Александр Юрьевич Рикс, Эдуард Морицевич Отто, и Федор Карлович Лейсмер-Шварц. Официально они уже не числились в ЧК. Еще весной двадцать третьего года они уволились из органов ГПУ. Лейсмер-Шварц стал корреспондентом Союзфото. Рикс занял должность руководителя сектора валюты и внешней торговли в Наркомате финансов. А Отто устроился в Русский музей. На самом же деле все их увольнения были блефом. Как до этого, так и теперь, они были и оставались чекистами до мозга костей. Присутствовал тут и заместитель Бокия знаменитый алхимик Гопиус.
      Докладывать Ротову пришлось об очередном провале.
      - Сначала вы упустили Пчелкина в избушке, - неистовствовал Бокий. Теперь упустили и само копье.
      - Я не могу так работать, - оправдывался Ротов. - У меня теперь вообще нет людей, а Пчелкин обретает все новых помощников. Сначала ему кот помогал, потом к коту прибавилась эта ведьма. Теперь еще один, непонятно кто, которого Николай убил. Я уже давно предлагал использовать посвященных.
      - Посвященными можно рисковать только в особенных случаях, - возразил Бокий.
      - А не кажется ли вам, Глеб Иванович, что это и есть тот самый особенный случай? - задал свой вопрос Рикс. - Я думаю, Федор Карлович тоже меня поддержит.
      - Я больше не буду просить о том, чтобы восстановили моих убитых подчиненных, но я прошу дать мне в помощь хотя бы одного посвященного, повторил свою просьбу Ротов.
      - Хорошо, кого ты хочешь себе в помощники?
      - Лучше всего Якова.
      - Блюмкина?
      - Он же на Тибете, в экспедиции.
      - Я подожду. Все равно мы проникнем в нужный нам момент. Какая разница, из какого момента мы выйдем?
      - Хорошо, придется их на время оставить в покое. Может, это и хорошо, что копье у них. Поймаем при передаче этого копья заодно и Огнеборода. А тебе тогда новое задание. Помнишь ту ведьму, которая с Пчелкиным?
      - Еще как помню.
      - Отправляйся сейчас в тысяча девятьсот девятый год в город Бердичев. Там аккуратно снимешь ее с поезда Варшава-Киев. Ключи и подробные инструкции получишь у товарища Новогудина. Он же встретит тебя на месте. И передай Кириллу Марковичу пламенный революционный привет.
      ***
      Штурмбанфюрер СС Курт Айзенберг родом своим происходил из Тевтонских рыцарей. Родился он в Лифляндии, в поместье своего отца, находившемся в Венденском уезде, а образование свое начал получать в Рижской мужской гимназии. 3 сентября 1917 года Рига была взята немцами, а незадолго до того, как 3 января 1919 город был захвачен красными латышскими стрелками, отцу Курта Вильгельму Карловичу, удалось перевезти семью в Восточную Пруссию. Здесь в Тильзите у самой литовской границы и поселился впоследствии Курт со своею семьей незадолго до начала войны. Тем не менее, Курт без акцента говорил не только по-немецки, но и по-латышски и, главное, по-русски. Вступил Курт в НСДАП еще в тридцать первом, что, с одной стороны, дало ему после прихода Гитлера к власти возможность носить белый угольник на черном эсэсовском кителе, с другой - вызывало явное неудовольствие его отца, считавшего куда более достойным быть членом "Стального Шлема". Вскоре после "Ночи длинных ножей" Курт подал заявление о приеме его в лейбштандарт "Адольф Гитлер". Сам он теперь дома бывал редко, так как казармы этого полка находились в Берлине. В составе этого лейбштандарта он, тогда еще в чине штурмфюрера, и принял участие в Польской кампании. Но во время боев на Бзуре, когда 9 сентября части отходящих к Варшаве армий "Познань" и "Поможе" нанесли фланговый удар по соединениям 8-й германской армии, наступавшей севернее Лодзи, Курт Айзенберг был ранен в ногу. Победа застала его в госпитале, и он даже не смог принять участия в ноябрьском параде в Берлине. Более того, ранение сделало его хромым. Однако судьба и тут ему улыбнулась: Курта пригласили в Абвер, присвоив при этом ему очередное звание гауптштурмфюрера. Вот где понадобилось его знание русского языка. Дважды Курт побывал в Советской России весной сорокового, а в июне того же года, когда его бывшие боевые товарищи доколачивали французскую армию, Курт встречал в Риге входящие в Латвию советские войска.
