III

Тюрин позвонил через два дня после этой поездки, вечером, сказал, что сейчас подъедет. По хмурому виду начальника службы безопасности Мамаев понял, что новости, которые он принес, плохие.

Он ошибся. Новости были не плохие. Они были очень плохие.

Как всегда, Тюрин был в костюме от Армани, в модном галстуке, но вид у него был, как у районного опера, который несколько дней следил за преступником, а потом выяснил, что все это время шел по ложному следу, тянул пустышку.

— Шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года никакого трибунала в Кандагаре не было, — доложил он.

— Как это не было? — удивился Мамаев.

— Так и не было. Его, если вдуматься, и быть не могло. Считай сам. Четырнадцатого декабря диверсия, а уже шестнадцатого трибунал? Все следствие провели за два дня?

— Ничего не понимаю, — сказал Мамаев. — А протоколы этого сморчка? Он их что, выдумал? Чтобы кинуть меня на бабки? Тетрадка-то старая!

— Может, и не выдумал. Даже скорее всего не выдумал. Тут что-то другое, Петрович.

— Что другое? — разъярился Мамаев. — Что может быть другое? Искали плохо — вот и все объяснение!

— Хорошо искали, — возразил Тюрин.

— Значит, потеряли архивы!

— Ничего не потеряли. Все архивы Военной коллегии за декабрь восемьдесят четвертого года на месте. А этого трибунала не было. Я тебе больше скажу. Я проверил по картотеке свидетелей, которые выступали на суде. Не служили такие в Советской Армии. Не было такого командира полка. И начальника аэродромной охраны такого не было. Так вот...

— Погоди, не части! — раздраженно прервал Мамаев. — Ты куда-то спешишь?

— Никуда я не спешу.

— Я тоже. Давай разберемся. Спокойно давай разберемся! Диверсия на аэродроме была?

— Диверсия была.

— Самолеты взорвали?

— Самолеты взорвали.

— А трибунала не было?

— Трибунала не было.

— Тюрин, ты что несешь? Самолеты сами взорвались?

— Не сами. Диверсию провели моджахеды. Калмыков ни при чем. Пятнадцатого декабря он пропал без вести. Так записано в его личном деле. Я, кстати, не первый, кто его личным делом интересовался. До меня его брал Пастухов. В журнале учета стоит его фамилия. А про диверсию мне рассказал полковник из архива. Даже показал запись в историческом формуляре авиаполка. Это вроде хроники, которую ведут в каждой части. Я сделал выписку. Вот что там написано...

Тюрин достал блокнот и прочитал:

— «Четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года в двадцать три пятнадцать по московскому времени в результате диверсии, проведенной агентурой Ахмед Хана, были взорваны один фронтовой бомбардировщик СУ-24, два фронтовых истребителя МиГ-29 и два военно-транспортных самолета ИЛ-76МД. Один рядовой из аэродромной охраны погиб, четверо получили ранения».

— Как же все это понимать? — озадачился Мамаев.

— Ничего не могу сказать. Только одно. Я был прав насчет той тетради Калмыкова со схемами покушения на тебя. Он действительно учился в академии ГРУ на восточном факультете. Его готовили для работы в Азии. Тут может быть только одно объяснение, Петрович. Тебе оно покажется фантастикой. Мне тоже кажется фантастикой. Но никакого другого у меня нет.

— Выкладывай, твою мать, не тяни!

— Как при крайней нужде мы внедряли своего человека в банду? Сажаем, судим, потом устраиваем побег с кем-нибудь из авторитетов. Суд настоящий, все настоящее. Только протоколов этого суда в архиве нет.

— Тюрин! Ты где живешь? — поразился Мамаев. — Ты в России живешь! А раньше жил в Советском Союзе! Ты хочешь сказать, что наши взорвали целую эскадрилью, чтобы внедрить Калмыкова к моджахедам? Да кто же пойдет на такое?! Даже если кому-нибудь придет это в голову, ты представляешь, сколько виз нужно собрать? Тут даже министром обороны не обойдешься!

— О том и речь, Петрович, о том и речь, — подтвердил Тюрин. — Но вот тебе еще информация к размышлению. Сразу после этого странного трибунала председательствующего переводят на Сахалин. Почему?

— Ну, почему? — хмуро спросил Мамаев.

— Потому что Сахалин далеко. И если он проболтается про тот случай по пьяному делу, там это и останется. Ладно. Это темная история. Может, когда-нибудь прояснится. Есть еще одна заморочка. И она беспокоит меня гораздо больше... Ты бы хоть выпить предложил! Видишь же, еле ноги таскаю! Такую работу для тебя провернул, а тебе рюмку жалко!

— Выпивку надо заслужить, — проворчал Мамаев, но бутылку из бара достал. — Только на коллекционный коньяк не рассчитывай. Не держу.

— Сойдет, наливай! — кивнул Тюрин и залпом, забыв все свои светские манеры, ошарашил полфужера «Хеннесси».

— Ты приказал мне найти Калмыкова, — напомнил он. — Этим я, кроме всего прочего, и занимался.

