1

В воздухе витал сладкий запах ванили. До того сладкий, что Джим даже нос сморщила. Ну ничего себе, душится эта дамочка... Наверное, только что вылила на себя флакон каких-то дорогущих духов... Впрочем, духи Джим не интересовали. Больше всего ее волновало другое: успеет ли она вытащить кошелек из сумочки этой богатенькой ротозейки до того, как та поймает такси...

Сама по себе задача для Джим была простой. Но обстановка вокруг несколько усложняла эту задачу. Во-первых, рядом с дамочкой крутился какой-то толстый коротышка. Наверное, это ее «кошелек» – то есть муж или любовник, – решила Джим. Во-вторых, место было довольно людным – рядом с этим торговым центром на одной из главных улиц города всегда было много народу. В-третьих, одета Джим была так, что сразу же привлекала к себе внимание. И, в-четвертых... в-четвертых, неподалеку крутилась полиция, которой Джим боялась больше, чем чертей, которые будут жарить ее в аду после смерти.

Из-за четвертой причины она даже хотела отложить свою затею. Но соблазн был слишком велик... Наверняка в сумочке у этой дамы или, на худой конец, у ее «кошелька» лежит внушительная пачка хрустящих купюр... Ох ты, Господи, сглотнула Джим, уже чувствуя в своих руках вожделенные купюры... Как же они попируют с Малышом Гарри, если все получится!

Подстегивая себя этой мыслью, Джим пошла на абордаж. Она приблизилась к дамочке, которая о чем-то оживленно беседовала с «кошельком», и легким жестом – словно бы она лезла в собственную сумочку – открыла молнию и запустила руку в сумку дамы. К ее глубокому разочарованию, никаких хрустящих купюр в сумочке не оказалось... Там был только флакон духов – очевидно, тех самых противно-ванильных, которыми набрызгалась дамочка, – и ворох косметики.

Джим, отпустив про себя несколько крепких ругательств, застегнула молнию. Дамочка даже не обернулась, настолько легкими были прикосновения Джим. Значит, придется забраться в барсетку «кошелька», решила Джим. Мужчины обычно более внимательны, чем женщины. Так что этот номер проделать будет куда сложнее... Джим вдохнула в легкие побольше воздуха и поцеловала «на удачу» колечко от пивной крышки, которое постоянно носила на большом пальце. Оно всегда помогало ей. Должно помочь и на этот раз...

Не дыша и стараясь издавать как можно меньше звуков, Джим залезла в оттопыренный карман коротышки, из которого свисал хлястик барсетки. Молодец, коротышка, похвалила Джим «кошелька». – Только самые умные парни носят барсетку в толстом кармане, а не в руках. Ты, наверное, думал обо мне, когда совал ее туда... Ну не подведи меня, парень, сделай вид, что ни черта не замечаешь!

Коротышка действительно ничего не замечал. Он и дама по-прежнему посыпали друг друга сахарной пудрой слов. Джим недосуг было вслушиваться в их разговор. Тем более, она отлично знала, о чем говорят эти двое после того, как отоварились в дорогом торговом центре. Ах, мой дорогой, я купила себе такую сумочку, глаз не оторвешь! – Я так рад за тебя, дорогая, ты достойна самого лучшего! – Ах, спасибо, милый! Ты у меня просто сахарный! – ну и тому подобную чушь... Джим всегда противно было слушать эти разговоры. Посмотрела бы она на эту парочку в очереди за дешевым хлебом на Тоск-стрит. Там, наверное, они изъяснялись бы по-другому...

Наконец-то! Джим ликовала. Ее тонкие пальцы нащупали то, что искали. В барсетке коротышки лежала стопка денег. Не такая уж и толстая – наверное, половину он уже успел оставить в торговом центре, – но все же... С замирающим сердцем Джим вытащила вожделенные купюры на свет божий и сунула их в карман. Теперь осталось только закрыть барсетку «кошелька». Это было «фирменным знаком» Джим, из-за чего ей завидовали даже самые опытные воришки на Тоск-стрит. Она умудрялась не только обчистить сумочку, но и закрыть ее, создав видимость, что все «так и было».

Но на этот раз лучше было обойтись без «фирменного знака». Молния на барсетке коротышки оказалась хлипкой и, издав странный звук, что-то вроде «флипп», разъехалась в разные стороны. Все бы ничего, но «флипп» тотчас же заставил коротышку обернуться. Растерянное лицо Джим, ее облик сразу же навели его на определенные подозрения. Но Джим не дала ему определиться до конца. Она сделала несколько прыжков и оказалась от коротышки на недосягаемом расстоянии.

– Полиция! Эй, полиция! – завопил он, как будто его хотели зажарить на Рождество вместо традиционной индейки. – На помощь, ограбили!

Ах ты, отвратительный толстый пердун! Это тебе-то нужна помощь?! – выругалась про себя Джим и бросилась бежать.

Слава богу, бегала она отлично. «Если ты не умеешь бегать, – объяснял ей ее учитель, Билли Платина – так его прозвали за то, что он несколько лет отсидел за кражу платинового кольца, – то вором тебе не быть... Первый же клиент сцапает тебя и отдаст на растерзание фараонам. Я вот не слушал своего учителя и оказался там, где лучше не бывать...» Джим впитывала слова учителя и, перед тем, как совершить свой первый «набег», она нещадно издевалась над собой, пробегая несколько километров в день. Эти уроки не прошли даром. «Фараонам» до сих пор не удалось сцапать ее, но Джим все равно до смерти их боялась.

Вот и сейчас, когда она бежала от них во всю прыть, сердце ее билось где-то в области горла, да так, что Джим даже боялась его проглотить. Через некоторое время она осмелилась обернуться и убедилась, что ее опасения не напрасны: «фараоны» и не думали отставать. Они бежали за ней, не сбавляя скорости, и Джим поняла, что если она не прибавит газу, то непременно окажется в их руках... И Джим ускорила бег, пытаясь утихомирить разбушевавшееся сердце, которое вот-вот готово было выскочить. Только не из груди, а из горла, где оно выдавало по тысяче ударов в секунду...

Джим вспомнила слова Малыша Гарри, который частенько говорил ей насчет пристрастия к «фирменным знакам»: «Столько преступников попалось из-за этой ерундовины... Неужели ты хочешь, чтобы тебя записали в этот список?» Джим, конечно же, не хотела, и теперь до нее дошло, что Малыш Гарри был прав. Особенно хорошо дошло, когда она увидела перед собой забор, увенчанный острыми пиками.

– Черт тебя дери! – ругнулась она, чувствуя, как к глазам подступают слезы отчаяния. – Черт тебя разорви!

Джим обернулась – еще минута, и она будет в лапах «фараонов». Перед ее глазами встали все возможные ужасы тюрьмы. Джим снова посмотрела на забор. Пожалуй, свернуть себе шею или застрять на этих кольях все-таки лучше, чем оказаться за решеткой. Преисполненная решимости, она бросилась к забору.

Лезть было неудобно, но Билли Платина в свое время дал ей несколько грамотных уроков лазания. Кроссовки сами находили зазубрины на заборе и не скользили по прутьям. Это утешало. Интересно, у фараонов такая же удобная обувь? – мелькнуло в голове Джим. Она была уже почти наверху, и теперь ей осталось только аккуратно проскользнуть между кольев и спрыгнуть... Спрыгнуть?!

