Он попытался растолкать Томаса. Когда это не удалось, усадил его на диване и вылил на голову полбутылки французской минеральной воды "Перье". Томас открыл глаза и удивленно спросил:
      - Дождь? - Потом ощупал голову. - По-моему, шишка. Большая. Немножко болит. Что это было?
      - А сам не помнишь?
      - Помню. "Но пассаран". Я хотел объяснить, что в гражданской войне тридцать седьмого года в Испании этот лозунг не сработал. Но почему-то она меня не дослушала.
      - Это доктор Гамберг, - представил я гостя. - Сейчас он будет тебя лечить.
      - Это хорошо, - сказал Томас. - Здравствуйте, доктор. Только немного. Сто граммчиков. Больше сразу не стоит. Потом можно еще. Но сразу нельзя.
      - Фитиль, твою мать! - гаркнул Муха. - Он будет тебя лечить по-настоящему!
      - Это как?
      - Я поставлю вам капельницу, сделаю укол димедрола, - объяснил Док. Вы хорошо поспите. Примерно сутки. А потом сделаем инъекцию биностина. И на некоторое время вы будете избавлены от всех проблем.
      - На какое время?
      - Можно на пять лет. Можно на год. Год - минимальный срок. Биностин это современный аналог антабуса. Очень хорошее средство. Экологически чистое и не дает побочных эффектов.
      - Вы хотите меня зашить? - удивился Томас. - Зачем? Зашивают алкашей. А я не алкаш.
      - А кто? - спросил Муха.
      - Я? Я художник. Просто у меня творческий кризис. У всех художников бывает творческий кризис. Если художника продержать две недели на минеральной воде "Нарзан", у него обязательно будет творческий кризис.
      - Сказал бы я, какой ты художник, да в присутствии дамы...
      - Я могу выйти, - предложила Рита.
      - Фитиль, кончай кочевряжиться! - перешел Муха на проникновенный, доверительный тон. -Ты со своей пьянкой сам все время влетаешь и нас втягиваешь. На шоссе нас только чудом не перестреляли из-за твоей водки. В избе прихватили - тоже из-за тебя. А наследство твоего деда? Ты же просрал целое состояние! И все из-за пьянки!
      - Ничего я не просрал, - возразил Томас, проявив совершенно неожиданную трезвость понимания ситуации. - Ты, Муха, как ребенок. Никто и не дал бы мне этих бабок. Да еще и шею могли свернуть. Даже странно, что ты этого не понимаешь.
      - Ты потерял бумаги, за которые отдал пятьдесят штук! Пятьдесят тысяч долларов, Фитиль! Вникни! Ты мог бы на них десять лет жить и в ус не дуть!
      - Нет. Если десять лет, то дуть. А не дуть - только пять лет.
      - Ладно, пять. Мало? Взял и выбросил пять лет безбедной жизни! Из-за чего? Из-за пьянки!
      - Ты плохо обо мне думаешь, Муха. Да, плохо. Я от тебя этого не ожидал. И вообще ты грубо со мной обращаешься. Охрана не должна так обращаться с охраняемым лицом. Я еще в машине хотел все рассказать, а ты сказал мне "заткнись".
      - Что ты, черт бы тебя, хотел рассказать? Давай, рассказывай!
      Томас болезненно поморщился и пообещал:
      - Расскажу. Только сначала нужно поправиться. А то немножко болит голова.
      Я вопросительно взглянул на Дока. Он кивнул:
      - Можно. В его состоянии это не имеет значения.
      Рита подошла к бару, налила в низкий широкий стакан "Мартеля" и на подносе подала Томасу.
      - Спасибо, - с чувством сказал он. - Рита Лоо, ты нравишься мне все больше. И знаешь что? Я, пожалуй, в самом деле на тебе женюсь. Почему нет? В жизни все нужно попробовать.
      - Из нас выйдет хорошая пара. Пей.
      Томас был не из тех, кто заставляет себя упрашивать. Он осушил стакан, потом удобно устроился на диване, закурил и приступил к рассказу:
      - Вот ты, Серж, спрашивал, кто этот толстый человек из клуба "Лунный свет".
      - Ты сказал: администратор.
      - Не-ет! Он не просто администратор. Он лучший мастер в Таллине. Кукольник. Он делает куклы.
