— Вызови. Срочно. Он нужен здесь. Этих солдат нужно как можно быстрей найти. Вряд ли после этой инсценировки их оставили в части. Скорей всего отправили по домам и велели сидеть и не высовываться. Адреса помогу узнать. Их нужно спрятать, а еще лучше — на время увезти в Россию. Пусть Док и займется этим.
— В одиночку не справится.
— Разве я сказал, что их нужно увезти силой? Они сами уедут. Док будет их сопровождать. И только. Им нужно доходчиво объяснить, что это в их интересах, если они не хотят стать трупами. А они этого наверняка не хотят.
— А могут?
— Еще и как могут. Если уже не стали. Но надеюсь, что нет. Для следствия они трупы. И если они исчезнут, никто не станет искать их настоящие трупы.
— Думаете, Янсен на это пойдет?
— Сейчас пойдет. Сейчас он пойдет на все. Игра пошла по самой высокой ставке. А теперь напрягись и ответь мне на такой вопрос. Ситуацию ты знаешь во всех подробностях. И там знают, — неопределенно кивнул генерал Голубков вверх. — И вот представь, что тебе приносят разработанный эстонскими национал-патриотами под руководством Янсена план крупномасштабной политической провокации против России. Проработанный с немецкой дотошностью. Фильм об Альфонсе Ребане, торжественное перезахоронение его останков на мемориальном кладбище Таллина, возвращение внуку фашиста земли, на которой построены микрорайоны с русскими. Взрыв недовольства, акции гражданского неповиновения, усиленные провокациями. Как бы ты оценил такой план?
— Слишком сложный.
— Вот именно. Слишком сложный. Переусложненный. А чем план сложней, тем больше он зависит от случайностей. Пьяный мудак потерял купчие эсэсовца — и все? Сливаем воду?
— Минутку, — остановил я Голубкова. — Минутку, Константин Дмитриевич. А теперь помолчите вы. Полюбуйтесь Балтикой, а мне нужно подумать.
Под влиянием сильных эмоций голова всегда начинает работать с полной отдачей. Эмоции, которыми зарядили меня разговор с Консулом и рассуждения генерала Голубкова, были очень неслабыми. И голова у меня заработала на полные обороты.
Когда мы минувшим вечером вернулись в гостиницу после безуспешного обследования прибрежных дачных поселков, голодные и злые, как псы после неудачной охоты, Томас рассказал, что он обул своего приятеля Краба на пятьдесят штук «зеленых». Мы как-то не обратили на это внимания. Тем более что рассказал он об этом так, словно его мысли были заняты каким-то другим, гораздо более важным делом. Ну, обул и обул. Ни с чем не связал я и неожиданное возвращение Риты Лоо. О нем сообщил Томас, встретив нас в прихожей и попросив не шуметь, так как Рита спит. Ее возвращение не вызвало у нас никаких положительных эмоцией, потому что из ответа Центра на мой запрос мы уже знали, кто она такая.
По силе ненависти, которую мы испытывали в Чечне к тем, с кем воевали, эти прибалтийские суки из батальона «Белые колготки» стояли рядом с хохлами. Самыми ненавистными были русские, которые продались чеченцам. С ними разговор был короткий. Хохлов иногда доводили до штаба, но не всегда. А к «Белым колготкам» относились как к гадюкам. Они и были как змеи аккуратные, хладнокровные, меткие, как эфы. Чеченцы их ценили, каждую снайпершу страховали не меньше пяти-шести боевиков. Так что попадались они нашим ребятам не часто.
Но когда попадались, их душили их же колготками. Во всяком случае, такие разговоры ходили. Скорее всего желаемое выдавалось за действительное. И при всем моем неприятии таких методов у меня язык не поворачивался кого-нибудь за это осудить. Приехали заработать? Получите расчет.
Как ни странно, но на последнем месте в этой шкале ненависти были сами чеченцы. В конце концов, они воевали за свои дела. Воевали, конечно, по-волчьи, но на войне как на войне. Каждый воюет так, как умеет.
