По мраморной лестнице циклопического царского дворца, построенного Иродом в его лучшие годы, бодро поднимался неприметный человек в сером плаще. Если бы кто-то задумал описать его словесный портрет, то этот кто-то столкнулся бы со значительными затруднениями. Дело в том, что если бы этому кому-то был задан вопрос, какое у лазутчика лицо, то ему бы пришлось ответить: "Никакое". Действительно, лицо этого человека не было ни добрым, ни злым, не выражало ни горя, ни радости, не сияло умом, но вместе с тем, не казалось и откровенно глупым. Роста он был самого что ни на есть среднего, и, находясь в толпе разных людей, он не был бы просто никем замечен, если бы на него не показали пальцем. Его принадлежность к какому-либо народу, из проживающих в Иудее, тоже нельзя было точно определить по его облику. Ровным прямым носом он напоминал скорее эллина, а слегка выпученные тусклые глаза и выдающиеся вперед кривые редкие зубы выдавали в нем иудея. Что же касается его возраста, то ему бы равно поверили, скажи он, что ему двадцать пять, или заяви, что ему сорок.
      - Приветствую тебя, игемон, - проговорил он тихим слегка поскрипывающим голосом, выдавая при этом свою привычку всегда говорить тихо, едва ли не шепотом.
      - С чем пожаловал ты сегодня ко мне? - обратился к нему прокуратор, понимая, что весть, которую тот ему принес, непременно окажется для него очень важной.
      - Игемон, я знаю человека, который тебе нужен.
      - Какого человека?
      - Знаешь ли ты историю о том памятном посещении Иерусалима Гаем Цезарем?
      - Я-то знаю, а почему знаешь ее ты? Даже в Риме о ней знают лишь единицы.
      - Это моя работа, прокуратор, - произнес лазутчик на чистой латыни.
      - Если ты такой умный, Иуда, почему до сих пор не выбился в начальники?
      - Мои непосредственные начальники не любят меня, поскольку я умнее их.
      - Ладно, что там у тебя? Докладывай.
      - Человек, который называет себя Мессией и который обещает разрушить Храм, и тот младенец, который родился от Гая Цезаря у девы, посвященной храму, - одно и то же лицо. По матери он происходит от нашего царя Давида, а по отцу - от Божественного Августа.
      - Значит, он может стать иудейским царем и по римским законам, и по иудейским?
      - Sic, procurator, - подтвердил Иуда.
      - Тогда он действительно представляет опасность.
      - И не только для Иудеи, но и лично для тебя.
      - А для меня-то в чем?
      - Пока царем был Архелай, прокураторской должности не было. При появлении в Иудее нового царя твоя должность станет ненужной, и тебя снова отзовут в Рим. Если царем провозгласят Иешуа, Рим не пойдет на то, чтобы воевать. Времена Сеяна прошли. Маркон предпочтет договориться по-мирному. Не будет же он проливать кровь римских солдат ради восстановления дома Анана, члены которого безраздельно занимают должность первосвященника со дня смещения Елизара. Назаретянин же не выступает против Рима. Он даже призывает аккуратно платить налоги в императорскую казну, столь же аккуратно, как и храмовую десятину.
      - Что ж, его надо поймать и непременно казнить. Ты поможешь мне в этом?
      - Я помогу в этом Анану и Каиафе. Они в его поимке кровно заинтересованы. Это по их доносу Август сместил Архелая. С тех пор Анан, имея зятя-первосвященника, фактически стал первым лицом в Иудее. Разумеется, после тебя, прокуратор.
      - Ладно, Иуда, если этот наследник окажется в моих руках, ты будешь щедро вознагражден. А теперь убирайся, пока не рассвело. Никто не должен тебя видеть здесь.
      Покинув покои прокуратора, Иуда, тем не менее, не собирался покидать дворца. Он подозвал к себе Лонгина, провожавшего его до ворот, и прошептал:
      - Послушай, сотник, - я тебе открою тебе одну страшную тайну. Я знаю, как излечить твою катаракту.
      - А разве она излечима?
