— А теперь давай «токагипт» и ксиву, — повторил он.
Я налил ему треть бокала виски, подождал, пока он выпьет и снова закурит свой «кэмэл», и сказал:
— Я в раздумье, Санек. Передо мной два варианта. Первый — грубый, но простой и надежный. Но только в том случае, если ты на него согласишься. Вот этот вариант: ты никогда не давал мне пистолета марки ТТ в варианте «Токагипт-58» и разрешения на его ношение. Я его и в глаза не видел. Во-первых, потому, что это разрешение — чистой воды «липа», хотя и профессионально изготовленная. Во-вторых, из этого ствола был убит историк Комаров.
Ну, тут уж он выпил пол фужера без всякого моего приглашения. И только через полминуты, отдышавшись и приведя свои мысли в какое-то подобие порядка, спросил:
— Ты понимаешь, что ты несешь?
— Вполне, — согласился я. — У меня было время над этим подумать, а у тебя не было. Я расписывался за оружие? Нет. За разрешение? Нет. Этого разрешения на этот ствол никто никому никогда не выдавал. Ни в городе К. Ни в Москве. Ни во Владивостоке. Нигде. Ствол иллюзорен. Как сейчас говорят, виртуален. Может, ему стоит таким и остаться?
Но логика логикой, а эмоции эмоциями. Через десять секунд мне в ноздрю упирался ствол только что врученной мне «длинной девятки», а еще через пяток секунд этот же ствол упирался уже в ноздрю подполковника Егорова. Потому что если в тебе сидят граммов триста виски, даже очень хорошего, реакция у тебя не та, что нужна для быстротечных боевых контактов.
Я извлек из его подмышечной кобуры его табельный ПМ, разрядил его, а заодно и «беретту», ссыпал патроны в мусорное ведро в ванной и после этого вернул ПМ Егорову. А поскольку он позволил себе пару телодвижений явно агрессивного характера, врезал ему от души чуть повыше уха. Чтобы отдохнул минут десять. Чем он и занялся. А я тем временем созвонился с заместителем начальника МВД майором Кривошеевым и попросил срочно приехать ко мне в гостиницу «Висла» вместе с капитаном Смирновым, представлявшим в городе К., как я понял, уголовный розыск.
Мое приглашение, как я и ожидал, не вызвало у майора Кривошеева никакого энтузиазма.
— Кончай свои штучки, москвич, — заявил он. — Давай по телефону. А нужно — приезжай сам. У меня дел и без твоих заморочек — выше головы.
Я постарался ответить как можно вежливее — в том смысле, что, несмотря на фингал, который с момента нашего общения стал моей особой приметой и вызывает у меня проблемы с прекрасной половиной человечества, а также подозрительные взгляды гаишников, наша беседа в кабинете заместителя начальника МВД города К. убедила меня в том, что там работают преданные своему делу профессионалы и они не поленятся отлепить жопу от стула, чтобы узнать, кто совершил одно из самых громких заказных политических убийств последнего времени, а именно убийство историка Комарова.
— А ты знаешь? — быстро спросил майор Кривошеев.
— Полагаю, что да, — ответил я. Все-таки сказалось общение с Мазуром. Потому что достаточно было просто сказать «да».
— Едем, — сказал майор.
Минут через двадцать он появился в моем номере вместе с капитаном Смирновым и с папкой следственных материалов прокуратуры. На том, чтобы он привез их, я особенно настаивал, а он особенно сопротивлялся, так как это было связано с какими-то процессуальными сложностями, до которых мне, честно сказать, никакого дела не было.
К моменту их появления подполковник Егоров вполне очухался и даже подбодрился очередной порцией виски. После чего бутылку и бокал я убрал в бар, так как вести официальный разговор в такой фривольной обстановке показалось мне не правильным.
Майору Кривошееву и капитану Смирнову я представил Егорова как старшего охранной группы и человека, вполне заслуживающего доверия. Во всяком случае, при нем можно говорить совершенно свободно.
