– Говорю тебе, этого нет!
– А я не верю. Может быть, он был твоим любовником еще в Швейцарии, до нашей встречи. Так оно и было, не правда ли? Вот почему он оказался здесь. Вы не могли жить друг без друга.
– Неправда! – Но несмотря на свой испуг и страх перед непривычно возбужденным Шарлем, у нее слегка отлегло от сердца. Лучше пусть он подозревает ее в этом, чем докопается до истины.
– Неудивительно, что ты не позволяешь мне притронуться к себе! – горько произнес он. – По-моему, ты ведешь себя как распутная древнеримская весталка, корчащая из себя девственницу. А любовник все время торчит где-то рядом. Какой же я был дурак! Уходил в перегоночную, оставляя тебя с ним… ты как раз хотела именно этого, не так ли?
– Говорю последний раз, Шарль, он мне не любовник!
– Ха! – яростно фыркнул он.
– Ну, что же, если ты мне не веришь, не верь! – произнесла она, пытаясь урезонить его и взять контроль над ситуацией. – Полагаю, ты теперь прогонишь его?
– Чтобы все в семье узнали, что меня оставили в дураках? Я этого делать не стану. Пусть остается. Но теперь мы здесь кое-что изменим.
– Ах, вот как? – она презрительно ухмыльнулась. Как это похоже на Шарля, прежде всего беспокоиться о мнении отца. Любой другой мужчина, узнав, что жена завела шашни, набьет любовнику морду и учинит скандал всем, кто об этом знал. Но не Шарль. Для него главное – внешняя благопристойность, прежде всего – спасти лицо семьи. Другой бы вытурил пинками Пола из дома и выкинул вслед за ним его вещички. Но Шарль не был любым другим мужчиной. Более того, Катрин начинала задумываться, а мужчина ли он вообще?
– Итак, что же теперь здесь изменится? – спросила она. – Скажи мне.
Он уловил насмешку в ее голосе и все понял – уж чем-чем, а глупостью он не отличался. Он нахмурил брови, сжал губы.
– Хорошо, Катрин, я скажу тебе. – Во-первых, моя дорогая, ты опять станешь для меня женой – как положено; ты понимаешь, что я имею в виду.
У нее вспотели руки, она так сжала кулаки, что ногти впились в ладони.
– А если я откажусь?
– Не откажешься, Катрин. Я не позволю.
– Ты будешь глупо выглядеть, если я начну кричать.
– Напротив, дурехой в таком случае окажешься ты. Разве может жена отказать мужу в супружеских обязанностях? К тому же ты лишь напугаешь Ги. Уверен, ты не захочешь делать этого.
– Ты не посмеешь принуждать меня! – выпалила она с большей бравадой, чем на самом деле чувствовала. Она не смотрела в лицо Шарлю.
– Почему бы и нет, Катрин? – Он улыбнулся, но улыбка вышла кривая – невеселое движение одних губ, она не затронула даже щеки, не говоря уже о глазах. – Я долго проявлял терпение – слишком долго, но оно кончается. И действительно, нам пора попрактиковаться.
– Сейчас? Ты не можешь серьезно предлагать заняться этим прямо сейчас. – Она невольно отступила.
Он сорвал с себя рубашку. Грудь его тяжело вздымалась.
– Почему бы и нет? Чем это время хуже другого. Ну, конечно, тебе этого не хочется – ведь ты только что побывала в постели у любовника, а мне так очень хочется. Я представлял себе, как ты кувыркаешься с ним, и меня это возбудило. Да, возбудило.
Шарль подошел к ней, схватил ее за плечи, одним рывком расстегнул платье. – Не смей! – Она попыталась собрать платье на груди. Ей стало противно от одной мысли, что руки Шарля дотронутся до нее, коснутся тех мест, которые только что с такой нежностью ласкал Пол. И в то же время она словно боялась, что муж каким-то образом заметит следы этих прикосновений.
– Снимай платье!
– Нет!