      - Есть в Иудее человек, кровь которого обладает целебными свойствами. Скоро этого человека приговорят к распятию. Когда он будет висеть на кресте, ты проткни его копьем. Но копье это должно быть особым. Такое копье есть у первосвященника.
      - Но он же мне его не даст.
      - Даст, при одном условии. Ты должен собрать этой крови немного и для него. Первосвященник наш, открою тебе еще одну тайну, заразился от одной из храмовых дев нечистой болезнью. Только кровь Назаретянина способна его излечить.
      - Дальнейшее ты знаешь, - закончил рассказ старший Игорь. - Иисус был распят, а сотник Гай Кассий Лонгин проткнул его на кресте этим самым копьем. И, что самое интересное, катаракта-то у него прошла. А ведь катаракта и сейчас не поддается консервативному лечению. Лечение в основном хирургическое, в отдельных случаях даже искусственный хрусталик вставляют.
      - А чем объяснить это чудо с точки зрения науки?
      - По одной из гипотез, существующих к 2016-му, клетки крови Христа обладают тотипотентностью.
      - Чем-чем?
      - Дело в том, что дифференциация клеток в ходе развития позвоночных сопровождается инактивацией неработающих генов. На ранних стадиях развития эмбриона клетки животных и человека обретают специализацию - одни клетки формируют руку, другие - ногу, третьи, например, задницу. Тотипотентность клеток у млекопитающих теряется на ранней стадии развития эмбриона - 8-16 клеток. У Христа же, судя по всему, этим качеством обладали все клетки. Более того, они передавали это свойство окружающим клеткам, с которыми соприкасались. Катаракта, таким образом, вылечилась путем регенерации хрусталика. А вот нечистая болезнь первосвященника таким способом излечиться вряд ли могла. Правда, до первосвященника эта кровь не дошла. Пилат ее по пути прикарманил. Слово, правда, не совсем корректное - карманов-то у римлян не было.
      - Понятно, почему Христос воскрес. Из-за этой, как ее, ну, то, что ты сейчас сказал.
      - Нет, не только из-за нее. Не была выполнена инструкция первосвященника, состоявшая в том, чтобы оставить копье в ране. Иосиф Аримафейский дал взятку Пилату и добился разрешения похоронить племянника. Копье он вынул и забрал себе. Говорят, увез потом аж в Британию. Правда это или нет - сейчас уже не выяснишь.
      Разговор обоих Игорей внезапно был прерван раздавшейся за окном автоматной очередью.
      - Это "томпсон"? - спросил Игорь-младший.
      - К сожалению, ты угадал, - ответил его старший двойник. - А вот и "калашников", - тут же заметил он, услышав в следующую секунду сухую трескотню коротких очередей. - Это значит, что нам пора сваливать. Я был здесь завтра. От дома одни головешки остались.
      - Блин, как он стреляет? - заметил Игорь-шестнадцатилетний, услышав длинную ответную очередь. - Он же за раз полмагазина в белый свет выпустил.
      - А что ты от него хочешь? Он до недавнего времени ничего скорострельнее берданки в руках не держал, а пулемет только на картинке в журнале видел. Вот, держи, - протянул он Игорю-младшему пистолет Макарова, вынув его из кармана плаща. Себе же он взял "вальтер" Р-38.
      - Ага, себе "вальтер", а мне эту хлопушку? - обиделся пацан.
      - Мне положено. Я - старший.
      В этот момент с улицы послышался выстрел гранатомета, и тут же в кухню, пробив оконные стекла, влетела граната. Ударившись о потолок, она взорвалась, разбивая посуду своими осколками. Кухонная дверь, сорвавшись с петель, вылетела в коридор. Оконная рама, наоборот, полетела на улицу. Квартира наполнилась едким дымом, но сквозь его запах можно было почувствовать запах газа. Когда же стих звон осколков разбитой посуды, отчетливо послышалось характерное шипение: один из осколков повредил газовую трубу.
      - Бежим, сейчас здесь все взорвется, - крикнул старший Игорь.
      Прихватив копье, перстень и кортик, Игори выскочили на улицу.
      - Бегите в разные стороны, - скомандовала ведьма, - встретимся в подвале.