Еще до того, как появились эмвэдэшники, я предупредил Егорова:
— Ты отверг мой первый вариант. И в нетактичной форме. Я вынужден реализовать вариант номер два. Не думаю, что он тебе очень понравится. Но выбора у меня нет, Санек. И у тебя тоже. Так что сиди, слушай и не встревай.
Едва закончив с краткой процедурой знакомства, майор Кривошеев сразу перешел к делу:
— Ну, кто?
— Вы сами очень хорошо знаете этого человека, — ответил я.
— Кончай свои музыки и балеты! — попросил майор. — Давай по-русски, можешь даже с матом, мы люди свои, поймем.
Тогда я задал вопрос в лоб:
— Вы как предпочтете: чтобы преступника указал вам какой-то приезжий москвич или хотите найти его сами?
— Мне важно поймать преступника, понял? А как — это пятнадцатое дело! И если у тебя что-то есть — выкладывай. Иначе я привлеку тебя за укрытие информации. Или за недонесение.
— Олег Сергеевич, — проникновенно сказал я, — ну, я могу, конечно, изложить дело так, как его вижу. Но вы и Иван Николаевич Смирнов тут же завалите меня вопросами: как, почему, чем докажешь и так далее. Правильно?
— Ну, правильно, — согласился майор. — А как ты хотел?
— Совсем по-другому. Я хотел бы, чтобы вы сами вычислили преступника. Вы потратили на это больше месяца и без всякого результата. По одной простой причине: у вас была неверная начальная установка. И второе — вам не хватало кое-какой информации. И то и другое сейчас есть. Попробуете?
Майор вопросительно взглянул на капитана Смирнова.
Тот немного подумал и сказал:
— Мы действительно убили на это больше месяца. С полным нулем в итоге. Может, послушаем этого москвича? Ну, еще час потеряем. А вдруг? Парень не дурак, это мы уже поняли. Мозги у него чуть набекрень, но это не довод. А?
— Излагай! — принял волевое решение майор Кривошеев.
Я раскрыл папку со следственными материалами.
— Один мой друг любит говорить: все просто, когда все знаешь. А когда чего-то не знаешь, все самое простое становится непроходимо сложным. Так получилось и с этим делом. Эти материалы вы просматривали не меньше чем по десять раз. Верно?
— По пятьдесят, — поправил майор.
— Я вам пока только одно скажу: фамилия преступника упоминается в них не меньше двенадцати раз — я специально подсчитал. Он фигурирует и как свидетель.
— Ты не мог видеть этих материалов, — решительно заявил майор.
— И тем не менее видел. Не мучайтесь, Олег Сергеевич. Я не шпион и не уголовник.
Ну, увидел я эти материалы — и что? У меня есть друг, у него еще друг, а вот этот друг имеет право ознакомить меня с любыми материалами МВД. Скажу даже так: формально не имеет, но даже министр МВД не посмеет сделать ему за это замечание.
— Интересные у тебя друзья, — заметил майор.
— Есть и интересные, — согласился я. Капитану Смирнову было не до наших словесных дискуссий. Он раскрыл папку и начал внимательно, будто видит все это впервые, изучать каждый лист следственного дела, особенно обращая внимание на показания свидетелей. На отдельном листочке он делал одному ему понятные пометки. В работу включился и майор. Но он, видно, так до конца и не поверил серьезности моего заявления, потому что перелистал дело, как подшивку старого, давно прочитанного еженедельника.
Минут через сорок капитан Смирнов захлопнул папку и сказал:
— Салахов. Он, точно! Его в тот вечер на Строительной улице видели все свидетели.
— Требуются объяснения? — спросил я.
— Иди ты… со своими объяснениями! — отмахнулся капитан. — Я тебе сам все сейчас объясню. Было у меня чувство, что работал не чужак, а свой. Внутри сидело, а выразить не мог. Нутром чуял. Сбивало одно: откуда у него такая квалификация.
