После нескольких дней ненастья в Таллин вернулась весна. Город был промыт и проветрен. Низкое утреннее солнце отражалось от влажного асфальта, слепило на поворотах.
      Томас сидел на переднем сиденье «мазератти» рядом с Сергеем Пастуховым, который вел машину каким-то странным маршрутом, сворачивая с пустынного Пярнуского шоссе в узкие переулки, объезжая кварталы, снова возвращаясь на шоссе. Ранние прохожие только начали оживлять тротуары, торговцы поднимали шторы магазинных витрин.
      Томас не узнавал своего города. Таким свежим, утренним, чистым он не видел Таллин уже очень давно. Он даже не помнил, когда его таким видел. Его Таллин был ночным городом. А в этом жили словно другие люди. Все трезвые. И от этого было ощущение, что он попал за границу.
      Он хотел поделиться своим наблюдением с ребятами, но взглянул на хмурое лицо Пастухова, на сосредоточенные лица Артиста и Мухи, молча сидевших сзади и внимательно смотревших по сторонам, и не стал ничего говорить. Не стоило разрушать разговорами эту воцарившуюся в нем утреннюю умиротворенность. Из ночного мира, населенного адскими химерами, он вернулся в обычную жизнь, и эта жизнь ему нравилась. Она была хороша, как утро без похмелья. Она была прекрасна, как день без ломки. Да, прекрасна. А жизнь другая, темная, с остановившимся временем, с выглядывающим из углов усатым черепом генерала Мюйра, отодвинулась на задворки памяти и лишь изредка напоминала о себе каким-то беспокойством, ощущением чего-то непонятого, очень тревожного.
      Не доезжая двух кварталов до перекрестка Пярнуского шоссе и бывшей улицы Кингисеппа, которую во что-то переименовали, но Томас не помнил во что, потому что этих переименований было слишком много, Серж свернул в арку старого дома. Артист молча вышел из машины, за ним вылез Муха, прихватив сумку с надписью «Puma». Они скрылись в глубине проходного двора с такой уверенностью в движениях, словно это был двор, который они знали с детства. Через четверть часа пиликнул мобильный телефон, закрепленный на передней панели. Пастухов нажал кнопку. Раздался голос Артиста:
      — Порядок.
      — Понял, — ответил Пастухов и кивнул Томасу, уступая ему место за рулем: — Садись. Дальше поедешь ты.
      Томас не заставил себя упрашивать. Ему давно уже хотелось порулить этой шикарной тачкой. Но всего через квартал Серж сказал:
      — Не гони. Паркуйся за синим «фиатом». Поставь так, чтобы можно было быстро уехать. Ключ оставь в замке зажигания.
      Томас сдал тачку задом к бордюру между стоявшими вдоль тротуара машинами, заглушил движок и только тут сообразил, что этот многоэтажный дом, отделенный от улицы газоном с голыми черными липами, и есть дом, в котором живет Роза Марковна Штейн. А синий двухдверный «фиат браво» — это ее машина.
      — Подождем, — сказал Сергей.
      Он нажал клавишу, складывающую в гармошку и сдвигающую к багажнику крышу «мазератти», перебрался на заднее сиденье и расположился в свободной позе человека, который никуда не спешит, а наслаждается погожим весенним утром. Но перед этим повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть шоссе позади машины.
      — Мы ждем Розу Марковну? — спросил Томас.
      — Да.
      — Тогда мы рано приехали. На работу она ездит к девяти. А езды до офиса двадцать минут.
      — Сегодня она поедет не в офис. Она поедет в Пярну. Ей нужно встретить какую-то старую даму из Гамбурга, она приезжает теплоходом из Риги.
      — Откуда ты знаешь?
      — Слышал краем уха.