      Ротов, Колян и Backup_of_Толян* , добытый из прошлого взамен погибшего Толяна, сидели на противоположной стороне улицы, прячась за машинами, припаркованными у соседнего дома. Ведьма и Вольдемар огнем своих "Томпсонов" не давали им высунуться. И тут Ротов увидел в зеркало одной из машин, как оба Игоря выскочили из подъезда и побежали в разных направлениях.
      - Они уходят, - проорал он напарникам.
      - А у кого из них копье? - спросил Колян.
      - А пес его знает. У обоих одинаковые рюкзаки. Давайте, вы, Николя, за старшим, а Анатоль - за младшим.
      Вставив свежий магазин, Ротов стал прикрывать своих подручных автоматным огнем. Воспользовавшись этим, Колян и Backup_of_Толян рванули каждый за своим объектом. Целясь через то же автомобильное зеркало, Ротов одиночными выстрелами одну за другой посылал пули в машину, за которой спрятались Вольдемар и Елена. Вскоре под багажником этого автомобиля появилась и стала разрастаться лужица бензина, вытекающая из пробитого бензобака.
      - Сейчас мы тут поджаримся, - проговорила Елена, показывая Вольдемару на лужицу. - Давайте, перебегайте к той машине. А я прикрою.
      - А почему я? Я тоже могу вас прикрывать.
      - Потому что я из этой штуки стреляю лучше вас. А вы с непривычки высадите сейчас за одну очередь все остатки патронов.
      - Говорил же я, что лучше этот самострел Игорю отдать...
      И тут Вольдемар вспомнил про свой самовзводный офицерского образца револьвер системы Нагана. Достав револьвер и взведя курок вручную, чтобы спуск был более мягким, Вольдемар также через зеркало прицелился и выстрелил в торчащий из-за багажника автомат Ротова. Пуля попала в цевье автомата и своей кинетической энергией, равной примерно полтора пуда силы, выбила оружие из рук коллежского секретаря. Воспользовавшись этим, ведьма и Вольдемар рванули за угол дома. Ведьма бежала спиною вперед, лихо перепрыгивая через бордюры и скамейки. При этом она меткими короткими очередями удерживала Ротова от попыток дотянуться до автомата.
      - Где вы так бегать-то научились? - спросил ее Вольдемар, когда они, наконец, оказались за спасительной стеной.
      - У бабули, естественно, - ответила ведьма.
      Тем временем младший Игорь с синим рюкзаком на плече, петляя по дворам, убегал от Backup_of_Толяна. Преследователь не отставал. Более того, дистанция между ними медленно, но неминуемо сокращалась. Несмотря на свое пузо, бывший спортсмен Толян в выносливости явно превосходил Игоря, начавшего курить в десять лет.
      Неожиданно из-за угла выскочил мент. Увидев мужика с автоматом, гонящегося за пацаном, он потянулся к кобуре своего пистолета. Однако Backup_of_Толян, опередив, срезал мента короткой очередью и продолжил преследование.
      - Убили! - истошно заорала увидевшая это старуха, выходящая в этот момент из подъезда, и тут же с быстротой метеора скрылась за углом здания.
      В этот Игорь момент забежал за угол сарая и, часто дыша, достал свой "макаров". Передернув затвор, он понял, что зря это сделал: первый патрон, предусмотрительно загнанный в ствол старшим Игорем, выскочил через окно выбрасывателя, отброшенный отражателем. Однако семь остальных патронов оставались в пистолете, и Игорю ничего не оставалось, как применить их против своего преследователя.
      В этот момент Backup_of_Толян с автоматом в руках проскочил мимо угла сарая, не сразу заметив Игоря. Когда он его заметил, было уже поздно. С расстояния чуть более метра Игорь выстрелил ему в район печени. Выронив автомат, Backup_of_Толян схватился за правый бок, по которому быстро расползалось кровавое пятно. Не давая опомниться раненому преследователю, Игорь подскочил к нему и в упор дважды выстрелил в голову. Через мгновение Backup_of_Толян лежал на земле, рефлекторно двигая ногами так, как будто он все еще догоняет Игоря. От его головы оставалась лишь нижняя челюсть.