– Если не снимешь сама, то стащу я. – Он схватился за платье, дернул так, что оно порвалось, и бросил Кэтрин на кровать.
– Шарль, пожалуйста!.. – Она пыталась сесть, но он силой придавил ее, она даже не подозревала, что у него столько силы, одной рукой зажал ей горло, а другой срывал и с нее и с себя остатки одежды.
– Ты моя жена, Катрин! – хрипел он. – Не забывай об этом!
Она беззвучно рыдала, ей хотелось бы вопить, но она не решалась. Она запомнила, что он сказал относительно Ги. Кэтрин боялась так же, что если начнет кричать, то услышит Пол и прибежит узнать, в чем дело. Если он увидит, что Шарль насилует се, это может кончиться несчастьем для всех. Но она все равно отчаянно сопротивлялась, царапая ему спину, пиная ногами, крутя головой из стороны в сторону.
Не помогло. Для нее он был слишком силен. Шарль поймал ее мечущиеся руки, прижал их над ее головой, раздвинул ноги своим коленом. Гнев усилил его возбуждение и крепостью, значительно большей обычной, он вонзился в ее протестующее тело. От такого зверского напора, она вскрикнула. Но ее крик он заглушил своим ртом. Он кусал ее лицо и губы. Кэтрин показалось, что он был в ней невероятно долго, чуть ли не целый час, хотя на самом деле все кончилось в считанные минуты, и он скатился с нее, тяжело дыша.
Она была так потрясена, что даже не могла плакать, ей не верилось, что он мог так поступить с ней.
Но остались безошибочные свидетельства – шея горела от его захватов; в самом интимном месте, которое он натер своим бешеным напором, она чувствовала ноющую боль, пах залила клейкая жидкость.
Теперь он сел, этот новый Шарль, которого она не знала, поглядывая на нее с выражением триумфа и ненависти.
– Неплохая практика для одного раза, – язвительно произнес он, застегивая брюки.
Кэтрин тоже села, стараясь прикрыть себя остатками одежды.
– Теперь ты доволен?! – В ее голосе звучала горечь.
– Пока что – да. Но тебе следует учесть, что отныне я буду поступать таким образом, если ты станешь уклоняться от своих супружеских обязанностей.
– Ну, нет, – решительно произнесла она. – Ты обошелся со мной так в первый и последний раз, уничтожив остатки любви, которые у меня еще сохранялись к тебе, Шарль. Я тебе не изменяла, хочешь ты этому верить или нет. Тот факт, что я твоя жена, что-то еще значил для меня. Отныне все кончено.
Он уставился на псе, пораженный глубиной ее тона и чувствами, которые выразились в словах, впервые ощутив что-то близкое к страху.
– О чем ты говоришь?
– Если ты хоть раз… хоть один раз… еще дотронешься до меня хоть пальцем, я уеду от тебя и заберу с собой Ги. И я не постесняюсь громкого скандала. Я расскажу твоему отцу, что ты за человек и почему я больше не смогу жить с тобой. Говорю это серьезно, Шарль, – только одним пальцем! Поверь, мне не до шуток!
И неожиданно сомнения у него пропали. Кэтрин действительно говорила серьезно. Ситуация резко изменилась. Шарль опять почувствовал страх, такой сильный страх, что у него зашлось дыхание и его охватил жгучий стыд.
В то мгновение он опять превратился в маленького мальчика, представшего перед суровым отцом за плохое поведение, читая в мудрых старых глазах свое обвинение или еще хуже – разочарование. Шарль знает, что всегда расстраивал отца, и это сознание лишало его покоя. Но если Гийом узнает об этом его поступке, он не только расстроится, а проникнется чувством омерзения. Недостойное поведение Шарля как мужчины и как мужа станет известно всем, кому пожелает рассказать об этом Кэтрин. Его презирать начнут все. Но самым неприятным для него было то, что его станет презирать Гийом.
– Ради Бога, женщина, одевайся же.
Но когда он повернулся и ушел от нее, ему казалось, будто голым был он сам.