Джим посмотрела вниз и ужаснулась. Правильно говорят: лезть вверх гораздо проще, чем спускаться... Неужели она сможет это сделать, не переломав себе рук и ног? Ей придется прыгнуть, другого выхода нет... Джим сделала глубокий вдох и посмотрела на серый асфальт, который казался таким далеким и таким страшным... Но «фараоны» были гораздо ближе и куда страшнее. Поэтому Джим прыгнула, пытаясь сообразить, как лучше сгруппировать свое тело, чтобы приземлиться безболезненно...

Соприкосновение с асфальтом было весьма неприятным. Но все-таки не смертельным, чего боялась Джим. Она поднялась, превозмогая боль в ногах, и с удивлением почувствовала, что не только жива, но и цела... Отделалась парой ушибов и легким растяжением, с облегчением констатировала Джим. А теперь – вперед и только вперед. Перед тем, как снова побежать, она оглянулась назад и увидела смешную картину: два «фараона» пытались влезть на забор. Их ноги соскальзывали с прутьев, и они скатывались вниз, как маленькие дети, пытающиеся взобраться на ледяную горку.

Джим улыбнулась – кажется, все позади, – поцеловала колечко от пивной крышки и вознесла хвальбу Билли Платине. А потом побежала, правда не так быстро, как раньше. Но бежать-то уже было не от кого...

– Послушай, мама, я понимаю, что смерть дяди не очень-то тебя трогает. Но ты могла хотя бы сделать вид, что огорчена... – Майлс Вондерхэйм смотрел на свою мать Ульрику скорее суровым отеческим взглядом, нежели почтительным сыновним.

Впрочем, Ульрика давно привыкла к такому положению дел. К тому же это ее не слишком беспокоило. После смерти мужа единственным, что ее интересовало, были бриллианты, которые она с жадностью коллекционера скупала и раскладывала по всей квартире. Расточительность матери сказалась на наследстве не лучшим образом. Уже через несколько лет после смерти отца Майлса – Гила Вондерхэйма – наследство поредело настолько, что Майлсу пришлось всерьез задуматься о будущем.

Это туманное будущее нарисовала ему Ульрика, сообщив о том, что недавно умерший дядя – Патрик Вондерхэйм – упомянул его в завещании. Она еще не знала, сколько получит ее сын, но надеялась, что завещание Патрика позволит ей не чувствовать угрызений совести за растраченное наследство Гила. Майлс был прав: смерть сводного брата мужа не очень-то волновала Ульрику. Она никогда не любила этого «выскочку и чудака» – ведь он, в отличие от ее мужа, не был законным сыном старика Вондерхэйма. Но самое страшное прегрешение ныне почившего дяди Патрика заключалось в том, что он получил большую часть денег, оставленных стариком.

– Как это так! – причитала Ульрика после похорон деда Майлса. – Родному сыну оставить меньше, чем приемному! Жуткая несправедливость!

Майлс не считал, что это так уж несправедливо. Патрик Вондерхэйм, несмотря на свою чудаковатость, всегда был душевным человеком и заботился о приемном отце до самой его смерти. В то время как Гил Вондерхэйм был занят лишь делами и деньгами, которые приносили эти дела... Может быть, это было правильно, но, так или иначе, большую часть денег старика Вондерхэйма получил приемный сын, чем вызвал недовольство у всей семьи. Правда, чудаковатый брат оказался совершенно нежадным человеком и предложил Гилу разделить все по справедливости. Но гордый Гил отказался: ему было тяжело признать, что приемный брат оказался куда великодушнее его...

Теперь пробил час и самого Патрика Вондерхэйма. Он доживал свой век в предместьях Блуфилда, в маленьком городке Блумари, где его никто не навещал. Известие о его смерти получила Ульрика, но обратила на него внимание только потому, что в нем говорилось о наследстве. А поскольку Патрик Вондерхэйм был бездетным мужчиной, у Ульрики были все основания предполагать, что какая-то часть денег перепадет ее сыну, племяннику Патрика.

Майлс не разделял точку зрения матери. Во-первых, он все же переживал из-за смерти дяди и даже чувствовал угрызения совести из-за того, что не навещал его в последнее время. А во-вторых, он сомневался, что «Чудила», как Патрика называли в семье, оставит что-нибудь племяннику, с которым у него не было близких отношений. Майлс подозревал, что Патрик распределит деньги весьма оригинальным образом. Ведь прозвище «Чудила» он получил именно потому, что его решения были зачастую чудаковатыми, странными.

Но мать есть мать, с ней невозможно не считаться. И если Ульрика настаивала на том, что Майлсу лучше поехать в Блумари и выслушать дядюшкино завещание, то он должен был поступить именно так... По крайней мере, узнав о том, что дядя ничего не оставил Майлсу, Ульрика успокоится. Правда, в адрес дядюшки посыплется немало колких слов и язвительных замечаний, но Чудиле и при жизни было наплевать на мнение невестки, а после смерти – и подавно...

– Если бы я делала вид, что переживаю из-за смерти Патрика, я бы лицемерила, – ответила Ульрика сыну тоном драматической актрисы. – Но мы ведь оба знаем, что я его не любила, Майлс... Более того, терпеть не могла.,. Неужели ты хочешь, чтобы твоя одинокая несчастная мать предавалась такому пороку, как лицемерие?

– Мама... – почти простонал Майлс, опасаясь, что Ульрика начнет развивать эту тему. – Пожалуйста... Ты же знаешь, я вовсе не хочу, чтобы ты лицемерила. Толика участия, сочувствия – вот, собственно, и все, что я имел в виду. Впрочем, оставим это. Если ты настаиваешь, я поеду в Блумари. Но, пожалуйста, не рассчитывай на то, что дядюшка упомянул меня в завещании. Чем слаще иллюзии, тем тяжелее с ними прощаться...

– Хорошо, хорошо, – обрадованно кивнула Ульрика. Дело сделано – ей удалось уговорить сына поехать в Блумари. Теперь ее миссия выполнена, и она спокойно может отправиться домой. К своим милашкам, своим зайкам, своим лапочкам... Своим восхитительным и бесподобным драгоценностям... – Кстати, – улыбнулась она Майлсу, элегантно поднимаясь с кресла, – вчера я купила перстень с потрясающим бриллиантом... Американская бриллиантовая огранка... – мечтательно прищурилась Ульрика, вспоминая свое приобретение. – Если бы ты видел, какая у него игра... Если бы его можно было перенести на небо, он сиял бы, как самая яркая звезда...

Майлс кивнул и вяло улыбнулся. Одержимость матери переходила все границы. Неужели, кроме драгоценных камней, их свойств и огранки, ее ничего больше не интересует? Впрочем, с этим оставалось только мириться. Ульрика уже не в том возрасте, чтобы меняться. Да и потом, разве его мать когда-нибудь была другой?

Между Блумари и Блуфилдом была такая же разница, как между городом и деревней. Несмотря на похожие названия, эти города были такими же разными, как брюнетка и блондинка.

Огромный Блуфилд вмещал в себя богатые кварталы с роскошными домами, дорогими магазинами и женщинами, словно рожденными среди роз, благовоний и покрытых бархатом бутылок с дымящимся шампанским. Но в этом городе были и бедные районы, где люди как будто не знали о том, что такое ванна и человеческий язык... Майлс был как-то раз в одном из таких районов и испытал несказанное отвращение к тому, что увидел...