— Этой информации вам и не хватало, чтобы закончить дело, — проговорил я и в старых аудиокассетах нашел ту, где были записаны установочные данные на бывшего афганца Салахова. По моей просьбе их раздобыл полковник Голубков и передал Артисту, а тот мне. Учеты были только по МВД, но не было никаких сомнений, что Салахов был связан и с какой-то спецслужбой. Иначе полную информацию на него дали бы из Зонального информационного центра по первому же запросу прокуратуры или милиции города К. Я не мог держать бумажку в кармане или где угодно, в любой момент на нее могли наткнуться. Поэтому сделал так же, как с разговором с Профессором в военном госпитале: записал текст на самый конец какой-то задрипанной старой кассеты. Сейчас этот текст я и прокрутил майору Кривошееву, капитану Смирнову и безучастно присутствующему при нашем разговоре подполковнику Егорову.
Текст произвел, прямо скажем, должное впечатление. И капитан, и майор были людьми опытными и прекрасно понимали, почему эту информацию они получают от меня, а не обычным способом. А чтобы проверить ее, никаких особых разрешений высокого начальства не требовалось. Я не сомневался, что они займутся этим, как только у них выкроится хоть минута свободного времени. Но сейчас их волновало другое.
— Где ствол? — спросил майор.
— Две пули, извлеченные из тела Комарова, были отправлены на баллистическую экспертизу? — спросил я.
— А как же? — удивился капитан.
— Вы уверены, что это те самые пули? — продолжал я.
— Ни малейших сомнений, — подтвердил капитан. — Они валяются там уже месяц. Я недавно случайно видел их. Ни в каких картотеках они не зафиксированы. Как и сам ствол.
— Где же ствол? — повторил майор.
Я заметил, как внутренне напрягся подполковник Егоров, но его состояние меня сейчас меньше всего интересовало.
— Вызывайте оперативников, — сказал я майору, — Или кого еще нужно? Следователя прокуратуры? Понятых? Кто должен присутствовать при изъятии ствола?
«Токагипт-58», из которого был убит историк Комаров, лежит в полиэтиленовом пакете под кустом сирени во дворе Матвея Салахова. Это за пять или шесть домов от особнячка Комаровых.
— Как он туда попал? — спросил капитан.
Я только пожал плечами.
— Это всего один маленький вопрос из тех, на которые вам еще придется ответить.
Думаю, сразу после убийства Салахов завернул ствол в пакет и бросил в куст, чтобы не заметили случайные прохожие.
— И не перепрятал надежней, когда шумиха улеглась? — недоверчиво спросил майор.
— Выходит, так, — согласился я. — Люди делают гораздо больше глупостей, чем кажется.
— А ты его, выходит, нашел? — вступил в разговор капитан. — Как? И когда?
— Как только понял, что никакого заезжего киллера в городе не было. С моей стороны было, наверное, не очень этично шарить по чужому палисаднику, когда хозяина нет дома, но у меня не было выбора. Мне нужно было абсолютно точно знать, кто убил Комарова.
— Зачем? — спросил майор.
— Олег Сергеевич, у каждого человека есть свои профессиональные тайны. Это — одна из них. Она имеет сугубо личный характер и не может представлять никакого интереса для следствия.
— Когда ты нашел пакет с пушкой? — гнул свою линию капитан. Хватка у него была, прямо скажем, бульдожья.
— Дней пять назад. Я его даже не разворачивал. Просто засунул поглубже в землю и присыпал палыми листьями.
— Неделю назад в здании телецентра Салахов был убит неизвестным злоумышленником, — бесстрастно проговорил майор.
— Да что вы?! — поразился я. — То-то все соседи удивлялись, что Салахова уже несколько дней не видно! А он, оказывается… Кто же его? Впрочем, извиняюсь. Это ваши профессиональные тайны, и я не собираюсь в них лезть. Мы как бы заключили джентльменское соглашение, правильно? Вы не лезете в мои профессиональные секреты, а я в ваши. И я не из тех людей, которые нарушают такие соглашения.