– Что-то не так, Кэтрин? – мягко спросил Пол. Разговор произошел на следующий вечер, когда со своей чашкой кофе Кэтрин вышла на улицу, чувствуя, что больше ни минуты не сможет вынести нудного разговора в столовой. Она присела на чугунную лавочку на краю лужайки, глядя на парк, залитый лунным светом. Она не услышала его приближения, пока Пол не заговорил.
Кэтрин посмотрела на мужчину. В лунном свете его лицо казалось очень мужественным, сплошные линии и углы. Всей душой она потянулась к нему.
– Все нормально.
– Вы стали чересчур тихой. Весь день не проронили ни слова, и вчера тоже. Это не из-за того, что произошло между нами?
– Ну конечно нет.
– Я не хотел расстраивать вас. Просто мне невероятно захотелось близости с вамп.
– Знаю. Мне тоже захотелось. Близости с вами я хочу больше всего на свете.
В этом заключалась вся суть. Лежа в ванной, пытаясь смыть с себя постыдные следы ласк Шарля после его скотского нападения, она поставила под вопрос свою верность к нему; верность, из-за которой ее любовь к Полу не была доведена до логического завершения. Возможно, она была и не такой хорошей женой для Шарля, но видит Бог, она старалась и, во всяком случае, хранила ему верность. А ради чего? Чтобы он пользовался ею, как обычной потаскухой, требуя своих прав и насилуя ее столь диким образом, что это выглядело просто издевательством над любовью и заботой?
Негодование нарастало, разъедая словно кислотой верность к нему, порождая желание изменить. По-своему она боролась за то, что считала правильным, даже когда любовь и уважение к мужу потускнели. А теперь она горько сетовала, зачем ей было надо идти на такие жертвы.
Она сказала Шарлю, что он погубил остатки ее чувства к нему. Но это еще не все. Он уничтожил также ее обет верности. Теперь она чувствовала, что ничем ему не обязана, поскольку он потребовал и взял то, что она не хотела ему дать.
Он думает, что Пол мой любовник – тогда почему бы ей и на самом деле не сделать его своим любовником? – сердито размышляла Кэтрин, и даже сами эти мысли возбудили ее, будоража и доставляя беспокойство. Почему бы ей не вступить в интимную близость с Полом? Таким образом она сотрет унижение, которое причинил ее душе и телу звериный наскок Шарля, страстью она смоет с себя следы его гнусных ласк. Она полюбила Пола и хотела с ним близости. Через три дня он уедет, столкнется с множеством неизвестных опасностей, которые, может быть, и не переживет. Она просто не могла перенести мысли о том, что у нее с ним еще ничего не было.
Но несмотря на такую резкую смену настроения, добровольно принятые запреты все еще оставались в силе. Разве она могла подойти к нему и сказать: – Пол, я передумала. – Это так нелегко сделать. Кэтрин стояла на краю пропасти и знала об этом. Один шаг – и возврата не будет. Никогда.
Но кое в чем она уже приняла окончательное решение. Пол не должен знать, что выкинул Шарль. Есть вещи, которые касаются только мужа и жены и никого больше; даже мужчины, к которому она питала самые глубокие чувства. Не заметны ли следы от нападения Шарля на всем ее теле? Если она окажется в объятиях Пола, разве она сможет сокрыть эти следы?
Однако теперь, сидя рядом с ним в лунном свете, все эти соображения показались ей неважными, не имеющими значения. Она хотела близости с ним, а он жаждал ее. А через три дня он уедет, может быть, навсегда. Она дотронулась пальцами до его бедра, почувствовав под грубой материей упругие мышцы.
– Я очень опасаюсь за вас, Пол, – сказала она.
– Не стоит. Я делаю лишь то, ради чего приехал сюда.
– Знаю. Они должны благодарить вас за это. В один прекрасный день так, возможно, и будет. То есть я уверена в этом. Но я подумала, Пол, если вы не вернетесь…
– Не надо говорить так, я вернусь.