В Блумари, маленьком городке, не чувствовалось ни роскоши, ни бедности. Он как будто находился в четвертом, утопическом измерении и равнодушно взирал на условности других городов. Здесь не было роскошных особняков, но и не было убогих домишек. И, несмотря на это, дома не напоминали яйца в инкубаторе. Они отличались друг от друга и цветом, и архитектурой, и дизайном маленьких уютных двориков. Это удивило Майкла, привыкшего к тому, что вокруг – либо роскошь, либо полнейшее убожество.

Адвокатская контора, в которой должны были зачитать дядино завещание, находилась в получасе ходьбы от автостанции, на которую приехал Майлс. Он уже пожалел, что поленился забрать из ремонта свой серебристый «ниссан», – перспектива идти пешком от станции его не очень-то прельщала. Ну ладно уж, пробурчал он про себя, по крайней мере осмотрю окрестности и подышу свежим воздухом.

Майлс поднял воротник своего черного классического пальто, чтобы противостоять ветру, и пошел в сторону аллеи, которую отгораживал от проезжей части невысокий резной заборчик. Деревья, растущие по краям дорожки, потеряли последние листья и выглядели довольно уныло в свете декабрьского солнца. Майлс вообще не очень-то любил зиму, а в Блумари, как и в любом маленьком городке, зима рано показала свои зубы. В Блуфилде все еще царила госпожа Осень, а здесь твердая земля уже покрылась льдистой коркой инея.

Зато воздух в Блумари действительно был свежим. Его не смогло отравить зловонное дыхание автомобилей. Хотя Майлс настолько привык к загазованности родного города, что воздух Блумари казался ему удивительным. Каким-то хрустальным, звонким и странным на вкус... Майлсу вспомнилось раннее детство, когда родители возили его за город. Эти поездки были такой редкостью, что Майлс помнил их все.

Он миновал длинную аллею, перешел дорогу, прошел еще немного вперед и уперся в красное кирпичное здание с надписью, сделанной большими белыми буквами: «Адвокатская контора Рэйнольда Слоутли». Майлс вздохнул с облегчением: ему не пришлось плутать по переулкам и расспрашивать прохожих. Не снимая черных кожаных перчаток, он позвонил в дверь. Ему открыла женщина с лицом, напоминавшим пожухший лист. Через ее тонкую кожу, сморщенную от времени, проступали прожилки капилляров – совсем как у настоящего листа. Не похоже на Рэйнольда Слоутли, подумал Майлс. Кто это, интересно? Может, его секретарша? Хотя... она слишком стара для этой роли...

– Здравствуйте, я – Майлс Вондерхэйм, – представился Майлс. – Племянник... почившего... Патрика Вондерхэйма.

– Пожалуйста, проходите, – сухим, словно шелест листа, голосом, ответила женщина. – Мистер Слоутли ждет вас.

Она впустила его в контору и закрыла за ним дверь. Майлс почувствовал себя неуютно. На мгновение ему даже показалось, что это – вовсе не адвокатская контора, а похоронное бюро. Это ощущение прошло только после того, как женщина распахнула перед ним дверь в светлый и просторный кабинет Рэйнольда Слоутли. Майлс почувствовал облегчение, когда зимнее солнце, пробравшись через дырочки прозрачного тюля, ударило ему в глаза.

Рэйнольд Слоутли стоял спиной к окну возле большого деревянного стола. Он сдержанно улыбнулся Майлсу – учитывая повод, по которому молодой человек оказался в его конторе, – и кивнул ему.

– Насколько я понимаю, вы и есть Майлс Вондерхэйм? – Майлс кивнул в ответ. – А я – Рэйнольд Слоутли, адвокат. Можно просто Рэйнольд, без церемоний.

– Можно просто Майлс, – улыбнулся Майлс. Он огляделся по сторонам, но, к своему удивлению, не увидел в кабинете ни одного человека. – А где остальные? – удивленно поинтересовался он у Рэйнольда.

– Остальные? А мы больше никого и не ждем. Вы единственный, кого мистер Вондерхэйм упомянул в завещании... Впрочем, скоро вы и сами все поймете. Присаживайтесь, прошу вас.

Майлс рассеянно кивнул и сел на предложенный ему стул. Неужели его мать была права, и он – единственный наследник Патрика Вондерхэйма? Сердце у него взволнованно забилось. Не может быть... Если это действительно так, то мысли о работе в адвокатуре можно аккуратно собрать и положить на полочку забытых вещей... Это перспектива обрадовала Майлса. Ведь ему совсем не хотелось продолжать династию известных адвокатов, начавшуюся с его прапрадеда... Но он знал: радоваться пока рано. Кто знает, может быть, у Чудилы были немного другие планы по поводу наследника?

– Итак... – торжественно изрек Рэйнольд Слоутли, ковыряя ножиком сургучную печать на внушительном пакете. – Ваш дядя не просто оставил завещание... Он оставил вам кассету, на которой изложил все требования к своему наследнику. – Мисс Штайн, – обратился он к сухощавой даме, которая встретила Майлса. – Попросите мистера Маргита внести магнитофон и телевизор. Сейчас мы просмотрим запись, которую оставил Патрик Вондерхэйм.

Начинается, усмехнулся про себя Майлс. Патрик даже перед смертью не вышел из привычного образа чудилы... Однако Майлс испытывал невольную зависть к почившему дядюшке. Патрик Вондерхэйм мог позволить себе чудачества. В отличие от отца Майлса, да и самого Майлса...

Пожилой упитанный мужчина принес в кабинет видеомагнитофон и поставил его на деревянный стол. Ту же самую операцию он проделал и с телевизором. Майлс пытался понять, почему они не сделали этого заранее и заставили его томиться в ожидании. Может быть, Рэйнольд хотел, чтобы Майлс прочувствовал всю торжественность момента?

– Мистер Маргит. Нотариус, – представился упитанный мужчина. Он завершил процедуру торжественного вноса техники и подсоединил провода.

Майлс улыбнулся про себя. Слово «нотариус» прозвучало так торжественно, словно мистер Маргит хотел объяснить ему, Майлсу, что он не просто человек, который возится с техникой.

– Майлс Вондерхэйм, – вежливо представился Майлс.

Привычный к подобным церемониям, сейчас Майлс почему-то испытывал раздражение. Может быть, потому что ему не терпелось услышать речь Чудилы Патрика? А может быть – Майлс с неудовольствием уличил себя в корыстных мыслях, – все дело в том, что он жаждал поскорее вступить в права наследника?

– Что ж, – произнес Рэйнольд, – теперь мы можем выслушать завещание Патрика Вондерхэйма.

Мистер Маргит нажал на кнопку, и перед глазами Майлса возникло лицо дядюшки, испещренное сетью морщин. На этом увядшем от старости лице выделялись одни глаза. Но они стоили многого: молодые, по-прежнему светящиеся живым задором и лукавством, они казались Майлсу воплощением дядюшкиного чудачества. У него дрогнуло сердце. Как будто маленькая булавочка уколола его. И уже не потому, что Майлс ждал, когда дядя объявит его своим наследником. До него вдруг с неожиданной горечью и болью дошло, что этого человека больше нет. Что он уже не существует, не дышит, не смеется... А ведь когда-то Майлс был ребенком, и дядя вертел его в своих огромных руках, как маленькую куклу... Майлс с ужасом осознал, что на его глаза навернулись слезы. Но он не мог так опозориться в присутствии адвоката, нотариуса и мисс Штайн, кем бы ни была эта старая дева...

