В этом контексте все угрозы аль-Джаббара выглядели детскими страшилками. Когда он попадет в руки цэрэушников, ему будет не до снайперов, штатники найдут повод упаковать его лет на двадцать. Афганская сторона не сможет предъявить российской стороне никаких материальных претензий: груз будет доставлен в Лахор, а дальше ваши проблемы. Они пришлют нового представителя вместо Джаббара, и реализация контракта пойдет своим нормальным ходом.
      В том, что оборудование и документация окажутся в руках ЦРУ, - ничего страшного. У США есть технология "Стеле", корпорации "Локхид" и "Норнтроп" проигнорируют российское ноу-хау, как в свое время проигнорировали предложения профессора Ефимова. А быстро построить новое оборудование, имея всю техническую документацию даже и без Фалина, - нет проблем. Да и Фалина цэрэушники не будут долго держать, вернут в Россию. Зачем он нужен?
      Вариант был беспроигрышным. В нем не было ни одного изъяна.
      И приятным пустячком, греющим сердце, было сознание того, что эти злосчастные шесть миллионов долларов так и останутся на его счету. Он выполнил главное условие третьей стороны: не препятствовал вылету "Руслана", хотя и мог. Что же до их угроз, так они вообще гроша ломаного не стоят. После того как их человек оказался в руках управления и раскололся (Ермаков вспомнил ночной визит генерала Нифонтова), они надолго заткнутся. За такой прокол может полететь со своего места и сам директор ЦРУ.
      Ермаков даже развеселился, но тут вспомнил о диверсантах, с которыми нужно что-то решать, и нахмурился. Что ж, нужно решать, - значит, придется решать. Он никогда не уклонялся от трудных решений.
      Первые минуты пребывания Ермакова в Потапове едва не лишили его уверенности в успехе дела. Сообщение полковника Тулина о том, что на объект прибыл начальник оперативного отдела УПСМ, было крайне неприятным сюрпризом. К счастью, многоопытный Г. предусмотрел этот вариант и умело под страховался.
      Ермаков подозревал, что зам министра обороны подмахнул приказ об увольнении новоиспеченного генерал-майора Голубкова в запас по старой дружбе с Г. Приказ наверняка будет отменен, так как срок службы генерала не ограничивается пятидесятилетним возрастом. Но в конкретной ситуации это не имело значения. Главное, что Голубков выведен из игры, а потом пусть жалуется на самоуправство Ермакова. Не было никакого самоуправства. Голубков - частное лицо, охрана "Феникса" имела право применить к нему силу.
      Арест полковника Тулина грозил Ермакову более серьезными неприятностями, но и это дело нетрудно будет уладить. Хорошая премия или лучше, пожалуй, квартира где-нибудь в Подмосковье заткнут Тулину рот. Черт с ним, пусть живет, а "Феникс" от этого не обеднеет.
      Ермаков помрачнел, вспомнив оскорбившие и возмутившие его своей несправедливостью слова Тулина. "Все, к чему вы прикасаетесь, превращается в грязь и кровь". А как иначе? Тем, кто работает для России, а не болтает о своей любви к ней, приходится иметь дело с грязью. И с кровью. Да, и с кровью. "Это к вам вернется". До лысины дожил, а ума не нажил. Ладно, проехали. Если каждую ерунду принимать близко к сердцу, никакого сердца не хватит.
      Единственное, что продолжало неясно тревожить Ермакова, была фраза Голубкова, которую он успел сказать по мобильнику: "Начинать без приказа". Она содержала в себе некую непонятную опасность, и единственным способом избежать ее было максимальное ускорение погрузки оборудования и отправку "Руслана".
      Четкость, с которой команда Сивопляса выполняла все приказы, позволяла надеяться, что задержек не будет. Ермаков даже добрым словом вспомнил подполковника Тимашука, сумевшего сформировать такую команду. Впрочем, за такие деньги можно было набрать любых профи, оставшихся не у дел после разгона КГБ и бесконечных перетрясок спецслужб.