Но если не вернетесь… вы и я… мы никогда…
– Вот это верно, – произнес он с мрачным юмором. – Вы настоящая мыслительница, Кэтрин.
– Не шутите! – резко сказала она. – Я лишь хочу сказать…
На гравии послышались шаги. К ним шел Кристиан.
– Ждите меня сегодня ночью, – шепнула она. – Я приду к вам в комнату.
Она увидела его изумленный взгляд, но ответить ей он ничего не успел, к ним подошел Кристиан.
Кэтрин опасалась, что, как и в предыдущий вечер, Шарль может учинить скандал, домогаясь своих супружеских прав, но этого не случилось. Шарль вел себя робко, как мальчишка, который напроказил и хочет загладить вину, но она держалась с ним исключительно холодно, и вскоре он уже храпел так громко, как будто выпил много вина и бренди. Теперь в течение нескольких часов он вряд ли пошевелится, подумала Кэтрин.
Она тихо открыла дверь и оглянулась. Муж не пошевелился, и тогда она выскользнула в прихожую. Ночь стояла мягкая и теплая, вечерние запахи врывались в открытые настежь окна, мешаясь со слабым чесночным запахом соусов сегодняшнего ужина. Она беззвучно пошла по коридору босыми ногами, взялась за ручку двери Пола. Дверь была незаперта. Она тихонько отворила ее и вошла.
– Значит, вы пришли.
Он стоял возле окна, все еще одетый, если не считать снятого пиджака.
– Да, – сказала она шепотом.
Пол подошел к ней, обнял, поцеловал ее волосы, лицо, губы. Она прильнула лицом к его груди, чувствуя, как щекочут ее волоски у открытого ворота его рубашки, вдыхая исходящий от него запах мужчины, смешавшийся с запахом туалетного мыла.
– Почему вы передумали? – мягко спросил он ее. Кэтрин подавила в себе желание рассказать ему все.
– Разве это имеет значение? Я – здесь.
– И на этот раз вы мне не откажете?
– Нет.
– Вы мне не скажете «нет»?
– Да… нет… Пол, я хочу тебя.
– Тогда, пойдем к кровати.
Он расстегнул ее кимоно и снял его. В лунном свете ее гладкое тело отливало белизной. Он держал ее от себя на расстоянии вытянутых рук, смотрел на нее, любовался ею. – Ты прекрасна, Кэтрин.
Ладонями Пол медленно гладил ее груди, бедра, лобок.
Она стояла, слегка дрожа, держа руки на его плечах, ощущая под мягкой тканью его могучие мышцы. Кэтрин молчала: ей не хотелось нарушать очарование момента. Потом она нашарила руками пуговицы его рубашки, расстегнула их, провела пальцами по его голой груди, слегка прижалась к нему, наслаждаясь прикосновением тела к телу – к теплой и слегка влажной плоти. Неторопливо скользнула руками к его брюкам и тоже расстегнула их. Они стояли рядом, совершенно нагие, она чувствовала его мускулистое тело, где-то глубоко в ней зародившееся желание начало стремительно нарастать, но они еще пока сдерживали себя. Они так давно ждали этого момента, что хотелось замереть и остановиться, а торопливость только могла испортить все очарование. Все это было первый раз и, возможно, этот раз останется единственным. Даже если бы этот акт любви длился целую вечность, то и тогда для них он закончился бы слишком скоро.
Только когда стало совсем нестерпимо, они разомкнули объятия. Он нежно поднял ее, взяв на руки, и отнес на кровать, а положив ее, всю покрыл поцелуями. В неге она изогнула на подушке шею, чувствуя, как все ее тело горит под его жаркими поцелуями, как будто от каждого места, к которому он притрагивался, протянулись огненные ленты к самому центру ее существа. Кэтрин чувствовала острое покалывание в грудях, бедра пронизывали чувствительные нервы, все напряглось в томительном ожидании восторга. Только когда его губы коснулись самого сокровенного места, она непроизвольно негромко вскрикнула и тут же заторопилась ответить своими движениями на прикосновение его губ.