Воспоминание о сухой, как осенний лист, мисс Штайн, помогли ему справиться с приступом горечи. Майлс снова стал Майлсом. А Майлс Вондерхэйм никогда не плакал. Ни при каких обстоятельствах...

Дядя Патрик лукаво улыбнулся ему с экрана. Майлс попытался представить, что дядя вовсе не умер, а попросту переехал в другую страну и оставил эту запись на память племяннику.

– Здравствуй, Майлс, – поздоровался с ним дядя. – Ты прекрасно знаешь, что твой дядя... Э... – Э... немного чудаковатый человек. Таким он был всю жизнь, таким и остался перед завершением своего жизненного пути... Жаль только его, то есть мои чудачества... не принесли никому ничего хорошего... Но я надеюсь, – хитро улыбнулся он, – сделать это «хорошее» после своей смерти... Дело в том, – дядя посерьезнел, – что когда-то я вел довольно беспутную жизнь. И, конечно, как многие люди, совершал ошибки. Одна из этих «ошибок» – женщина по имени Кора Маккинли, в которую я когда-то без памяти влюбился... Но, к сожалению, моя влюбленность не переросла в любовь. Хотя, кто знает, может, так и случилось бы, если бы не кое-какое обстоятельство. Как ты, наверное, догадываешься, этим обстоятельством была твоя покойная тетя Лайза... Честно тебе признаюсь, приятель, – грустно улыбнулся дядя Патрик, – я женился вовсе не по любви, и наш брак был настоящей катастрофой... Мой приемный отец настойчиво потребовал, чтобы мы обвенчались с Лайзой, а у меня не оказалось силы воли, чтобы воспротивиться этому «многообещающему» браку... Так что о Коре Маккинли мне пришлось позабыть. Я поступил с ней подло, очень подло... Бросил ее и даже не сообщил, что женюсь на другой... Меня до сих пор мучает совесть за тот мой поступок... Но самое страшное даже не в этом, Майлс... – Патрик опустил глаза. – Самое страшное заключается в том, о чем я узнал совсем недавно, когда пытался разыскать Кору... Кора умерла, но у нее остался ребенок. И, по всей видимости, это моя дочь. Ее зовут Джиллиан Маккинли. Я не осмелился связаться с ней. Судя по всему, она – маленький озлобленный волчонок. И я побоялся, что она плюнет мне в лицо, если я подойду к ней и попытаюсь объяснить, кто я такой... Она живет в крайней бедности. И я думаю, что моя дочь заслуживает иной жизни... А теперь, – Патрик выдавил из себя улыбку, – перейдем к делу. Ты, Майлс, мой племянник. Джиллиан – моя дочь. Ты – светский молодой человек с прекрасной репутацией и безупречными манерами. Она – девочка из подворотни. Так вот, Майлс, если ты сделаешь из этой девушки настоящую леди, то получишь половину моих денег. Другую половину получит она. Все по справедливости, парень... Ты должен научить ее хорошим манерам – думаю, это нелегкий труд. Впрочем, ты и сам это поймешь, когда увидишь ее... Ты должен научить ее хорошо одеваться и правильно говорить. В общем, всем этим штучкам-дрючкам, что приняты в свете... На эту деятельность у тебя есть ровно три месяца. Если через три месяца в том обществе, где вращаешься ты, в нее не будут тыкать пальцем и спрашивать, что это за чучело, – половина того, что принадлежало при жизни мне, достанется тебе. Если же нет – эта половина отойдет благотворительному обществу «Люди Мира». Его порекомендовал мне мой адвокат Рэйнольд Слоутли, который и будет следить за твоей... работой. В случае твоего провала Джиллиан Маккинли получит половину моих денег и выберет свою дорогу сама... Но мне бы хотелось, чтобы у девочки действительно был выбор: вращаться в обществе или жить той жизнью, какая ей будет больше по душе... Пусть она сама выберет свой путь... Все детали оговорены в завещании. Может, ты, конечно, и сердишься на меня, – улыбнулся дядя. – Но зато я задал тебе интересную задачу. Согласись, подачка в виде завещания в твою пользу была бы куда скучнее... Вспомни «Пигмалиона» моего любимого Бернарда Шоу. Парень, который обучал Элизу Дулиттл, получал от этого удовольствие. Вот и ты постарайся насладиться своим занятием. Ну же, Майлс, не вешай носа! – Дядя угадал, в этот момент Майлс действительно насупился. – Ведь было бы куда скучнее идти по стопам своего отца... Что ж, я прощаюсь с тобой, приятель.

Я верю в тебя и думаю, что ты справишься со своей задачей, хотя она, признаюсь, нелегка. Ах ты, Господи! – Патрик хлопнул себя по лбу. – Чуть не забыл. Не говори Джиллиан о том, что половина суммы достанется ей в любом случае. Пусть она думает, что ваши условия – одинаковы. Иначе, боюсь, она заберет свои деньги и совсем откажется учиться... Кто знает эту девчонку? Ну пока, Майлс, дружище. И еще раз: удачи тебе...

Экран погас. Майлс Вондерхэйм поднялся со стула. Он растерянно оглядел собравшихся в кабинете. Что ему делать? Послать к черту Патрика с его чудачествами или все-таки взяться за это нелегкое дело? Майлс попытался припомнить «Пигмалиона». Он читал эту вещь, безусловно, читал. Вот только немного подзабыл... Ему, конечно, очень жаль старину Патрика... Но черт бы побрал этого старого чудака!

2

– Я же тебе говорил, Джим! – Гарри Смуллит укоризненно покачал головой. – Твой «фирменный знак» до добра не доведет!

– Ну что ты заладил, как старая бабка! – возмутилась Джим, размахивая руками. Она постоянно жестикулировала. – Я тебе говорил! Я тебе говорил! – передразнила она его. – Сама знаю, что говорил... Но мне же удалось выкрутиться! – победоносно произнесла она и в заключение своей тирады эффектно взмахнула рукой так, что ее цветастый шарф чуть не развязался.

Малыш Гарри снова покачал головой. Его подруга была старше на пять лет, но иногда выкидывала такие фортеля, которые даже ребенку показались бы безрассудными.

Он дружил с Джим, сколько себя помнил. Когда погибли его родители, Джим взяла над ним своеобразное шефство. Она приносила деньги его тете, с которой мальчик остался после смерти родителей, и всячески его опекала. Тринадцатилетний паренек с не по-детски грустными карими глазами души не чаял в этой девушке, которая манерами больше напоминала парня. Если бы Гарри Смуллита спросили, кого он считает самым близким человеком, он, не задумываясь, назвал бы Джим. Она была ему как сестра. И поэтому сейчас он отчитывал ее, ибо выходка Джим с «фирменным знаком» причинила ему немало беспокойства.

– Зато глянь! – Джим гордо вынула из кармана пачку смятых купюр. – Я хотела обчистить расфуфыренную дамочку, но обула ее «кошелька»... Как тебе это? – Она потрясла купюрами перед носом Малыша Гарри. Гарри аж слюну сглотнул – он ничего не ел со вчерашнего дня, а теперь перед его глазами возникли два сочных бифштекса. – Гуляем, приятель!