      — Из Гамбурга? — переспросил Томас. — По-моему, я знаю кого. Это деловой партнер Краба. Старая выдра из Гамбурга. Так они ее называют. Но она не такая и старая. И не выдра. Наоборот, очень приятная дама, хорошо разбирается в современном искусстве. Она купила мою картину «Композиция номер шесть». И выставила ее в «Новой пинакотеке» в собрании из частных коллекций. Надо бы показать ей «Композицию номер семь». А вдруг купит?
      — Это кстати, — как-то необычно отреагировал Пастухов. — Спросишь у Розы Марковны, как с ней связаться. Тема для разговора.
      — Нам нужны темы для разговора? — удивился Томас.
      — Не помешают, — ответил Сергей, внимательно глядя в зеркало.
      Томас бросил взгляд в заполненный солнцем просвет шоссе и заметил, как из редкой цепочки машин отделился черный шестисотый «мерс» с тонированными стеклами и остановился у тротуара метрах в ста от дома Розы Марковны.
      — Давай-ка перейдем на скамейку, — предложил Серж и вышел из машины.
      Томас не понял, почему нужно сидеть на жесткой мокрой скамейке, а не в удобных креслах «мазератти», но послушно пошел следом. Скамейка стояла на проходе от дома к уличному тротуару. Направляясь от подъезда к своему «фиату», Роза Марковна не могла пройти мимо нее
      — А теперь слушай, — сказал Серж. — Когда Роза Марковна выйдет, представишь ей меня.
      — Как?
      — Как человека, заслуживающего доверия. И будешь разговаривать.
      — О чем?
      — Не имеет значения. Она тебя узнает?
      — Надеюсь.
      — С этого и начни.
 
      Роза Марковна появилась из подъезда без четверти восемь. Она была в светлом плаще, надетом поверх длинной черной хламиды, скрадывающей ее полноту. Приостановилась, закуривая, и пошла к машине.
      — Доброе утро, Роза Марковна, — приветливо поздоровался Томас, поднявшись со скамьи. — Вы меня помните?
      — Томас Ребане, — сказала она. — Как же я могу вас не помнить? И захочешь забыть — не получится. Откроешь «Ээсти курьер» — вы. Включишь телевизор — вы.
      — Я не виноват. Так получилось.
      — Я знаю. Вы ждете меня?
      — Роза Марковна, я хочу представить вам моего русского друга, — не без некоторой торжественности сообщил Томас. — Сергей Пастухов. Человек, заслуживающий доверия.
      Серж слегка поклонился.
      — Чем? — спросила она.
      — Что чем? — не понял Томас.
      — Чем заслуживает доверия ваш русский друг?
      — Чем ты заслуживаешь доверия? — спросил Томас.
      — Тебе лучше знать. Это ты про меня так сказал, — довольно неделикатно ответил Серж, тем самым поставив Томаса в глупое положение.
      Роза Марковна с интересом смотрела на Томаса, на ее патрицианском лице была ироническая усмешка.
      — Ну-ну! — поторопила она. — Так чем же заслуживает доверия ваш русский друг?
      Томас разозлился.
      — Можно говорить все? — обратился он к Сержу.
      — Почему нет?
      — Тогда скажу. Роза Марковна, этот человек и его друзья устроили взрыв на съемочной площадке фильма «Битва на Векше», — отчеканил Томас и слегка отодвинулся от Сержа, чтобы тот его не лягнул.
      — В самом деле? — удивилась она.
      — В общем, да, — подтвердил Пастухов, не сделав даже попытки лягнуть Томаса.
      — Что ж, это хорошая рекомендация, — заметила Роза Марковна. — Мне нравится. Как я понимаю, молодые люди, вы хотите со мной о чем-то поговорить. Позвоните мне вечером. Сейчас не могу.
      — Роза Марковна, задержитесь, пожалуйста, — попросил Сергей.
      — Не могу, — повторила она, выбирая на брелоке ключи от машины. — Вечером буду в вашем распоряжении.
      — Роза Марковна, не подходите к машине, — предостерег Пастухов и преградил ей дорогу к «фиату».
      — Надеюсь, молодой человек, у вас есть какие-то веские основания так говорить. Иначе с вашей стороны это покушение на мою свободу.