      Ермаков никогда не экономил на людях и теперь пожинал плоды своей предусмотрительности. Летчики-испытатели и экипажи патрульных вертолетов получали больше, чем министр обороны. За то и тянулись перед Ермаковым как перед министром.
      Отдавая Сивоплясу приказ отконвоировать арестованных диверсантов в округ и по дороге убрать этих опасных свидетелей, Ермаков почувствовал по реакции Сивопляса, что тут могут быть осложнения. Это заставило его подстраховаться.
      Пилот Ми-28 не выразил ни малейших колебаний. В гарнизоне на все лады обсуждали появление таинственных диверсантов, которые впятером сумели блокировать аэродром, поэтому сообщение Ермакова о том, что они перебили охрану и пытаются скрыться на катере по Ингоде, вертолетчик воспринял без тени сомнений. В глазах его даже зажегся охотничий азарт.
      Через час после вылета он вернулся на аэродром и доложил, что приказ выполнен. Ермаков премировал его двойным окладом, приказал держать язык за зубами и почувствовал облегчение. Неприятная проблема была решена.
      Между тем дело двигалось. Пока Джаббар под вежливым присмотром начальника штаба сидел у экранов радаров, а летчики гоняли над аэродромом на разной высоте и скорости три штурмовика, рабочие бригады упаковывали оборудование из подземного ангара и вручную грузили его в "Руслан". ЛЭП по-прежнему бездействовала, что-то у саперов задерживалось, но ждать не было никакого резона. Да и вес и габариты контейнеров ни в какое сравнение не шли с модулями истребителей, которые так и остались в вагонах литерного состава.
      Сидя в своем кресле-коляске, Ермаков наблюдал за погрузкой, время от времени посматривая на часы. Он заметил, как через КПП на территорию аэродрома вкатился "пазик", в котором были отправлены диверсанты. За рулем сидел водитель в камуфляже.
      В появлении этого автобуса была какая-то нестыковка с нормальным, ожиданным порядком вещей, но Ермаков решил, что хозяйственный Сивопляс не захотел беспризорно оставлять автобус на пристани и прихватил водителя из прапоров, чтобы он отогнал "пазик" в часть.
      Автобус остановился у входа в ремзону, водитель скрылся внутри. Тут внимание Ермакова отвлекла заминка в погрузке, он забыл об автобусе. И только через полчаса, заметив боковым зрением движение у ремзоны, развернул коляску и увидел, что к "Руслану" бодрой трусцой бежит водитель - так, как в хорошей части бегают все солдаты, выполняя приказ.
      И вдруг Ермаков похолодел: он узнал в водителе Сивопляса.
      - Товарищ генерал-лейтенант, ваше приказание выполнено, - доложил Сивопляс. - Эти отправлены все как есть, все будет сделано, как только отойдут подальше.
      - А ты почему не с ними? - грозно вопросил Ермаков, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно.
      - Троих без меня с запасом. Ребята опытные, не первый раз замужем. Мой пригляд тут нужен больше, чем меньше, а то будут тянуть резину в долгий ящик.
      В позе и выражении лица начальника охраны "Феникса" не было ничего необычного. Мрачен - так он всегда мрачен. Глаза чуть отводит в сторону ну, на это могут быть вполне бытовые причины. И одну из них Ермаков нашел сразу.
      - Когда ушел катер? - спросил он.
      - Два часа двадцать минут тому как, - доложил Сивопляс.
      - Где же ты шлялся?
      - Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Заехал домой пообедать, а то с позавчера на одних ногах. Какие будут приказания? - спросил он, явно желая отвлечь начальство от своего мелкого проступка, который в глазах самого Сивопляса, ревностного службиста не по должности, а по всей своей натуре, мог выглядеть совсем не мелким.
      - Поторопи с упаковкой, - приказал Ермаков. - И вот что еще. Инженера приведи в норму. Он полетит этим рейсом.
      - Невозможно, товарищ генерал-лейтенант, - возразил Сивопляс. Сначала он пел, а теперь мычит, как свинья, и ползает вокруг себя на четвереньках. Не понимаю, как можно так пить. Ну выпил одну, ну две, ну литр, ну два, но зачем же так напиваться? А еще образованный ученый.