Гарри кивнул. Он ужасно хотел есть, но его, как обычно, мучили угрызения совести. Ему было известно, как достаются Джим эти деньги. Она подвергала себя риску, и Гарри боялся за нее. Как-то раз он даже предложил ей себя в качестве подстраховки, но Джим наотрез отказалась взять его с собой. Она ответила Гарри, что ни за что не позволит ему воровать и даже принимать участие в краже.

– Пока я жива – не думай об этом! – гордо заявила она. Эту фразу они с Джим услышали в каком-то старом фильме, на который ходили перед прошлым Рождеством.

Малышу Гарри оставалось только повиноваться Джим. В конце концов, она была старше и в какой-то степени отвечала за Гарри перед его тетей, Мадлен Смуллит. Пожилая женщина была благодарна Джим за заботу о своем племяннике. Мадлен никак не могла найти нормальную работу – никто не хотел связываться с женщиной, которой уже за пятьдесят. Поэтому Мадлен Смуллит перебивалась лишь небольшими заказами: стирала, убирала и мыла посуду. Естественно, ее грошового заработка едва хватало на то, чтобы они с Гарри не протянули ноги от голода. Сам Гарри продавал газеты и тоже получал за них смешные деньги. Он часто говорил себе, что вырастет и заработает много денег, чтобы ни в чем не нуждаться. Но, глядя на Джим, которой в этом году исполнилось восемнадцать, он сознавал призрачность своих надежд.

– Давай завалимся в «Тако-бум», – размахивая руками, предложила Джим. «Тако-бум» – забегаловка на пересечении Тоск-стрит и Морган-стрит – была любимым заведением Джим и Гарри. – Возьмем по огромному «тако» и закажем салат с куриной грудкой. Но сначала забежим к твоей тете. Надо подкинуть ей деньжат, покудова все не растратили.

Они дошли до обшарпанного пятиэтажного дома и зашли в подъезд. Каждому подъезду этого дома был присущ особый запах. Подъезд, в котором жили Гарри и Мадлен Смуллиты, был пропитан стойким запахом валерьянки, не выветривавшемся даже тогда, когда дверь в подъезд оставляли распахнутой. В подъезде Джим пахло анисовой настойкой, и Джим всегда шутила, что в ее «апартаментах» пахнет лучше всего.

Малыш Гарри подошел к двери, обитой изрядно потертым дерматином, и вставил ключ в замочную скважину.

– Гарри? – прошелестел голос из коридора. – Малыш, это ты?

– Ага, тетя. Я пришел с Джим.

Гарри привык к тому, что тетя, несмотря на его возраст, называла его Малышом. Из-за этого обращения он и получил прозвище Малыш, которое добавилось к его имени. Он не сердился на тетю. В конце концов, «Малыш» – не самое ужасное прозвище, какое может быть у подростка. Например, его соседа прозвали «Скунс». По скромному мнению Гарри, это было гораздо страшнее...

В коридор вышла женщина, одетая в темно-синий халат и коричневые тапочки с протершимися носками. Выглядела она не лучшим образом. Из-за тяжелой работы руки у нее сморщились, огрубели, а под большими серыми глазами залегли темные мешки. Мадлен Смуллит была очень худой, настолько худой, что под одежду ей приходилось поддевать несколько свитеров, чтобы на ее худобу не так обращали внимание. Увидев Джим, женщина улыбнулась. Улыбка красила ее, освещала бледное лицо.

– Здравствуй, Джим. Спасибо, что зашла... – Мадлен разразилась хриплым кашлем. – А я вот... приболела немного...

– Может быть, вам нужны лекарства? – встревожилась Джим.

– Оставь, деточка. Ты же знаешь, я всегда лечусь травами.

Джим пожала плечами, вытащила из кармана деньги и отсчитала половину суммы.

– Я тут... э-э... немного заработала, – потупив взгляд, произнесла Джим и протянула деньги Мадлен. – Возьмите, это вам и Гарри...

Джим знала, что тетушка Гарри догадывалась о способе ее «заработка», и девушке было стыдно. Но так же Джим знала, что Мадлен никогда не взяла бы этих денег для себя, и брала их только ради племянника, которому нужно было что-то есть и во что-то одеваться. Полуправда насчет «заработка» Джим была чем-то вроде правил приличия, которые каждый неукоснительно соблюдал. Джим делала вид, что работает, Мадлен – что верит девушке.

– Спасибо, Джим. – Мадлен взяла деньги и легонько сжала тонкое запястье Джим, что означало: как бы ты ни зарабатывала эти деньги, я все равно тебе признательна... – Спасибо, детка... Благослови тебя Бог...

– Тетя, мы хотим сходить в «Тако-бум», – нарушил Гарри затянувшееся молчание. – Ты не против?

– Нет, только не задерживайся допоздна.

– Заметано.

Джим и Гарри вышли из узенького коридора и побежали по лестнице наперегонки, как соревнующиеся мальчишки. Мадлен Смуллитс тихой грустью посмотрела им вслед и осенила то место, где они только что стояли, крестным знамением.

– Благослови тебя Бог, детка, – повторила она и закрыла дверь.

От одной мысли, что ему придется навестить Тоск-стрит, Майлса бросало в дрожь. Но он понимал, что сообщить девочке о том, кто был ее отец и что с ним стало, он обязан лично. Было бы несправедливо послать к ней «своего представителя», как обычно делал его отец, не желая отправляться в бедный квартал. Эта Джиллиан Маккинли имеет право на то, чтобы познакомиться со своим двоюродным братом. Ну... почти двоюродным. И потом, Майлсу придется обучать ее лично, а это значит, что он должен иметь хотя бы какое-то представление о том, как живет Джиллиан...

Конечно, вся эта дядюшкина затея попахивала бредом сумасшедшего. Складывалось впечатление, что Чудила Патрик, поселившись в Блумари, начитался книжек и решил воплотить в жизнь все возвышенные идеи, которыми эти книги напичканы. Чего стоит этот Бернард Шоу с его «Пигмалионом», о котором дядя высказался в своей речи... Майлс кое-что вспомнил об этой пьесе. Кажется, она была о несчастной девушке-цветочнице, которую взялся обучать какой-то лингвист... или логопед... вращающийся в высшем обществе. Если Майлсу не изменяла память, девушка влюбилась в этого парня... Или логопед в девушку? Может быть, ему все же следовало перечитать классика?

Так или иначе, затея казалась Майлсу бредовой. Он не понимал, почему дядя не мог поступить проще: оставить все наследство своей внебрачной дочери... Зачем было мудрить и засорять Майлсу голову? Сделать леди из уличной девчонки за три месяца... Это казалось Майлсу неосуществимой задачей. Впрочем, прежде чем делать выводы, нужно было посмотреть на девчонку... Может быть, она – не такой уж жуткий экземпляр? И потом, разве можно рассуждать так о своей двоюродной сестре? Даже если она вовсе не сестра и взялась невесть откуда...

Задача, хмыкнул Майлс про себя. Прямо-таки алгебраическое уравнение...