Теперь она желала его так страстно, что была уже как в лихорадке. Она протянула к нему руки, притянула его к себе, обвила его шею руками, радуясь ощущению его тела, горячего и твердого. Он поцеловал ее, коснувшись своим языком ее языка и одновременно погружаясь в нее. Ее охватил такой восторг, что ей показалось, что мир замер. Потом начались их возвратно-поступательные движения в унисон, сначала медленные, подобные волнам, накатывающимся на берег, потом все более убыстряющиеся. Эти волны подхватили ее, она плыла, крутилась, взлетая все выше и выше, пока не почувствовала, что тонет в блаженстве. Она больше не в силах, ей хочется закричать. Это невыносимо прекрасно. Можно умереть от счастья. Но в то же время ей хотелось бесконечно продолжать это, приближаться, отступать, лететь в бездну, забыть про все, кроме их охваченных экстазом тел, слившихся в предельной близости, когда друг к другу тянутся души, потому что сознают, что созданы друг для друга.
Наконец она вскрикнула; где-то в глубине ее дыхания раздалось рыдание, сухое рыдание от невыносимого горько-сладкого экстаза. Рыдание, потому что момент счастья заканчивался, ускользая, может быть, навечно.
Потом они лежали в объятиях друг друга, тесно прижавшись разгоряченными, влажными телами, соприкасаясь головами. Они долго молчали. Пол первый нарушил молчание:
– Ты рада, что пришла ко мне? Она засмеялась.
– А как ты думаешь?
– Думаю, рада. Я тоже рад.
– М-м. – Ее стало клонить ко сну. Ей хотелось забыть о предосторожностях и остаться спать здесь, рядом с ним, но она знала, что не должна этого делать. – Хочу остаться с тобой, – прошептала она, – но не могу. Надо уходить.
– Да, – отозвался он. – Надо. Но я хочу сказать кое-что тебе, Кэтрин де Савиньи. Когда все закончится, я вернусь за тобой. Я приеду, и тогда ничто и никто не разлучит нас.
– Люблю тебя, – прошептала Кэтрин.
– А я тебя. Но теперь тебе надо уйти прежде, чем проснулся и хватился тебя муж.
– Знаю.
Пол помог ей подняться, смотрел, как она набросила на себя кимоно, завязала пояс. Потом поцеловал ее еще раз, нежно снял ее руки со своей шеи. Как ей не хотелось расставаться с ним!
– Спокойной ночи, дорогая. Приятных тебе снов, и помни – хотя ты и спишь в одной постели с ним, но и я, и ты, мы оба знаем: ты моя.
Она улыбнулась, щеки ее зарделись от переполнявших ее чувств.
У двери она оглянулась последний раз. Пол стоял все еще нагой, в лунном сиянии. Он казался молодым, сильным и непобедимым, как греческий бог. Она послала ему воздушный поцелуй и вышла из комнаты.
Шарль все еще спал. Он слегка пошевелился во сне, когда она скользнула в кровать. Кэтрин повернулась к нему спиной, обвила руками свое тело, которое Пол всего несколько мгновений назад ласкал, и утонула в мире сладостных грез.
13
Два дня, два великолепных украденных у судьбы дня, когда они выкраивали каждую минуту, чтобы побыть вместе. Это все, что им было суждено, и они знали об этом.
Сознание этого придало их любовной связи горько-сладкую пикантность, а опасность, что их могут заметить, добавила перцу. После обеда, когда Ги играл в саду под присмотром Бриджит, Кэтрин пошла в комнату Пола, и они снова бросились в постель, опустив от солнца жалюзи и полностью погрузившись в свой собственный мир. Ночью, когда Шарль заснул, она опять прокралась в комнату, где лежал в ожидании ее Пол. На следующее утро они взяли Ги на прогулку по цветущим окрестностям, вместе с ним радуясь бабочкам, летающим в ярких лучах солнца и алым цветкам мака в зеленых полях. Они шли рядом, не касаясь друг друга, но связь между ними стала настолько реальной, как будто их связывали невидимые нити, и, когда их взгляды встречались, Кэтрин казалось, что она просто тает, всей душой устремляясь к нему. Один раз, когда Ги убежал далеко вперед, Пол подхватил ее на руки, торопливо, жадно расцеловал, одним глазом посматривая за маленькой фигуркой впереди, утонувшей в траве по пояс, а она заливчато смеялась, упиваясь сознанием того, что они отведали от запретного плода, а еще от радости любить и быть любимым.