      Что-то он слишком разговорчивый, отметил Ермаков. Впрочем, и это можно понять: отмазался от грязной работы, доволен.
      - Черт с ним, пусть мычит, - подумав, решил Ермаков. - Потом затащишь его на борт, протрезвеет. Откуда у тебя этот камуфляж?
      Сивопляс снова отвел глаза:
      - Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Махнулся с одним. Все равно добру пропадать. А это "Выдра", не купишь. Разрешите идти?
      - Махнулся, - повторил Ермаков. - Скажи уж: сдрючил. Ладно, иди.
      Ермаков проводил Сивопляса хмурым, исподлобья взглядом и развернул кресло к Джаббару, спешившему к самолету в сопровождении начальника штаба и молодых арабов, которые не расставались со своими черными кейсами.
      Начштаба подвел гостей к Ермакову и удалился, считая свою миссию выполненной. Круглое лицо Джаббара лучилось улыбкой, но глаза по-прежнему оставались холодными.
      - Дорогой друг, результаты превзошли мои самые смелые ожидания. Если мы сможем получить такие же результаты у себя, у нас с вами не будет проблем с ценами. Вы говорили с инженером? Он дал согласие?
      - Дал, - кивнул Ермаков. - Хотя я не уверен, что он завтра об этом вспомнит.
      - Вы что-то имеете в виду? - насторожился Джаббар. - С ним все в порядке?
      - Да, все. Он просто в дымину пьяный.
      - В дымину, - повторил Джаббар. - Русские идиомы выразительны, но не всегда понятны. Мы поможем ему избавиться от этого порока. Документы?
      Ермаков протянул ему папку:
      - Здесь все. Дискеты зашифрованы, шифр каждой указан в приложении. И специалист его знает.
      - Товарищ генерал-лейтенант, последний контейнер, - доложил старший команды грузчиков. - Закрываем?
      - Чуть позже. Начинайте заправку. Вызвать экипаж. Передать Сивоплясу: пусть тащат. Он знает что.
      Один из солдат метнулся к ремзоне, другой к военному городку, третий подал сигнал заправщикам.
      - Прекрасно работают ваши люди, прекрасно, - отметил Джаббар и углубился в изучение документов.
      Из ремзоны появился Сивопляс. За ним трое "черных" тащили на плащ-палатке безжизненную фигуру в белом халате, покрытом красными винными пятнами. Рука инженера безвольно волочилась по бетону. Даже на расстоянии слышался крепкий водочный дух. Солдаты-грузчики зашмыгали носами и завистливо завздыхали.
      "Черные" без остановки двинулись к аппарели, но молодые арабы преградили им дорогу. Один из них что-то сказал Джаббару. Тот объяснил:
      - Мои секьюрити требуют, чтобы ваши люди поднимались на борт без оружия. Я не могу возразить, так как давал клятву выполнять все приказы охраны.
      "Черные" неохотно отдали свои "калаши" Сивоплясу. Ермаков обратил внимание, что униформа на одном из них сидит в обтяжку, но тут появился экипаж, начали проверять центровку груза, потом таможенник, негласно состоявший на жалованье фирмы, принес заранее подготовленные документы, и Ермаков забыл об этой мимолетно отмеченной странности.
      Один араб остался у входа в самолет, два других проводили "черных" с их грузом в трюм и проследили, чтобы они вышли.
      Все делалось быстро,, слаженно, но Ермаков ощущал какое-то беспокойство. Наконец заправка закончилась, Джаббар велеречиво попрощался с Ермаковым и скрылся внутри. Загудели двигатели, поднимая тяжелую аппарель. Ермаков облегченно вздохнул.
      Но движение аппарели вдруг прекратилось, она пошла вниз и вновь опустилась на бетон. По ней сбежали два молодых араба. Один из них поклонился Ермакову:
      - Мой господин просит вас подняться на борт, у него появился вопрос.