Перед тем, как отправиться на Тоск-стрит, Майлс заехал в ремонт за своим «ниссаном». Машина была готова и ждала своего хозяина: начищенная до блеска, приветливо мигающая глазами сверкающих фар. Майлс даже просиял от удовольствия. У него появилось ощущение, как будто он встретил старого друга.

Через полчаса серебристый «ниссан» вторгся в мир обшарпанных домов и скверно убранных. улиц. Майлс недовольно разглядывал перевернутые мусорные бачки, содержимое которых было разбросано по тротуару, плохо одетых людей и унылые стены домов. Эта картина угнетала его. Майлс подумал, что у жителей такого квартала должна быть особая психология, которую едва ли возможно вытащить из их голов, их душ... Да, мрачно хмыкнул Майлс, в чудачестве дядя превзошел сам себя... Кажется, это самая нелепая идея в его жизни...

Доехав до Тоск-стрит, Майлс остановил «ниссан» у тротуара и, порывшись в кармане, извлек оттуда смятый листок. Это был адрес Джиллиан Маккинли, который Майлс списал из дядюшкиного завещания. Тоск-стрит, семнадцать... Майлс пригляделся к надписи на доме, неподалеку от которого стоял «ниссан». Тоск-стрит, тринадцать. Что же, ехать ему осталось совсем немного...

Майлс попытался представить, как взрослый мужчина должен себя чувствовать перед встречей с сестрой. Наверное, волноваться, представлять себе, как она выглядит... Во всяком случае, так описывают эти встречи в дамских романах... Но, заглянув в себя, никаких таких мыслей и эмоций Майлс не обнаружил. Он испытывал раздражение. Вот, пожалуй, и все чувства, которые были в его душе. Раздражение оттого, что ему пришлось ехать сюда, что он ввязался в сомнительное предприятие, что дядя Патрик связал его по рукам и ногам своими чертовыми деньгами, и лучше бы их не было вообще...

Что ж, если у него нет братских чувств по отношению к этой Джиллиан Маккинли, он не собирается их культивировать... И потом, с какой стати они должны быть у Майлса? Он никогда не видел этой девочки, никогда не знал о том, что у него есть сестра... Так почему же он должен испытывать то, что чувствуют герои на страницах дамских романов? В конце концов, Майлс – индивидуум, человек со своим мировоззрением, со своей психологией. А не обобщенный образ какого-нибудь сексуального слюнтяя...

Дом номер семнадцать обнажил перед Майлсом свой обшарпанный угол. Так вот, значит, где ты живешь, Джиллиан Маккинли, покачал головой Майлс. И что с тобой будет, когда из этого убожества я привезу тебя в роскошный дом? Одному Богу известно...

Майлс раздраженно хлопнул дверцей «ниссана» и вошел в подъезд. Черт возьми, ну и запах! Чем же так откровенно пахнет в этой дыре? Майлс принюхался. Запах напомнил ему что-то из далекого детства. Какую-то микстуру... Теперь он понял: в подъезде в буквальном смысле сногсшибательно пахло анисом... Майлс, постоянно болевший в детстве, не очень-то любил этот запах. Прикрывая нос воротником пальто, он поднялся на третий этаж.

Квартира номер пять. Майлс еще раз вытащил из кармана листок бумаги и сверил номер. Ошибки быть не могло. Это ее квартира: ободранная дверь и куцый половичок у порога, лежавший здесь, по всей видимости, с прошлого века... Майлс нажал на кнопку звонка, в надежде, что сейчас его муки кончатся. Он поговорит с Джиллиан и наконец-то выберется из этого жуткого района. Но Джиллиан Маккинли не выходила из квартиры и даже не подавала признаков жизни. Неужели ее нет дома? – мелькнуло в голове Майлса. Одна только мысль о повторном приезде в этот квартал внушала ему ужас... Майлс позвонил еще раз, но ответа по-прежнему не было.

– Черт! – выругался он. – Ну откуда такое везение?

Внезапно он услышал скрип позади себя и обернулся. Из соседней квартиры, находящейся напротив квартиры Джиллиан, выглянула худенькая девушка. Она с таким интересом разглядывала раздосадованного Майлса, что ему стало неудобно.

– Меня зовут Агнесс, – представилась девушка, не сводя с Майлса любопытного взгляда. – А вы, наверное, Джим ищете?

– Джима? – удивился Майлс. Никакой Джим в его планы не входил. Может быть, это парень его кузины? – Нет, мне не нужен Джим. Я пришел...

– Джим – это она, – расхохоталась девушка. – Просто все так называют Джиллиан...

Услышав знакомое имя, Майлс встрепенулся.

– Джиллиан?! Да, мне нужна Джиллиан Маккинли. – Он посмотрел на девушку, как на ангела, который мог помочь ему выбраться из этого ада. – Вы можете сказать мне, где она?

– А вы уверены, что вам нужна именно Джим? – улыбнулась Агнесс, обнажая ряд зубов, как показалось Майлсу, не чищенных с прошлого года. – Может, и я сгожусь?

Майлса прошиб холодный пот. Интересно, что эта Агнесс имеет в виду? Не предлагает ли она ему...

– Нет, – поспешил ответить он. – Мне нужна именно Джиллиан. Я к ней... по делу...

– Знаем мы такие дела, – обиженно пробормотала Агнесс. – Вначале у них дела, а потом и дети рождаются... Если вам нужна Джим, зайдите к Малышу Гарри.

Рассказав, как найти Малыша Гарри, Агнесс, к великому облегчению Майлса, закрыла дверь.

Прекрасно, просто замечательно... Майлс вытащил из кармана белоснежный платок и отер им пот, от волнения проступивший на лбу. Агнесс, предлагающая ему бог знает что, Малыш Гарри и Джиллиан, которую, оказывается, зовут Джим... При одной мысли, что его кузина окажется кем-то вроде Агнесс, Майлсу сделалось дурно. А что, если она... Нет, не может быть... Дочь Патрика Вондерхэйма не может оказаться проституткой... А вдруг Малыш Гарри – это ее сутенер?!

От таких мыслей у Майлса закружилась голова. Может быть, ему плюнуть на все и сбежать отсюда пока не поздно? Он отправит к девушке своего представителя, она получит свое наследство, и все это кончится... Майлс представил себе лицо матери, когда она узнает, что ее племянница работает на панели... У Ульрики будет настоящая истерика. А ведь он все еще не рассказал ей об условиях, которые поставил ему дядя Патрик...

– Ф-фух... – Майлс засунул платок в карман и решил, что решение лучше принять на улице. Запах аниса забил ноздри хуже любого насморка. На свежем воздухе Майлсу стало немного легче. Пожалуй, я все-таки встречусь с этой девушкой, решил он. Если все окажется именно так, как я подозреваю, я сообщу ей о наследстве и умою руки... Если же нет – попробую сделать из нее леди.

Он принял решение и сразу почувствовал себя лучше. Теперь Майлс был готов войти в очередной подъезд и зайти к Малышу Гарри, кем бы ни был этот тип...

Но и в другом подъезде его ожидало разочарование. Дверь открыла удивительно худая женщина с огромными печальными глазами, у которой Майлс, задыхаясь от запаха валерьянки, поинтересовался, где он может найти Джиллиан Маккинли. Ему очень вежливо ответили, что Джим – Боже, как это имя резало ему слух! – и все тот же Малыш Гарри сидят в «Тако-бум», что находится на пересечении Тоск-стрит и Морган-стрит.