      План "Барбаросса" не был секретом для Айзенберга. Наоборот, Курт был привлечен к разработке диверсионных операций, которые предстояло осуществить полку "Бранденбург".
      Именно тогда Айзенберг впервые предложил своему командованию идею одним ударом покончить с руководством ВКП(б) и СССР, а также с высшим командованием Советской Армии.
      - Вожди большевистской партии стоят на трибуне Мавзолея Ленина три раза в год, - докладывал Курт свою идею Вальтеру Шелленбергу. - Один раз в мае, на общий с нами праздник, один раз в ноябре, на годовщину революции, за два дня до того, как мы отмечаем Мюнхенские события двадцать третьего года. И еще они выходят на трибуну 18 июля во время парада физкультурников. В мае и в ноябре на нижней трибуне стоит также и военное командование: заместители наркома обороны, начальник Генерального штаба, командующий Московским военным округом.
      - Вряд ли тупоголовые старые генералы согласятся внести изменения в свои планы, даже если мы будем гарантировать им стопроцентный успех операции, - ответил тогда Шелленберг Айзенбергу. - Для них важен сам процесс войны, и они боятся, что одна наша спецоперация сделает ненужными все их оперативные построения, а, следовательно, и их самих. Тем не менее, надо сказать, что увенчайся ваш план успехом, Советский Союз рассыплется как карточный домик. Однако будет чудом, если наверху нас поддержат.
      Вскоре, однако, Айзенберга, ставшего к тому времени штурмбанфюрером, заметил Вольфрам фон Зиверс. Штандартенфюрер Зиверс был главой Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков, более известного под названием "Аненербе".
      "Аненербе" было создано в тридцать третьем. Основателями его были философ Фридрих Гильшер и врач Герман Хирт. В тридцать пятом году Обществу было поручено изучать все, что касалось духа, деяний, традиций, отличительных черт и наследия индогерманской нордической расы. В тридцать седьмом рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер включил "Аненербе" в СС, подчинив его управлению концентрационных лагерей, а 1 января сорок второго оно было включено в состав личного штаба Гиммлера. С первого января тридцать девятого общество получило новый статус, которым на него были возложены научные изыскания. Однако, еще начиная с тридцать восьмого, все археологические раскопки проводились лишь с ведома Общества.
      Солидное финансирование позволило привлечь к научным исследованиям многих первоклассных университетских ученых, с помощью которых были достигнуты большие успехи: произведены раскопки укреплений викингов IX века, состоялись экспедиции в Тибет и на Ближний Восток, позднее осуществлялись исследования и охрана древних поселений и курганов в оккупированных районах Южной Украины.
      Общество охотилось за реликвиями и собирало их по всему свету. Но самой главной реликвией было, конечно, копье.
      Тогда Зиверс предложил Айзенбергу перейти к нему в "Аненербе". Курт с радостью согласился. Задачей Курта было изучение свойств и функций копья. Однако чего бы он с ним ни делал, у него ничего не выходило. Курт все больше свыкался с мыслью, что все чудеса, творившиеся в старину при помощи копья, являются лишь средневековыми легендами, а само копье - не что иное, как грубая подделка, изготовленная безымянным нюрнбергским кузнецом лет восемьсот назад.
      Но тут в судьбе Курта произошло еще одно событие. Он был назначен руководителем экспедиции, отправлявшейся на юг Франции.
      До ноября сорок второго года Южная Франция не была оккупирована немцами. Она находилась под юрисдикцией коллаборационистов, возглавлявшихся престарелым маршалом Петэном. Но вот 8 ноября 1942 года в Алжире и Марокко высаживаются англо-американские десанты. После трехдневного символического сопротивления французские войска в Алжире, возглавляемые адмиралом Жаном Луи Ксавье Франсуа Дарланом, переходят на сторону союзников. Один из французских генералов Анри Оноре Жиро требует высадки союзников в Южной Франции. В ответ на это немцы и оккупируют остаток французской территории.
      "Аненербе" долго ждало этого часа: на территории Южной Франции находились замки катаров и тамплиеров, при раскопках которых можно было найти очень много древних реликвий. Именно там, в Южной Франции находились развалины замка графа Раймунда IV, нашедшего в 1098 году в Антиохии то самое копье. Внук его Раймунд VI стал покровителем катаров, называемых также Альбигойцами. Центром их движения как раз и был Лангедок - владения Раймунда.