      - Так пусть спустится, - недовольно ответил Ермаков.
      - Мой господин приносит вам нижайшие извинения. Мой господин узнал у русских, что возвращаться - это плохая примета.
      Не дожидаясь согласия, арабы подхватили коляску и быстро вкатили ее в самолет. Сивопляс двинулся следом, но дорогу ему преградил третий араб.
      - Нет, - сказал он, выставив правую руку, а левой сжимая ручку кейса.
      - Как так нет? - гаркнул Сивопляс. - Он мне начальник, а не где!
      - Нет, - решительно повторил араб.
      - Да пошел ты! - сказал Сивопляс.
      Кейс араба раскрылся, тут же полетел вниз, а в руках у него оказался израильский автомат "узи". Во всей позе араба и в выражении его лица чувствовалась такая решимость мгновенно нажать на спусковой крючок, что Сивопляс отступил.
      Моторы подъемника взвыли, аппарель поднялась и плотно встала в пазы. Засвистели, набирая обороты, турбины. Огромный самолет качнулся и поплыл к началу главной взлетно-посадочной полосы.
      Сивопляс взревел:
      - Генерала украли! Моего! Он был мой! Ну, турки! Я вам устрою столпотворение света!
      Он круто развернулся и со скоростью спринтера устремился к ремзоне.
      Один из "черных", притащивших на плащ-палатке пьяного инженера, высокий, светловолосый, удивленно посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на уплывающий самолет и сказал:
      - Это событие несомненно без труда влезет в анналы истории. Чем и запомнится всему народу.
      - Если это четвертый акт, каким же будет пятый? - спросил второй, чернявый.
      Третий, в униформе в обтяжку, прикрикнул:
      - Кончайте болтать! Надо думать, что делать!
      Генерал-лейтенант Ермаков не сразу понял, что произошло. Пустые вопросы, которые задавал аль-Джаббар, вызывали у него раздражение. При этом Джаббар даже не слушал ответов. Ермаков готов был вспылить, но тут в трюме потемнело, по фюзеляжу прошла вибрация от запущенных турбин, самолет качнулся. Два молодых араба пробежали к пилотской кабине. В руках у них были не кейсы, а маленькие черные автоматы. Третий араб тоже оказался с автоматом, он направил его на бортмеханика, проверявшего крепление контейнеров, и приказал лечь на пол. Ермаков гневно обернулся к Джаббару:
      - Что это значит?
      Глаза араба оставались холодными, а лицо расплылось в широкой улыбке.
      - Никаких проблем, дорогой друг. Никаких поводов для беспокойства. Обдумав ситуацию, я решил, что будет лучше, если вы полетите с нами. В долгой дороге нет ничего приятней умного собеседника.
      - Что вы несете? - возмутился Ермаков. - Немедленно высадите меня!
      Джаббар извлек из внутреннего кармана пиджака плоский пистолет с серебристо-серым отливом, изящными движениями своих маленьких пухлых пальцев передернул затвор и взвел курок. С пистолетом он обращался как с дорогой красивой игрушкой. После этого приподнял оружие вверх, как если бы боялся, что пуля выкатится из ствола, и с той же змеиной улыбкой объяснил:
      - Не думаю, господин Ермаков, что вы можете отдавать мне приказы. Я согласен с вашим утверждением, что лучшая гарантия в большом бизнесе взаимная выгода. Но в большом бизнесе нельзя пренебрегать мелочами. Жизнь партнера - мелочь. Но это очень важная мелочь. Я не смог в полной мере понять ваш замысел. Если он таков, каким вы мне его представили, вам нечего опасаться. Вы проведете у нас некоторое время в качестве почетного гостя, а потом мы вернем вас в Россию вместе с вашим специалистом. Если же...
      Словно почувствовав, что говорят о нем, инженер, валявшийся в стороне на плащ-палатке, замычал, подсунулся к иллюминатору, сказал:
      - Едем? - И вдруг заорал раздольно: - А я сяду! В кабриолет! И поеду! По Пикадилли!