Перспектива общаться с Ритой Лоо как ни в чем не бывало еще какое-то время нас не больно-то умиляла. Но нам с ней не детей крестить. Вернулась и вернулась. Поэтому гораздо больше нас заинтересовало предположение Томаса о том, что Боцмана держат на базе отдыха национал-патриотов.
И только сейчас эти разрозненные события минувшего вечера обнаружили внутреннюю связь. И связь эта была настолько очевидной, что я даже удивился тому, что не просек ее сразу.
Торг с Крабом Томас вел в кабинете. Кабинет прослушивался людьми Янсена. Кто такой Краб, Янсен знал лучше, чем Томас. И он понял, что Краб скорее утопится, чем выложит пятьдесят тысяч долларов без стопроцентной уверенности в том, что получит купчие эсэсовца. Или даже уже получил, а перед Томасом просто валяет ваньку. Торг этот происходил утром. А вечером появляется Рита Лоо, дочь Генриха Вайно, союзника и сообщника Янсена. Откуда у Краба могли появиться купчие, этого я не знал. Но уже был почти уверен, что они появились.
Генерал Голубков не любовался панорамой порта, а с интересом наблюдал за мыслительным процессом, отражавшемся на моем лице. Я сказал:
— У меня такое ощущение, что купчие нашлись.
— Да что ты говоришь? — удивился он. — Какая радость! Где же они нашлись?
Он выслушал мои соображения без всякого почтения и заключил:
— Все равно херня. Нашлись, не нашлись. Сейчас нашлись, а завтра снова потеряются. И все наши планы будут зависеть от этой херни? Нет, Сергей. У нас слишком крупная игра. И в ней нам нужен очень сильный и абсолютно надежный ход.
— Когда вы говорите «нам» — кого вы имеете в виду? — спросил я. — «Наши планы» — чьи планы?
Генерал Голубков ответил не сразу. Сначала он развел руками как бы в знак того, что если я ничего не понял из сказанного, то дальнейшие объяснения бесполезны. Но потом все же решил сделать еще одну попытку.
— Ладно. Давай вернемся к нашему вопросу «зачем». Следи за моей мыслью. Зачем была направлена нота протеста? Зачем с такой поспешностью отзывают посла? Почему Консул, фигура функциональная, не предпринимает ничего, чтобы похороны эсэсовца не состоялись, а делает все, чтобы они состоялись? Улавливаешь логику?
— Пока нет.
— Нет, — повторил он. — Я понимаю, почему ты говоришь «нет». Потому что у нас очень плохо преподают историю. Из рук вон плохо. Я все чаще думаю, что все наши беды происходят от того, что россияне не знают историю своей родины. Этот сценарий, Серега, был обкатан в Прибалтике в сороковом году. Отзывают посла, потом направляют новую ноту. О необходимости строго соблюдать пакт о взаимопомощи. И одновременно, для обеспечения выполнения договора, вводятся войска. Ограниченный контингент. Трудящиеся горячо приветствуют советских воинов и требуют смены правительства. В нашем случае: вводятся миротворческие силы для защиты русскоязычного населения. Трудящиеся горячо приветствуют российских воинов и требуют воссоединения с братской Россией.
— Константин Дмитриевич, вы сами-то понимаете то, что сказали? Это же оккупация!
— Нет, господин Пастухов. Нас вынудили к этому шагу. Против России готовилась крупномасштабная политическая провокация. Мы можем доказать это всему миру..
— Но зачем, зачем?!
— Оторвался ты, Серега, от российской действительности. Иначе бы помнил, что в ноябре будут выборы в Думу, а через год — выборы нового президента России. И если сидеть и ничего не делать, президентом станет Примаков. Или даже Зюганов. И где после этого окажется первый президент России?
— Где?
— В говне. А первые лица из его команды переедут на постоянное место жительство из Кремля в Лефортово. Рейтинг Примакова все время растет, а рейтинг Ельцина падает. Если начнется операция НАТО в Косово, он упадет до нуля. А она, судя по всему, начнется. Так что сейчас самое время разыграть эстонскую карту и основательно подправить свой имидж.
— Это агрессия!