Серебристый «ниссан» вновь отправился в путешествие по бедному району. До «Тако-бум» Майлс доехал довольно быстро. Это была забегаловка, где кормили мексиканскими «тако» – открытыми конвертиками из мягких мексиканских лепешек, в которые добавлялись: мясной фарш, приготовленный по особому рецепту, тертый сыр и овощи.

Майлс вошел в забегаловку и огляделся по сторонам. В «Тако-бум» было довольно много народу. Как он сможет найти свою кузину среди сборища людей, поедающих «тако»? И как вообще может выглядеть его кузина? Ну вот, усмехнулся про себя Майлс. Я все-таки задумался над этим вопросом... А ведь я даже не знаю, сколько лет этой Джиллиан. Судя по всему, она младше меня...

Хорошо одетый молодой человек, стоящий в центре зала и оглядывающийся по сторонам, сразу же привлек внимание посетителей «Тако-бум». По столам пробежала волна хихиканья и шепотков:

– Смотри-ка, смотри, кто к нам пожаловал...

– А вырядился, вырядился-то как...

– Какой мужчина! Всю жизнь бы отдала...

– Ишь ты, какой прикид! Не бедный, видать...

– Интересно, что этот тип здесь забыл? – поинтересовалась Джим у сидящего рядом Малыша Гарри.

– Не знаю, – вяло протянул Гарри. Он съел целых три «тако» и два салата, и ему было уже совершенно неинтересно, что делает в «Тако-бум» разряженный, по меркам Гарри, в пух и прах, парень.

– Наверное, хочет, чтобы его обчистили, – усмехнулась Джим, запихивая в рот очередной «тако» и разглядывая странного типа, который явно оказался в непривычном для себя месте.

Этот парень выглядит, как мечта Агнесс, сразу подумала Джим. Темные, почти черные волосы, длинные и кудрявые – наверное, он каждую ночь ложиться спать в бигуди, – темные брови и удивительно светлые, какие-то золотисто-карие глаза. Маленький нежный рот – капризный, совсем как у девчонки, – изящный прямой нос... Одежда на этом типе выглядела так, как будто он только что купил ее и сразу же надел. Черное длинное пальто сидело на нем безупречно, и, самое удивительное, ни на полах пальто, ни на блестящих черных ботинках не было ни одного пятнышка, как будто он не ходил, а летал по воздуху...

– Ты только глянь на его кудри, Малыш, – хихикнула Джим. – Как будто завивается каждый день...

– Ага, – согласился Гарри. – По-моему, он кого-то ищет...

Джим только пожала плечами. Кого может искать этот холеный тип в забегаловке на Тоск-стрит? Скорее всего, просто заблудился... Но парень в черном пальто не оправдал ее ожиданий и не вышел из «Тако-бум». Он подошел к официанту Джастину и что-то шепнул тому на ухо. Джастин окинул парня таким взглядом, словно тот спросил у него, как добраться до Мексики. А потом указал в ту сторону, где сидели Джим и Малыш Гарри.

– Интересно, чего он хочет от Джастина? – Джим сделала глоток колы и откусила еще кусок «тако». «Тако» уже не лез ей в горло, но она полагала, что сможет наесться «про запас». – Маверное, спрамшивает, как... ммм... домбраться до Мексики, – жуя, проговорила она.

Гарри понравилась шутка.

– В точку. А Джастин советует ему проспаться...

– Только почему-то кивает в нашу сторону...

– И правда. Слушай, Джим, этот тип двинул к нам... И пялится на нас. Смотри, как зенками вращает...

Джим чуть не поперхнулась недоеденным «тако». Парень в черном пальто действительно шел в их сторону и смотрел... прямо на нее...

– Черт подери, Малыш! Вдруг это какой-нибудь «кошелек», которого я обула! Или полицейский в штатском!

– Не-е, – протянул Гарри, – уж точно не полицейский. А вот насчет «кошелька»... – встревожился он. – Может, ты сделаешь ноги, а я пока задержу его?

– Не успею, – прошептала Джим, холодея от страха.

– Ладно, что-нибудь придумаем. Главное, не трясись и делай вид, что ты не при делах...

Джим кивнула. С каждым шагом парня в черном пальто ее сердце начинало биться сильнее. Она вспомнила полицейских, от которых сбежала через забор. Неужели, вот она – расплата?

Майлс подошел к столику, размышляя, уж не ошибся ли официант? За столиком сидели мальчишка-подросток и девочка, не старше... Хотя нет, старше... Просто она была маленького роста. Такая маленькая и хрупкая... Значит, вот она какая, его сестра? Зеленоглазый заморыш с пухлыми губами... Странное дело, но первое, о чем Майлс подумал, глядя на эти красивые полные губы, – поцелуй... Он сразу же отогнал от себя эту странную мысль. Одета девушка была нелепо: мальчишечья джинсовая куртка на меху, потертые джинсы темно-синего цвета... Пострижена просто отвратительно – короткие, немного вьющиеся темно-каштановые волосы торчали в разные стороны, а высокий и чистый лоб был наполовину закрыт кривой челкой. Однако глаза у этой девушки были что надо... Какие-то восточные, загадочные... Они были миндалевидными и вытянутыми чуть больше, чем нужно. Может быть, в этом крылась их загадка? Да еще в цвете: ярко-зеленом, как капля жадеита < минерал яблочно-зеленого цвета >...

Разглядев девушку, которая, казалось, была порядком напугана, Майлс понял, что не знает, с чего начать, что сказать этой девушке... И как сказать? Взять покровительственный тон старшего брата, что у него вряд ли получится, или холодный официальный тон информатора? Майлс решил, что попробует быть собой.

– Здравствуйте. Я – Майлс Вондерхэйм, – представился Майлс, как обычно представлялся людям своего круга. – Полагаю, вас удивил мой визит, и удивит еще сильнее, когда вы узнаете о его цели... – Девушка смертельно побледнела и поползла куда-то под стол. Ее спутник тоже вел себя не очень спокойно. Он ерзал на табуретке так, как будто ему подложили кучу кнопок. – В чем дело? – раздраженно поинтересовался Майлс. Ему и без этих фокусов было тяжело говорить. – Я сказал что-то не то?

Девушка молчала и продолжала съезжать со стула. Майлс начал сомневаться в том, что официант указал ему верный столик.

– Вы – Джиллиан Маккинли? – уточнил Майлс. Девушка кивнула, развеяв его сомнения. Но он понял, что этот вопрос еще сильнее напугал ее. Майлс начал терять терпение. – Да что с вами такое? Почему вы бледнеете, как будто увидели чудовище?

– А чего вам надо? – вмешался паренек, сидевший рядом с ней. Очевидно, это и есть Малыш Гарри, дошло до Майлса. – Чего вы хотите от Джим?

Опять это дурацкое имя – Джим... Она же не парень, чтобы ее так называть...

– Это я и собираюсь объяснить... Джиллиан, – раздраженно ответил подростку Майлс. – Если она прекратит бледнеть и сползать под стол.

– Вы из полиции? – не унимался паренек. – Зачем вы пришли?

– О Господи! – взорвался Майлс. – Какая полиция! Я битый час нарезал круги по Тоск-стрит, чтобы найти ее, рассказать, что ее отец умер и оставил ей наследство. А я, между прочим, ее сводный кузен!