      Экспедиции Курта неимоверно повезло. В первый же день раскопок, как когда-то в Антиохии, было найдено точно такое же копье, как то, которое хранилось в Нюрнберге.
      И в этот самый день русские нанесли удар под Сталинградом. Полоса везения немцев закончилась. Началась полоса сплошных неудач, которые, как казалось, приносило вновь найденное копье. Странным образом находка второго копья отразилась и на здоровье фюрера. На глазах у своего народа Гитлер превращался в старую развалину. Голова его поседела, лицо обезобразили морщины, на руках и подбородке стала заметна дрожь, более характерная для восьмидесятилетних, чем для тех, кому не было тогда и пятидесяти пяти. Ситуация в Рейхе стала походить на спираль, сужающуюся вовнутрь. Военные поражения вызывали упадок настроения, а уныние порождало новые поражения. Случилось то же, что и с русскими в сорок первом. В тот день, когда они вскрыли в Самарканде гробницу Тимура, их армия подверглась невиданному по силе удару. И лишь когда они запечатали кости обратно, им вновь стало улыбаться военное счастье.
      Буквально на другой день после ночного визита Лихославского, выходя из своего кабинета, Сифлиц увидел, как по коридору несли чемодан. Но это не был снова чемодан Эрвина. Тот он узнал бы из тысячи: в нем хранился передатчик. Этот же чемодан был другим. Такие чемоданы изготавливали специально для транспортировки древних реликвий. Маркировка на чемодане однозначно указывала на то, что он принадлежал "Аненербе" Сифлиц рассеянно и не спеша, пошел следом за двумя людьми, которые, весело о чем-то переговариваясь, занесли этот чемодан в кабинет штурмбанфюрера Айзенберга.
      Сифлиц какое-то мгновение прикидывал: зайти в кабинет к штурмбанфюреру сразу же или попозже. Все в нем напряглось, он коротко стукнул в дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, вошел к Айзенбергу.
      - Ты что, готовишься к эвакуации? - спросил он со смехом. Он не готовил эту фразу, она родилась в голове тогда, когда он заходил к Рольфу, чтобы узнать обстоятельства появления у него чемодана Эрвина. С тех пор, в какой кабинет Сифлиц бы ни заходил, он неизменно говорил ту самую фразу и, видимо, в той ситуации, когда русские танки были на подступах к Берлину, эта фраза была самой подходящей.
      - Нет, - ответил Айзенберг, - это древняя реликвия, - и, приоткрыв чемодан, показал Сифлицу.
      - Коллекционируешь? А где хозяин?
      - По-моему, хозяину каюк. Сожгли его на костре в тринадцатом веке.
      - Худо. Как его допрашивать в таком состоянии?
      - По-моему, именно в таком состоянии и допрашивать. А то мы канителимся, канителимся, ждем чего-то. А лучше уж сначала расстрелять, а потом и допрашивать. Протокол-то допроса всегда можно задним числом состряпать.
      - Разумно, - согласился Сифлиц. - А что ты с этой реликвией собираешься делать?
      - Припрячу на черный день. Потом, когда страсти улягутся, выставлю ее на торги на каком-нибудь лондонском аукционе. Может, пару миллионов фунтов за нее мне отвалят.
      - А сейчас не хочешь продать?
      - Кому?
      - Есть тут один американский бизнесмен. Он сейчас находится в Швейцарии и ценности скупает. Такая штука как раз его заинтересует. Тем более, что она как две капли воды похожа на копье Святого Маврикия.
      - Так он ведь по дешевке, небось.
      - Тебе сейчас деньги нужны, чтобы отсюда вырваться. А он еще в придачу и американский паспорт дает. У меня на границе есть окно. Можем вместе уйти к нейтралам.
      - Нас же поймают. Не свои, так американцы.
      - Ну, с Шелленбергом я договорюсь. Он деньги тоже любит. Оформит, как будто мы на задании. А если мы попадемся американцам, то скажем, что мы русские разведчики, по-русски-то вы говорите свободно, и те выдадут нас Сталину.
      - Шутка? - засмеялся Айзенберг.