      После этого Игорь аккуратно подобрал выброшенный патрон и три стреляных гильзы от своего пистолета. Затем, забросив автомат в кусты, побежал к названному старшим Игорем подвалу. В то же мгновение он услышал, как в нескольких кварталах от него раздался оглушительный взрыв. Газ, выходивший из поврежденной трубы, все-таки взорвался.
      У самого же старшего Игоря дела обстояли далеко не самым лучшим образом. Бегал он еще хуже своего молодого двойника. Даже в мирной обстановке, пробежав пятнадцать секунд за автобусом, он обычно испытывал сильную одышку. Теперь же, пробежав метров двести, он стал задыхаться. Сердце его бешено колотилось, а глаза, казалось, в любую секунду готовы были вывалиться из орбит. Колян, правда, тоже не был хорошим бегуном. Сказывался возраст и перенесенное в молодости ранение ноги, дававшее о себе знать по закону подлости в самый неподходящий момент. Вот и сейчас, едва начав догонять Игоря, он внезапно захромал и стал отставать.
      Однако упустить Игоря позволить он себе не мог. Поэтому, переведя автомат в режим одиночной стрельбы, Колян прицелился и выстрелил Игорю в ногу. Раненая нога подломилась под весом Игоря, и он упал на траву. Прихрамывая, к нему подбежал Колян.
      - Где копье, сука?! - прокричал он, наставив на Игоря автомат. При этом он снова вернул переводчик огня в автоматическое положение.
      В этот момент послышался звук взорвавшегося газа. Колян оглянулся и посмотрел на огненный шар, вздымающийся над тем местом, где только что стоял дом довоенной немецкой постройки. Тех мгновений, в которые Колян наблюдал это зрелище, хватило Игорю для того, чтобы вытащить "вальтер" и выстрелить Коляну в самое сердце.
      Смертельно раненый Колян судорожно нажал на спуск, и автомат дал последнюю очередь. Три пули успели попасть в Игоря до того, как отдача увела стреляющий автомат в сторону.
      "Ну вот, отошел, называется в кусты. Что теперь Юлька скажет?", - успел подумать Игорь, прежде чем остановилось его пробитое сердце.
      Как только ведьма и Вольдемар скрылись за углом здания, Ротов подобрал, наконец, свой автомат. Револьверная пуля застряла в цевье, расплющившись о ствол, и Ротов не знал, насколько этот ствол поврежден. Стрелять из этого автомата, рискуя, что при выстреле его разорвет в руках, он больше не собирался. Догонять же в одиночку удалившихся за угол ведьму и Вольдемара он также не имел намерений, не без основания полагая, что, едва он высунется из-за угла, его тут же прошьют очередью сорок пятого калибра. Кроме того, запах газа чувствовался все сильнее. Поэтому, достав браунинг, Ротов озираясь на угол здания, начал потихоньку удаляться с этого места. Скрывшись за соседним домом, он спрятал пистолет и бегом помчался к машине, припаркованной неподалеку. Едва он отъехал, раздался взрыв, и одна из деревянных балок, служившая, вероятно, стропилом кровли, кувыркаясь в воздухе, пролетела над его машиной. Следом за нею с неба с жутким грохотом посыпались коричневые металлические листы, еще несколько секунд назад покрывавшие крышу дома. "Хороший был дом, - подумал Ротов, - наши теперь так строить не умеют".
      Проезжая мимо пустыря, Ротов увидел толпу, собравшуюся посмотреть на происшествие. Прямо к толпе, сияя мигалками, подкатывал милицейский "уазик". Ротов направил машину туда.
      Расталкивая зевак и тыча в морды ментам красную корочку, Ротов пробился к центру. На траве головами в разные стороны лежали два трупа. Одним из них был Колян. Другим - старший Игорь.
      - Никто ничего не трогал? - задал он безадресный вопрос.
      - Все, как было, - ответил старший сержант с толстой металлической лычкой на погонах.
      - Ты-то откуда знаешь? - нагло оборвал его Ротов. - Вы же, уроды, вашу мать, только подъехали.