      — Есть, — сказал Серж.
      — Какие?
      — Веские.
      — Какие? — повторила Роза Марковна, проявляя признаки нетерпения.
      — На слово не поверите?
      — Нет.
      — А если задержу силой?
      — Не советую. Буду кричать, сбежится весь дом. Здесь меня любят.
      Она сделала попытку обойти Пастухова.
      — Ладно, скажу, — пообещал он. — Сейчас скажу. Стойте, пожалуйста, на месте. Роза Марковна, вы можете постоять на месте полминуты?
      — Полминуты, — согласилась она. — Но не больше. Говорите.
      Серж вздохнул, как троллейбус, открывающий двери, и сказал:
      — Машина заминирована.
      Томас испуганно оглянулся на «фиат», мирно стоявший у тротуара. Роза Марковна тоже внимательно и несколько недоверчиво посмотрела на свой автомобиль и перевела взгляд на Пастухова.
      — Я не уверена, что правильно поняла вас. Вы хотели сказать, что в машине бомба?
      — Да, это я и хотел сказать. Это я и сказал.
      — Вы это серьезно?
      — Да.
      — Кому нужна моя жизнь?
      — Вы неправильно задали вопрос, — хмуро поправил Серж.
      — Как правильно?
      — Кому нужна ваша смерть.
      — А она нужна?
      — Да.
      — Кому?
      — Это мы и хотим выяснить.
      — Почему-то я вам верю, — проговорила она. — Даже не знаю почему. Что я должна делать?
      — Ничего. Стоять и разговаривать с нами. Можно сесть.
      — И долго мы будем разговаривать?
      — Пока не знаю.
      — Тогда сядем, — сказала Роза Марковна и тяжело опустилась на скамейку.
      — Спасибо, — поблагодарил Пастухов. — Не завидую вашим партнерам по переговорам. Не слишком-то вы уступчивый человек.
      — Ну, почему? Я всегда принимаю во внимание серьезные аргументы. Вы привели серьезный аргумент. О чем же мы будем разговаривать?
      Пастухов кивнул Томасу:
      — Приступай.
      — Серж, ты все время ставишь меня в глупое положение! — возмутился Томас. — О чем мне разговаривать?
      — О чем хочешь. О твоей картине «Композиция номер семь». Или об искусстве вообще.
      — Какая картина, какая картина?! — завопил Томас. — О каком искусстве можно говорить рядом с машиной, в которую заложена бомба?! Рядом с машиной, в которую заложена бомба, можно говорить только о бомбе! Но ты же не скажешь, кто ее заложил?
      — Не скажу. Потому что не знаю. Знаю, когда ее заложили. Сегодня ночью. А накануне вечером вам позвонил ваш шеф и сказал, что нужно встретить в Пярну старую выдру из Гамбурга, — объяснил Пастухов Розе Марковне.
      — Следует ли из этого, что вы прослушивали мой телефон?
      — Да.
      — Этот звонок и бомба — они связаны между собой?
      — Не исключено.
      — Прекрасное сегодня утро, — отметила Роза Марковна. — Бодрящее. Она не взорвется?
      — Пока вы не сели в машину, нет.
      — Что ж, Томас Ребане, разговаривайте. Потому что ваш заслуживающий доверия русский друг к пустым разговорам, как я вижу, не склонен.
      — А я склонен, — с иронией покивал Томас. — На мне крупными буквами написано, что я склонен. Ладно. Про искусство я говорить не буду. Скажу про другое. Роза Марковна, я чувствую себя перед вами очень виноватым.
      — Чем? Что не последовали моему совету и не убрались из Таллина?