      - Куклы? - удивился Артист. - Какие куклы?
      - Не те, в которые играют. Совсем другие. Серж уже догадался. Мы вместе с ним были у Мюйра. Ты понял, почему я так себя вел? Волновался, пакет ронял?
      - Тогда не понял, - честно признался я. - Сейчас понимаю.
      - Ты правильно понимаешь. Я отдал ему не бабки. Нет. Я впарил ему "куклу"! Это такие пачки, с виду как бабки, - объяснил Томас Артисту. - Но бабки там только сверху и снизу. А в середине - бумага. Это и называется "кукла".
      - А где же бабки? - спросил Муха.
      Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет в коричневой оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:
      - Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
      - Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать Муха.
      Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в банковских бандеролях. Я недоуменно поморщился. Я хорошо помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на всех пачках.
      Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые купюры сверху и снизу, а в середине - аккуратно нарезанная бумага.
      Это была "кукла".
      И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты. Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу" спрятал в потайной карман плаща.
      Томас уставился на "куклу" и смотрел на нее не меньше минуты. Потом снял плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
      - Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
      Нам предписывалось: по прибытии в Аугсбург остановиться в отеле "Хохбауэр" на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие могилы Альфонса Реба-не, купить по кредитной карточке гроб высшей категории и доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса Ребане в купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После этого дождаться прибытия из Таллина микроавтобуса, погрузить в него короб и самолетом вернуться в Таллин.
      Билеты на рейс "Люфтганзы" до Мюнхена, от которого до Аугсбурга было около ста километров, заказали для нас на 28 февраля, но вылет пришлось перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли организм Томаса оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы и уколов он продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не выразил никакого недовольства отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
      Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор Гамберг заходил, интересовался состоянием пациента и всаживал ему в задницу какие-то очищающие кровь уколы. Нам же делать было совершенно нечего, и я воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
      Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не нынешние, где язык бывает очень даже выразительным.
      Но кое-что меня в сценарии заинтересовало. Там была, например, сцена, когда Альфонса Ребане вызывают в ставку Гитлера, чтобы вручить Рыцарский крест с дубовыми листьями:
      "Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам высшую награду Третьего рейха.
      Ребане. Мой фюрер, я приму этот крест в тот день, когда Эстония станет свободной.
      Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире. Теперь я вижу, что это великая нация!"
      При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его награждении в феврале 1944 года, а только 9 мая 1945 года. И не Гитлером, а гросс-адмиралом Дёницем.
      Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа и в сцене смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели своей возлюбленной Агнессы он приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько лет ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
      Черный мрамор надгробия, белые розы на нем, алая кровь героя.
      Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия о неисправности рулевого управления в автомобиле "фольксваген-жук" тоже не выглядела слишком правдоподобной.
      Поразмыслив, я решил, что не стоит откладывать до возвращения из Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам. Но из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог знать. Пусть немного, но нам сейчас годилась любая малость.
      Чувство освобождения, которое я испытал после посещения российского посольства, подтачивалось слишком многими невыясненными вопросами. Может быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным делам. А может быть, как раз и имели.
      Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что Альфонс Ребане был агентом НКВД, и что завербовал его он, Мюйр. Это вызывало у меня очень большие сомнения. Не мог девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем в 1940 году был Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И не мог агент НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
      Но были и другие факты, которые косвенным образом работали на версию Мюйра.
      Факт, что Альфонс Ребане целый год, до прихода немцев, прятался в Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что большинство диверсантов, подготовленных в его разведшколе, оказалось перехваченным советской госбезопасностью.
      Всему, конечно, можно найти объяснение. В разведшколу мог быть внедрен наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
      Все так. Но если бы в словах Мюйра оказалась хоть толика правды, это самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние проблемы. Даже малая вероятность того, что Альфонс Ребане может оказаться Штирлицем, остудит самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное перезахоронение останков эсэсовца просто не состоится.
      И я отправился к Кыпсу.
      Погода совсем испортилось. С залива шли низкие облака, дул ветер, срывался то дождь, то мокрый снег. "Линкольн" стоял перед гостиницей, но туда, куда я собрался, на таких тачках не ездят. Водитель муниципального такси "фольксваген-пассат" оказался плотным русским мужиком лет сорока довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится клуб "Лунный свет", он кивнул:
      - Это где пидоры? Садись. Только там сейчас никого нет, рано. Они к вечеру начинают тусоваться.