«Я опять почувствовала себя молодой», – подумала Кэтрин. После стольких лет разочарований и неудовлетворенности, после длинных, томительных месяцев оккупации ее охватила необузданная радость.
Но чем ярче солнце, тем длиннее тени. Решив вначале не допускать, чтобы что-то испортило эти драгоценные дни, Кэтрин пыталась не думать о тенях, как если бы она шла по залитой солнцем аллее, не глядя ни налево, ни направо, в окружавший их лес. Но от тревожных мыслей никуда не уйдешь. Они были где-то там, на периферии сознания, и когда любовные ласки закончились, она набралась смелости сознательно подумать обо всем этом. Ей нужно было не только его тело: она хотела знать о нем все, в мельчайших подробностях, все, что делало его таким необыкновенным человеком.
В каком-то смысле эти разговоры-исповеди сблизили их больше, чем физическая близость. Он рассказал ей о Гери, о дочери, и его боль стала ее болью.
– Ты, должно быть, их очень любил, – мягко произнесла она, поглаживая пальцами тыльную сторону его ладони, желая, чтобы он понял, что она рядом и останется с ним до последнего вздоха.
– Я продолжаю любить их, – сказал он. – Я не перестал любить их, хотя они и умерли.
– Конечно, разве можно перестать?
– Что бы между нами ни произошло, чтобы мы ни сделали, ничто не сможет отнять их у меня.
Она почувствовала некоторую ревность к той части его жизни, которую он уже никогда не сможет разделить с ней – мгновенную предательскую боль оттого, что неизвестная ей женщина, Гери, была с Полом так же близка, как она теперь, и даже ближе, потому что была его женой. Кэтрин тут же стало стыдно за себя: если она раньше не знала такой любви, не означало же, что и он обязан был оставаться эмоциональным девственником. Любовь к Гери помогла ему стать таким, каков он есть, а потеря привела его во Францию, то есть к ней.
– Для тебя это, наверное, было ужасно, – заметила она.
– Это – мука, которая меня никогда не оставляет. Но жизнь продолжается. Надо смириться и научиться жить с тем, что мы не можем изменить. Я полон решимости сделать все, что смогу, чтобы заставить нацистов заплатить за все – за то, что произошло с Гери и Беатрис. Во всяком случае, я позабочусь о том, чтобы их смерть не осталась безнаказанной.
– Думаю, что ты очень мужественный человек. – Кэтрин переплела свои и его пальцы.
– Я бы не сказал. Смелость – это когда ты делаешь что-то, опасаешься последствий, но все равно делаешь. Я же приехал во Францию, не заботясь о том, что со мной случится: терять-то мне было нечего.
А теперь? – хотела спросить Кэтрин. А сейчас не появилось у тебя чего-нибудь, что не хотелось бы потерять? Но не спросила. Несмотря на установившуюся между ними близость, она сочла, что еще не имеет на это права. Эта мысль набросила еще одну крохотную тень на ее зыбкое счастье, но она пыталась не задумываться об этом. Эти дни, эти краткие мгновения были слишком драгоценными, чтобы портить их сожалениями о прошлом и страхами за будущее. Бери их, наслаждайся ими и будь благодарной!
Но драгоценные эти деньки в конце концов пролетели, дни превратились в часы – часы, которые она могла уже пересчитать на пальцах одной руки.
В ночь перед тем, как ему уехать, она оставалась в его комнате как можно дольше, зная, что это их последняя возможность побыть вместе – во всяком случае, пока не будет закончена очередная операция.