Нет, не из тех.
— А я из тех, — заявил капитан Смирнов. — И меня очень интересует такой вопрос: ты нашел пакет со стволом пять дней назад?
— Правильно, — подтвердил я. — В минувший четверг.
— А Салахов был убит в телецентре через два дня, в субботу. При этом восемь пуль в пол были выпущены из того же ствола, из которого был убит Комаров. Тут можешь не спорить, эксперты у нас не хуже московских. Так что же получается? Салахов убивает Комарова, швыряет ствол в куст сирени, потом делает из него восемь дырок в редакторской телецентра, а потом опять возвращает его на место. Уже мертвый.
Так получается?
Я улыбнулся так обаятельно, как не улыбался даже Ольге:
— Олег Сергеевич, Иван Николаевич. Я ведь специально предупредил вас, что предоставляю вам самим делать выводы и отвечать на вопросы, которые по ходу дела возникнут. Моя специальность — охрана особо важных персон. А ваша — уголовный розыск. Давайте заниматься каждый своим делом. Я вам покажу в присутствии всех процессуальных лиц, где лежит пакет с этим стволом. А как и когда он туда попал — это один из вопросов, которые вам придется решать. И думаю, что это не самый сложный вопрос.
— А какой самый сложный? — поинтересовался майор.
— В учебных спецкурсах он стоит на первом месте, — ответил я. — Мотив убийства.
* * *
Еще через час, когда прибыли оперативники зачем-то со служебной собакой, пока пригласили понятых, произвели тщательный обыск в доме и во всех дворовых пристройках, когда с соблюдением всех формальностей извлекли из-под куста сирени «Токагипт-58», майор Кривошеев вдруг заявил мне:
— Где ты был двенадцатого октября во второй половине дня?
— Да вы, никак, подозреваете меня в убийстве Комарова? — вполне искренне удивился я.
— Я задал тебе вполне точный вопрос.
— Я отвечу достаточно точно. Где-то на подъезде к Хабаровску со стороны Владивостока. Я перегонял из Осаки свою новую тачку «ниссан-террано». На железнодорожной, платформе.
— Свидетели есть?
— Было три, остался один. Двое разбились на машине как раз после этой поездки.
— Кто он?
— Вы это узнаете. От моего адвоката. В последний день суда. Но не раньше.
— Я задерживаю вас на тридцать суток по президентскому указу. У нас есть основания полагать, что вы скрываете от следствия известные вам факты об убийстве Комарова и Салахова. Оружие есть? Я выложил «длинную девятку» и разрешение.
— Ух ты! — сказал капитан.
— Да, — проговорил я. — Это вам не «макарка». Я вполне добровольно выгрузил в полиэтиленовый пакет все документы и деньги и подставил руки, чтобы капитану не пришлось тратить, силы, надевая на меня браслетки.
— Ну, это лишнее, — поморщился майор.
— Положено, товарищ майор, — отрапортовал капитан.
За всеми этими действиями с чувством недоумения наблюдал Егоров, а я мельком поглядывал на него. Ну и что вы теперь, голубцы, будете делать? Вся ваша хитроумная операция накрылась. И без всяких подвохов с моей стороны. Ну, так скажем — почти без всяких. Но кто о них знает? Кто виноват в провале операции?
Группа прикрытия. А кто возглавлял эту группу? Подполковник Егоров. А мне что?
Отсижусь на нарах месяц, если не меньше, и будьте здоровы. СИЗО — это, конечно, не курорт. Но все же лучше, чем камера смертников. Поэтому я охотно погрузился в зарешеченный милицейский «уаз» и был даже польщен, когда по прибытии меня не сунули в камеру или в обезьянник, а пригласили в кабинет капитана Смирнова и угостили довольно говенным растворимым кофе.