      - Знаю, - сказал я. - Поехали.
      - А тебе зачем туда? - поинтересовался он, выруливая на Пярнуское шоссе. - На пидора ты вроде не похож.
      - Дела.
      - Дела так дела. Сам-то не здешний?
      - Из Москвы, - объяснил я. И это было моей ошибкой.
      - О чем там у вас в Москве думают? - спросил он таким тоном, что мне сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то не въехал и поэтому простодушно ответил:
      - Кто о чем.
      - Кто о чем! - завопил он, и "пассат" рванул как пришпоренный. - О своих жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они - кто о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим... таким... А о нас, о соотечественниках, кто будет думать?! - завершил он пламенный монолог, который - будь он записан для синхронной передачи по телевизору состоял бы из сплошных "пик-пик".
      - А ты гражданин России?
      - Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее пик!
      - При чем же Ельцин?
      - Как это, пик-пик-пик, при чем? Над нами тут, пик-пик-пик. А он, пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если б его, пик-пик-пик, такого, пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик, грамматику - я б на него посмотрел!
      - Не понимаю, - сказал я. - Зачем президенту Ельцину учить эстонскую грамматику?
      - Затем! Иначе с работы погонят!
      - Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие хотят погнать с работы. Против него выдвинуто пять пунктов обвинений. Но импичмент за то, что он не учит эстонскую грамматику...
      - Да не его погонят! Меня! Не сдам экзамена - и погонят! Экзамена на знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик, государственного языка! Понял?
      - Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?
      - Как это недавно? Двадцать лет!
      - И не успел выучить язык?
      - Да на пик бы он мне сдался!
      - Ну хотя бы для того, чтобы не потерять работу.
      Он затормозил так резко, что в задницу "пассата" едва не въехал какой-то "жигуль".
      - Значит, по-твоему, я должен учить ихний язык? - почти спокойно спросил таксист, играя желваками на широких славянских скулах.
      - А как? Если эстонец живет в России, он должен знать русский язык?
      - Само собой.
      - А почему же ты не хочешь учить эстонский?
      - Ты что, равняешь нас, русских, с этой чухней?
      - Ну да, - вполне искренне сказал я. - А ты считаешь, что они лучше?
      - Вылезай! - приказал таксист. - Мало того что ты пидор, так ты еще и еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик, матери, пидорасный жидяра!
      Дискуссия с самого начала была контрпродуктивной, а теперь и вовсе вышла на неприемлемый уровень. Я понял, что нужно ее прекращать.
      - Мужик, у меня к тебе очень простой вопрос, - дипломатично сказал я. Тебе давно морду били?
      Такой поворот темы его удивил.
      - Давно. А что?
      - Будет недавно. Поэтому трогай. И соблюдай правила.
      - Это ты, что ли, мне морду набьешь?
      - Я.
      Он посмотрел на меня и поверил. Остаток пути мы проехали в полном молчании. У торца пакгауза с выключенной вывеской "Moonlight-club" он буркнул:
      - Ждать не могу, у меня заказ.
      Отъехав метров на пять, остановился и высунулся в окно:
      - Слушай меня, пидор! В Литве всех русских давно зажали. У нас фашиста собираются хоронить. А в Латвии уже наших славных партизан, героев Великой Отечественной войны, судят! Понял? Так своему пидору Ельцину и передай, мать его пик-пик-пик-пик!
      И он рванул с места, как от погони.
      Клуб был закрыт, у входа стоял только один дряхлый "жигуленок", но толстый администратор-кукольник оказался на месте. На мой вопрос, где мне найти режиссера Кыпса, он порылся в столе и извлек визитную карточку. Она была на эстонском языке. Я попросил написать адрес по-русски, но он сказал, что я вряд ли найду. Он вызвал мальчишку-уборщика, в котором я узнал давешнего официанта с ярко накрашенными губами, что-то сказал ему и объяснил мне:
      - Он вас отвезет. Он знает. Заплатите ему крон двадцать.