— Агрессия? Какая агрессия? Где ты видишь агрессию? Ввод в Эстонию российский миротворческих сил — вынужденная превентивная мера, направленная на защиту русских в Прибалтике. Их жизней. Их гражданских прав. Их чести и национального достоинства. И только.
— Не верю, — сказал я. — Наши на это не пойдут.
— Мы начали с вопроса «зачем», — напомнил Голубков. — У тебя есть другой ответ? Поделись. С интересом послушаю.
— НАТО этого не допустит.
— НАТО это допустит. У натовских генералов будет достаточно проблем с Косово.
— Все равно не верю.
— Не веришь? Или не хочешь верить?
— Да, не хочу!
— Есть разница.
— Значит, вы считаете, что наши решили воспользоваться планами национал-патриотов и сыграть на опережение?
— Ну-ну, продолжай.
— Тогда, действительно, нужен более сильный ход, чем купчие эсэсовца.
— Вот наши выводы и сошлись, — подтвердил Голубков. — Да, нужен очень сильный и абсолютно надежный ход.
— Какой?
— А вот это и есть самый главный вопрос. Для чего, по-твоему, я тебе все это рассказал?
— Не знаю.
— Потому что ответ на этот вопрос придется искать тебе. Больше некому.
Он помолчал и добавил:
— Без всякой помощи со стороны. Управление выведено из комбинации. Нам приказано прекратить заниматься эстонской темой и отозвать тебя и твою команду. И это еще одно доказательство того, что мои предположения — совсем не фантазия. Все наши наработки переданы в ФСБ. Мы — аналитический центр. Мы свое дело сделали. Я передал тебе приказ немедленно вернуться в Москву, ты его проигнорировал, исходя из корыстных соображений. О чем я и доложу. Так что официально я даже больше не имею права с тобой встречаться.
— А неофициально?
— Имею. С завтрашнего дня я в отпуске. И почему-то решил провести его в Эстонии. Не знаю почему. Хочу отдохнуть от российской действительности. Так тебе, говоришь, не нравится Таллин? Мне тоже. Но, может, это только потому, что мы его толком-то и не видели?
Он вновь погрузился в созерцание панорамы порта, а на самом деле проследил за отражением какой-то фигуры в стекле.
— Надо же, — сообщил он. — Я ошибся. В наружке не четыре человека, а шесть.
— Кто может за вами следить?
— За мной? Не уверен, что следят за мной. За мной — постольку-поскольку. Следят за тобой. И это значит, что ты на самом нерве интриги. Так что делай выводы. И очень внимательно присматривайся к тому, что происходит вокруг тебя. А теперь давай договоримся о схеме связи и разбежимся. На Балтику я уже насмотрелся. На первое время хватит. Перед отъездом посмотрю еще. Если, конечно, отъезду ничего не помешает.
— Где вы остановились?
— Пока нигде. Найду какой-нибудь пансионат. Лучше бы, конечно, в гостинице «Виру», рядом с вами, но это не соответствует моему статусу небогатого российского туриста.
— Почему бы вам не остановиться у нас? — предложил я. — Скажем, в роли моего дяди. А что? Дядя Костя. Приехал на несколько дней посмотреть Таллин. Томас не будет возражать. Места хватит. И никаких проблем со связью.
— Хорошая идея, — подумав, одобрил Голубков. — Очень хорошая.
— В ней есть одно «но», — предупредил я. — Если следят за мной, вас могут вычислить. Контакт.
— Обязательно вычислят, — согласился он. — Этим идея и хороша. Пусть вычислят. Пусть узнают, кто я. Это их напряжет. А когда напряг, возрастает вероятность ошибок.
— Вы подставляетесь.
Он лишь пожал плечами, как бы отмахиваясь от вопроса настолько пустого, что на него и отвечать не стоит. И только тут я заметил, какие у него набрякшие веки, какая тяжелая складка врезана в переносицу. Сквозь его простоватость вдруг проступил совсем другой человек, как из-под грима коверного рыжего иногда проглядывает маска трагического актера, смертельно уставшего от бесконечного фарса, в котором ему выпало играть роль.