Начать разговор капитану Смирнову было не просто. Что там ни говори, а я сдал им убийцу, на поисках которого они давно уже поставили жирный крест. Отсюда был и кофе, и предложение «Мальборо», которым, думается мне, не угощают всех уголовников подряд.
Наконец он сказал:
— Это не моя инициатива. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я.
— Но ты и его пойми!
— И его понимаю, — согласился я.
— А вот я тебя не понимаю! — заявил он. — Чему ты радуешься?
— Тому, что попал в руки к интеллигентным и воспитанным людям.
— Ты свою морду давно видел? — спросил он.
— Сегодня утром, когда пытался бриться. Но не вы же мне ее рассадили, правильно?
Бывает. Издержки производства. Зато я могу рассчитывать на справедливое и беспристрастное расследование моего дела.
— Между нами — есть дело?
— Нет. Будет завтра.
— Какое?
— Во время митинга застрелят губернатора.
— Кто?
— Я.
— Кто-то из нас опупел, — подумав, констатировал капитан Смирнов. — Только не пойму кто — ты или я? Как ты сможешь завтра убить губернатора, если будешь сидеть у нас в камере?
— Поэтому я и радуюсь, — объяснил я. — Это задержание избавляет меня от крайне неприятной работы.
— А если бы тебя не замели, ты в самом деле стрелял бы в губернатора?
— Нет. Но повесили бы на меня. Как вы думаете, зачем я отдал вам «тэтэшник», из которого убили Комарова?
— Начинаю догадываться. Правда, смутно, — признался капитан.
— Смутно, но правильно. Чтобы на меня не повесили и убийство Комарова.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Вы спросили — я ответил. Это одно. Второе — чтобы вы были в курсе, когда к вам попадет дело о террористическом нападении начальника охраны коммунистического кандидата на представителя прогрессивных демократических сил. Я понимаю, что сделать вы ничего не сможете. Дело скорее всего сразу заберут в Генпрокуратуру.
Но мне будет приятно, что хоть один человек знает правду.
— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — неожиданно спросил капитан Смирнов. — Вот о чем. Как бы ты ни учился по арифметике в школе, а сообразить, что ты не мог найти пакет с пушкой через два дня после убийства Салахова в телецентре, как-нибудь уж смог бы.
— Да откуда я знал, что его убили? — горячо запротестовал я.
— Ладно, парень. Прибереги свои штучки для Москвы. У нас о каждом событии становится известно всем не то чтобы в момент свершения, а даже, как мне кажется, на полчаса раньше. Город у нас такой: все знают всех и все знают все.
Маленький город, понимаешь?
— Что маленький, понимаю, — согласился я, потому что оспаривать это утверждение было бы просто глупо.
— Так вот я и думаю, что ты специально перепутал даты, чтобы вызвать у майора подозрения. И чтобы он оформил твое задержание.
— Вы это сразу поняли? — с уважением спросил я.
— Нет, только сейчас, — честно ответил капитан Смирнов.
Без стука вошел майор Кривошеее, молча посмотрел на нас. Потом приказал капитану Смирнову, кивнув на меня:
— Этот человек свободен.
— Взять подписку о невыезде? — спросил капитан.
— Я сказал: свободен. Никаких подписок. Никаких ограничений в передвижениях.
Машину и все вещи, в том числе и личное оружие, немедленно вернуть. Желаю здравствовать, Пастухов. Мечтаю только об одном: чтобы нам с вами больше ни разу в жизни не встретиться.
Я искренне огорчился:
— Олег Сергеевич, а я-то в глубине души мечтал, что мы будем дружить домами, что вы будете приезжать в гости к нам половить лещей, а мы к вам.
Майор внимательно посмотрел на меня и отчетливо произнес:
— Сука ты, Пастухов! Понял? И молча вышел.
Капитан пощелкал кнопками селектора, переговорил с какими-то людьми и отключил связь.