      После чего сполз на плащ-палатку и уткнулся носом в пол.
      - Если же, - повторил Джаббар и изобразил на лице глубокую задумчивость. - Нет, - сказал он. - Нет, я не хочу даже думать об этом.
      - Проклятый идиот! - рявкнул Ермаков. - Останови самолет! В Лахоре засада! ЦРУ! Понял? ЦРУ, черт бы тебя! Быстро соображай, что это для тебя значит!
      - ЦРУ? - с интересом переспросил Джаббар. Интерес был неподдельный, даже глаза утратили обычную змеиную холодность. - Это для меня новость. Новость не то, что в Лахоре засада. Мы знали об этом, у нас хорошая агентура. Новость то, что об этом знаете вы. Это требует самого тщательного обдумывания. Я займусь этим. Позже. А сейчас я вынужден вас покинуть. Мне нужно проследить за взлетом.
      Ермаков дернулся в кресле так, что в ране стрельнуло и потеплело разошелся шов, пошла кровь. Но ему было не до этого.
      - Останови самолет! - закричал он. - Ты что, не понял, что я сказал?! В Лахоре засада!
      - Успокойтесь, господин Ермаков, - холодно ответил Джаббар. - Мы летим не в Лахор. Мы летим в Кабул.
      Он что-то по-арабски приказал телохранителю. Тот встал у борта, держа в обзоре Ермакова и пространство трюма. Джаббар прошел к пилотской кабине. Араб, стоявший в дверном проеме, уступил ему место, а сам встал спиной к переборке, поводя по сторонам стволом "узи".
      Инженер снова замычал, потом поднялся с плащ-палатки и направился к кабине, мотаясь по проходу, как в восьмибалльный шторм и распевая во все горло то, что он считал песней:
      - А я сяду в кабриолет! И поеду по Пикадилли! Я поеду по Пикадилли! Чтоб меня там не раздавилли!
      - Назад! - приказал ему стоявший у двери пилотской кабины араб.
      - Братан! - заорал инженер. - Мне в туалет. Пусти, а то облюю!
      - Назад! - повторил араб, направляя ствол автомата в грудь инженера.
      - Сядьте, Фалин! - брезгливо посоветовал Ермаков. - Убьют.
      Инженер пьяно качнулся в сторону араба и как бы обнял его в судорожных поисках опоры. Араб почему-то вытаращил глаза и сполз по стене на пол. Инженер заботливо поправил его, потом повернулся к Ермакову и спросил совершенно трезвым голосом:
      - С чего вы взяли, что я Фалин? Моя фамилия Пастухов.
      Брать у араба "узи" я не стал. Это могло спровоцировать остальных на пальбу. И я мог бы не успеть всем ответить. Поэтому я придал этому смуглому красавцу вид утомленного жизнью человека, который присел у стеночки отдохнуть, и направился в гости к пилотам, стараясь не выходить из образа.
      Бутылка водки, вылитая на меня в ремзоне, еще не успела выдохнуться, она поддерживала мой имидж, но я счел необходимым подкрепить его вокальными упражнениями.
      Из чего у постороннего зрителя складывается образ пьяного? Ну, известно.
      Правда, моя Настена однажды нашла более яркое определение. Она сказала: "А там стоит дяденька. Он писяет, а изо рта у него идет суп".
      Но не мог же я копировать дяденьку - в данной ситуации это было бы перебором. Поэтому я ограничился песнями звезд современной эстрады.
      С Вайкуле у меня не заладилось, все слова вылетели из головы, кроме некоторых. Поэтому я сменил репертуар и заголосил:
      - Ой, мама, шика дам, шика дам!
      Других слов я не знал, но эти можно было повторять сто пятьдесят три раза, как это делают сейчас все артисты.
      В дверном проеме пилотской кабины стоял маленький араб с жирным затылком и черными блестящими волосами. В руке у него, как я заметил, заглянув через его плечо, был симпатичный австрийский "глок" в пластмассовом исполнении, очень удобном, когда тебе нужно пройти через металлоискатели аэропорта или банка.