      Поняв по тону, что перед ним явно большой начальник, возможно, даже из Калининграда, старший сержант приготовился выполнять приказания.
      - Кто здесь из вас старший? - вновь обратился Ротов к старшему сержанту, посмотрев на него испепеляющим взглядом.
      - Я, то есть старший сержант Синицын, - отдав честь, отрапортовал старший сержант.
      - Вот что, Синицын, прикажи своим разогнать толпу и выставить оцепление. А сам иди и по рации дай ориентировку: подросток шестнадцать лет, волосы светло-русые, одет в куртку камуфляжной окраски. На плече синий рюкзак, вот, точно такой же, как у него, - показал он на рюкзак Игоря. Может быть вооружен.
      Воспользовавшись тем, что Синицын пошел давать по рации ориентировку, а двое его напарников принялись отгонять зевак от места трагедии, Ротов заглянул в рюкзак Игоря. Копья в нем не было.
      ***
      В то самое мгновение, когда Ротов давал ориентировку на розыск Игоря, Игорь был уже далеко. Кот, сидевший все время в тильзитском подвале, слушал переговоры ментов по рации, смастеренной умелыми руками Егора Исаевича. Поэтому о гибели старшего Игоря он знал из радиоперехвата еще до того, когда сначала его младший двойник, а потом и ведьма с Вольдемаром появились в подвале.
      - Сумасшедший день, - произнес Игорь, когда Вольдемар и Елена спустились в душную темноту сырого подвала, - сначала обнаруживаю тайник, потом встречаю самого себя, потом узнаю о его, в смысле самого, получается, себя, смерти, о которой, вдобавок ко всему, мне сообщает не кто-нибудь, а говорящий кот. Кот, который слушает переговоры ментов по рации.
      - Это еще что, - промяукал Граммофон. - Я еще вышивать могу, и на машинке...
      - Может и правда, - продолжал Игорь, - это все потому, что мы в такие времена живем? Вон, бабка моя все твердит, что при Сталине лучше было. Конечно, если ты шишка партийная, то тебя в любой момент могли арестовать, а то и расстрелять даже. Но если живешь, как обыкновенный человек, работаешь, как ныне покойный я на целлюлозно-бумажном комбинате, так ведь и бояться нечего.
      - Э, не скажите, молодой человек, - возразил Граммофон. - Вот один мой знакомый кот сидел, примусы починял, не шалил, никого не трогал, так ведь вломились на кухню, сеть давай на него набрасывать, а потом из маузеров по нему стали палить. Еле лапы унес вместе с примусом.
      - Ладно, ждать покойника не имеет смысла, - подытожила ведьма. - Надо возвращаться. Хорошо, что погиб старший, а не младший. Представляете, как бы после этого тот Игорь жил вообще без детских воспоминаний? Все, что после шестнадцати помнить, а что до...
      - Никуда бы его воспоминания не делись, - возразил Граммофон. - Он прожил совершенно другую жизнь. Биологически, конечно, он был этому Игорю идентичен, но родился-то он в восемьдесят восьмом - уже после раздвоения времени. Был пионером, комсомольцем, а кто такой Гарри Поттер - знал лишь из критических заметок в каком-нибудь "Крокодиле". Вот если бы человек, родившийся до раздвоения времени потерял своего младшего двойника, тогда память исчезает.
      - А про жену его, про ребенка вы не подумали? - спросил ее Вольдемар.
      - А мы сделаем вот как, - предложила Елена. - Пусть мальчик подрастет, погуляет вдоволь, а через двенадцать лет мы его привезем на то самой место к его жене.
      - Теперь-то я знаю, какая она станет толстая и вредная, и сам на ней ни за что не женюсь, - возразил Игорь. - А вот сына бы я к себе забрал. Скажу, что я его дядя, или старший брат - на роль его отца я еще по возрасту не тяну. Вот только где я теперь жить буду? От дома-то одни головешки остались.
      - Тебя, Игорь, мы берем с собой. Ты тут таких дел натворил. Менты теперь тебя точно убьют при попытке к бегству безо всякого суда и следствия. Стойте, а вы что, были здесь завтра и все знали?