      — Я хотел, но люди Янсена меня отловили. Нет, я о другом. Так получилось, что я лишил вас наследства. Но я тогда не врубился, что вы наследница. Вы говорили мне, что Альфонс Ребане ваш отец, но я как-то забыл. И въехал только в Аугсбурге, когда увидел могилу вашей матери. Вот Серж не даст соврать. Подтверди: я вам сказал тогда, что знаю, кому дедуля завещал свою недвижимость. Розе Марковне. Как только увидел надпись на камне «Агния Штейн», так сразу и въехал. Скажи.
      — Так и было, — кивнул Пастухов.
      — Но было уже поздно, — сокрушенно разведя руками, констатировал Томас. — К тому времени я уже потерял купчие. По пьянке. Да, по-пьянке. Мне неловко об этом говорить, но что было, то было.
      — Ничего не понимаю, — проговорила Роза Марковна. — Совершенно ничего. Давайте по порядку. Вы видели в Аугсбурге могилу моей матери?
      — Ну да, — подтвердил Томас. — Во время эксгумации дедули.
      — Их могилы были рядом?
      — А вы не знали?
      — Нет. Я надеялась, что это не так. Продолжайте. Про какое наследство вы говорите? Что за недвижимость? Рассказывайте все и не торопитесь. Тем более что мы никуда не спешим.
      — Начни с предложения Мюйра, — посоветовал Пастухов.
      Стараясь не сбиваться на скороговорку, Томас рассказал, как старый кагэбэшник предложил ему купить бумаги дедули, и обо всем, что за этим последовало, опустив не имеющие к отношения к делу детали. Роза Марковна внимательно слушала, курила, изредка машинально поправляла седые волосы, обрамлявшие ее хмурое лицо. Не без некоторого смущения Томас объяснил, что вся недвижимость тянула на сумму от тридцати до пятидесяти миллионов долларов или даже до ста в зависимости от рыночной конъюнктуры, но тут же оговорился, что чистыми можно было бы получить, как объяснил ему один опытный в таких делах человек, не больше трех лимонов.
      — Что представляет собой эта недвижимость? — спросила Роза Марковна, обращаясь почему-то к Пастухову.
      — Земля, — коротко ответил тот. — На ней стоят целые микрорайоны с русскоязычным населением.
      — Пресвятая Дева Мария! — будто бы даже ахнула Роза Марковна. — А я все никак не могла понять, зачем им понадобился внук этого фашиста и фарс с торжественными похоронами. Но это же…
      Не договорив, она вопросительно взглянула на Сержа.
      — Да, — сказал он. — Они хотят создать ситуацию гражданской войны.
      — Вот, значит, для чего все это. Я чувствовала, что от этой затеи дурно пахнет. Я ошиблась. От нее не дурно пахнет. От нее смердит.
      — О чем это вы говорите? — вмешался Томас. — Никак не въезжаю. Какая гражданская война? При чем тут гражданская война?
      — Помолчи, — сказал Пастухов.
      — И не подумаю! — заявил Томас. — Я что, пешка?
      — Да, пешка.
      — Ладно, пешка. Пусть пешка. Но и пешка должна знать, в какую игру она попала!
      — Вы попали в плохую игру, друг мой, — ответила Роза Марковна. — Я вам сразу это сказала. Но я не знала, насколько она плохая. Цель? — обратилась она к Сержу.
      — Оказаться в НАТО. Без очереди.
      — Это реально?
      — Они на это рассчитывают. Но финал может быть другим.
      — Оккупация?
      — Это будет называться не так. Это будет называться: введение российских миротворческих сил для защиты русскоязычного населения.
      — Ничему не учит история. Никого! Ничему!
      — Не будет ли кто-нибудь любезен объяснить мне, что происходит? — вопросил Томас высоким от негодования голосом. — Я здесь, как мне кажется, не совсем сбоку припеку. Полагаю, и от меня кое-что зависит. Хотелось бы понять. Возможно, мое любопытство покажется кое-кому праздным, — саркастически добавил он. — Но мне самому оно не кажется праздным.
      — Ничего, друг мой, от вас, к сожалению, не зависит. Совершенно ничего, — проговорила Роза Марковна. — Поэтому продолжайте свою сагу.