      Араб держал пистолет стволом чуть вверх и напряженно вслушивался в слова предстартовой "молитвы", как сами летуны называют перечень всего, что нужно напоследок проверить.
      Обзор из пилотского фонаря был куда обширней, чем из иллюминатора, и я воспользовался этим, чтобы оценить обстановку.
      "Руслан" стоял в начале главной взлетно-посадочной полосы, подрагивал, сдерживаемый тормозами. Из-под его высокого носа стремительно уходила вперед космическая бетонка взлетной полосы, соразмерная разве только с такими машинами, как "Руслан" или "Мрия". Далеко сбоку суетились маленькие фигурки людей, а по второй полосе, параллельной главной, шпарил аэродромный "пазик", будто бы набирал взлетную скорость.
      И было еще кое-что новое в привычном для глаза аэродромном пейзаже. С севера, откуда мы всего несколько дней назад свалились на этот обыкновенный аэродром, показались два десантных Ми-17. Целью их был явно "Руслан". Они брали его в огиб. И еще на подлете из люков посыпались штуртросы и на них повисли маленькие черные фигурки.
      - Вертолетики? - пропел я. - Тросики! А на них десантнички! Какие хорошенькие! Как обезьянки! И куда же это они спешат?
      Араб круто повернулся и приказал, не отводя ствол от затылка командира экипажа:
      - На место! - И тут же - пилотам, переводя пистолет с одного на другого: - Взлетать!
      - Не мешайте! - ответил командир и проговорил в ларингофон: - Я "Руслан". Подтвердите разрешение на взлет.
      - Взлет запрещаю! - ответила вышка. - "Руслан", взлет запрещаю, как поняли?
      Араб сорвал с головы командира переговорник, выкрикнул в микрофон:
      - Самолет захвачен! На борту заложники! Немедленно взлет! - повторил он, вжимая ствол "глока" в висок летчика.
      Неприятная ситуация. Сдуру может пальнуть. Придется ждать более подходящего момента.
      - Что делать, поехали, - бросил командир второму пилоту.
      Махина "Руслана" содрогнулась от рева турбин и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей заскользила по бетонке.
      Тем временем "пазик" выскочил на главную полосу, водитель выпрыгнул из автобуса. Он был слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но по пластике крупного матерого тигра я безошибочно узнал Сивопляса.
      Он вышел на середину бетонки перед автобусом, остановился, расставил ноги и стал деловито прилаживать на плече что-то до боли знакомое, почти родное.
      - Мужики, - сказал я пилотам. - На вашем месте я не стал бы особенно разгоняться.
      - Взлетать! - завизжал араб.
      - Мужики, не советую, - повторил я. - Ваше дело, конечно. Но я бы притормозил.
      - Что у него в руках? - спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед и напряженно всматриваясь в Сивопляса, который стоял несокрушимо, как памятник самому себе.
      Я объяснил:
      - Ручной зенитно-ракетный комплекс "Игла". Дальность полета ракеты по горизонтали - пять тысяч двести метров...
      От резкого торможения араба бросило на кресло второго пилота. Воспользовавшись этим вполне житейским обстоятельством, я отобрал у него "глок", слегка успокоил, а потом попросил его телохранителей аккуратно положить на пол "узи", а самим тоже лечь в проходе и не шевелиться. Один послушался, а другой пошевелился. Больше он шевелиться не будет.
      "Руслан" замер, турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал камнепад. Что-то ахнуло, долбануло, аварийные люки выбило, и в самолет черным горохом сыпанули десантники в "ночках".
      - Руки! - рявкнул один из них. - Бросай оружие, ексель-моксель!
      - Ковшов! - завопил я, поспешно отшвыривая от себя "глок". Отставить!
      Младший лейтенант Ковшов стащил "ночку" с потной физиономии и удивленно сказал:
      - Здорово. А ты что тут делаешь?
      - Да так, - ответил я. - Ничего особенного. Оказался здесь по чистой случайности.
      И это была святая правда.