      - Завтра все было по-другому, - ответил Вольдемар. - Завтра погиб ты, а не он. А то, что он должен был погибнуть сегодня, мы, конечно, не знали.
      - Зато я хоть одного ихнего убил, - гордо произнес Игорь.
      - Это еще ничего не значит. В следующий раз их опять трое будет. Они друг друга из прошлого достают.
      - А почему мы так не можем?
      - У них каналов больше. Они - их хозяева. А мы - нелегалы, партизаны, можно сказать.
      - А куда мы сейчас идем? - снова спросил Игорь.
      - К своим, - ответил Граммофон.
      - А кто для вас свои?
      - Ну, ты, Вольдемар, Елена, мастеровой Егор Исаевич, бывший белый офицер Модест Аполлонович Лихославский, ну и, разумеется, я.
      ***
      Сначала Сифлиц не поверил себе: в саду пел соловей.
      "Галлюцинация, - подумал Сифлиц, - должно быть, это от того снотворного, которое ради поддержания легенды пришлось взять у Рольфа".
      Надев черный мундир с дубовыми листиками штандартенфюрера на квадратных петлицах, Сифлиц, позавтракав, вышел из дома, сел за руль и, не спеша, поехал на Инвалиденштрассе, к музею природоведения. Ехал он медленно, кружа по улицам, перепроверяя на всякий случай, нет ли за ним хвоста.
      Когда Сифлиц машинально посмотрел в зеркальце, он удивленно присвистнул: тот "вандерер", что пристроился за ним на Фридрихштрассе, продолжал неотступно идти следом.
      "Ничего страшного, - продолжал успокаивать себя штандартенфюрер, - это обыкновенная паранойя. У разведчиков такое бывает. Вот кончится война, напишу Шелленбергу рапорт об отставке и махну на Волгу. Давненько я там не рыбачил. А может, сдают нервы? Тоже, между прочим, резонное объяснение. Надо проверить".
      Как это проверить, он знал еще с детства: "Когда кажется, креститься надо", - любил говорить его дед.
      Удерживая руль левой рукой, правою сложил он щепоть и размашисто начал себя крестить, коснувшись сперва "мертвой головы" на своей фуражке, затем пряжки ремня с надписью "Gott mit Uns". И тут он замялся, соображая в какую сторону следует ему креститься: с левого плеча на правое, как католику Сифлицу, или с правого на левое, как православному Лишаеву. В конце концов, перекрестил он себя по-русски и тут же снова взглянул в зеркальце - черного "вандерера" сзади не было.
      "Значит, все-таки паранойя", - снова успокоил себя Сифлиц.
      Однако с этого момента Сифлиц всем существом своим чувствовал тревогу. Поэтому он решил для себя, что сегодня он освободится пораньше и уедет с Принц-Альбрехтштрассе в Науэн: там в лесу, на развилке дорог, стоял маленький ресторанчик Пауля, и, как год и как пять лет тому назад, сын Пауля, безногий Курт, каким-то чудом доставал свинину и угощал своих постоянных клиентов настоящим айсбайном с капустой. Когда не было бомбежек, казалось, что войны вообще нет: так же, как и раньше, играла радиола, и низкий голос Бруно Варнке напевал: "О, как прекрасно было там, на Могельзее..."
      Вдоволь нахлебавшись баварского пива, по пути домой Сифлиц остановил машину возле озера. Он не видел в темноте озера, но знал, что оно начинается за этими соснами. Он любил приезжать сюда летом, когда густой смоляной воздух был расчерчен желтыми стволами деревьев и белыми солнечными лучами, пробившимися сквозь игольчатые могучие кроны. Он тогда уходил в чащу, ложился в высокую траву и лежал недвижно часами. Но сегодня Сифлиц был не настолько пьян, чтобы часами лежать на траве. Да и уходить вглубь чащи, ввиду наступившей темноты, не было теперь никакой необходимости. Поэтому, постояв с минуту у дерева, глядя вверх, на крупные звезды, которые издевательски подмигивали ему сквозь верхушки сосен, Сифлиц застегнул штаны и, сделав пешком небольшой круг, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, сел в машину и поехал домой в Бабельсберг.