      - Шутка, - подтвердил Сифлиц, - но, как говорят русские, "ф каштой шутке есть тольля прафты".
      - У вас ужасное произношение, штандартенфюрер, - заметил Курт.
      - Ну что, едем?
      - Прямо сейчас?
      - Прямо сейчас, - решительно ответил Сифлиц, а про себя подумал: "главное, не переторопить".
      ***
      Проводник, с которым беседовали ротмистр Новогудин, штабс-ротмистр Лихославский и поручик Нелидов, как вы, надеюсь, уже поняли, сказал далеко не всю правду.
      Да, действительно, станций на пути было мало. Да, действительно, после того, как без четверти восемь поезд Киев-Варшава покинул Киверцы, в Олыке он не останавливался. Да, действительно, следующей станцией был Ровно. И было это действительно без десяти девять, а стоянка на самом деле длилась десять минут. На перрон на этой станции Элен действительно не выходила. И именно на этой станции в вагон зашла какая-то баба с пирожками, и у этой бабы Элен и Софья Сергеевна купили на пятак дюжину пирожков. Да, действительно, поезд потом останавливался в Шепетовке, а Элен и в самом деле после Шепетовки в вагоне еще была - тут проводник не соврал. Но через сто тринадцать верст после Шепетовки поезд остановился в Бердичеве. Вот тут проводник-то и начал врать. В это время действительно все уже спали.
      Тут надо пояснить, что вагон, у котором ехали и Луиза Карловна Новогудина, и Софья Сергеевна Тербунова, и Аделаида Порфирьевна Раменская, и, естественно, сама Элен, был вагоном второго класса. А, как и во всех российских вагонах второго класса, уборная в этом вагоне была в самом его конце и располагалась у самого тамбура. Но те из вас, кому доводилось путешествовать поездом по русским железным дорогам, будь то в начале двадцатого столетия или в середине двадцать первого, те наверняка знают одну национальную особенность наших проводников. Как бы ни менялся общественный строй, в какую бы сторону ни шло развитие технического прогресса, эта национальная черта остается неистребимой и, вероятно, генетически передается проводникам по наследству из поколения в поколение. Даже сейчас в 2033 году, когда я пишу эти строки, когда в космос летают даже индусы, а на Луне побывали толпы китайцев, эта старая русская традиция живет и побеждает всё то новое, что способна придумать гениальная инженерная мысль. Состоит эта традиция в том, что перед тем как поезд останавливается на станции, пусть даже на самом малозначительном полустанке, наш проводник спешно покидает свое проводницкое купе, и, даже не доиграв с напарником партию армянского дурака, несется во весь опор по коридору с большим железным ключом. Этим ключом он и запирает вагонный сортир на все то время, пока поезд стоит на станции, а зачастую и до того самого момента, пока через три часа после этой станции в его купе деликатно не постучится самый нетерпеливый пассажир и, дико извиняясь, вежливо не произнесет: "Если ты, сукин сын, сейчас же не откроешь нужник, я наделаю тебе прямо на твою красную физиономию".
      Вот и в ту ночь перед тем, как выйти с ведром из вагона, проводник надежно запер на ключ уборную и лишь после этого покинул вагон. Но в тот самый момент, когда лихой поляк-машинист резко затормозил паровоз напротив водокачки бердичевской станции, Элен проснулась от резкого торможения. Проснувшись, она вдруг вспомнила, что, готовясь ко сну, не проделала один, но весьма необходимый ритуал. И вот теперь необходимость срочно его проделать стала для нее очевидной настолько, что эта необходимость готова была в самом буквальном смысле излиться наружу. Наскоро одевшись, Элен вышла из купе и направилась в конец коридора. Дверь уборной, запертая проводником, как вы понимаете, ее руке не поддалась. Но тут Элен увидела дверь тамбура, которую оставил открытой проводник, вышедший с ведром за водой. Через нее Элен и выскочила из вагона. Идти в уборную на вокзал Элен побоялась. Во-первых, поезд мог за это время уйти без нее, во-вторых, одета она была действительно наскоро, и появляться в таком виде посреди зала ожидания, несмотря на вольные свои нравы, посчитала все-таки неприличным. Тут-то и проявилась ее русская натура, и она сделала то, что не отважилась бы сделать бы ни одна даже самая эмансипированная француженка. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что на перроне никого нет, Элен приподняв заднюю часть юбки, нырнула под днище вагона. Но за те полминуты, что Элен провела в столь необычном для барышни месте, на перроне, как будто, очутившись из-под земли, появились три одинаково одетых господина. Первым господином из этой троицы был восстановленный в более раннем теле Backup_of_Колян, убитый до этого старшим Игорем. Вторым был Backup_of_ Backup_of_Толян, вторично восстановленный после того, как полголовы ему снес Игорь-младший. Третьим, как вы уже наверняка догадались, был ни разу никем пока еще не убитый коллежский секретарь Никодим Фирсович Ротов.
