I

Я взглянул на свою «Сейку». 15.20. До начала операции оставалось семь часов пятьдесят минут. До выезда на исходный рубеж — шесть двадцать.

Самое трудное время перед началом любого дела. Как у спортсменов перед финальным стартом. Ничего уже не изменить, ничего не исправить. Что заложено при подготовке, то и будет. И остается только одно — перемочь эту дыру во времени.

Не передергаться, не перегореть, чтобы выйти на старт или на игровую площадку на высшем пике формы. Побеждает не тот, кто сильней. Побеждает тот, у кого крепче нервы.

Спортсменам хорошо — системой предстартовой подготовки у них занимаются целые команды психологов. Аутотренинг, релаксация. До армии эти дела не дошли. В старой русской армии накануне сражений служили молебны. В Красной Армии в войну предстартовую накачку давали замполиты или политруки. Зачитывали приказ Сталина номер 227 («Ни шагу назад!»), а пулеметы заградотрядов придавали словам недвусмысленную весомость. Такой вот аутотренинг. А в Чечне уже и замполитов не было. Кто как мог, тот так и перебивался. Кто письма домой писал. На кого-то треп нападал. А в нашей команде Трубач доставал из обшарпанного футляра свой старенький сакс-баритон и негромко импровизировал на темы Гершвина, Глена Миллера или Дюка Эллингтона. Хорошо отвлекало.

В 15.25 я вышел перекусить в пельменную, которая располагалась в стекляшке как раз напротив автостанции, откуда ходили рейсовые автобусы на АЭС. Голода я не чувствовал, но поесть нужно было. А главное — хотел посмотреть, кто сегодня поедет на смену.

Как всегда по выходным, народу на остановке было немного, автобусы уходили без перегрузки. В половине четвертого подъехала вохровская вахтовка. Смена ВОХРы происходила минут за десять — пятнадцать до смены обслуживающего персонала.

Разумно: чтобы в суматохе пересменки на станцию не смог незаметно проникнуть кто-нибудь посторонний. Вроде нас. В кузов сразу полезла охрана. Как всегда, предварительно отоварившись поллитровками.

К ним я еще с первых дней присмотрелся. Ни одного нового человека среди них не было. Но это меня не обеспокоило. Еще вчера вечером в гостинице появилось полтора десятка лыжников из Москвы. Приехали на турбазу «Лапландия» и обнаружили, что в номерах жуткий колотун и жить там нельзя. Вместить такую ораву маленькая гостиница энергетиков не могла. После телефонных переговоров с мэром, которые вел руководитель тургруппы, нашлось решение: разместить всех на местах в спортзале школы, куда они и отбыли со своими лыжами и рюкзаками, кроя на все лады турагентство, которое впарило им эти путевки.

Руководитель тургруппы был в таком же утепленном спортивном костюме, как и все, только без лыж. Но даже если бы я сразу не узнал в нем полковника Голубкова, понять, что это за спортсмены, не составляло труда. Ребята были из «Альфы» или «Зенита». Серьезные ребята. Они-то, видно, и заменят местную ВОХРу в полночную пересмену.

При выходе из гостиницы Голубков встретился со мной взглядом, но прошел мимо, не подав никакого знака. Из этого следовало, что разговора не будет. А жаль, у меня накопилось к нему вопросов.

Вахтовка с охраной ушла, ушли и рейсовые автобусы. Автостанция опустела. Я вышел из пельменной, и тут же рядом со мной остановился синий фиатовский микроавтобус с мурманскими номерами, из него вывалился рыжий телеоператор Си-Эн-Эн Гарри Гринблат и заорал на весь город:

— Хай, Серж! Ты сказал: будет «прайм-тайм». Где «прайм-тайм»?

Одновременно он извлек из кармана плоскую бутылку виски, свинтил пробку и протянул мне бутылку:

— Прозит, Серж! С досвиданьицем!

Я взял бутылку и бросил ее в ближайшую урну.

— Твоя мама, Серж! Ты зачем так сделал?! — возмущенно завопил Гарри.