      Здесь, в маленьком своем коттедже в Бабельсберге, совсем неподалеку от Потсдама, в том самом Бабельсберге, где была расположена киностудия рейха и где жили актрисы, где когда-то рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс проводил свои тайные встречи с чешской актрисой Лидой Бааровой, он теперь жил один. Его экономка неделю назад уехала в Тюрингию к племяннице - сдали нервы от бесконечных налетов. Молоденькая дочка хозяина кабачка "К охотнику", которая убирала у него теперь, и которая, если бы он хотел, могла бы оставаться у него на ночь, сегодня тоже взяла выходной. К себе в Бабельсберг Сифлиц вернулся поздно. Он отпер дверь, потянулся к выключателю, но услышал голос, очень знакомый и тихий:
      - Не надо включать свет.
      "Опять этот Холтофф, - подумал Сифлиц. - Снова, видать, хочет нажраться коньяка на халяву. За это удовольствие он и бутылкой по башке готов вытерпеть".
      - Какой к черту Холтофф? - послышался из комнаты русский голос, - перед вами, Максим Максимович, не кто иной, как полковник Лихославский.
      "Модя? Не может быть", - подумал Сифлиц. Двадцать три года назад, во Владивостоке, он видел Лихославского в последний раз, отправляясь по заданию Дзержинского с белой эмиграцией сначала в Шанхай, потом в Париж. Но с того ветреного, страшного, далекого дня образ его жил в нем. Жил потому, что незадолго до своего отъезда Сифлиц проиграл ему в карты изрядную сумму, и, не расплатившись, отправился по заданию ЧК. С тех самых пор, где бы Сифлиц ни находился, какую бы фамилию он ни носил, призрак Лихославского мучил его по ночам, подкарауливал в темных коридорах Управления Имперской Безопасности, грозил кулаком, сидя в камине, каждый раз, когда двадцать третьего февраля Сифлиц, отмечая День Красной Армии, напивался до чертиков.
      "Не может быть", - подумал Сифлиц еще раз.
      - Может-может, - вслух отозвался Модест.
      - Боже, Модест Аполлонович, какая встреча! Выпить хотите? - предложил Сифлиц и, открыв свой буфет, вынул оттуда бутылку коньяка?
      - А вы этой бутылкой не шандарахнете меня по голове, как Холтоффа?
      - Да что вы, Модест Аполлонович, - поморщился Сифлиц. - Что вы, словно мальчик?
      Сифлиц принес коньяк, налил Лихославскому и себе. Они молча выпили.
      - Хороший коньяк.
      - Еще? - спросил Сифлиц.
      - С удовольствием.
      Они выпили еще раз, и Модест, хрустнув пальцами, произнес:
      - Максим Максимович, я пришел к вам по делу.
      - Знаю, знаю, - проговорил Сифлиц и, открыв другой ящик своего буфета, вынул оттуда толстую хрустящую пачку денег. - Вы уж простите меня, что ждать вам пришлось столько лет...
      - Да что вы, право? Кому нужны ваши рейхсмарки? Через два месяца ими будут задницу подтирать.
      - У меня есть и доллары.
      - Деньги мне от вас не нужны. Мне нужно копье Святого Маврикия, которое хранится в Нюрнберге в исследовательском центре вашего "Аненербе".
      - Не понял.
      - Что же тут непонятного? Я предлагаю вам отработать ваш долг, включая проценты, набежавшие с двадцать второго года. Вот за этим я к вам и пришел. Разводите свой камин и садитесь: у нас мало времени, а обсудить надо много важных вопросов.
      Сифлиц зажег сухие дрова. В камине загудело - это был какой-то странный камин: сначала он начинал гудеть и, только нагревшись как следует, затихал. В свете огня, бушующего в камине, Сифлиц отметил, что Лихославский за прошедшие почти четверть века практически не изменился. "Сколько ему сейчас, шестьдесят шесть, или еще шестьдесят пять? - думал Сифлиц. - Подумать только, он ведь ровесник Сталина. И ни одной седой волосины. Наверное, красит волосы хной, как тот Понтер, старый знакомый Мюллера, - один из тех стариков из мюнхенской крипо, которые ловили с ним и бандитов, и национал-социалистов Гитлера, и коммунистов Тельмана и Брандлера в двадцатые годы".