      Без всякого вдохновения, потеряв к собственному рассказу интерес, Томас скупыми штрихами обрисовал свою дискуссию с пикетчиками возле гостиницы «Виру», и заключил:
      — Вот и все. Конечно, я должен был сразу отдать вам эти бумаги. Но…
      — Томас Ребане! — сказала Роза Марковна. — Неужели вы думаете, что я прикоснулась бы к этим бумагам?
      Она надолго задумалась, а потом совершенно неожиданно для Томаса засмеялась, помолодев лицом.
      — Прелестно! Просто прелестно! Знаете, Томас, вы мне сразу чем-то понравились. Но только теперь я поняла чем. Своим существованием вы разнообразите жизнь.
      — Значит, вы на меня не сердитесь? — обрадовался он.
      — За что мне на вас сердиться?
      — За то, что я потерял купчие.
      — Голубчик вы мой! Это лучшее, что вы могли сделать! Я смотрю, вас не развеселила эта история? — став серьезной, обратилась она к Пастухову.
      — Я ее знаю.
      — Думаете, этим не кончится?
      — Это было бы слишком просто.
      — Про какое завещание упомянул в своем увлекательном рассказе наш общий друг? — спросила Роза Марковна, почему-то назвав Томаса в третьем лице и тем самым как бы вычленив его из общего разговора.
      — Завещание Альфонса Ребане, — ответил Пастухов. — Все свое имущество он завещал вам.
      — Я видел это завещание, — поспешил сообщить Томас, которому почему-то не понравилась перспектива присутствовать при разговоре в третьем лице. — Ксерокопию. Но ваше имя в ней было замазано фломастером. Так, что его нельзя прочитать.
      — Его можно прочитать, — возразил Сергей. — Его прочитали. В нем действительно стоит ваше имя. Продолжайте разговаривать. Да говори же, черт бы тебя! — прикрикнул он на Томаса.
      — Зачем? — с недоумением спросил Томас, но тут увидел, как по тротуару с той стороны, где остановился черный «мерседес», к ним приближается Краб. Его плоская красная лысина сверкала на солнце, во рту торчала сигара. На широкие квадратные плечи был наброшено длинное черное пальто, которое напоминало на нем кавказскую бурку.
      — Так вот я и думаю, а не впарить ли этой даме из Гамбурга мою «Композицию номер семь»? — оживленно заговорил Томас. — Здорово, Краб! Ты похож на Черчилля в гостях у народов Кавказа. Почему ты пешком? «Мерс» сломался? Или для здоровья?
      — Роза Марковна! — сурово проговорил Краб, даже не взглянув на Томаса. — Что за дела? Вы должны ехать в Пярну, а вы тут сидите и лялякаете с молодыми людьми!
      — Стас Анвельт, почему это вы разговариваете со мной таким тоном? — осадила его Роза Марковна. — Я вам что, девочка на побегушках?
      — Но эту выдру нужно обязательно встретить!
      — Разве вы не послали менеджера?
      — Послал. Но нужен уровень. Она наш самый серьезный партнер!
      — Если вам нужен уровень, встречайте сами. На высшем уровне.
      — Но я не говорю по-немецки!
      — Наймите переводчика, — посоветовала Роза Марковна и повернулась к Томасу. — Продолжайте. Вы начали про картину.
      — Роза Марковна! Я вас не понимаю!
      — Отойдите, пожалуйста, с вашей вонючей сигарой. Закончу разговор и поеду. Теплоход прибывает в половине одиннадцатого. Успею.
      Краб возмущенно пожал квадратными плечами и отошел к синему «фиату», раздраженно запыхтел сигарой.
      — Долго еще? — негромко спросила Роза Марковна.
      — Еще некоторое время, — так же негромко ответил Пастухов, внимательно глядя на Краба. Томас тоже посмотрел в его сторону и отметил, что Краб, похоже, о бомбе не знает, иначе хрен бы он стоял рядом с «фиатом».