      Мы погрузились в "жигуленок" и через полчаса оказались в Старом городе возле четырехэтажного особняка с мансардной крышей. Но я не стал входить сразу. Мой опыт тесного общения с Томасом подсказывал, что вряд ли разговор с режиссером Кыпсом будет информативным, если я не позабочусь об атмосфере.
      Я вышел на какую-то торговую улицу с обилием вывесок и сразу отыскал винный магазин довольно дорогого вида. Мой собственный вид, казавшийся мне самому вполне приличным, все же не очень соответствовал этому магазину. Поэтому минут пять я простоял у прилавка, ожидая, когда на меня обратит внимание холеный молодой продавец. Наконец он снизошел и поинтересовался по-русски, что господину угодно. Господину было угодно бутылку виски "Джонни Уокер, блю лэйбл". И сразу снисходительности как не бывало. К сожалению, "блю лэйбл" нет, так как это слишком дорогое виски и не пользуется спросом, но есть "блэк лэйбл". Господин скорчил пренебрежительную гримасу, но все-таки согласился на "блэк лэйбл" и выложил за него пятьдесят баксов. И только на улице, развернув тонкую рисовую бумагу, сообразил, что "блэк лэйбл" - это тот же "Джонни Уокер", только не с голубой этикеткой,а с черной.
      Век живи, век учись.
      Режиссер Кыпс жил на самом верху особняка. Звонок не работал. На мой стук из-за двери послышалось эстонское словосочетание, по интонации аналогичное русскому "кого там еще черт принес". Я расценил это как приглашение и вошел в большую мансардную комнату, дверь которой выходила прямо на лестничную площадку.
      Комната была почти голой, с минимумом мебели, и от этого казалась еще больше. Центральное место в ней занимал письменный стол с пишущей машинкой "Оптима", стены были увешаны фотографиями и эскизами декораций. Горы книг вдоль стен придавали жилью приятный, какой-то студенческий вид. Просторное мансардное окно выходило в парк, в глубине его над голыми кронами возвышались островерхая кровля и шпиль костела.
      Перед окном стояло старое кресло-качалка, в нем возлежал режиссер Кыпс и смотрел на мокрый парк и костел. Он был в длинном, болотного цвета вельветовом халате с атласными отворотами, потускневшими от многочисленных стирок, без красного платка на лбу, отчего его лицо казалось вытянутым, лошадиным.
      Мое появление его как бы и не удивило.
      - А, господин Пастухов, - сказал он. - Возьмите что-нибудь и садитесь. Помолчим о великом. Это церковь Нигулисте. Готика. Тринадцатый век. Созерцание ее смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.
      Поскольку целью моего прихода было не помолчать, а как раз наоборот, я развернул бутылку. При виде ее режиссер Кыпс не выразил никакого воодушевления, но поднялся из качалки, подтащил к окну хлипкий столик, сбросив с него груду бумаг, и принес из глубин комнаты два тонких стакана.
      - Тогда будем пить. Это тоже занятие умиротворяющее, - спустился он с духовных высот на грешную землю. - "Блэк лэйбл". У вас хороший вкус, господин Пастухов.
      Он разверстал виски, глубоко задумался, а потом с чувством произнес тост:
      - Чтоб они сдохли!
      - Кто? - удивился я.
      - Национал-патриоты! - ответил Кыпс и выпил. - Подонки! Это они устроили взрыв!
      Такая трактовка происшествия меня устраивала, но было интересно, какие сложные логические построения привели режиссера Кыпса к такому выводу. Поэтому я сказал:
      - Но вы сами заявили, что считаете это акцией русских экстремистов.
      - Я ошибся. Но потом задал себе вопрос: cui prodest? Кому выгодно? Ответ ясен. Сначала взрыв, а уже через день решение правительства о торжественном перезахоронении Альфонса Ребане.
      - Но они вложили в фильм деньги, - напомнил я. - И немалые. И не только национал-патриоты. Другие спонсоры тоже.
      - Они вложили! - пренебрежительно отмахнулся Кыпс. - Все они сначала взяли в госбанке беспроцентный кредит под мой фильм и раз десять прокрутили его в коммерческих банках. Они все просчитали. Иначе и кроны не дали бы. Не знаю, как в России, а у нас в Эстонии патриотизм - это очень хороший бизнес.