— Сколько вам лет, Константин Дмитриевич? — спросил я.
— Дядя Костя, — поправил он. — Привыкай.
— Сколько вам лет, дядя Костя?
— На одну войну больше, чем тебе. На Афган.
И тогда я задал вопрос, который, возможно, задавать не следовало:
— Зачем вам все это нужно? Мы влезли в это дело по дурости, и теперь уже придется идти до конца. А вам-то это зачем? Если хотите, можете не отвечать, — добавил я.
— Почему? Отвечу, — сказал генерал Голубков. — Все очень просто, Серега. Через год моему парню идти в армию. Младшему, Саньке. Я не хочу, чтобы он воевал в Прибалтике. Я хочу, чтобы он не воевал нигде. Я за него навоевался. Мы с тобой, Серега, навоевались. Хватит.
И вдруг я понял, с чего я так завелся в посольстве и почему этот завод не отпускает меня даже сейчас.
Как же я ненавижу этот бульдозер, который называет себя государством. Как же я ненавижу всех этих чиновных валуев, которые от имени государства берут на себя право говорить и решать за меня. Начинать войны за меня. Вести их до победного конца. Как же я ненавижу их вдохновенную готовность оплачивать победный конец тысячами жизней. Чужих, понятное дело, чужих. Не своих.
Суки!
Перед тем, как выйти из здания морского вокзала в штормовую балтийскую ночь, Голубков напомнил:
— А Дока сегодня же вызывай. Если люди Янсена успеют убрать этих солдат, вы окажетесь на крючке, с которого не сорваться.
— Придется, — согласился я. — Хотя и досадно. Хотелось бы узнать, что там произошло.
— Узнаешь, — пообещал он.
— Вы хотите сказать, что архивное дело Альфонса Ребане нашли?
— Нашли. По словесному портрету. По совокупности признаков. Но не всех. Только четырех. Рост. Телосложение. Цвет волос. Цвет глаз.
— В деле была его подписка о сотрудничестве с НКВД?
— Да, была.
— Так чего вы ждете? — заорал я. — Ее нужно немедленно опубликовать! Вместе со сводными данными о деятельности разведшколы. И вся Эстония будет до посинения спорить, Штирлиц Альфонс Ребане или не Штирлиц. Национал-патриоты отменят похороны. А это нам сейчас и нужно!
— Не знаю, нужно ли это делать, — проговорил Голубков. — Не уверен, Серега. Совсем не уверен.
— Почему?
— Мы искали архивное дело Альфонса Ребане среди заключенных, поступивших во внутреннюю тюрьму Лубянки в сентябре пятьдесят первого года. И найти не смогли.
— Но все же нашли?
— Да, нашли. Его привезли на Лубянку не в сентябре пятьдесят первого года. Его привезли в мае сорок пятого года. Понимаешь, что это значит?
— Нет.
— Это значит, что Альфонс Ребане не был агентом НКВД.
Глава седьмая
Особая папка
Допуск лиц только по списку,
утвержденному Наркомом внутренних дел СССР.
ДЕЛО 8746/45
З/к номер 12, 1908 г.р., эстонец.
Начато: 10 мая 1945 г.
Срок хранения до: вечно.
СПРАВКА
Фамилия, имя, отчество __________.
Год рождения — 1908. Место рождения — г. Таллин. Национальность — эстонец. Гражданство — гражданин СССР. Партийность — беспартийный. Социальное происхождение — из буржуазии. Образование — Высшая военная школа в Таллине.
Участие в Великой Отечественной войне — с 1941 по 1945 гг. на стороне гитлеровской Германии. Воинское звание и должность — штандартенфюрер СС, командир 20-й Эстонской дивизии СС.
Занимаемая должность до ареста — военнопленный.
Дата ареста — 9 мая 1945 г.
Доставлен во Внутреннюю Тюрьму НКВД СССР 9 мая 1945 г. в 22 час. 40 мин.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА з/к 12
10 мая 1945 г.
Допрос проведен заместителем начальника Первого Главного Управления НКВД СССР полковником Трофимовым в присутствии секретаря-стенографиста майора Александрова.