      — Так это она купила у вас «Композицию номер шесть»? — продолжила разговор Роза Марковна.
      — Ну да, — кивнул Томас.
      — Знаете, что написал об этой картине известный немецкий искусствовед доктор Фишер в журнале «Дойче арт»? — обратилась она к Сергею. — Томас, процитируйте. Я дословно не помню, а вы должны помнить.
      — Да ладно вам издеваться, — засмущался Томас.
      — Ну-ну, не стесняйтесь. Доктор Фишер — один из самых тонких и авторитетных ценителей авангарда. Если ваша картина привлекла его внимания — это дорогого стоит.
      — Ну, он написал так: «„Композиция номер шесть“ молодого эстонского художника Томаса Ребане — это похмелье красок, обнаженный примитивизм, вызывающий, наглый, исполненный такого равнодушия и даже отвращения к зрителю, что картина невольно обращает на себя внимание». Не знаю, почему он так написал. Ничего такого я не имел в виду. Если честно сказать, я вообще ничего не имел в виду. Так получилось само собой. Последнее время я все чаще думаю, что структуралисты правы, — добавил Томас. — Художник не творит искусство. Искусство творит само себя, а художника использует как инструмент. Ну, вроде кисточки.
      — Замечательно, правда? — спросила Роза Марковна.
      — Класс, — согласился Серж.
      К Крабу быстро подошел начальник его охраны Лембит Сымер и сердито заговорил, показывая на часы. Краб раздраженно пожал плечами и ткнул сигарой в сторону Розы Марковны. Сымер хмуро оглянулся на скамейку, начал что-то резко говорить Крабу. Но тут послышались веселые голоса, и с той же стороны, откуда появились Краб и Сымер, вывалились Артист и Муха, запыхавшиеся от быстрой ходьбы.
      — Роза Марковна, делайте, пожалуйста, то, что я скажу. И ни о чем не спрашивайте, — приказал Пастухов и обрушился на ребят: — Вы где шляетесь? Мы вас уже полчаса ждем!
      — Извини, задержались, — покаялся Муха. — Ну, задержались. С тобой не бывает? Пока то да се.
      — Познакомьтесь, Роза Марковна, это мои друзья, — представил их Пастухов. — Олег Мухин. Семен Злотников.
      — Они тоже заслуживают доверия? — не без иронии поинтересовалась она.
      — Больше, чем я. Особенно Семен.
      — Здравствуйте, молодые люди. Рада с вами познакомиться. Доброе утро, Олег Мухин. Доброе утро, Семен Злотников. Я так и думала, что в этой истории без еврея не обошлось.
      — Вы можете назвать какую-нибудь историю, в которой обошлось без еврея? — спросил Артист.
      — Могу. Высадка человека на Луну.
      — Верно, туда мы еще не добрались, — признал Артист. — Но руку к этому приложили.
      — Разве ты еврей? — удивился Томас.
      — Вот это я называю настоящим интернационализмом, — одобрил Артист. — Когда человека не интересует национальность. Я русский еврей.
      — А что, я хорошо отношусь к евреям, — сказал Томас. — У меня много друзей евреев.
      — А вот в этом уже есть зерно расизма, — укорил Артист.
      — Роза Марковна, прошу извинить, — вмешался в разговор Краб. — Я поеду с вами. У Лембита срочные дела. Надеюсь, не возражаете? Бензин за мой счет.
      — А куда же вы сядете? — удивился Пастухов. — Роза Марковна обещала свозить нас в Пярну. Нас трое и она. Получается, четверо. А машина маленькая, вы не влезете. Роза Марковна, как же так?
      — Все в порядке, — сказала она. — Не могу, Анвельт. Извините, но я привыкла выполнять свои обещания. Придется вам взять такси.
      Краб круто повернулся, о чем-то коротко переговорил с Сымером, и оба направились к «мерседесу».
      — Быстро садимся, — скомандовал Пастухов. — Роза Марковна, открывайте машину.