— Или «прозит», или прайм-тайм, — объяснил я ему.

— Это очень правильно, — поддержал меня появившийся из «фиата» Арнольд Блейк. Он пожал мне руку и представил третьего спутника — явно иностранца лет пятидесяти, с седой шкиперской бородкой, в элегантной кожаной куртке на меху, в светлых полусапожках с заправленными в них брюками, в надвинутой на лоб светлой замшевой кепке и в солнцезащитных очках. На груди у него висели «Никон» и российская зеркалка «Зенит», а на плече — кофр, в каких фотокорреспонденты таскают с собой пленки и набор объективов.

— Знакомься, Серж. Стэнли Крамер, независимый журналист.

— Здравствуйте, Сергей, — проговорил третий, снимая очки и протягивая мне руку.

Только тут я его и узнал.

— Здравствуйте, мистер Крамер, — сказал я, хотя он был такой же Крамер, как я папа римский. В ноябре прошлого года в прибалтийском городе К. он был смотрителем маяка Александром Ивановичем Столяровым. Только глаза у него тогда были блекло-голубые, а не карие <См. роман А.Таманцева «Рискнуть и победить» (М., 1998).>.

— Наш коллега из Лондона, — объяснил Арнольд Блейк.

— Конкуренции не боитесь? — спросил я.

— Какая конкуренция? — удивился Блейк. — Он — пресса, а мы — Ти-Ви. Никакая газета не может конкурировать с телевидением!

— Потому что телевизором нельзя прихлопнуть муху, — с усмешкой прокомментировал Крамер. — Это было когда-то сказано о радио, но справедливо и в отношении всех электронных СМИ.

— Классный малый! Свой в доску! — подтвердил Гарри. — Он устроил нам все допуски за два часа! За два, и ни минутой больше!

Блейк скептически оглядел проспект Энергетиков.

— Ты обещал нам сенсацию, Серж. Какая может быть здесь сенсация?

— Будет, — успокоил я его. А какая — потом поймете. Езжайте на станцию и снимайте пока общие планы.

— Мы знаем, что делать, — сказал Крамер. — До встречи, Серж.

Они влезли в микроавтобус, «фиат» развернулся и укатил в сторону АЭС, а я вернулся в гостиницу.

Возле подъезда стоял «мицубиси-паджеро» с хозяином из местных за рулем. Эту тачку еще в первый день по требованию Люси арендовал Генрих. И хотя хозяин был не из бедных (ему принадлежал хозмаг на проспекте), предложенная Генрихом арендная плата была, видимо, достаточно большой, чтобы заинтересовать даже владельца хозмага.

Наш «рафик», на котором Генрих утром уезжал на турбазу «Лапландия», стоял поодаль, у самого края подъездной площадки. Генрих прохаживался возле него, машинально поигрывая ключами от машины. На плече у него была увесистая спортивная сумка. Увидев меня, он поставил сумку на асфальт и кивнул. Я подошел.

Генрих передал мне ключи от «рафика».

— Там — все, — взглядом показал он на машину. — Гидрокостюмы, баллоны, одежда, герметизированные мешки. В сумке — оружие и рации. Пять «уоки-токи» для внутренней связи. Раздадите ребятам. Шестой передатчик — для вас. Вы помните, надеюсь, когда и какой сигнал вы должны подать?

— Да.

— Давайте сверим часы.

Моя «Сейка» и его «Орион» показывали секунда в секунду.

Генрих удовлетворенно кивнул и продолжал:

— Я сейчас уезжаю в Мурманск, перегоню вертолет на турбазу. Вы захватите Люси и оставите ее в «Лапландии». Меня, возможно, еще не будет. Пусть ждет.

— Зачем она нам нужна?

— Не задавайте лишних вопросов, — довольно резко оборвал меня Генрих. Нервничал все-таки, хотя держался хорошо.

— Какое оружие? — спросил я.

— Три «узи» и два пистолета ПСМ. Вам хватит. Все.