— Можешь не продолжать, — отмахнулся Мамаев. — Знаю, что не нашел. Потому что он профи. А ты кто?

— Дело не в этом, Петрович, — возразил Тюрин, даже внимания не обратив на этот явно оскорбительный выпад. — Дело совсем в другом. Заболел судья, который судил Калмыкова. Я случайно узнал.

— Случайно? — рассеянно переспросил Мамаев, напряженно обдумывая то, что услышал.

— Ну, не совсем случайно. Мне почему-то казалось, что Калмыков должен прийти к судье. Подогрел я секретаршу билетами в «Сатирикон» и попросил звякнуть, если он появится. Она позвонила. Но в тот день я не успел, он ушел. На другой день подогнал тачку к суду, стал ждать. Он появился, подъехал на белой «Тойоте Королле». Когда вышел из суда, я увязался следом. Но он оторвался.

— От тебя?

— От меня, Петрович. И оторвался так, что я даже не сразу понял. Пристроился за такой же белой «Тойотой», потом отвалил, а я пас ту «Тойоту» еще час.

— А номера?

— Тачка была взята в прокате. «Рента кар». В тот же день ее вернули. Он просек слежку. Так вот...

— Твою мать! — разозлился Мамаев. — Куда ты гонишь?

— Да никуда я не гоню! — огрызнулся Тюрин. — Я хочу про главное, а не про мелочи!

— Сколько стоит прокат «Тойоты»?

— Точно не знаю. Баксов пятьдесят в сутки.

— Откуда у него бабки?

— Понятия не имею. Факт, что они есть. И не только на тачку.

— На что еще?

— Ты сам знаешь на что. На «Винторез». Или на то, что ему понадобится.

— Ты считаешь, что это мелочи? — угрюмо спросил Мамаев.

— Не возникай, твою мать! — в свою очередь разозлился Тюрин. — Да, мелочи! По сравнению с тем, о чем ты не даешь мне сказать!

— Говори.

— Так вот. Я хотел спросить у судьи, зачем Калмыков к нему приходил. Тут и узнал, что судья заболел.

— Нам-то что?

— Он очень странно заболел. На другой день после разговора с Калмыковым. Сейчас лежит в институте неврологии. Вчера вечером я пообщался с завотделением. За бутыльцом «Арарата». Он рассказал, что у судьи какая-то редкая форма рассеянного склероза. Про эту болезнь вообще никто ничего не знает.

— В чем она заключается?

— Атрофия мышц. У него отсыхает рука. Болезнь развивается со страшной скоростью.

— При чем тут Калмыков?

— Дослушай. Сегодня я заехал к адвокату Кучеренову, который защищал Калмыкова. Ну, ты знаешь, как он его защищал. Кучеренов тоже заболел.

— После разговора с Калмыковым? — с иронией поинтересовался Мамаев.

— Сейчас ты перестанешь ухмыляться, — пообещал Тюрин. — Да, после разговора с Калмыковым. Жена рассказала, что Калмыков приходил и говорил с адвокатом десять минут. После этого у Кучеренова отнялся язык.

— Что?! — ошеломленно спросил Мамаев.

— Что слышал.

— У Кучеренова...

— Да, Петрович, да. У Кучеренова отнялся язык. После разговора с Калмыковым. Давай, Петрович, начистоту. Я не спрашиваю, кто играет против тебя. Я не спрашиваю, знаешь ли ты его. Все равно не скажешь. Договорись с ним. Любой ценой. Пусть он остановит Калмыкова. Любой ценой, Петрович. Речь сейчас не про бабки. Я не из слабонервных, ты знаешь. Но скажу тебе честно: хочу только одного — убраться из Москвы куда подальше.

— Перетрудился ты, Тюрин, — посочувствовал Мамаев. — Выпей-ка еще, а потом езжай и выспись как следует. Давай вместе выпьем.

— Выпить выпью. Наливай. Будь здоров!

Тюрин выплеснул коньяк в рот, занюхал рукавом и подвел итог разговора:

— Такие дела, Петрович. Решать, конечно, тебе. Но Калмыковым я больше заниматься не буду. Можешь меня уволить, но я даже близко к нему не подойду.

— Боишься, что отсохнет рука? Или язык отнимется?

— Все шутишь. Ну, шути. Только ты забыл еще кое о чем.

— О чем?

— О тех двоих в Мурманске. У которых случился инфаркт!..

Тюрин уехал. Мамаев допил коньяк, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Все фибры его души дребезжали, вопили беззвучной сиреной. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он с опаской, как на мину, посмотрел на аппарат, но все же взял трубку.

— Приветствую вас, сударь, — раздался козлиный тенорок президента Народного банка Бурова. — Не возникло ли у вас желания пообщаться со мной? Не кажется ли вам, что у нас есть проблемы, которые самое время обсудить?

— Какие проблемы? — спросил Мамаев.

— Не понимаете? — удивился Буров. — Тогда посмотрите в окно. Всех благ, сударь.

Мамаев вышел в лоджию. Окно на шестом этаже старого дома, третье от угла справа, было черным, слепым. Мамаев напряженно всматривался в него, уже догадываясь, что сейчас произойдет.

Это и произошло: в окне вспыхнул свет.