      - Не хной, а басмой, - уточнил Лихославский, словно прочитав его мысли.
      Сифлиц занавесил окна и попытался включить свет. Услышав, как щелкнул выключатель, Лихославский сказал:
      - Я вывернул пробки. Очень может статься, у вас установлена аппаратура.
      - Кем?
      - Не важно. Может, людьми Мюллера, а, вполне возможно, и людьми вашего шефа бригаденфюрера Шелленберга.
      - Смысл?
      - Бросьте, штандартенфюрер! Всем им давно известно, что вы красный шпион.
      - А почему же они меня тогда не арестовывают?
      - Они строят на вас расчет. Мюллер, например, хочет, чтобы вы передали своим хозяевам из НКВД списки лиц, которые якобы сотрудничали с гестапо. А когда в Берлине будет грохотать русская канонада, и солдаты будут сражаться за каждый дом - вот тогда он и всучит вам тот самый портфель. Представляете, что тогда начнется после войны? Тридцать седьмой год раем покажется. Видите, Максим Максимович, я даже оказываю вам определенную услугу, рассказывая вам о планах Мюллера насчет вас.
      "Вот он куда ведет, - подумал Сифлиц. - Провокация или нет? Если он меня провоцирует, тогда ясно, как следует поступить. Сдать его Мюллеру и дело с концом. А, если то, что он мне говорит, правда? Еще рано отвечать. Еще рано".
      - Да никакая эта не провокация, - ответил Лихославский. Можете не сомневаться. Вы поможете мне, а я не только спишу ваш долг, но еще и помогу вам.
      - А чем же вы сможете мне помочь?
      - Вот это уже другой разговор. Думаете, я не знаю, о чем вы мечтаете? Я помогу вам вернуться обратно. Вернуться в ту Россию, в которой вы родились, и которая осталась в вашей памяти страной, где вас любят и помнят. Вы станете даже не Максимом Лишаевым, каким вас знают в НКВД. Вы вновь станете двадцатилетним Севой Владимировым, до того как его, поймав не будем вспоминать на чем, завербовала ЧК. И тогда я снова познакомлю вас с Сашенькой, там же во владивостокском ресторане "Версаль", и повторится прогулка по берегу залива в душный августовский день, когда с утра собирался дождь, и небо сделалось тяжелым, лиловым, с красноватыми закраинами. А помните ту ночь с Сашенькой на глухой таежной заимке, в маленькое слюдяное оконце глядела громадная луна, делавшая ледяные узоры плюшевыми, уютными, тихими?
      Услышав эти слова, Сифлиц второй раз в жизни заплакал. Теперь он вновь плакал как тогда, плакал по-детски, жалобно всхлипывая. Две стопки коньяка, наслоившись на еще не выветрившиеся остатки баварского пива, сделали его в тот вечер необычайно слезливым.
      - А если я откажусь? - вдруг вымолвил Сифлиц сквозь слезы.
      - Тогда я сожгу вас в этом самом камине и после этого... - сказал Лихославский, ухмыляясь в усы, и почему-то запел:
      Облаком, сизым облаком
      Ты полетишь к родному дому.
      Отсюда к родному до-о-му.
      - Смерти я не боюсь.
      - Я знаю. Но кто, в случае вашей смерти, будет спасать жизнь Кэт? Кто тогда завершит операцию? Ту операцию, которая была запланирована Центром, ту операцию, которая сейчас так важна для сотен тысяч русских солдат, ту операцию, которая может в ту или иную сторону повлиять на будущее Европы.
      - Тогда я согласен.
      - По рукам, - сказал Лихославский и стал подробно излагать суть задания. - Во-первых, Макс Оттович, или как вас тут величают, вы должны разыскать вот этого человека.
      Тут Лихославский достал из кармана фотографию того штурмбанфюрера, которую Игорь в числе других вещей нашел в потайной нише.