Он сел рядом с водителем в «мицубиси-паджеро», джип резко взял с места. Я поднялся в свой номер и распотрошил содержимое сумки. Да, пять новеньких японских «уоки-токи», передатчик с выдвижной телескопической антенной. Три хорошо смазанных израильских автомата «узи» с запасными рожками. Два пистолета и две обоймы к ним. Мы что, нанялись устроить на станции небольшую войну?

Я выщелкнул из рожка «узи» патрон и почувствовал, что никакие аутотренинги мне сейчас не помогут. Патрон был боевой. В других рожках — то же. И в обоих ПСМ.

Что это, черт возьми, значит?

Первым моим движением было немедленно собрать ребят. Но я остановил себя. Смысл?

Извлечь пули мы успеем, а вот закатать гильзы на коленке хотя бы без элементарной какой-нибудь приспособы — тухлый номер. Значит, нечего и дергать ребят, скажу перед самым началом операции. А пока пусть расслабляются.

Вторым моим движением было сообщить обо всем полковнику Голубкову. И с этим, пожалуй, медлить не стоило.

Я загрузил все оружие и рации в сумку и затолкал ее под кровать. После этого быстро, но не спеша спустился вниз и повесил ключ от номера на щит у дежурного администратора, молоденькой девчонки, которая смотрела по телевизору, установленному в холле, какое-то «мыло» и даже не оглянулась на :.1еня. Я мельком отметил, что ключ от номера Генриха висит на месте, это заставило меня изменить планы. У выхода я чертыхнулся, хлопнул себя по ляжкам, как человек, забывший что-то важное, и вернулся к стойке. Но кроме своего ключа незаметно прихватил и ключ Генриха.

«Полулюкс» Генриха был на втором этаже, рядом с «люксом» нашей мадам. Я вошел в номер, заперся изнутри и сразу полез за ванну. Пакет с зажигалкой «Zippo» был на месте, пакета с набором «Экспрей» не было. А вот это было уже серьезно. Очень серьезно.

Я сунул зажигалку в карман, а пустой пакет от нее и маскировавшую тайник кафельную плитку оставил лежать на полу, чтобы, если Генрих вернется в номер, создалось впечатление, что зажигалку нашла уборщица. Но были у меня сомнения, что Генрих сюда вернется.

В холле я повесил оба ключа на щит и пошел к школе. Приходилось все время сдерживать себя, чтобы не ускорять шаг и тем самым не привлекать к себе внимания праздно гуляющего народа.

…Солнце склонялось к горизонту, с озер наползал туман, пахло весной. По проспекту то и дело проезжали «УАЗы», «Нивы», автобусы «ПАЗ», останавливались у домов. Из них вываливались мужики в ватниках, с ведрами и мешками рыбы в руках.

Но без удочек. Протарахтел мотоцикл с коляской. Молодой парень в коляске размахивал перед встречными парой диких гусей. Что-то не слышал я, что сезон охоты уже открылся. Но здесь, видно, народ сам определял, когда сезон открывать, а когда закрывать.

В школьном спортзале никого не было. Сторож сказал, что все лыжники вместе с тренером еще часа два назад куда-то ушли. Я позволил себе усомниться: куда они могли уйти?

— Не веришь, дак сам гляди! — обиделся сторож и открыл двери спортзала.

Действительно, никого не было. Лыжи в чехлах стояли у шведской стенки, а на матах валялись разноцветные рюкзаки и куртки. Я извинился перед сторожем и направился к телецентру. И у проходной сразу понял, куда делись эти лыжники.

Трое из них стояли перед воротами, а еще две пары, как я успел заметить, контролировали телецентр по периметру. Они были в штатских утепленных плащах и в просторных пуховиках, под которыми можно было спрятать любой ствол.

— Телецентр закрыт на профилактику, — объяснил мне один из них.

Я показал временный пропуск, подписанный директором телестудии, но он не произвел ни малейшего впечатления.

— Закрыто все, — повторил «лыжник». — Вали, парень, домой. Завтра придешь.

Я понял, что переубедить его мне не удастся, силой прорываться тоже было ни к чему. Поэтому я сказал:

— Тогда передайте полковнику Голубкову, что «Экспрей» исчез.