Мамаев выскочил из квартиры, забарабанил в дверь Николая. Когда тот открыл, приказал:

— Быстро за мной!

На лестничной площадке над шестым этажом старого дома сидели два парня из службы Тюрина, пили пиво и играли в карты. При появлении Мамаева и Николая они вскочили и попытались спрятать бутылки.

— Кто старший? — спросил Мамаев.

— Я, — ответил один из них. — Шеф, мы...

— Звони!

Не обращая внимания на старушку, открывшую дверь, Мамаев пробежал по длинному, тускло освещенному коридору к комнате Калмыкова, с силой дернул ручку. Комната была заперта.

— Отпирай! — приказал он Николаю.

Тот вытащил из наплечной кобуры «Глок», сунул в замочную скважину ключ, рывком распахнул дверь и заорал, поводя стволом:

— Бросай оружие! Руки за голову!

В комнате не было никого. Ярко горела лампочка, освещая унылую обстановку. Пахло нежитью, пылью. Нетронутый слой пыли лежал на полу, на столе.

— Никого нет, — сказал старший из охранников, заглядывая через плечо Мамаева в комнату. — Мы дежурили. Если бы кто...

— Заткнись! — оборвал Мамаев.

Он стоял на пороге, напряженно ждал. Николай и охранники толпились в коридоре за его спиной, не понимая, что происходит. Из своей комнаты выползла вторая старушка, зашепталась с первой.

Через пятнадцать минут свет погас.

— Ну? — бешено спросил Мамаев. — Что скажете?

— Я понял! — поспешно сказал старший. — Шеф, я понял! Щелкнуло, слышали? Свети! — приказал он напарнику. — Сюда, на счетчики!

Луч фонаря осветил черные коробки на стене коридора. Провода от счетчиков расходились по коммуналке. Охранник проследил, к какому из них ведет проводка из комнаты Калмыкова, приказал напарнику принести стул. Взгромоздившись на него, пошарил над счетчиком, резко дернул. В руке у него оказалась черная пластмассовая коробка с торчащими из нее проводами.

— Это таймер, шеф, — объяснил охранник. — Одно время такие продавались во всех хозмагах. Включает и выключает свет, радио, телевизор.

— Это не мы, не мы, — испуганно зашуршали старушки. — Это Васька-сантехник, больше некому! Выселить его, алкоголика. Как начал пить с земляком, так и пьет, так и пьет!

— С каким земляком? — спросил Мамаев.

— Не знаем мы. Земляк к нему приезжал. Так с той поры и пьет без просыху!

Васька-сантехник лежал в своей комнате на тахте, храпел и никаких других признаков жизни не подавал. По всем углам валялись пустые бутылки. Початая бутылка «Привета» стояла на столе среди остатков закуски.

— Водка-то хорошая, не паленка, — заметил Николай.

Все попытки пробудить сантехника ни к чему не привели. Он мычал, лягался, но глаза так и не открыл.

— Останетесь с ним, — приказал Мамаев охранникам. — Когда очухается, допросить. Что за земляк, кто, какой, откуда, когда был. Допросить с пристрастием! Ясно?

— Как это? — насторожился старший. — Пытать, что ли?

— Да, пытать! — гаркнул Мамаев. — Не давать похмелиться!

— Это пожалуйста, — обрадовался охранник. — Это сколько угодно! Расколем, шеф, все расскажет!

Вернувшись к себе, Мамаев взялся было за бутылку «Хеннесси», но тут же решительно убрал ее в бар.

— А вот это правильно, Петрович, — одобрил Николай. — Не время бухать.

— Пошел на ...!

Николай обиженно поджал губы и направился к двери.

— Сиди! — приказал Мамаев. — Уйдешь, когда разрешу!

Его колотило от ярости. Его загоняли в угол. Его, Мамаева, загоняли в угол! Но он уже знал, что делать.

Он отыскал в записной книжке нужный номер. Это был домашний телефон заместителя начальника питерского СИЗО «Кресты».

— Это Мамаев. Извини, что беспокою, — проговорил он, стараясь, чтобы голос его звучал беспечно. — Там у тебя парится брат Грека. Знаешь, о ком я говорю. Мурманского Грека. Не в службу, а в дружбу: устрой ему веселую жизнь. Очень веселую. По полной программе.

Закончив разговор, повернулся к Николаю:

— Все понял? Через день-два на тебя выйдет Грек. С братаном у него нелады. Прессуют его в «Крестах». Вызовешь его в Москву. С командой. Срочно. Потом устроишь нам стрелку. Но так, чтобы об этом никто ничего.

— Прессовать-то зачем? — неодобрительно спросил Николай. — Грек тебе и так по жизни должен. Попроси — сделает.

— Я буду его просить? — вскинулся Мамаев. — Он будет меня просить!

Выпроводив Николая, Мамаев долго еще вышагивал по кабинету. «Рано ты прокололся, козел, — думал он. — Поспешил, козел, рано обрадовался!»

Мамаев и раньше знал, кто ведет против него игру. И он знал, чего добивается от него президент Народного банка Буров.

Глава восьмая

Легендарная личность