Она все еще не знала, в чем заключается эта операция, где она будет проходить. Она знала, что спрашивать бесполезно – он не скажет, ради нее самой; впрочем, как и ради успеха операции. Неведение заставляло ее чувствовать себя в западне, беспомощной, и был только один вопрос, который она решилась задать.
– Надолго ли ты уезжаешь?
– На две недели. Может быть, на три. Если я вернусь сюда сразу же после того, как дело будет сделано, это покажется довольно подозрительным и кое-кто может без труда сопоставить оба события. Кроме того, мне надо провести кое-какую координацию… в одном отдаленном местечке. Туда ездить часто я не могу, а сейчас как раз представляется такая возможность. Большего я говорить не буду тебе, Кэтрин. Пожалуйста, не спрашивай.
– Не буду. Из меня выйдет хорошая любовница гангстера, как ты думаешь? Очень осторожная, очень преданная и… всегда горящая желанием. – Кэтрин произнесла это шутливо, но ей было не до шуток. С каждой секундой все больше ее охватывало тяжелое чувство.
Он погладил рукой ее живот.
– Ты хорошо знаешь, что я думаю.
– Нет, не знаю. Скажи мне.
– Кэтрин, ты ненасытная. И еще – ты очаровательная, смелая и любящая. У тебя есть также склонность к изменчивости.
– Но это же нехорошо! – воскликнула она, задетая за живое.
– Может быть. Однако, возможно, это качество спасет тебя.
– Ах, Пол, я так напугана! За тебя, за себя, за всех нас…
Он привлек ее к себе, ничего не говоря в утешение, лаская и гладя ее, как обычно делают, чтобы человек забыл все плохое. Однако сейчас это еще более усилило ее тягостные предчувствия. Похоже на то, думала Кэтрин, что он хочет оставить в памяти каждую линию ее тела, каждый изгиб, каждую округлость, чтобы унести это с собой на случай, если у них больше никогда не повторится подобное счастье.
– Тебе пора уходить, – вдруг произнес Пол. – Не надо допускать, чтобы Шарль проснулся и хватился тебя. В данное время это может кончится несчастьем.
– Ты хочешь сказать, для нас?
– Для задуманного мною дела. А теперь уходи, будь хорошей девочкой.
Она поняла, что в этот момент он уже не ее любовник, он опять стал агентом СОЕ, сосредоточенным на предстоящей операции. Конечно, по этой причине он и находился здесь, возможно, других интересов у него и не было. Но все равно ее задело это: пусть он не уйдет из замка до следующего утра – от нее он уже ушел.
Наступило, подумала она, наступило: вот оно – самое печальное в ее жизни мгновение.
– Движение Сопротивления причиняет все больше беспокойства, – поделился своими соображениями фон Райнгард. – Вчера ночью прогремел большой взрыв на оружейном складе недалеко отсюда – в соседнем округе. Мы убеждены, что это дело рук саботажников. Похоже, они не отдают себе отчета, насколько тщетны такие их действия.
Кэтрин быстро взглянула на Кристиана, который сидел за столом напротив, но он смотрел не на нее, а на фон Райнгарда, его красивое лицо выражало полную безмятежность; она почувствовала признательность к нему за это. Их обмен взглядами могли заметить, такая неосторожность была бы непростительной глупостью, но сама она просто не смогла подавить инстинктивную реакцию. Истекшая неделя вылилась в беспокойный кошмар и гадание без малейшей возможности узнать, где находится Пол или что он делает, жив ли он или его уже нет в живых. Она знала, конечно, что другого нечего ждать – Пол ни за что не станет рисковать – ни ими, ни самой операцией – ради того, чтобы дать знать о себе; но от этого было не легче. Теперь, во всяком случае, она знала – или думала, что знает, – и то, что он затеял, и то, что ему удалось свою операцию провернуть.
– Вам не удалось схватить виновников? – спросила она как можно более спокойным голосом.