— Кто такой Голубков? Не знаем мы никакого Голубкова.

— А вдруг познакомитесь, мало ли. Так и скажите: нет больше «Экспрея» на месте.

— Что такое «Экспрей»? — поинтересовался второй.

— А это такая жидкость против облысения. Он знает, — добавил я и не торопясь зашагал к проспекту. Минут через пять оглянулся. У ворот стояли только двое, третьего не было. Ясно, пошел докладывать. Ну, если Голубков захочет меня увидеть, найдет.

И немного времени в запасе еще было.

До начала операции оставалось пять часов пятьдесят минут, а до выезда на исходную точку — три двадцать.

II

Многовато у меня было адреналина в крови. Явный излишек. И не ко времени. Я не рассчитывал, что мне удастся привести себя в состояние полного предстартового расслабления, но сбить мандраж было нужно. Хотя бы для того, чтобы он не передался ребятам. А эта зараза похлеще любого гриппа, трансформируется безо всяких чихов. Поэтому я еще побродил по проспекту, останавливаясь возле палаток с таким количеством разноцветных и разномастных бутылок, что рябило в глазах, а у магазинчиков, торгующих аудио-и видеокассетами, раз десять прослушал песню о мальчике, который хочет в Тамбов. Я так и не понял, чего ему в этом Тамбове делать, но прогулка своей цели достигла. Я почти успокоился, что и требовалось доказать.

В начале девятого я вернулся в гостиницу, поднялся на третий этаж, где находились наши номера, и постучал в комнату Артиста. Никто не ответил. Я еще раз постучал, погромче. Тот же эффект. Подергал дверную ручку — заперто.

Что за черт? Где-то гуляет?

Где он может гулять? На полукилометровом проспекте Энергетиков Артиста не было, я только что прошел по нему туда и обратно. А где еще можно гулять в этой кучке стандартных пятиэтажек, просматриваемых насквозь практически с любой точки?

А когда-то, говорят, здесь было большое русское село с избами, поставленными на века. Снесли в конце 60-х после пуска первого блока АЭС. Зачем? Не у кого спросить. Да и незачем, и так ясно. Атом-град, твою мать. А рабочие — в избах?

Обслуживающий персонал современного города атомщиков. В избах, да? Шутите?

По-моему, мне повезло, что я лишь самым краешком своей молодой жизни застал те времена. А то быть бы мне в диссидентах. Не от злонамеренности, а от привычки задавать вопросы «зачем» и «почему» и самому же на них отвечать. А раньше — так вообще не исключено, что строил бы все эти рудники и комбинат «Североникель».

Отец у меня от водки сгорел. Да и один ли он! А может, и пили, чтобы не думать?

И никаких вопросов не задавать. И соответственно — чтобы все эти «беломорканалы» и «североникели» не строить?

Эпоха дала мне возможность думать, о чем хочу. И говорить, о чем хочу. И даже выступать, о чем хочу, по телевидению, если сумею на него прорваться. А что, некоторые прорываются. Так что с эпохой мне, можно сказать, повезло. А вот со временем не очень. А Эпоха и Время — это как генерал и старшина. Генерал — он, конечно, куда как важней. Но приказы-то отдает старшина. И попробуй не выполнить. И сейчас мой старшина приказывал мне думать не о традициях советского градостроения, а о том, что через три часа мы окажемся не просто в ледяной воде озера Имандра, а вообще черт знает в каком мире, а господин Артист, его мать, изволят где-то гулять.

Времени еще, правда, было достаточно, так что можно было не дергаться. Я и постарался не дергаться. Ситуация, в общем и целом, кроме таких мелочей, как исчезнувший из номера Генриха «Экспрей», зажигалка Люси Жермен с радиопередатчиком и боевые патроны вместо холостых в нашем оружии, вроде бы не давала очень серьезных поводов для беспокойства. Все шло по плану. Подходы к АЭС и топографию самой станции мы изучили самым тщательным образом. Четыре раза съездили на нашем «рафике» в тайгу, километров за сорок от Полярных Зорь, и на одном из озер поплавали в гидрокостюмах. Они оказались безо всякого электроподогрева, вода обжигала, и после каждого получасового заплыва приходилось отогреваться не меньше двух часов. Утешало лишь то, что при захвате станции мы будем в воде не больше шести минут, не успеем продрогнуть.