ВОПРОС. Моя фамилия Трофимов. Полковник Трофимов. При всех наших беседах будет присутствовать майор Александров. Он секретарь-стенографист. Все, что вы скажете, и все, что я скажу вам, будет дословно фиксироваться. Есть ли у вас жалобы на обращение с вами?
ОТВЕТ. Нет.
ВОПРОС. Есть ли у вас жалобы на условия содержания?
ОТВЕТ. У меня еще не было времени оценить условия содержания. Где я нахожусь?
ВОПРОС. В здании Наркомата внутренних дел СССР.
ОТВЕТ. В Москве?
ВОПРОС. В Москве.
ОТВЕТ. Могу я подойти к окну?
ВОПРОС. Подойдите.
ОТВЕТ. Это Москва?
ВОПРОС. Да, Москва.
ОТВЕТ. Мертвый город. Как Берлин. Не разрушен, но все равно мертвый. Сейчас шесть часов утра. Почему на улице так много людей?
ВОПРОС. Они празднуют победу. Девятое мая объявлено праздником. Днем победы. Праздник продолжается. Люди радуются победе.
ОТВЕТ. Странный праздник. Нужно радоваться концу войны. Победе радоваться нельзя.
ВОПРОС. Во все времена люди праздновали победу. Не знаю ни одного случая, чтобы праздновали поражения.
ОТВЕТ. Поэтому история так и движется. От одной катастрофы к другой. Победы пьянят, но ничему не учат. Учат поражения. Это центр Москвы?
ВОПРОС. Центр. Лубянка.
ОТВЕТ. Значит, это и есть Лубянка? А с виду — обычное учреждение. Только очень длинные коридоры. Не предполагал, что когда-нибудь изнутри увижу Лубянку.
ВОПРОС. Давайте начнем. Можете курить. Вы курите?
ОТВЕТ. Нет.
ВОПРОС. Вы понимаете, почему оказались на Лубянке?
ОТВЕТ. Понимаю. Не совсем понимаю, как я здесь оказался. Но почему — понимаю. Это значит, что вы не считаете меня мелкой сошкой. Это высокая оценка моего вклада в борьбу против коммунистов.
ВОПРОС. С сентября 1941 года до марта 1945 года вы воевали против Красной Армии в качестве командира 658-го Восточного батальона германского вермахта, а затем в качестве командира полка и командира 20-й Эстонской дивизии СС. На оккупированных немцами территориях вы проводили карательные операции, массовые расстрелы евреев, коммунистов и лиц, принимавших активное участие в деятельности советских органов. Вы признаете себя виновным в этих преступлениях?
ОТВЕТ. Не затрудняйтесь, полковник. Чтобы расстрелять меня, вам не нужны никакие формальности. Я мог бы сказать, что выполнял приказы. Но не скажу этого. Я знаю, чего вы от меня хотите. Вы этого не добьетесь. Так что лучше вам сразу меня расстрелять. Вы сделали ошибку, затеяв операцию по моему похищению. Как называются такие операции на вашем профессиональном жаргоне?
ВОПРОС. Секретное изъятие.
ОТВЕТ. Звучит канцелярски. Похищение, по-моему, романтичней. Но это дело вкуса. Так вот, секретное изъятие меня было ошибкой.
ВОПРОС. Почему вы так думаете?
ОТВЕТ. Мой ответ нужен вам для протокола?
ВОПРОС. Я хочу вас понять. Но если не хотите, можете не отвечать.
ОТВЕТ. И вы не будете ломать мне кости и загонять иголки под ногти?
ВОПРОС. Вы на Лубянке, штандартенфюрер, а не в подвалах гестапо.
ОТВЕТ. Не вижу разницы. Разница только одна. И она не в пользу Лубянки. В гестапо пытали, чтобы добиться правды. На Лубянке пытали, чтобы добиться признания вины. Чаще всего несуществующей. Не возражайте, полковник. В Эстонии внимательно следили за московскими процессами тридцатых годов. Меня потряс расстрел маршала Тухачевского. Да, потряс. Я понял, что Россия оказалась во власти дьявола.