— Неслабо, парень, — сказал он. — Очень неслабо. Звонок был из Москвы. А откуда — об этом я могу только догадываться. Дела-то, я гляжу, крутые. Не удалось тебе отсидеться у нас в СИЗО, а?
— Да я не очень на это и рассчитывал, — признался я. — Но ведь всегда хочется о чем-нибудь помечтать.
— То, что ты сказал о завтрашнем покушении на губернатора, правда?
— Да.
— На митинге будет примерно человек пятьдесят наших людей. Чем-нибудь мы можем помочь?
— Боже вас сохрани! — взмолился я. — Только одним: не лезьте никуда. Нам еще других трупов не хватает. Ваша задача — охрана общественного порядка. Вот и охраняйте его.
— Ну, тогда удачи тебе, парень.
— Спасибо, Иван Николаевич. Удача никому никогда не мешает. А завтра она мне будет ой как нужна!
* * *
Возле моего «пассата», стоявшего на улице перед парадным входом в УВД, прохаживался смотритель маяка Столяров в том же сером поношенном плаще и в той же приплюснутой кепке. На этот раз он не стал спрашивать у меня, который час и незаметно совать в карман записки. Он просто прошел рядом, повернувшись спиной к сильному холодному ветру, вдруг потянувшему с Балтики, и негромко сказал:
— Сегодня в двадцать. Там же. Не на «пассате». Отрубите хвосты.
И исчез. Был человек — и нет человека. Это притом, что на улицах и народу-то было — раз, два и обчелся.
V
Перед встречей со Столяровым я провел тщательную рекогносцировку местности. Я и прежде, на двух митингах Хомутова, приглядывался, что тут к чему, но так, на всякий случай — вдруг пригодится. А тут уж мной двигало не праздное любопытство.
Площадь Свободной России, бывшая имени Ленина, расстилалась как раз перед зданием бывшего обкома партии, а ныне губернаторской резиденции.
В скверике перед обкомом когда-то возвышалась бронзовая пятиметровая скульптура вождя всего прогрессивного человечества на обширном гранитном постаменте, цоколь которого украшали фигуры разных трудящихся — или уже освободившихся от цепей проклятого капитализма, или еще только готовящихся эти цепи разорвать и с презрением сбросить. В начале веселых 90-х бронзовую статую вождя с огромным трудом тремя кранами сдернули с пьедестала и увезли куда-то на переплавку.
Подступились с отбойными молотками и к постаменту. Но не тут-то было, бойки тупились в полминуты, а граниту хоть бы что. Привезли взрывников из соседней воинской части. Те долго ходили, считали, мерили, а потом заявили, что взорвать-то все можно, только от взрыва могут пойти трещины по стенам и даже по фундаменту бывшего обкома. Представители президентской администрации (губернаторов тогда еще не было) посовещались и решили, что здание все-таки жалко — добротное, еще послужит. А с постаментом все решилось само собой.
Поскольку фигуры изображенных трудящихся не несли в себе явного коммунистического заряда, то и решили: пусть себе будут. Верхнюю свободную площадку выровняли, обнесли перилами, сделали лесенку, поставили флагштоки, и стал постамент вполне нормальной трибуной. При нужде площадь радиофицировали, так что это место очень скоро стало традиционным для сборищ всей демократической общественности — в отличие от площади Победы, которую облюбовали для себя коммунисты.
Но сейчас я рассматривал трибуну и площадь отнюдь не с идеологических позиций.
Даже различия взглядов коммунистов и капиталистов на распределение прибавочной стоимости меня не волновали. Меня только одно волновало: откуда будут стрелять?
Обычно губернатор проходил из своей резиденции к трибуне по дорожке сквера, обсаженной елочками. Его сопровождали охранники и разные люди из его окружения, которые лезли к нему с разными вопросами — то ли вопросы действительно требовали решения, то ли, скорее всего, эти люди просто хотели засветиться перед начальством, помелькать у него на глазах. Иногда их было больше, иногда меньше.