      - Но за танки придется платить.
      - Ничего не придется. Все было застраховано.
      Кыпс принял еще дозу, порозовел, оживился, и я понял, что нужно переходить к делу, пока его снова не занесло в духовные выси.
      - Меня заинтересовала, Март, ваша оценка Альфонса Ребане, которую вы ему дали во время нашей встречи в клубе "Лунный свет".
      На лошадином лице режиссера отразилась напряженная работа мысли. Я счел необходимым напомнить:
      - Вы назвали его знаковой фигурой двадцатого века и великим неудачником.
      - Неглупо, - кивнул Кыпс, оценив глубину собственных оценок. - В сущности, это так и есть. По нему прокатились все жернова века. Коммунизм, фашизм, антисемитизм. Миллионы людей пострадали от каждого из этих жерновов. Но сразу от всех - только он. Вы читали мой сценарий?
      - Да. Но я не специалист в кино, поэтому оценить его не могу, поспешил я предупредить его вопрос: "Вам понравилось?"
      - Для ведущего эксперта арт-агентства вы довольно скромны.
      - У меня другой профиль. В вашем сценарии меня заинтересовали факты. У вас там, например, есть сцена, когда маршал Жуков расстреливает генерала Волкова. В сценарии вы назвали его Беликовым. Мне она не кажется достоверной.
      - Это гипербола. Я рассматриваю войну как античную трагедию. Высочайший трагизм, надмирный!
      - А как было на самом деле?
      - Гораздо скучней. Генерал Волков застрелился.
      - Вот как? После разгона, который устроил ему Жуков?
      - Нет, еще до приезда Жукова. Но разве дело в этих деталях? Дело в высшей правде!
      Вообще-то мне казалось, что дело как раз в этих деталях, но я решил не ввергать режиссера в искусствоведческий спор, в котором он был сильнее меня. Поэтому перевел разговор на другое:
      - В вашем сценарии Гитлер вручает Рыцарский крест Альфонсу Ребане, а он отказывается. Это тоже гипербола?
      - Это художественный домысел. Этого события не было, но оно могло быть. Понимаете?
      - Нет. Но если вы объясните, я постараюсь понять.
      - Объясню. Как было на самом деле? Альфонс Ребане написал рапорт: "Мой фюрер, мои дела недостойны такой оценки". Я своими глазами видел этот рапорт в берлинском историческом архиве. Если следовать так называемой правде жизни, что я должен снимать? Ночь. Блиндаж. Альфонс Ребане берет ручку и пишет. Так? Чушь! Это же невозможно смотреть! А кино - это видеоряд!
      - Почему он отказался от награды? Действительно считал себя недостойным?
      - В общем, да. Там, конечно, было все по-другому. Но в принципе верно.
      - Но девятого мая сорок пятого года он эту награду принял, - напомнил я. - Из рук гросс-адмирала Дёница. - Ага! - встрепенулся Кыпс. - Значит, вы читали не только мой сценарий? Что еще?
      - Служебную записку Информационного отдела Минобороны, - честно ответил я. - Она была составлена по приказу Кейта.
      - Вот же козел! Решил меня проверить! Но не выступал. Понял, козел, что это опасно для его карьеры!
      - Давайте вернемся к Альфонсу Ребане. Почему он все-таки принял награду?
      - Вы изучали историю Второй мировой войны?
      - Интересовался.
      - Тогда поймете. После капитуляции Германии Черчилль очень опасался, что Сталин попытается захватить всю Европу. И он мог это сделать. У него было многократное превосходство над войсками союзников. Его танковые армии могли за день дойти до Парижа и за три дня до Мадрида и Рима. Поэтому по инициативе Черчилля наиболее боеспособные части вермахта, сдавшиеся в плен, не расформировывались, а концентрировались в лагерях вдоль демаркационной линии. Они имели статус военнопленных, но носили прежнюю форму и знаки различия, даже проводили строевые занятия. А их оружие хранилось на складах поблизости. И если бы Сталин решился на захват Европы, эти части приняли бы на себя первый удар. Эстонская дивизия СС была одной из таких частей. Чтобы поднять боевой дух дивизии, Альфонсу Ребане и вручили дубовые листья. И тут он отказаться не мог. Этого требовали интересы дела. Полагаю, я ответил на ваш вопрос, - заключил режиссер Кыпс и причастился "блэк лэйблом". - Потом, когда Черчилль убедился, что Сталин нападать не будет, всех пленных перевели в лагеря в глубине оккупационных зон и подвергли денацификации. Вот вам и разгадка этого странного награждения Альфонса Ребане. Это награждение сыграло свою роль и в его дальнейшей судьбе. Предопределило его выбор на роль руководителя эстонского сопротивления и начальника разведшколы.