      В тот миг, когда Элен высунулась из-под вагона, Backup_of_Колян и Backup_of_ Backup_of_Толян, возникли перед ее лицом. Не дав ей опомниться, они заломили ей руки и, зажав ей рот, поволокли к стоящей неподалеку арестантской повозке. Ротов же двинулся навстречу возвращающемуся с полным ведром проводнику, и, приставив к его губам ствол револьвера, приказал ему молчать обо всем, что он видел. Затем, в сопровождении Ротова проводник вернулся в вагон и по приказу коллежского секретаря указал на купе Элен и мадам Тербуновой. Сумев не потревожить спящую Софью Сергеевну, Ротов забрал из купе вещи Элен - две шляпных коробки и дорожный саквояж - и, еще раз на прощанье пригрозив проводнику, удалился вслед за схваченной Элен и своими спутниками. Когда он скинул вещи в пролетку, стоящую рядом с арестантской повозкой, он достал свои карманные часы и связался по ним с Бокием:
      - Все в порядке, Глеб Иванович, ведьма у меня. Нет, в этот раз и оба бэкапа живы, и всё обошлось вообще без стрельбы.
      Начиная с этого места в рассказе, проводник опять перестал врать и стал снова рассказывать чистую правду: через полчаса поезд действительно останавливался в Казатине. Там, действительно поменяли паровоз, и польская бригада, подцепив своим паровозом встречный поезд, повела его на Варшаву, Этот же поезд принял другой паровоз, из Казатинского депо, ну а в Киеве Элен, как правдиво рассказал проводник, уже вовсе не было.
      ***
      Если вы думаете, что Модя Лихославский выбрал тот ключ, на котором не было ни одной буквы, то, значит, вы считаете Модю не достаточно решительным человеком. Тем не менее, если вы подумали именно так, вы подумали правильно. Модест Аполлонович Лихославский некоторой решительностью все-таки обладал. Решительности этой ему бы с лихвой хватило на то, чтобы снести шашкой башку ротмистру Новогудину, но, как оказалось, этой решительности оказалось недостаточно для того, чтобы, очертя голову кинуться на семьдесят шесть лет вперед, связавшись при этом с какой-то не совсем чистою силою. Поэтому, не прощаясь с Пчелкиным, Лихославский попросил у него разрешения подумать. Глубоко озабоченный этими неразрешимыми альтернативами, он вышел из красного трехэтажного дома. Оказавшись на восьмой линии, Модест Аполлонович повернул направо, и, миновав один пятиэтажный дом, очутился у входа в ресторан гостиницы "Лондон", стоящей на углу Среднего проспекта.
      В дневной час ресторан был почти пуст. Лишь за крайним столиком, тупо глядя на полупустой графин, одиноко сидел купец второй гильдии Вершков.
      - Добрый день, Тимофей Данилович, - поздоровался Лихославский, отметив про себя то. Что Пчелкин ему точно предсказал встречу с Вершковым именно в этом месте.
      - О, приветствую вас, штабс-ротмистр, - отозвался Вершков. - Не составите ли мне компанию? А то, мне кажется, что я один этот графин не осилю. Эй, половой, новенький, как тебя там?
      - Бэримор, сэр, - отозвался половой, одетый на британский манер.
      - Тьфу, в ваших кличках сам черт ногу сломит, как вас тут зовут. Вот что, Бэримор, неси-ка сюда второй шкалик. Да, а закусить что-нибудь их благородию имеется?
      - Овсянка, сэр! - торжественно произнес половой.
      - Овсянка? - сморщил физиономию Вершков.
      - Есть еще французский салат, как в Москве у Оливье, - тут же добавил понятливый официант. - Это резаные яйца с овощами, зеленым горошком и кусочками мяса. И все это густо залито провансалем.