Из всех нас опыт подводного плавания был лишь у Боцмана, еще с его службы в морской пехоте. Он и был поначалу нашим инструктором. Но очень быстро инициативу перехватил Док. Все у него получалось быстро и ловко. А когда он показал, как нужно обращаться с перепускным клапаном какой-то новой конструкции, о которой Боцман даже слыхом не слыхивал. Муха даже ахнул:

— Ты-то откуда об этом знаешь?!

На что Док лишь пожал плечами:

— Случайно узнал. Просто я любознательный человек. А любое знание — благо.

Смотришь, когда-нибудь и пригодится. Вот и пригодилось, как видишь.

В общем, все было нормально. Почти все. Но в самой этой нормальности было что-то не то. Полковник Голубков никаких новых «цэу» не давал, он тоже, вероятно, считал, что все идет как надо. А если и не считал, то не делился со мной своими соображениями. «Ничего сверх меры». Тоже мне, твою мать, дельфийский оракул!

Я заглянул к ребятам. Муха был в номере Боцмана, они смотрели по НТВ какой-то боевик с Чаком Норрисом и хохотали, как резаные. И верно, смешно: после любого удара, которыми осыпал противников герой фильма, их отправляли в больницу. Или даже сразу на кладбище. А тут они вскакивают и снова бросаются в бой. Балет. Я машинально отметил, что изображение четкое, картинка не дергалась. Недаром, видно, на местной студии какие-то немногословные умельцы из Москвы почти неделю возились, модернизируя оборудование. Об этом говорил весь народ, местные сердобольные бабульки подкармливали их картофельными шанежками и приставали с расспросами, а как будет да что. Шанежки умельцы охотно ели, а на расспросы отвечали коротко: «Все будет в норме, мамаша. Как надо, так все и будет».

Я немного полюбовался пируэтами непобедимого Норриса, порадовался, что ребята в форме, и пошел к Доку. Он стоял в своем номере у окна и смотрел, как городок затягивает туманная пелена, наползающая с озер. Типичная ленинградская белая ночь. Верней, петербургская. Но когда мне однажды пришлось увидеть ее, она была еще ленинградской.

— Артист где-то шляется, — сказал я. Ну, просто для того, чтобы что-то сказать.

— Он у Люси, — не оборачиваясь, ответил Док. Я насторожился:

— Вот как? Давно?

— Часа два уже. Если не больше. Я случайно увидел, как они вместе заходили в ее номер.

— Только этого нам не хватало! Генрих ему башку оторвет, когда узнает!

— Генрих уехал.

— Вернется и узнает. Ты видел, и другие могли увидеть!

— Не оторвет, — с усмешкой возразил Док, закончив обозревать заоконный пейзаж и удостоив меня своим вниманием. — Артист оторвет ему гораздо быстрей. Но ты прав.

Он выбрал не лучшее время для кобеляжа.

— И место тоже не лучшее, — добавил я. — И объект не лучший.

— Ну почему? Объект-то как раз очень даже ничего… Знаешь, Сережа, что мне все это напоминает? — спросил, помолчав. Док.

— Что все? — уточнил я.

— Все, — повторил он. — Все, что происходит. Вокруг нас. И вообще.

— Ну что?

— Режим радиомолчания. Напомнить, когда он бывает?

— Перед атакой. Или перед штурмом. Вопрос только один: кто кого собирается атаковать? Мы? Или нас?

— Да, это очень интересный вопрос, — согласился Док. — Боюсь, что все-таки нас.

— Это у тебя общее ощущение? — спросил я. — Или есть что-то конкретное?

— Конкретного — ничего. Почти. Кроме одной мелочи.

— Какой?

— Ну, как тебе сказать… — Док, — сказал я. — У тебя в номере есть утюг?

— Какой?