      - Его деятельность в этой роли была, насколько я знаю, не слишком успешной, - осторожно заметил я.
      - Это темная история, господин Пастухов. Очень темная. Я старался об этом не думать. Это помешало бы мне в работе над фильмом.
      - Но сейчас работа над фильмом, скажем так, завершена. У вас не появилось желания разобраться во всем до конца?
      - Почему вы этим интересуетесь? - спросил Кыпс.
      - Я с детства увлекался историей, - бодро соврал я. - Ученые говорят, что прошлое содержит в себе ответы на самые жгучие вопросы настоящего. Ваша оценка Альфонса Ребане как знаковой фигуры века заставила меня задуматься, добавил я, и это было, пожалуй, правдой.
      - Что вы о нем знаете?
      - Только то, что было в вашем сценарии и в информационной записке. И кое-что рассказал господин Мюйр. Он рассказал мне, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. И что завербовал его он.
      - Рассказал вам? - удивился Кыпс. - А мне он этого не рассказывал. Но я знаю об этом из другого источника. Мне удалось найти чекиста, который работал в Эстонии перед войной. Их группой руководил отец Мюйра, он был из старых революционеров. Формально Матти Мюйр действительно завербовал Альфонса Ребане. И даже взял с него подписку о сотрудничестве. Мне не удалось ее найти в эстонских архивах. Возможно, она уничтожена. Но не исключено, что хранится в Москве, на Лубянке. Туда мне пробиться не удалось. А было так. У Альфонса Ребане была возлюбленная, еврейка. Когда немцы подходили к Таллину, он понял, что ей грозит физическое уничтожение. И он пришел к Мюйру. Вероятно, из своих источников он знал, что его отец связан с НКВД. Он сказал, что готов сотрудничать с органами, если русские помогут его девушке эвакуироваться в Англию. Туда уехали его родители. Они погибли, но он об этом не знал. Энкавэдэшники согласились. Тот старый чекист рассказывал, что это была очень сложная операция. В Таллин уже вошли немцы. Подпольщики явились в дом родителей девушки под видом немецкой зондеркоманды, увели ее и отправили в Англию в трюме угольщика. Они рассчитывали, что Альфонс Ребане станет их ценным агентом. Но он их переиграл. Через месяц вся подпольная группа была захвачена гестапо и расстреляна. Мюйру и этому чекисту только чудом удалось скрыться и перейти через линию фронта. Все остальные погибли. В том числе и отец Мюйра. И знаете, кто привел гестаповцев на явку? Гауптман Альфонс Ребане! Каков мой герой, а? Ребане по-эстонски - "степная лисица". Очень осторожный и хитрый зверь. Альфонс Ребане был настоящим степным лисом.
      Рассказ увлек самого Кыпса. Он освежился еще глотком виски и продолжал:
      - Я вам больше скажу, господин Пастухов, гораздо больше! Я совершенно уверен, что в Англии мой герой действительно работал на советскую госбезопасность. Он был одним из самых ценных советских агентов. Да, одним из самых ценных! Не менее ценным, чем Ким Филби и знаменитая лондонская пятерка. С его помощью были уничтожены все отряды "лесных братьев" в Эстонии. Гораздо раньше, чем в Латвии и в Литве. Не верите?
      - Нет, - твердо сказал я.
      - То есть как это нет? - возмущенно спросил Кыпс.
      Он был из тех людей, которые любят, чтобы в любом споре последнее слово оставалось за ними. И его режиссерский опыт с умением объяснять, как сказал Артист, "любую херню" позволял ему выходить победителем в спорах. Я был не против того, чтобы признать себя побежденным. Более того, я очень этого хотел. Но мне нужны были факты, а не фантазии, даже самые вдохновенные.