Джим высунулась из-под стола. Ее зеленые глаза расширились от удивления, а взгляд застыл на Майлсе.

– Кузен?! Отец?! Чтоб я сдохла! Парень, ты, наверное, спятил!

3

– А манеры у нее хуже, чем у годовалого ребенка... Полчаса я объяснял ей, кто я такой. Два часа пытался объяснить, на каких условиях дядя оставил завещание... Еще час уговаривал ее простить своего покойного отца и не отказываться от денег. И только через час она переварила всю эту информацию и сообщила мне, что сегодня примет решение. Итого: четыре с половиной часа, если не считать времени разъездов по Тоск-стрит и хождений по ее соседям... – Майлс устало посмотрел на своего друга, Богарда Гампшира, и развел руками. – Вот такие бывают сестры, Богард... От которых можно сойти с ума...

Богард, молодой человек с постоянным выражением брезгливости на лице, сдержанно улыбнулся Майлсу.

– За все нужно платить, – произнес он тоном проповедника. – И за то, что твой дядя был чудаком, и за то, что твоя сводная сестра не получила должного воспитания.

– Должного? О чем ты говоришь? Она не получила вовсе никакого воспитания... Если бы ты слышал, как она разговаривает... Это уму непостижимо... Она ругается, как сапожник, а жестикулирует так, что я боюсь сидеть с ней рядом, – вдруг ударит. Мне кажется, я и за год не сделаю из нее «леди». Дядя Патрик, по-моему, и близко не представлял себе, на что меня обрекает.

– А по-моему, представлял, – заметил Богард. – И сделал это специально, чтобы ты сразу отказался от своей части наследства.

– Брось, – отмахнулся Майлс. – Дядя был кем угодно, но не подлецом. Либо он был обо мне слишком высокого мнения, либо о Джиллиан или Джим – как она себя называет – у него самые поверхностные представления.

– Джим? – удивился Богард. – Но ведь это мужское имя!

– Сам знаю. Она говорит, что объединила имя и фамилию: Джиллиан Маккинли. Возьми первые буквы и получится...

– Джим. – Богард расхохотался. – Сообразительная девчонка... Думаю, ее обучение дастся тебе легко...

– Издеваешься? – огрызнулся Майлс. – А мне хочется завыть, как представлю, что она придет в мой дом, будет говорить на своей тарабарщине, трясти руками, чавкать за моим столом и ходить бог знает в чем... Хотя, – Майлс улыбнулся, вспомнив о том, что именно он «правит балом», – я ведь могу ее переодеть... Надо будет заняться этим в первую очередь. Если бы ты ее видел, Богард... Потертые джинсы, куртка, как у мальчишки, на пальце кольцо, черт знает из чего... И еще этот нелепый разноцветный шарф на шее. Пугало, настоящее пугало! Некрасиво, конечно, отзываться так о собственной кузине, но такого я еще никогда не видел!

– Пигмалион и Галатея, – полумечтательно-полуиронично произнес Богард. – Очевидно, твой дядя и впрямь был не от мира сего, если решил воплотить в жизнь «Пигмалиона». А ты, – лукаво усмехнулся он, – смотри, не влюбись в свою Галатею, как профессор Хиггинс...

– Кто-кто?

– Герой пьесы «Пигмалион».

– Все позабыл... – махнул рукой Майлс.

– А напрасно. Перечитай. Опыт такого рода тебе пригодится, – ехидно усмехнулся Богард.

– Все шутишь? – Майлс метнул на друга раздраженный взгляд. – А мне, между прочим, не до шуток... Я уже не знаю, на что надеяться. То ли на то, что эта девчонка решит отказаться от денег, то ли на то, что она согласится и приедет сюда... Конечно, я не хочу продолжать почетное занятие Вондерхэймов, но, если я упущу наследство дяди Патрика, так оно и будет...

– Не понимаю, – скривился Богард, – откуда такое нежелание пополнить ряды почетных адвокатов... У тебя есть для этого все: и образование, и имя отца, и положение в обществе, и ум, наконец... Ты мог бы защищать влиятельных людей и получать за это огромные деньги.

Майлс пожал плечами. Он мог бы объяснить, но едва ли Богард поймет его...

– Не знаю. Просто это занятие мне не по душе. Я с удовольствием занялся бы чем-нибудь другим, но чем именно, пока еще не знаю. Кстати, – поспешил Майлс сменить тему разговора. – Моя мать, как ни странно, поддержала эту затею.

– Какую?

– Заняться воспитанием кузины. Конечно, я отдаю себе отчет, что ее волнуют исключительно дядюшкины деньги... Но все равно, мне казалось, что она воспримет условия завещания в штыки.

– И что она сказала? – полюбопытствовал Богард.

– Что делать леди из уличной девчонки – не самая грязная работа.

– Так и выразилась – грязная?

– Так и выразилась. Пожелала мне удачи и обещала помочь, чем сможет. Сомневаюсь, что она чем-то поможет. Главное, чтобы не мешала, – улыбнулся Майлс. – Но то, что она не встала на дыбы из-за Джиллиан Маккинли, уже можно считать помощью.

– Деньги, друг мой, деньги, – с философским видом произнес Богард. – Ради них кто угодно будет молчать...

– Надеюсь, ты ошибаешься.

– Но я не ошибаюсь, и ты сам об этом знаешь.

Майлс понимал, что отчасти Богард прав. Его философия примитивна, но ее придерживается большинство людей. И сам он, Майлс Вондерхэйм, – не исключение. Если бы был исключением, то уже давно плюнул на это наследство... Однако он не мог сказать о себе, что ради денег готов на все... Впрочем, может быть, это очередная иллюзия, самообман? И в глубине души Майлс согласится на все, что угодно, лишь бы получить деньги, которые обеспечат ему привычную комфортную жизнь? Впрочем, тогда, наверное, он воспользовался бы громким именем отца и стал адвокатом. Но ведь не сделал же он этого до сих пор? А мог бы... Размышления Майлса прервал голос дворецкого Питера, доносившийся из холла:

– Мистер Вондерхэйм! Мистер Вондерхэйм! К нам ворвалась какая-то ненормальная! Она утверждает, что пришла к вам!

Майлс и Богард переглянулись.

– Ненормальная? – переспросил Майлс. – Наверное, это Джиллиан.

– Она все-таки решилась?

– Судя по всему, да. Пойдем, ты сам все увидишь...

Майлс поднялся с кресла и торопливыми шагами направился в холл. Богард последовал за ним, воодушевленный рассказом Майлса. В жизни Богарда было не так уж много впечатлений, поэтому он надеялся, что представление, которое устроит сводная кузина Майлса, будет интересным. И Богард не ошибся...

В холле разыгрывалась душераздирающая сцена. Новообретенная сестра Майлса изо всех сил налегла на дверь, а дворецкий Питер пытался сдержать ее натиск, что, надо сказать, ему плохо удавалось. С победным криком: «А ну отвали!» раскрасневшаяся Джиллиан Маккинли ворвалась в холл. Дворецкий полетел на пол, прихватив с собой вешалку для одежды, за которую тщетно пытался удержаться.

– Что думал – твоя возьмет? – поинтересовалась Джим и благородно протянула дворецкому, заваленному ворохом одежды, руку помощи. – Знай наших!