ВОПРОС. Маршал Тухачевский был врагом народа и признал свою вину.
ОТВЕТ. Это и было для меня потрясением. Его признание.
ВОПРОС. Вернемся к теме нашего разговора. Вы сказали, что считаете ваше похищение нашей ошибкой. Почему? Повторяю, можете не говорить. Загонять вам иголки под ногти я не буду.
ОТВЕТ. Что ж, скажу. Почему бы и нет? Пока я говорю, я живу. Современная Шахрезада: тысяча и одна ночь на Лубянке. Скажу не потому, что хочу жить. Вы чем-то мне симпатичны, полковник. Вы воевали?
ВОПРОС. Да. В СМЕРШе.
ОТВЕТ. СМЕРШ. Военная контрразведка. Чувствуется. Там тоже нужна была правда, а не признания. Вы ставили перед собой две цели. Первую цель вы могли достичь на месте. Ликвидировать меня без лишних хлопот. Второй цели вы не достигните. Так что вся ваша сложная операция оказалась напрасной.
ВОПРОС. Какой вы считаете нашу первую цель?
ОТВЕТ. Она очевидна. Война не закончилась капитуляцией Германии. Она продолжается. И будет продолжаться еще очень долго. В любой войне нужны некие вдохновляющие примеры. Символы. Так получилось, что таким символом стал я. Совершенно к этому не стремясь. Кавалер Железного Рыцарского креста. Единственный эстонец, представленный к высшей награде Третьего рейха — Рыцарскому кресту с дубовыми листьями. Командир одной из лучших дивизий Третьего рейха. Да, полковник. Моя дивизия сражалась даже тогда, когда разбегались целые корпуса и в панике драпала хваленая «Мертвая голова». «Ребане» — по-эстонски «лисица», «степной лис». Моих солдат и офицеров называли «щенки лисицы». И этим я, пожалуй, горжусь. Так что ничего удивительного, что во мне увидели символ борьбы за освобождение Эстонии от советских оккупантов. Роль руководителя эстонского сопротивления была словно бы специально написана для меня. Это понимали в Сикрет интеллидженс сервис. Это просчитали и вы. Так что убрать меня, обезглавить эстонское сопротивление заранее — это и была ваша первая цель. Все правильно, полковник?
ВОПРОС. Какой вы видите нашу вторую цель?
ОТВЕТ. Она тоже совершенно ясна. Заставить меня согласиться на роль руководителя эстонского сопротивления, но работать на вас. Тут логика ваших действий мне непонятна. Я уже сказал вашим людям «нет». И готов повторить вам. Я не буду на вас работать. Доставив меня в Москву, вы сделали свою задачу неразрешимой. Даже если допустить, что вы получите мое согласие. Как вы вернете меня в Германию? Как объясните мое отсутствие? Или вы думаете, что сможете перевербовать меня за один день? Вы можете пытками вынудить меня согласиться работать на вас. Но как только я окажусь на Западе, я немедленно выдам всех ваших людей.
ВОПРОС. Я в этом не сомневаюсь. Однажды вы уже поступили подобным образом. Ваше предательство привело к разгрому таллинской подпольной организации. Так-то вы отблагодарили наших чекистов. А они рисковали жизнью, когда эвакуировали вашу любовницу Агнию Штейн в Англию.
ОТВЕТ. Если бы они не тянули с эвакуацией, а провели ее до прихода немцев, им не пришлось бы рисковать жизнью. И все сложилось бы по-другому.
ВОПРОС. Вы хотите сказать, что стали бы работать на нас?
ОТВЕТ. Работать на вас я не стал бы ни при каких обстоятельствах. Чтобы я, эстонский офицер, стал работать на НКВД после того, что вы вытворяли в Эстонии? После того, как вы без всякой вины расстреливали самых достойных граждан, а их семьи ссылали на голодную смерть в Сибирь? Допустить такое могли только ваши тупые чекисты со странной мешаниной марксизма и идеализма в мозгах. Нет. Я бы просто исчез. Перебрался бы в Финляндию, а оттуда в Англию. У меня было уже все готово.