      — А она не взорвется?
      — Сейчас уже нет. Я сяду за руль. Не возражайте. Томас, сейчас мы уедем. За нами пойдет «мерс». Садись в «мазератти» и двигай следом. Только не сразу. Отпусти его и держись подальше. Не ближе километра. Понял? Потом заберешь нас.
      — Когда? — спросил Томас.
      — Думаю, что поймешь.
      — Все это имеет отношение к тому, о чем мы говорили? — поинтересовалась Роза Марковна, отпирая дверь «фиата».
      — Да.
      «Фиат» вырулил со стоянки и рванул по шоссе. Томас завел движок и приготовился ждать. Не прошло и двух минут, как вслед на «фиатом» пронесся черный «мерс». Томас успел заметить, что за рулем Сымер, а Краб почему-то сидит рядом, а не на заднем сиденье. Он отпустил «мерс» метров на сто и дал по газам.
      На Пярнуском шоссе было уже довольно много машин, но утренний пик еще не наступил. Томас маневрировал, стараясь не упускать «мерс» из виду, чувствуя наслаждение от того, как чутко реагирует тачка на каждое его движение. Но настоящий кайф он словил, когда город остался позади. «Фиат» шел под сто сорок. За ним в полукилометре держался «мерс». Томас то отпускал его, то жал на педаль газа так, что его прижимало к спинке сиденья, а стрелка спидометра выскакивала на сто восемьдесят.
      Встречный ветер обтекал лобовое стекло, шевелил волосы на затылке. Мелькали черные стволы деревьев, которыми было обсажено шоссе, за ними разворачивались пустые поля. Поселки и хутора то подступали к дороге, то отбегали вдаль. Из машин, проносившихся навстречу со скоростью снаряда, завистливо смотрели водители. И было чему позавидовать. Открытая красная «мазератти» со спортивными обводами летела, как песня. Для полного кайфа не хватало лишь музыки. И Томас нашел музыку. На случайно попавшейся под руку кассете оказалось как раз то, что нужно — пинкфлойдовская «Стена». В мощных колонках были слышны каждая щеточка, каждый аккорд.
      Вот это тачка.
      Вот это жизнь.
      Вот это кайф.
      И зачем люди ширяются? Зачем пьют?
      Томасу не удалось дослушать знаменитую композицию старых перцев. В тот момент, когда в колонках зарокотало самое кайфовое «та-та-та-та-та», идущему впереди «мерсу» будто дали снизу под зад, и там, где на солнце только что сверкали черные полированные плоскости, вдруг вспыхнул огненный шар в черном обводе, как тюльпан «веселая вдова». Звук взрыва вписался в грохот ударных, и Томас даже не сразу сообразил, что нужно тормозить, чтобы не угодить под дождь горящих ошметков, медленно оседающих на влажный асфальт.
 
      Однако!
 
      Томас ожидал, что «фиат» остановится, но он уходил вперед как ни в чем не бывало. По встречной полосе, непрерывно сигналя, Томас обогнул место взрыва, на скорости под двести обошел «фиат» и прижался к обочине.
      — Там! Там! — закричал он, когда «фиат» тормознул рядом.
      — Что там? — удивленно спросил Пастухов, выходя из машины.
      — «Мерс»! В клочья! Вы что, не видели?
      Пастухов оглянулся. Вслед за ним из «фиата» вылезли Артист и Муха, а Роза Марковна повернулась всем своим грузным телом с переднего сиденья.
      — И в самом деле, — сказал Артист, всматриваясь в далекое черное пятно на шоссе, окутанное сизым дымом, сквозь который пробивались огоньки пламени. — Нужно посмотреть. Может, им нужна наша помощь?
      — Сомневаюсь, — заметила Роза Марковна. — Думаю, что никакая помощь им уже не нужна. Я как-то и верила, и не верила вашим словам. Теперь верю. Похоже, вы и в самом деле люди, заслуживающие доверия. Вы объясните мне, что все это значит?