      - Выкладывайте контраргументы, господин Пастухов! - потребовал Кыпс. Я не оставлю от них и следа!
      - Первый. Советский агент не мог воевать так, как Альфонс Ребане.
      - А как он воевал? - пренебрежительно отмахнулся Кыпс. - Он был очень организованным, очень исполнительным, очень дисциплинированным офицером. В роли командира "восточного" батальона добросовестно чистил Эстонию от евреев и коммунистов. А на фронте добросовестно воевал. И только.
      - Позвольте, Март. А битва на Векше, за которую Альфонса Ребане представили к высшей награде Третьего рейха?
      - Да не было никакой битвы!
      - Как это не было? - удивился я.
      - А вот так. Да, наступление русских на рубеже Векши было приостановлено, но Альфонс Ребане тут ни при чем! Я расскажу, что там произошло. Было так. Парашютно-десантную дивизию генерала Волкова выбросили в тыл Эстонской дивизии СС. Имелось в виду, что ее зажмут в тиски с двух сторон и уничтожат. Но Ребане успел отступить. Он, как говорили тогда, драпанул. Гораздо быстрей и дальше, чем этого ждали. Дивизия генерала Волкова заняла позиции на Векше и целые сутки сдерживала натиск Красной Армии. Да, господин Пастухов, так и было. И это был не единственный случай в ходе войны. Чаще советская артиллерия била по своим. Но бывали и столкновения между своими. Особенно на флангах. Так получилось и здесь. Непогода, плохая связь, режим радиомолчания. Все сошлось. Бой был очень жестокий и кровопролитный. Только через сутки выяснилось, что десантники сдерживали натиск своих. Поэтому и застрелился генерал Волков. И поэтому Альфонс Ребане отказался принять Рыцарский крест с дубовыми листьями. Он не считал возможным получать незаслуженную награду. В сущности, проявил порядочность. Мы привыкли считать порядочность частью морали. Как видите, это не так. Есть еще аргументы?
      - Есть. Чтобы штандартенфюрер СС согласился работать на советскую разведку, наши должны были на чем-то очень сильно его зацепить. Его подписка о сотрудничестве, даже если она сохранилась, такой зацепкой быть не могла. О ней он наверняка сообщил немцам. Да и английской контрразведке тоже, когда давал согласие возглавить разведшколу.
      - Это хороший вопрос, - кивнул Кыпс. - Да, советской госбезопасности нужен был очень сильный рычаг давления. И он был. Я думаю, что это была его дочь. Да, господин Пастухов, дочь Альфонса Ребане и его возлюбленной Агнии. Ей было месяца три, когда Агнию увезли. Мой чекист рассказывал, что у них был приказ увезти только Агнию. О дочери речи не было. То ли не знали о ней, то ли забыли сказать. Вероятно, Агния успела сунуть дочь родным. Это естественно, потому что агенты НКВД явились в дом под видом немецкой зондеркоманды. Я пытался ее найти, но мне это не удалось. Я решил, что она погибла, потому что всю семью Агнии немцы истребили в концлагерях вместе с остальными таллинскими евреями. Парадокс, что занимался этим Альфонс Ребане. По долгу службы. Получается, что и понятие "долг" никак не связано с понятием "мораль". А тогда что же такое мораль?
      - Вы решили, что дочь Агнии и Альфонса Ребане погибла, - мягко вернул я Кыпса в русло нашего разговора.
      - Да, - подтвердил он. - Но после войны советская госбезопасность, вероятно, ее нашла. Я не на сто процентов в этом уверен, но это единственное объяснение. Дочь Альфонса Ребане - это и был тот аргумент, с помощью которого энкавэдэшники заставили Ребане работать на советскую разведку.
      - Есть еще два аргумента в пользу моей версии, - отвлекшись на глоток виски, продолжал Кыпс. - Они косвенные, но я не стал бы ими пренебрегать. По степени секретности документы разделяются на три вида: "Секретно", "Совершенно секретно" и "Особая папка". Так вот, дело Альфонса Ребане было в "Особой папке". Поэтому я и не смог до него добраться, хотя в Москве мне помогали мои друзья, известные кинематографисты. Но главный мой аргумент смерть Альфонса Ребане.
      - В сценарии вы написали, что он погиб от пули убийцы на могиле жены, подсказал я.