ВОПРОС. Почему же вы не исчезли?
ОТВЕТ. Я не мог взять с собой Агнию, она не выдержала бы этого путешествия. Она была беременна. А потом у нее родилась дочь.
ВОПРОС. Почему вы не сбежали после того, как ее отправили в Англию?
ОТВЕТ. Я не мог этого сделать. Потому что эти тупые идиоты, ваши чекисты, отправили ее одну, а про дочь забыли. Я должен был попытаться ее спасти.
ВОПРОС. Вам это удалось?
ОТВЕТ. Нет. Она погибла в таллинском гетто вместе с родителями Агнии.
ВОПРОС. Вы были командиром 658-го Восточного охранно-конвойного батальона. И не смогли спасти свою дочь?
ОТВЕТ. Мой батальон направили на очистку Псковской области. Я не мог не выполнить приказа.
ВОПРОС. И вы его выполнили. Пока вы очищали Псковскую область, ваши соратники очищали Таллин. И успешно очистили. В том числе и от вашей дочери. Для чего вы вообще вступили в вермахт, если с самого начала не собирались нам помогать?
ОТВЕТ. Этого потребовали ваши люди. Я отказывался. Тогда они пригрозили, что перешлют мою подписку о сотрудничестве с НКВД в гестапо. Они сами предопределили свою судьбу.
ВОПРОС. Когда вы сообщили немцам о своей связи с подпольщиками?
ОТВЕТ. Как только понял, что ваши люди не оставят меня в покое. Вся операция по уничтожению таллинской агентуры НКВД с самого начала шла под контролем гестапо.
ВОПРОС. Почему вы застрелили Феликса Мюйра?
ОТВЕТ. Потому что он воплощал в себе все, что я ненавидел. Он и ему подобные называли себя революционерами и привели Эстонию к краху. Эстонцы — честный трудолюбивый народ. А эти самовлюбленные маньяки никогда не умели и не желали работать. Они разлагали эстонцев своими химерами. Социальное равенство. Какое может быть социальное равенство? Они разрушали Эстонию на деньги русских. Феликс Мюйр был предателем. Я мог бы передать его в гестапо, но не сделал этого. Он должен был получить возмездие от рук эстонца. Теперь, полковник, вы понимаете, что все ваши попытки завербовать меня бесполезны.
ВОПРОС. Вы сказали, что эстонцы — честный трудолюбивый народ. Значит ли это, что себя вы считаете плохим эстонцем?
ОТВЕТ. Не понимаю, чем вызван ваш вопрос.
ВОПРОС. Перед войной, когда зажиточные эстонцы поспешно уезжали и распродавали свое имущество, вы активно скупали их недвижимость за бесценок.
ОТВЕТ. Да, скупал. Они не верили в будущее Эстонии. Я верил. Я хотел стать богатым. Хотел, чтобы моя семья жила в роскоши. Чтобы мои дети учились в Кембридже. Не вижу в этом ничего предосудительного.
ВОПРОС. Вы скупали недвижимость на взятки, которые получали от поставщиков продовольствия.
ОТВЕТ. Я понимаю, откуда дует ветер. Меня пытались на этом завербовать. Эти люди судили всех по себе. Им и в голову не могло прийти, что можно служить в интендантстве и не брать взяток. Можно, полковник. Я сам не брал взяток и не давал брать другим. Поэтому десять лет ходил в лейтенантах. Зато эстонские солдаты не знали, что такое прогорклое масло и тухлая солонина. Мне не нужны были взятки. Мой отец был крупным рыботорговцем. Он скопил за свою жизнь неплохое состояние. На его деньги и по его совету я и скупал недвижимость. Наш расчет не оправдался. Что ж, это коммерческий риск.
ВОПРОС. Вы воевали на стороне немцев в расчете на то, что победа Германии вернет вам вашу собственность? Или рассчитывали, что ваши воинские заслуги заставят нацистов закрыть глаза на вашу связь с еврейкой?