Но всегда кто-то мелькал, забегая перед губернатором или пристраиваясь рядом. А это означало, что на дорожке, по пути от подъезда к трибуне, доставать Хомутова нельзя — может не получиться с первого раза. А второго не будет. В том-то и фокус всего дела был — в том, что стрелять можно было только один раз. Или в крайнем случае два раза подряд. И после этого очень быстро, мгновенно передавать ствол.
Лестница на трибуну. Нет, тут тоже нельзя. Кто-то может идти рядом, сбоку, директриса будет перекрыта.
Сама трибуна. Сооружение было довольно просторное, на нем могли поместиться человек десять. Но обычно было человек пять — семь: доверенные лица губернатора, этот говорливый представитель НДР по фамилии Павлов — пресс-секретарь и помощники Хомутова, представители других демократических блоков. Поскольку завтрашний митинг был последним аккордом в целой симфонии политических страстей, нельзя было исключать, что на трибуну набьется и побольше народу.
Не разгуляешься.
Я поднялся на черную мокрую трибуну. Откуда-то слева, с моря, тянуло прямо-таки арктически-ледяным ветром. Если завтра такая же погода — слушать губернатора будет некому. Демократы — народ изнеженный, они привыкли сидеть перед телевизорами и почитывать газетки за утренним кофе. Это избирателей Антонюка, кое-кто из которых застал еще войну, погодой не испугаешь.
Сначала я не обратил внимания, почему дует слева. И только потом до меня дошло.
Между левым торцом обкома и примыкавшими домами был довольно большой проран, в него-то и прорывалось дыхание столь любимой подполковником Егоровым Балтики.
Ладно, не отвлекаемся. Трибуна. С фронта, когда Хомутов будет стоять у микрофона и говорить, стрелять нельзя. Во-первых, здесь будет наибольшее скопление слушателей. А во-вторых, перед самой трибуной, именно спереди, будет работать съемочная группа местного телевидения: оператор, осветители, режиссер — тот же Эдуард Чемоданов скорее всего. Оптимальная дистанция для выстрела даже из такого инструмента, как «длинная девятка», — пятнадцать метров. Даже десять, пожалуй, — стрелять же придется не из зафиксированного положения, а навскидку. Значит, фронт отпадает, стрелять будут сбоку. С какого?
Идеальным решением для меня было напялить на Боцмана и Муху бронежилеты и поставить на трибуне рядом с Хомутовым. Но губернатор и на прежних митингах был категорически против присутствия на трибуне охранников — и прежних, и нынешних.
Про то, чтобы он надел бронежилет, и разговора заводить не стоило — бесполезно.
Он считал это унизительным. И вспоминал, как во время речи Ельцина после первого путча его прикрывали бронированными щитками. Ему и тогда это не понравилось. Он считал, что Президент России должен быть смелым человеком. И очень я сомневался, что мне за оставшееся до митинга время удастся убедить его, что «смелость» и «глупость» — это довольно разные вещи. А предупредить я его не мог. По многим разным причинам. В частности, и потому, что мне запретил это делать смотритель маяка Столяров в самом конце нашего разговора. Я не знал, чем он руководствовался, но я верил: он знает, что делает.
Значит, сбоку. Слева или справа?
И тут до меня начало кое-что доходить. Слева от трибуны, если стоять спиной к губернаторской резиденции, газон был свежий, почти не вытоптанный, справа земля убита до твердости асфальта. Я припомнил несколько удивившую меня особенность прежних митингов Хомутова. Народ толпился не непосредственно перед трибуной, а чуть правее от нее. И тому, кто выступал, приходилось даже обращаться не прямо перед собой, а чуть вбок. Тогда я не понял, в чем дело, просто зафиксировал это в мозгу как некую данность. Но теперь это меня вдруг серьезно заинтересовало.
— Эй, парень, готовишься к выступлению? — окликнул меня снизу какой-то малый в милицейской шинели.