— Электрический. Если есть, я его немедленно включу и начну прижигать тебе задницу. Иначе, чувствую, из тебя ничего не вытянешь.

— Ладно, скажу, — помедлив еще часа три с половиной, проговорил Док. — Мне очень не нравится маркировка на взрывателях. И на пусковом устройстве. Не знаю чем. Но не нравится она мне — хоть ты что!

— Док! — поразился я. — С каких пор ты стал разбираться в радиовзрывателях?! Да еще в таких! Ты же хирург!

— Я же говорил, что я любознательный человек.

— Чем же тебе не нравится маркировка?

— Не знаю, — сказал Док и повторил:

— Нет, не знаю. Знал бы — сказал.

Инициирующий сигнал на спутник ушел. Почему он не вернулся к взрывателям?

— Я передал отчет о результатах испытаний.

— Что ответили?

— Ничего. Приказали прекратить самодеятельность. Ситуация контролируется.

— Это хорошо, что она контролируется, — заметил Док. — Плохо — что она контролируется не нами. Знаешь, Сережа, все это мне не очень нравится.

— Да? А я так в полном восторге.

— Давай еще раз. Почему сигнал не вернулся со спутника?

— Не та частота, — предположил я.

— Возможно, — кивнул Док. — Еще почему?

— Спутник был в мертвой зоне. Перепутали время.

— И это возможно. Еще?

— Не знаю. Больше вроде бы не может быть никаких причин.

— Может, — возразил Док. — Если это не тот спутник. Нужно немедленно связаться с Москвой.

— Мы сможем это сделать только со станции. По Интернету.

— Может быть поздно. Я только рукой махнул:

— Все может быть. А чему быть, того не миновать.

— А вот и я! — объявил Артист, появившись в номере Дока без малейшего намека на стук в дверь. — Ну что, можно понемногу собираться? Как раз и стемнеет.

Мы с Доком внимательно на него посмотрели. Артист не напоминал человека, который только что вылез из постели любовницы. Нет, не напоминал. Именно эту мысль и высказал Док, обращаясь ко мне:

— Он не похож на мартовского кота.

— Не похож, — согласился я.

— А почему я должен быть на него похож? — огрызнулся Артист. — Март давно прошел. Сейчас, между прочим, апрель.

— Он больше похож на ротного, который два часа просидел на оперативной пятиминутке у начальника штаба полка, — поделился я своими впечатлениями. — При этом все два часа его возили мордой по столу за дела, в которых он не виноват ни ухом, ни рылом.

— Тонкое наблюдение, — оценил Док. — У людей, которые бросили курить, почему-то очень обостряется обоняние, — продолжал он. — У таких, как я. И что же? Табачный дым чувствую — от сигарет «Мо», которые курят дамы. Алкоголь? Нет, не ощущаю.

Духи «Шанель номер пять»? Весьма и весьма слабо. Более чем слабо. Я человек любознательный, но не любопытный. Не слишком любопытный. Но сейчас очень бы мне хотелось узнать, чем вы, сеньор де Бержерак, занимались в номере мадам Люси Жермен, коварно воспользовавшись временным отсутствием ее, скажем так, гражданского мужа?

— Телевизор смотрели, — довольно агрессивно ответил Артист. — Программу НТВ.

Устраивает?

— И что показывали? — спросил я.

— «Куклы».

— Хорошая передача, — кивнул Док.

— Местами даже смешная, — подтвердил я. Ввалились Боцман и Муха.

— Время, Пастух, — напомнил Боцман. Я взглянул на свою «Сейку» и кивнул:

— Да, пора. Все ко мне в номер.

В коридоре Артист придержал меня за рукав.

— Есть разговор, — негромко сказал он.

— Не здесь, — прервал его я.

— Ребята не должны этого знать. Пока.

— Почему?

— Потому. Им работать.

— Говори. Только коротко.

— Этот Генрих не имеет никакого отношения ни к компании «Шеврон», ни к Каспийскому консорциуму. Его настоящее имя — Карлос Перейра Гомес. В горячей десятке Интерпола он стоит на первом месте. Международный террорист номер один.