      Глава XV
      - Почему классическая трагедия состоит из пяти актов? - спросил Боцман, рассеянно поигрывая пистолетом-пулеметом АЕК919К "Каштан" калибра 9 миллиметров с начальной скоростью пули 315 метров в секунду и темпом стрельбы 900 - 1000 выстрелов в минуту. Артист объяснил:
      - Я так думаю, потому что больше зрители не выдерживали. Вникни, каково было древним грекам: лавки каменные, солнце печет, посиди-ка. - Он подумал и самокритично добавил: - Возможно, есть и более научное объяснение. Но я до него не доучился. Поэтому многое осталось загадкой. Вот, например, разницу между комедией, драмой и трагедией я понял, а чем отличается фабула от сюжета, до сих пор точно не знаю. Догадываюсь, конечно, но очень смутно. В искусстве вообще много загадочного.
      Боцман обдумал его слова и сказал:
      - Насчет комедии - ясно. Это когда смешно. А какая разница между драмой и трагедией? Артист разъяснил:
      - В драме все может быть и так, и эдак. В последнюю минуту могут примчаться менты и вызволить героя и трепетную героиню из рук бандитов. Может, как в нашем случае, подоспеть спецподразделение антитеррористического центра и в лице младшего лейтенанта Ковшова поставить финальную точку в драме, произнеся универсальное выражение "ексель-моксель". Или, как в добрые старые времена, о которых в театральном мире ходят легенды, на партсобрании может встать седоусый токарь-многостаночник и сказать: "А вот я, товарищи, считаю, дык, что это не по-партейному". А в трагедии - без вариантов. Герою обязательно придет п....ц. И он это знает. Но он клал на это с прибором. Поэтому он и герой.
      Артист немного помолчал и заключил:
      - Жизнь, в сущности, - это трагедия. Ибо финал ее предрешен. И сколько бы ты ни прожил, от этого черточка между датой рождения и датой смерти не станет длинней. Нет, не станет.
      Сделав это обобщение, Артист глубоко задумался, словно бы пытаясь понять, что же, собственно, он сказал и как это соотносится с реальной жизнью, которая окружала нас в виде просторной подземной лаборатории с компьютерами на стендах и осколками винных и водочных бутылок на бетонном полу. В дальнем от нас углу в кресле-коляске сидел, нахохлясь, как сыч, генерал-лейтенант Ермаков, похожий сейчас не на президента Рузвельта, а скорей на Наполеона Бонапарта в ожидании отправки на остров Святой Елены.
      Но Боцмана в силу его практического склада ума больше интересовали вопросы не бытия, а быта. Поэтому он спросил:
      - А у нас сейчас что? Не комедия, ясно. Драма или трагедия?
      - Не знаю, - сказал Артист. - Не знаю. Посмотрим. Надеюсь, что для нас уже не трагедия. Из главных действующих лиц мы перешли в разряд греческого хора. Не путать с греческим залом. Функция хора - при сем присутствовать и выражать свое отношение к действию. Возвещать: "Почувствовавши к творчеству влеченье, поэт одну задачу положил себе - чтоб нравилось его созданье публике. Но видит, что. совсем наоборот". Дальше не помню.
      Не знаю, как насчет греческого хора, но то, что из арестантов мы превратились в охрану, это точно. Освобожденный из темницы полковник Голубков сразу же развил бурную деятельность. Вместе с прибывшим на место ЧП генерал-майором Дьяковым Николаем Дементьевичем, под началом которого мы два года воевали в Чечне, он быстро вник в обстановку, сложившуюся на борту "Руслана" в момент несостоявшегося взлета, и сделал вывод, что мои действия были правомерными.
      Он, правда, указал на то, что мне вовсе не обязательно было стрелять на поражение, достаточно было ранить террориста в руку, а не засаживать ему пулю в глаз, но генерал-майор Дьяков похлопал полковника Голубкова по плечу и сказал: "Нормально, Константин. Нормальный выстрел". Чем и отпустил мне грех за нарушение какой-то заповеди со скрижалей строителя коммунизма (если она была на этих скрижалях). Впрочем, никакого греха и не было. Была работа. Я ее сделал. И все. И точка.