— Вроде того, — ответил я. — Осваиваюсь. И оттачиваю основные тезисы.
— Ты все ж таки слезай и чеши домой, — посоветовал он. — Не положено.
Я не очень понял, почему гражданину свободной демократической России не положено стоять в вечерний час на специально для этой цели созданной трибуне, но послушно спустился и остановился рядом со стражем закона.
— Скажите, сержант, — спросил я, — почему с правой стороны трибуны земля вытоптана, а с левой почти нетронутая, даже кустики сохранились и листья?
— Не здешний, что ли? — спросил он.
— Да. Приезжий. Из Москвы.
— Оно и видно. Ветер, дура. Не понимаешь? Из той дырки вечно тянет. Справа хоть трибуна немного прикрывает, а там такой сквозняк, что пяти минут не выстоишь.
— Значит, народ собирается в основном здесь, справа от трибуны? — уточнил я.
— Понятное дело. Кому же охота попусту кости морозить? Это нынче у нас хорошая осень. А иногда так Балтика дыхнет — конец света. Да и нынешнее ведро, видно, кончилось, — констатировал он, поворачиваясь спиной к ветру и растирая руки в черных шерстяных перчатках. — Так ты иди, иди, — повторил он. — Не положено здесь попусту шляться. Где на квартиру-то стал?
— В гостинице «Висла».
— Ишь ты! Бизнесмен! А с виду младше меня. Не подскажешь, каким бы мне бизнесом заняться? А то жена всю плешь пропилила: зарплата маленькая, зарплата маленькая.
А с чего ей быть большой? Взяток не беру. Потому как не дают, не ГАИ.
— Подскажу, — согласился я. — Организуй частное охранное агентство.
— Ну! — протянул он разочарованно. — У нас таких агентств — на каждом углу.
— Всем вашим охранникам я бы и метлы не доверил. Ты в какой милицейской школе учился?
— Ну, у нас, в здешней.
— Был у вас там человек, который чему-то тебя по-настоящему научил?
— Ну? Он и сейчас есть. Один капитан. На пенсию выпирают.
— Так вот пойди к нему и изложи свою мысль. Наберите человек шесть, и пусть он сделает из вас настоящих волкодавов. Я сам — начальник охраны. На, посмотри мое удостоверение, чтобы не думал, что я туфту гоню. Сейчас я временно работаю на Антонюка. Знаешь, сколько мои ребята зарабатывают? По пять тысяч баксов за две недели.
— Иди ты! — изумился сержант. — Кто же такие бабки может платить?!
— У вас мало богатых людей? У меня такое впечатление, что тут их больше, чем в Москве. Они и будут платить. Только за настоящее дело, а не за жевание жвачки.
Сможет твой капитан это сделать?
— Он-то сможет. Только как я с ним расплачусь?
— А никак. Возьмешь его в долю, и все дела.
— А как я смогу доказать, что мои люди чего-то стоят?
— Сержант, тебе надо все разжевать и в рот положить? Когда будете готовы на все сто, устрой городские соревнования охранников. На стадионе. И больше доказывать ничего не надо. Если они действительно будут чего-то стоить. На следующий день от заказов у вас отбоя не будет.
Он глубоко задумался. Настолько глубоко, что, казалось, забыл и о ветре, и обо мне. Я напомнил о себе деликатным покашливанием.
— Сержант, я еще минут десять погуляю здесь, а? Когда еще сюда судьба занесет.
— Ну, погуляй, — разрешил он и, подумав, заключил:
— Озадачил ты меня, парень.
Крепко озадачил. У нас в деревне говаривали: в Москве петухи яйца несут. И в самом деле несут?
— Несут, — ответил я. — Но очень, очень редко. Если бы мне на ум пришла какая-нибудь более выигрышная идея, любая, я без секунды сомнений поделился бы ею с этим сержантом. Потому что он невольно помог мне ответить на вопрос: откуда будут стрелять.