ОТВЕТ. Я воевал на стороне немцев, потому что у меня не было выбора. Выбор был только один: воевать за коммунистов или против коммунистов. Я воевал против. И не жалею об этом.
ВОПРОС. В 1939 году ваша семья эвакуировалась в Англию. Знаете ли вы, какая судьба постигла ваших родных?
ОТВЕТ. Да, знаю. Они погибли. Их пароход был торпедирован в Северном море.
ВОПРОС. Пароход был торпедирован немецкой подводной лодкой. Немецкой, штандартенфюрер.
ОТВЕТ. Я не могу ставить это немцам в вину. Это война.
ВОПРОС. Нам известно, что в начале апреля 1945 года, вскоре после того как 20-я дивизия СС сдалась в плен, полковник Форсайт из Сикрет интеллидженс сервис предложил вам сотрудничество с британской разведкой. Вам было предложено возглавить эстонское сопротивление СССР и руководить разведшколой. Вы отказались. Почему?
ОТВЕТ. Я устал от войны. Я хотел только одного: чтобы меня оставили в покое. Я был готов отсидеть сколько положено за мои преступления, если мою деятельность суд союзников сочтет преступной. Но воевать я больше не хотел. Ни на чьей стороне.
ВОПРОС. По этой же причине вы отвергли предложение о сотрудничестве с нашей стороны?
ОТВЕТ. С вашей стороны вербовочный подход ко мне был полным идиотизмом. А шантажировать меня подпиской о сотрудничестве с НКВД было верхом идиотизма. О ней я сразу рассказал немцам, а потом англичанам. Неужели вы думаете, что я оставил бы в руках НКВД такой козырь?
ВОПРОС. Почему вы не выдали англичанам нашего разведчика, который пытался завербовать вас?
ОТВЕТ. Не из любви к СССР, полковник. Не из любви к русским. У меня нет к русским ни ненависти, ни любви. Я не хотел больше воевать ни с кем. Поэтому я посоветовал вашему разведчику убираться и больше никогда не показываться мне на глаза. Он последовал моему совету. И правильно сделал. Если бы он повторил свою попытку, я немедленно бы его выдал.
ВОПРОС. 23 февраля 1944 года по представлению командующего группой армий «Север» Гитлер подписал приказ о награждении вас Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Почему эта награда не была вручена вам сразу после того, как был подписан приказ?
ОТВЕТ. Я отказался ее принять. Меня наградили за то, что моя дивизия сдержала наступление русских на Северо-Западном фронте на рубеже реки Векши. Я написал рапорт о том, что произошла ошибка. Моя дивизия не совершала того подвига, который ей приписывали. Я не знаю, почему наступление Красной Армии было приостановлено, но моей заслуги в этом не было.
ВОПРОС. Но Гитлер не отменил своего приказа. Почему?
ОТВЕТ. Могу только предположить, что мой рапорт не был ему передан. Вероятно, в штабе группы армий «Север» решили, что передать мой рапорт — значит, признаться в том, что они не знают, что происходит на фронте.
ВОПРОС. Но в первых числах мая 1945 года вы согласились принять эту награду от гросс-адмирала Деница. Почему?
ОТВЕТ. Со мной имел беседу генерал Слендер из Адмиралтейства. Он приехал в лагерь под Аугсбургом, где была изолирована Эстонская дивизия. Он сообщил, что у союзников есть серьезные основания предполагать, что Сталин может предпринять попытку захватить Европу. Сил союзников недостаточно, чтобы сдержать Красную Армию. Он сказал, что Эстонская дивизия является одной из наиболее боеспособных воинских частей. Командование союзников хотело бы использовать ее для отражения ожидаемого наступления русских. Она будет вооружена и выдвинута к демаркационной линии. За участие в отражении советской агрессии все солдаты и офицеры дивизии будут признаны не военнопленными, а добровольно перешедшими на сторону англичан. Они будут освобождены от любой ответственности за свое участие в войне на стороне Гитлера. Генерал Слендер сообщил, что это гарантирует премьер-министр Черчилль. Он спросил, согласен ли я руководить боевыми действиями дивизии. Я ответил согласием.