      До прибытия борта, вызванного из Читы, жирного араба и двух оставшихся у него секьюрити заперли на гарнизонной губе, экипажу велели сидеть в гарнизонной гостинице и ждать прибытия военного прокурора, чтобы дать ему свидетельские показания, а инженера Фалина положили под капельницу в санчасть. Туда же перевезли Муху, хотя он уверял, что уже здоров, и рвался в родной коллектив. А нам вернули наши "каштаны" и приказали обеспечить безопасность генерал-лейтенанта Ермакова. После чего полковник Голубков оставил нас наедине с подопечными и убежал заниматься другими делами.
      Я понимал, чем вызвано такое решение Голубкова. Солдатам гарнизона он доверить это не мог, так как генерал формально не был арестован. "Черные" для этой роли тем более не годились. Сивопляс, за лояльность которого мы клятвенно поручились, горячо вызвался постеречь своего шефа, но полковник решительно отверг его предложение. И правильно, между прочим, сделал. Он, конечно, не знал, что и у нас к этому господину есть свой счет, но в конечном итоге оказался прав: под нашей опекой генерал-лейтенант был в полной безопасности. Хотя атмосферу, окружавшую его, вряд ли можно было назвать дружественной.
      Но он был не из тех, кто обращает внимание на флюиды. Как и подполковник Тимашук, генерал-лейтенант запаса Ермаков был твердо убежден, что материя первична.
      Неужели она в самом деле первична?
      Антракт между четвертым и пятым актами начал затягиваться. Наконец появился полковник Голубков, закончивший неотложные дела на поверхности, и придал действию импульс.
      - Гражданин Ермаков, - официально обратился он к генерал-лейтенанту. - Я получил санкцию военной прокуратуры на ваш арест.
      - В чем же меня обвиняют? - высокомерно поинтересовался Наполеон Бонапарт.
      - В попытке продать иностранному государству оборудование и техническую документацию, составляющую государственную тайну.
      - Чушь. Это собственность коммерческой фирмы. Я сам вправе решать, кому и что продавать. Документация не имеет грифа секретности.
      - Вас также обвиняют в попытке похищения российского гражданина Фалина.
      - Чушь, - повторил генерал-лейтенант. - Он дал согласие. Если он об этом не помнит, это не мои проблемы. Я протестую против моего задержания. Требую немедленно известить о нем представителя президента в "Госвооружении" генерала армии Г.
      - Кого еще? - спросил Голубков.
      - Что значит - кого еще?
      - Кого еще вы требуете известить о вашем аресте? - повторил полковник. - Кого-нибудь из администрации президента? Может быть, бывшего председателя правительства?
      - Это провокация. Вам она не удастся. Я не намерен продолжать разговор в присутствии посторонних.
      - Вы имеете в виду этих молодых людей? - уточнил Голубков, показывая на нас. - Они не посторонние. Они свидетели. Их показания будут нужны. Пока же могу сообщить следующее. О вашем аресте извещен премьер-министр. Не бывший, а нынешний. Он выразил удовлетворение тем, что попытка угона самолета с ценным стратегическим оборудованием пресечена. Он сомневался в необходимости задействовать антитеррористическое подразделение, так как агентурные данные о готовящемся преступлении не были подтверждены документально. Но он все же дал согласие и сделал соответствующие распоряжения. Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я известил о вашем аресте генерала армии Г.?
      - Я не желаю отвечать на ваши вопросы, - заявил Ермаков. - Если это и все обвинения, можете вытереть ими задницу.
      - Не все, - ответил Голубков. - Вы обвиняетесь в преступном сговоре с группой установленных лиц с целью угона российского транспортного самолета. Вы доставили угонщиков на военный аэродром, по вашему приказу для них были созданы все условия для успешного проведения террористического акта. Вместе с ними вы намеревались нелегально покинуть страну, что может явиться основанием для обвинения вас в измене Родине.