Фон Райнгард быстро взглянул на нее и на какое-то мгновение, пока его ледяные голубые глаза буравили ее взглядом, она почти что поверила, что он видит ее насквозь.
– Нет, – ответил он через некоторое время. – Нет, этого нам не удалось. Наши люди устроили погоню, вспыхнула перестрелка, но преступники улизнули. Теперь полетят головы – ответственный за охрану склада офицер уже арестован. Но, думаю, что главная ошибка заключается в том, что мы относились к вашему народу слишком мягко. Мы пытались вести себя благородно, и – вот она, благодарность. Думаю, пришло время показать тем, кто хочет вести борьбу с нами, всю ошибочность их поведения.
– А как вы сделаете это, если не знаете виновников? – спросил Кристиан. Его голос прозвучал несколько вызывающе, и губы Райнгарда сжались плотнее.
– Кристиан хочет сказать – вам будет трудно кого-либо наказать, если виновные не попались в ваши сети, – быстро пояснил Гийом. – Уверен, Кристиан согласен, что преступники должны быть наказаны, не так ли, Кристиан?
– Конечно, – согласился Кристиан. Но Кэтрин знала, чего стоит ему изобразить эту свою раболепную покорность.
– Существует только один способ воздействия на подобных мерзавцев, – изрек фон Райнгард, со смаком отрезая кусок свинины. – Надо показать им, что такого мы не потерпим. Я без колебаний пойду на ответные действия в своем округе, если кто-то сдуру отважится на похожий поступок.
– Вы хотите сказать?..
– Репрессии. Всякий раз, когда случится что-нибудь подобное, я буду брать по десять заложников из ближайшей деревни и расстреливать их. Думаю, это положит конец безобразиям.
Он произнес эти слова без малейших эмоций, спокойно поглощая свою свинину. У Кэтрин все внутри оборвалось, она почувствовала, что за столом все, за исключением гостя, потрясены.
– Но заложники могут оказаться совершенно невинными людьми! – попробовал запротестовать Гийом. – Деревенскими жителями, которые не сделали ничего плохого.
– Возможно. Им не повезет, согласен. Но я убежден: если над ними нависнет такая угроза, они чудесным образом припомнят все подозрительные происшествия, на которые предпочитали ранее не обращать внимания, и языки у них развяжутся. Думаю, я переловлю саботажников – а если нет, то жители деревни будут знать, что их ждет, если подобные вещи повторятся. Это обеспечит очень эффективную форму контроля.
Контроль за счет страха, подумала Кэтрин. В этом – вся суть нацистского режима.
– Возможно, мой дорогой барон, вы объясните это своим людям, когда в следующий раз будете говорить с ними. Мне не доставит удовольствия прибегать к депортациям или казням мужчин, женщин или детей из Савиньи.
Но вы все равно прибегнете к этому, подумала Кэтрин. И я не верю, когда ты говоришь, что это не доставит тебе удовольствия – ты наверняка порадуешься! Даже теперь, только заявляя о своих намерениях, фон Райнгард весь расцвел от предвкушения подобной расправы.
Как мог Гийом поддерживать приятельские отношения с таким человеком? Делать вид, что это выгодно. Из слов Райнгарда было очевидно, что он ни в грош не ставит их дружеские отношения. Он будет командовать округом так, как сочтет нужным, и если надо будет лишить людей жизни или собственности, его никто не остановит. Внешне он может выразить сожаление об этом, но внутренне будет наслаждаться как законченный садист. Кэтрин вдруг поняла, что не может ни минуты больше сидеть с ним за одним столом. Она почувствовала тошноту и головокружение, она не могла думать о еде.
– Прошу прощения, – извинилась она, отодвигая стул и неуверенно поднимаясь на ноги.
Она побежала в ванную комнату, там ее всю вывернуло.
Когда Кэтрин чуть ли не бегом покидала комнату, Луиза повернулась к Шарлю, взглянув на него острым, чуть ли не проницательным взглядом, который заметно отличался от обычного ее безразличия.